Текст книги "Невеста полоза (СИ)"
Автор книги: IrinaV
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
– Я правда хотела сказать раньше, но боялась, что ты расскажешь всё настоятельницам. Однако теперь я уверена, – она отстранилась, давая рассмотреть свои – Ху Тао не могла поверить – мокрые глаза. Янь Фэй плакала от счастья. – Ты моя лучшая подруга навсегда, вишенка, на все бесконечные жизни вперёд, в которых мы только сможем встретиться. И я не оставлю веру. Буду молиться, чтобы мы были вместе до конца.
– Ты ночью вновь уйдёшь к нему?
– Да, уйду. Я так хочу увидеть Син Цю, кажется, минуты без него становятся часами мук.
– Будь осторожна, прошу, – Ху Тао вытерла тёплые слезинки и прижала горячий лоб к чужому. Так они сидели, пока не прозвенел колокол об окончании ужина.
– Буду, – прошептала Янь Фэй. – Весь месяц Властелин оберегал меня. И тебя убережёт.
– Аминь.
– Аминь.
========== Королевские специи ==========
На рассвете комната Ху Тао выглядела странной: чужой, преобразившейся, словно в ней кто-то побывал и похозяйничал. Монахиня вышла из сна до утреннего колокола, позволила себе детальнее оглядеть помещение: вещи были на месте, а Янь Фэй мирно посапывала на соседней кровати. Она всё-таки успела вернуться с ночной встречи. Ху Тао лежала и думала, каким же должен быть мужчина, чтобы даже монахиня пошла на такие риски ради него, в голову ничего не приходило. Наверняка, он был невероятным, не от мира сего. Янь Фэй прижалась лицом к подушке намертво, словно была готова проспать до обеда, но звонкий колокол наконец поднял её, хоть и не смог разбудить. В этот раз наступила очередь Ху Тао помогать девушке одеваться и пробуждать с помощью холодной воды и – это совершенно не помогало – щекотки. Розовощёкой так хотелось спать, поэтому совершенно невозмутимо реагировала на шаловливые движения у своих рёбер.
Янь Фэй безнадёжно влюблена. Эта бессонная ночь была не первой и собиралась быть далеко не последней, поэтому, спускаясь по витиеватой лестнице в молитвенный зал, Ху Тао тихо нашёптывала слова наставления, подготавливая юную деву к тому, что её может ожидать. Это были лишь опасения монахини, но она посчитала нужным озвучить их своей подруге, которая скептично и с улыбкой выслушала всё от начала и до конца.
Настал день, когда Ху Тао вновь вернулась к дежурству, и в этот раз она вместе с другими сёстрами – Сян Лин и Кэ Цин – должна была отправиться за покупками; огород не мог вдоволь накормить более тридцати жительниц монастыря, и приходилось опустошать доход с десятины{?}[собирания десятой части дохода прихожанина в пользу религиозной общины] на рынке, куда девушки и собирались отправиться. Монастырь процветал медленно, вот-вот должны были начаться строительные работы, в которых планировалось установить во дворе колодец, починить раскрошившуюся колокольню и закрыть трещины внутри здания. На всё это требовались деньги и, что-то Ху Тао подсказывало, после зимы им будет нечего есть, что тогда? Простым монахиням, несущим службу, не предстало об этом думать, поэтому девушка нагрузила себе на спину короб{?}[ящик или контейнер для хранения вещей] и двинулась вслед за сёстрами.
Сян Лин навеселе рассказывала о причудливых зверюшках, поселившихся в щелях монастыря, ей доставляло непреодолимое удовольствие просто вспоминать о том, какие они необычные, хотя речь шла о простых крысах и енотах. Девушка обладала пухлыми щеками, нередко пропадала на кухне и, насколько Ху Тао знала, в последнее время отвечала за готовку. Ответственность за других стала единственной возможностью наедаться вдоволь. Однако буквально месяц назад сестра Фреки заметила, что с подсобок начали пропадать запасы, разгадала хитрость Сян Лин и наказала её, приказав обрезать волосы. За клобуком не было видно, но за месяц девушка смогла отрастить лишь небольшое каре, которого очень стеснялась.
С Кэ Цин Ху Тао почти не общалась, можно сказать, предпочитала наблюдать издалека за её холодным лицом. Нередко создавалось ощущение, что обладательница длинных хвостов цвета сирени была всегда недовольна, чем-то напоминая настоятельницу Нин Гуан. Шатенка вдруг вспомнила: а ведь Кэ Цин была в одной группе с ней на осмотре… Ху Тао сглотнула, не став продолжать внутренние рассуждения, лишь ускорила шаг, чтобы не отстать от сестёр в оживлённой толпе; их удивляло то, что монахини с «того самого монастыря» соизволили спуститься к обычным людям, а такое происходило весьма редко. Ху Тао сама не понимала, отчего же им не дозволено ходить в деревню, когда им захочется, неужели Властелин мог разгневаться излишним вниманием к своим рабыням? Шатенка не могла ответить точно на этот вопрос, поэтому сама для себя оставалась в неведении.
– Нам нужны медицинские корни, бинты, кровь, спирт… – перечисляла Сян Лин и не могла понять, а что из этого было едой. – Я не хочу готовить спирт.
– Просто купим, что написано, без лишних вопросов, – холодно ответила Кэ Цин, приказав разбрестись по разным дорогам, так им быстрее удалось бы найти всё нужное. Ху Тао не понравилась эта идея, ведь на рынке могло случиться что угодно, а вместе они были хоть как-то защищены. Опомнилась девушка лишь наедине с тяжёлой корзиной около ног, других вариантов не осталось – пришлось лавировать между деревенским людом, выискивая медицинские корни.
– А… Прошу прощения.
Шатенка обернулась на тихий скромный голос, тонувший в шуме оживлённого рынка, однако его доброта и мелодичность смогла достучаться до сердца сердобольной монахини. Из всех прохожих обратиться к ней было верным решением, в глазах Ху Тао незамедлительно засияло сочувствие, ведь незнакомка выглядела замёрзшей, напуганной и совершенно одинокой в этой огромной толпе. Прижав красные пальцы к губам, обладательница необычного цвета волос (что напомнило Ху Тао её подругу Янь Фэй) дула на них, грея дыханием, вырывающимся из-за рта клубками пара. Это совершенно не помогало согреться. Взглянув друг другу в глаза, девушки поклонились, монахиня сделала это более почтительно, понимая, что незнакомка перед ней намного выше по статусу, нежели она, что не могло ускользнуть от глаз «Мальвины».
Объёмный наряд, характерный для восточных дворянок, не выглядел тёплым, в отличие от подрясника монахини, но легко привлекал взгляды свой дороговизной и элегантностью, пышность напоминала мягкую шерсть овечки или далёкое облачко, о запахе и форме которого можно было лишь догадываться.
– Прошу прощения, вы не знаете, где мы сейчас находимся?
– На деревенском рынке в провинции Ли Юэ. Госпожа, вы заблудились? Потеряли экипаж?
– Да, неприятности могут случиться с каждым, – улыбка незнакомки показалась очень смелой. Разговор с монахиней придал ей уверенности, пускай и призрачной. – Не могли бы вы мне помочь? Мне нужно выйти отсюда и спуститься вниз по ручью.
Ху Тао наклонила голову, вспоминая ту волшебную дорогу, поле с голыми пнями и церемониальный алтарь. Путь, вызвавший у незнакомки сложности, не был столь извилист и небольшое желание могло с лёгкостью помочь преодолеть его, но разве могла монахиня сказать нечто подобное, выразить своё мнение в лицо предполагаемой дворянке? Шатенка улыбнулась, кивнула в знак согласия и предложила девушке не задерживаться, ведь её экипаж мог очень волноваться из-за пропажи своей госпожи. На что та весело хихикнула, прикрыв улыбку полупрозрачным веером и взволновав дыхание довольными пурпурными глазками с узкими зрачками.
Много взглядов было обращено в сторону монахини и дворянки, но никто не успел потревожить их – девушки покинули рынок, оставив после себя шлейф духов и запах сухой древесины, который напоминал Ху Тао осенний костёр. Каждый год монастыри сжигали весь мусор во время специального обряда, отпевали пепел, молились за благополучие и наблюдали за чёрным дымом, вздымающимся к Властелину. Его справедливая рука должна была очистить нечисть и вернуть на землю тепло, уют и кров, таким образом действовал естественный круговорот, именуемый «господство земли». Монахини верили, что всё, порождённое Властелином, проходит свой путь на земле, грешит, страдает и молится, а после возвращается на небо, чтобы очиститься и наконец обрести свободу. И так по кругу.
– Зовите меня Гань Юй, если вам так будет угодно, – было видно по ходьбе девушки – она не привыкла так много двигаться. Пешая прогулка быстро утомила дворянку, и она попросила отдохнуть около колосьев пшеницы. – А ваше имя, сестра?
– Моё имя ничтожно по сравнению с вашим, для меня будет огромной честью лишь услышать его с ваших уст, госпожа.
– Хоть и девушка ты сенная{?}[служанка], но имя твоё узнать буду рада, – дворянка уложила подбородок на своё колено, наблюдая, как ветер гладит колосья пшеницы и вместе с ними клобук скромной монахини. Была красота в её стеклянных очах, стан в фигуре и плечах покатых, а то, как Ху Тао говорила, убаюкивало, влюбляло в себя. – Авось словечко замолвлю.
– Кому же, госпожа? – вольно рассмеялась монахиня. – В молитве меня слышит Властелин, к чему же мне людская молва?
– Верить – значит верным быть, сестра?
– Не совсем поняла…
Гань Юй хихикнула в сжатую ладонь, не отводя взгляда от монахини. Ближе к западу собирались тёмные тучи, накрывая деревенский рынок, погода не благоговела для прогулок, однако дворянка не спешила скрыться в сухом тёплом месте, привычном для людей её статуса. Девушка невесомо сжала колючие колосья, пригладила, как непослушные волосы и тут же одёрнула, осознав, что от разговора всё-таки отвлеклась; создалось ощущение, что Гань Юй редко выбирается на улицу, особенно в люди, ей интересно абсолютно всё, в том числе и самая обычная монахиня.
– Кроме Властелина в твоей вере есть ещё другие Боги?
– Нет, Властелин един, и других Богов быть не может. Язычество в наших краях… Считается дикарством, – на лице Ху Тао невольно взыграла неприязнь.
– Вот как. Тогда я дикарка, – спокойно ответила Гань Юй, медленно поднявшись с земли. Она заметила, как сестре стало неловко, и эта невинная черта умилила дворянку, порадовала, несмотря на вышесказанные слова. Ху Тао попыталась загладить вину, стряхнув с дорогого одеяния траву, дорожную пыль, но Гань Юй царственно, прикрыв лицо веером, отошла в сторону, прислушиваясь к завыванию ветра.
Казалось, что она всё понимала: слышала слова, крутилась, ища глазами того, кто с ней говорил. Ху Тао поднялась с земли и, не успела она отряхнуться, как Гань Юй настигла её, взяла за руку, скрестила пальцы нетерпеливо и прижалась головой к ткани клобука. Монахиня ахнула, замерла, наблюдая за бегающими узкими зрачками дворянки. От неё пахло специями. Корицей. Ху Тао знала, что корица – аромат королей и невольно вдохнула глубже, пытаясь запомнить этот запах. Он опьянил сестру, монахиня слегка пошатнулась от неизвестного дурмана, но вовремя осеклась, твёрдо встала на ноги и взглянула в ту сторону, куда уставилась Гань Юй. Это был вход в лес. Тропинку заслоняли кустарники и всё, что могли увидеть девушки – как дорога исчезает в тёмном густом тумане, осевшем у корней деревьев. Ху Тао чувствовала недоброе предостережение: не стоило им идти в лес, их кто-то ждал, кровожадный, мокрый от слюней и смердящий. На мгновение монахине показалось, что она почувствовала запах разлагающегося тела и прикрыла нос. Руки Гань Юй скатились с покатых плеч, напоследок коснулись прохладных пальцев, оставив после себя бегающие мурашки.
Неужели она хотела войти в этот лес? Ху Тао потянулась за дворянкой, дабы остановить, но ткань её юбки будто толкнул ветер, и девушка нетерпеливым шагом двинулась по сухой тропинке, оставляя еле заметные следы от обуви. Монахиня выпрямилась, страшась даже сделать шаг, скрестила пальцы в молитве и, не отрывая взгляда от недавней спутницы, попросила у Властелина защиты, чтобы любопытство и открытость Гань Юй к этому миру не стали для неё собственным врагом. Пушистые локоны девушки вздрогнули, завились будто ещё сильнее, и дворянка удивлённо обернулась: Ху Тао не пошла за ней, оставшись на границе человеческого мира и другого, неизведанного. Пурпурные глаза понимающе улыбнулись, а губы Гань Юй остались в том же положении, не выражая ничего. Так они и смотрели друг на друга, пока тучи не закрыли лучики обеденного солнца и, можно сказать, последние лучи этой осени.
– Весной в жизнь всегда приходит нечто важное. Я ведь не призналась тебе: я в этом месте не просто так. Меня ждёт в гости уважаемый господин, который ищет себе невесту. И летом у него состоится свадьба.
– Это… чудесно.
– Обещаю, что ты будешь на ней присутствовать, ведь ты мне очень приглянулась. Сестра, – Гань Юй пригладила непослушные пряди, прекрасно понимая, что ветер вновь распушит забавные кудряшки. И всё же дворянка хотела предстать перед долгим расставанием с Ху Тао в лучшем виде. Она и не догадывалась, что девушка впервые завидовала чужой красоте, и не могла отделаться от ощущения грусти, обиды за то, что монахиня не могла быть такой… Сказочной. – Боги оберегают тебя. Один Бог – особенно.
Ху Тао не успела моргнуть, как туман поглотил силуэт дворянки, оставившей на одежде монахини лёгким шлейфом королевских специй. С этим запахом улетучилась, и осень, и разноцветные листья, и тепло, и озорной ветерок; закончился сбор урожая и оставалось лишь распределить всё по погребам и чердакам. Однако где-то в глубине души сестре казалось, что они подготовились совсем не к тем испытаниям, что преподнесёт им жизнь. С чувством тревоги и любопытством к неизведанному, монахиня с коробом наперевес взобралась на склон и быстрым шагом спустилась к рынку, где её, наверняка, потеряли сёстры с полными руками покупок. В качестве извинений Ху Тао уверила, что донесёт вещи сама, на что Кэ Цин и Сян Лин с радостью погрузили всё в корзину на спине девушки, и быстрым шагом, боясь опоздать на обеденный колокол, ринулись по дороге к монастырю. Утомлённая прогулкой с госпожой, монахиня ощутила нарастающее бремя, иглы в ногах, мешающие перебирать ими усерднее. Абсолютно незнакомая жуткая боль сразила бок Ху Тао, она схватилась в испуге, что органы просто вывалятся из неё, но разыгравшееся воображение отошло на второй план, когда напарницы оторвались на десяток метров. Монахиня поднажала, что есть сил, сжала в кулаке всю волю и почти побежала, слыша, как за спиной, в коробе, подпрыгивают продукты и другие покупки.
Кэ Цин и Сян Лин удивлённо округлили глаза, заметив, с каким рвением их догоняет Ху Тао. Вторая, пухлощёкая, ухмыльнулась, помахала сестре рукой и побежала, задорно смеясь, дразня, чтобы её догнали. Не исчезла в любительнице вкусно поесть детская энергия, и она заразительно могла повлиять даже на самых строптивых и серьёзных монахинь их родного монастыря. Когда Ху Тао настигла Кэ Цин, то хлопнула по плечу, окатила счастливыми глазами и широкой улыбкой. Всё лицо у девушки блестело потом, однако она не прекратила бежать, умудрившись почти догнать Сян Лин на склоне. Кэ Цин усмехнулась про себя, вытащила замёрзшие руки из рукавов и неуклюже сорвалась с места, практически не зная, как правильно бежать. А нужно ли было ей знать об этом,
если можно было просто отдаться чувствам, разорвать потоки ветра, чтобы, в конце концов, задыхаясь от бега, оказаться на вершине опушки, где и стоял их монастырь.
Сян Лин, заливаясь смехом, упала в форме на мокрую траву, задёргала ногами, словно мотором, готовым (как только девушку поставят на ноги) снести всё на своём пути. Ху Тао понять не могла, откуда у неё столько сил, и откуда у Кэ Цин столько занудства. Даже после общего забега она не смогла не прокомментировать сумасбродство в поведении сестры Сян Лин, которая, между прочим, в этом месяце дала обет целомудрия и послушания. Закрадывался вопрос о том, что же именно нарушила монахиня, и на него, безусловно, не мог найтись однозначный ответ. Ху Тао понимала, что Кэ Цин мечтала в будущем стать настоятельницей, и, как считала обладательница добрых глаз цвета кислой, ранней вишни, у неё всё могло получиться. Ведь глаза у неё чистые, похожие на тёмные аметисты.
Они так быстро наполнились слезами. Жалкие всхлипы разрушали гнетущую тишину, раздражали и заставляли жмуриться практически белые брови, и это выражение лица лишь сильнее страшило провинившихся девушек. Сян Лин в любой момент была готова упасть на жёсткий пол, как только настоятельницы вновь на них гаркнут, а этого и следовало ожидать. На кухне образовалась целая толпа зевак, отвлекшаяся из-за невыносимого гнёта со стороны старших монахинь, и зрелище им предстало не из приятных: Нин Гуан и Фреки со всем презрением и яростью глядели на возвратившихся девушек, тяжело дышавших после бега на холм. Провинившиеся ещё не знали, какие «изумительные» воспитательные методы всплывали в голове белокурой, но внутри становилось страшно. От неизвестности.
Ху Тао было не по себе, до щекотки в районе диафрагмы. Кэ Цин, заливаясь слезами раньше времени, признала свою ошибку, а вот Сян Лин, судя по дрожащим губам, не готова была бороться, лишь желала, чтобы всё поскорее закончилось. Но наказание только начиналось.
– Какая… Неслыханная наглость… И это после всех уроков, которые мы проводили, – Ху Тао и Кэ Цин содрогнулись, вспомнив всё то, что произошло в кабинете настоятельницы; а ведь каждая помнила разные вещи. – Идиотки, пробки, не понимающие, в каком вы положении! – женщина скинула со стола всю кухонную утварь, грохот стоял такой звонкий, отчего в ушах ещё надолго остался этот, леденящий душу, звук металла, бьющийся об пол. – Грязные потаскухи!
Сян Лин была невинной девушкой, ревела и не понимала, за что её ругают, почему её тяжёлое дыхание после бега, счастье в глазах и опоздание к обеденному колоколу вдруг стало причиной клеймить столь мерзким прозвищем. Девушка утонула лицом в своих ладонях.
– Мужчины так прельщают вас, так тянут своими грязными лапами к себе?! Я не вижу другой причины вашего опоздания!
– Это всё Ху Тао!.. – громко выдохнула Кэ Цин, до боли впившись ногтями в собственную руку. – Из-за неё мы стояли на рынке долгое время и не могли пойти обратно… Она ушла куда-то.
– Настоятельница, я!..
– Молчать! – Нин Гуан схватила с полки дорогой гранёный кувшин, замахнулась, чтобы кинуть в девушку, но Фреки и ещё несколько послушниц с ужасом ринулись останавливать женщину, из-за этого рука её остановилась в воздухе, задрожала, и удар пришёлся об стол, где кувшин и разлетелся на крупные осколки. В кухне всё стихло, даже писклявый плач Сян Лин.
Ху Тао почувствовала, что сердце её остановилось, пока она наблюдала за ленивыми движениями рук Нин Гуан, стряхивающих осколки на пол. Ногами она размозжила всё, что осталось от кувшина, выдохнула, осмотрелась, дав надежду всем собравшимся на то, что она успокоилась. Когда монахиня заметила, что ни Сян Лин, ни Кэ Цин рядом нет, было уже поздно. Настоятельница пальцем указала на осколки, пронизывающим взглядом не отрываясь от бледного лица Ху Тао. Рефлекторно девушка помотала головой, прекрасно понимая, что вот-вот прикажет аббатиса. Бежать было некуда – двери закрыты, все выходы набиты толпами послушниц.
– Вставай коленями на осколки.
– Что?.. – Ху Тао всё прекрасно расслышала, однако поверить не могла, что всё действительно так обернётся.
– Что слышала. Вставай коленями на осколки. Представь, что это гречка, сучка, и выполни это наказание за то, что ты, даже истекая кровью, искала себе кобеля, – невозмутимое лицо женщины заставил исказиться испуганный вскрик. – Если ты этого не сделаешь, то Сян Лин сделает это за тебя!
Ху Тао опустила стеклянный взгляд вниз, пока в толпе чей-то шёпот перешёл на крик. Кто-то со стороны молитвенного зала прорывался сквозь фигуры монахинь, вытягивал руки, чтобы дотянуться до мученицы, приподнявшей подол одеяния, и остановить её. В гущу событий словно пробка из бутылки выскользнула Янь Фэй, на неё обрушились взгляды осуждения – она ведь не была послушницей этого монастыря, лишь приезжей, чью плоть и душу приютили. Несложно было догадаться, как оскорблённо чувствовали себя две надменные настоятельницы.
– Утверди стопы мои в слове твоём и не дай никакому беззаконию овладеть мной, – процитировала девушка строку из священного писания. Шёпот смолк, лишь неоднозначные взгляды осыпались на белокурую, и та вздёрнула брови от злобы. – А вы что делаете?! Сколько греховности в вас, сколько нечисти! – монахини поспешили закрыть рот Янь Фэй, опасаясь, что конфликт закончится двумя трупами, которые пожалеют даже на заднем дворе закопать.
И кто бы знал, чем бы всё это закончилось, если бы не проснувшаяся госпожа Пин. Она почти неслышно проплыла между телами двух настоятельниц, встала напротив осколков и склонившихся над ними Ху Тао, сжимающей подол одеяния. Наконец она одёрнула руки и глубоко поклонилась, отчего скопившиеся слёзы окропили пол.
– Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог: ибо храм Божий свят; а этот храм – вы, – тихим сиплым голосом произнесла Пин, даже не взглянув на настоятельниц, которые и не смели бы ничего ответить. – Перед обедом уберитесь здесь, прошу. Хочется трапезничать в чистоте и порядке, – старушка спрятала руки в рукавах подрясника и ступила обратно к лестнице, ведущей в свои покои. Вдруг её сгорбившаяся фигура остановилась. Не оборачиваясь, Пин сказала: – Сестра Ху Тао, идём за мной.
«Боги оберегают тебя. Один Бог – особенно».
Не в силах забыть слова Гань Юй, монахиня смиренно шагала за настоятельницей, оставляя за собой силуэты недругов и родственных душ. Янь Фэй за наглость могли заставить убирать весь беспорядок, отчего Ху Тао хотелось спуститься вниз и помочь, прямо как розоволицая помогла с посудой, это было бы честно, они, как-никак, стали подругами. И несмотря на это, девушки оказались по разные стороны, Янь Фэй – внизу, на кухне, Ху Тао – в кабинете настоятельницы с таким же ярко-красным ковром, подобным тому, на котором пришлось сдирать колени шатенке совсем недавно. Монахиня ожидала, что госпожа Пин прикажет сесть на колющуюся поверхность, жёсткую, как наждачная бумага, но сколько они ни стояли в тишине, этого не происходило.
Сгорбившаяся старуха жила скромно: раздала почти все богатства своим наследникам, настоятельницам и простым нуждающимся. Впредь в кабинете сиротливо посередине стоял стол, в углу кровать без тёмного одеяла, лишь порванная в некоторых местах простынь и полки с книгами. Их действительно было много, нетрудно догадаться, каким богатством Пин действительно гордилась и хранила до последнего дня. На небеса старуха не могла забрать все эти писания, поэтому влюблённо и с тоской глядела на них, каждый день заботливо смахивала пыль.
– Вы не накажете меня? – от удивления взгляд Ху Тао осмелел, на что Пин радостно приподняла уголки губ.
– Мне не за что тебя наказывать. Повезло нам, что я отказалась от дневного сна, а то, кто знает… – старушка многозначительно умолкла, предоставляя фантазии девушки понять всё самостоятельно. Верно, если бы настоятельница не остановила своих последовательниц, монахиня бы сейчас хныкала от впившихся осколков в кожу. – Я позвала тебя сюда, чтобы кое-что показать. Подожди немножечко…
Жилистые руки оттянули тумбочку на себя, окунулись в полое пространство и нащупали что-то тяжёлое, что настоятельница не смогла поднять сразу. На рабочий стол шлёпнулась книга в кожаном переплёте, чешуйчатая, похожая на гладкую кожу змеи. В центре круга ещё один, таким образом образующий фигуру полумесяца, золотистого и рельефного. Присмотревшись, Ху Тао увидела причудливые образы лесных животных с драгоценными камнями вместо глаз, красными такими, прямо, как цвет её собственной радужки. Отчётливее всего монахиня видела фигуру змея, опоясывающего своим телом весь полумесяц и держащего в своих сильных объятиях других обитателей причудливого леса. Молодая девушка сразу узнала эту книгу, настоятельница держала в руках «Сказание о полозе», редкую легенду.
– В последний раз я видела эту книгу в кабинете настоятельницы Нин Гуан.
– Она взяла её у меня на время. Почитать. Но за месяц книга покрылась слоем пыли, и я решила забрать то, что принадлежало моим предкам.
Пин села рядом с Ху Тао, раскрыла книгу, на что страницы задорно отозвались шелестом. Пожелтевшие листы чётко передавали написанный чернилами текст, почерк завораживал своей аккуратностью и чистотой, сложно было поверить, что эту легенду, как и многие другие произведения того времени, писал обычный человек.
– Однажды, когда пыль стелилась по лесной дороге, деревенская девица разбудила древнее чёрное колдовство. Духи леса, как один, стали докучать ей и сводить с ума, дабы увести в ночь с собой в лес. Девица думала, что её хотят убить и съесть, поэтому отчаянно сопротивлялась каждую ночь, видя жуткие видения и остерегаясь каждого незнакомца. Бедняжка не смогла долго противиться проклятию и ступила на туманную дорогу, ведущую в хмарь одинокой поляны. Там и ждал её змеиный царь…
– Я не знала, что эта легенда такая…
– Она не страшная, нет, она очень… Романтичная.
– Но почему? Девица же вступила в связь с нечистью и…
– И очень сильно полюбила эту нечисть, – настоятельница закрыла книгу и положила на обложку дрожащие руки. – Некогда невеста Властелина стала невестой хозяина леса – полоза.
– Девица в легенде тоже была монахиней?
– Ах, нет, дитя, это… Просто мои мысли вслух, – Ху Тао думала, старушка встала, чтобы спрятать книгу обратно в тумбу, но Пин вдруг протянула своё сокровище не кому иному, как простой монахине с такими яркими красными камушками в глазах, как у змея на обложке. Внешне это роднило их.
– Настоятельница… – выдохнула девушка, наблюдая как, несмотря на тремор, старушка упорно держит навесу тяжёлую книжку. – Я-я не могу её принять.
Старушка стояла молча, пока Ху Тао просто-напросто не стало жалко слабенькие жилистые ручки – девушка уложила себе на колени гладкий кожаный переплёт и испуганно подняла взгляд на Пин. Монахиня не понимала, что означал этот заботливый тёплый взгляд, к чему такая нежность, такое внимание и откровение?
– Дитя… Ты ведь знаешь, что всё в этом мире имеет свой срок. Я скоро… – настоятельница прерывисто вдохнула, проглотив это гадкое слово. – И мне на смену придут сильные душой девушки, готовые служить нашему Властелину всю свою жизнь.
– Так и будет, госпожа, я обещаю! О вас останется светлая память, и ваша предшественница!..
– Я хочу, чтобы ей стала ты, сестра Ху Тао.
– Что?
Слабый голосок утонул где-то внутри, и во рту образовался мешающий комок страха и сожалений. Девушка не могла смотреть настоятельнице в глаза, зная теперь, что на своё место она хотела воздвигнуть её – непутёвую, скромную и слабую монахиню, которая боялась слово поперёк сказать тем, кто был неправ в своей истине. Она не смогла бы заменить настоятельницу Пин даже через десяток лет!
– Ху Тао, прошу… Возьми эту книгу в память обо мне и займи моё место с достоинством. С тобой монастырь расцветёт новыми красками и переживёт эту суровую зиму. А затем следующую. И следующую.. – под конец голос старушки совсем затих. Она медленно потрогала свой мокрый лоб, осторожно уселась на кровать и поникла. – Теперь оставь меня одну. Я хочу наконец-то… Получить свой обеденный сон.
– Госпожа… – Ху Тао сама не заметила, как начала плакать, упала на колени к старушке, мягко взяла её ладони, расцеловала каждый пальчик, прижав к груди мёртвой хваткой «Сказание о полозе». Но больше монахиня ничего сказать и сделать не смогла, поэтому шустро поднялась, нехотя подошла к двери и, не отрывая взгляда от настоятельницы, закрыла её.
Это была их последняя встреча. На следующее утро старушка Пин, в прошлом, настоятельница монастыря, умерла, оставив записку с последней волей:
«Желаю, чтобы сестра Ху Тао заняла место настоятельницы после моей смерти. Вверяю ей свой кабинет, записи и учения. Прошу, мой Властелин, я – рабыня твоя, ты – мой царь, огради сестру Ху Тао от бед, защити её от раздора, прости за неопытность и полюби за неё».
========== Кара ==========
Ху Тао прошла в комнату, из которой по ногам кусал ледяной воздух приближающейся зимы. Раньше монахиня, будучи совершенно обычной, среди десятков других, спала здесь со своей подругой Янь Фэй, поэтому появление в этом секторе, куда без причины не вступали настоятельницы, навеяло приятные воспоминания. Девушка вспомнила, как они расчёсывали друг другу волосы, прижимались горячими телами, чтобы согреться, обменивались ночнушками и играли, как простолюдинки.
После смерти госпожи Пин верховным папой было объявлено о становлении новой настоятельницы женского монастыря – сестры Ху Тао. Девушка оказалась вся в заботах, отдалилась от подруги, совершенно того не желая. Девушке не хватало ненавязчивых разговоров по душам, рассказов о деревенской жизни, о Син Цю, о том, какой же он красивый и замечательный. Ху Тао искренне надеялась, что он окажется ещё и порядочным: возьмёт возлюбленную в жёны и заберёт в родительский дом. Спросить об этом в простой обстановке монахиня не могла, будни превратились в однообразный цикл проблем, о существовании которых девушка даже не догадывалась. Доселе ей приходилось ухаживать за домом, а остальное время – посвящать саморазвитию и молитвам.
Ху Тао не знала, имела ли она право без разрешения приходить в комнату к Янь Фэй, она даже не знала, появилась ли у неё новая соседка или же нет, честно, об этом думать и не хотелось – эти мысли вызывали лишь тоску. Огромная власть принесла ещё большее одиночество. Единственным собеседником и поддержкой в трудные моменты для монахини оставался её Властелин, он всегда был с ней, однако больше не слышал, не помогал, когда Ху Тао просила. А, может, наступил тот момент, когда девушке пора было сделать всё самостоятельно? Настоятельница зашла в комнату в ночнушке, надеясь, что все спят глубоким сном и не заметят её. В полутьме Ху Тао не могла понять, где находилась Янь Фэй – одна ли – поэтому, хватаясь за всё, что попадётся под руку, по памяти монахиня продвинулась к постели, и зрение постепенно привыкло к мраку.
Холод стоял из-за настежь открытого окна, девушка первым делом подбежала к нему и невольно высунулась наружу – перед глазами была зима. Кусачая, режущая своим жестоким ветром. Ху Тао захлопнула окно, попутно ворча, что Янь Фэй умудрилась уснуть в таком холоде, потом обернулась к кровати, уже привыкнув к темноте. И вскрикнула.
Если бы существо не раскрыло своих золотых глаз, Ху Тао и дальше оставалась в неведении – в комнате изначально она была не одна и даже не с Янь Фэй. С кем-то, у кого очи полны голода, у кого голая кожа освещена луной, выплывшей из-за густых волн слившихся облаков. Монахиня не понимала, находится ли она в комнате с человеком или же страх обрисовывал на теле у незнакомца редкую чешую на руках и лице. Ху Тао закричала, когда нечисть поднялась с матраса, но никто словно не услышал её. Монастырь превратился в глухой лес, все вещи стали препятствиями. Девушка падала раз за разом, пока не добралась до дверной ручки. Момент и – заперто. Русоволосая осталась наедине с чудовищем, которое медленно надвигалось, дыша ей прямо в спину. Ху Тао не успела даже взмолиться о пощаде, как крепкие руки обвили тело, прикрытое одной ночнушкой. Монахиня задыхалась от мужских пальцев, сдавивших тонкую талию, никогда прежде никто не трогал её так откровенно, и бедняга чувствовала отторжение, злость и страх, не дававший пошевелиться. Казалось, если она начнёт пинаться и защищать себя – сделает только хуже, поэтому, давясь слезами и завывая, как маленький ребёнок, стояла ровно и дрожала от такого дьявольского «объятия».
