Текст книги "Язычница (СИ)"
Автор книги: Hioshidzuka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Ей жутко хочется отделаться от алого генерала и герцога Киндеирна Астарна. Отделаться, чтобы не было никаких последствий этого танца, чтобы он не держал её под руки, словно имеет на это полное право. Хочется оттолкнуть его от себя и убежать. Убежать куда-нибудь подальше – например, в женскую половину Дарара, куда изидорские мужчины стараются не заходить. Только вот Киндеирн не Изидор. И если ему будет это нужно, он зайдёт куда угодно. И ему будет совершенно плевать на все правила и законы Ибере. Он сделает, что угодно, будет поступать так, как ему заблагорассудится. И добьётся своего, даже если будет казаться, что удача не на его стороне. Впрочем, возможно его жизненная позиция была не такой уж отвратительной, как матушка пыталась это представить.
Ей жутко хочется, чтобы он сейчас остался… Девушка совсем не хочет оставаться одна-одинёшенька в этой золотой тюрьме. Не хочется осознавать, что никто не сможет – да и не захочет – ей помочь, если что-то случится. Отныне она считается представительницей княжеского рода Изидор. И если начнётся война, никто не станет разбираться, кем является она в этом конфликте.
– Зовите меня Арго, хорошо? – улыбается мужчина. – Я выбрал себя, моя дорогая.
Он сам смеётся своим словам. И Ветта может понять, почему именно. Ей нравится, ужасно нравится, что всё складывается именно так. И она готова сделать всё, что угодно, чтобы жизнь у Изидор для неё была именно такой – необыкновенной, весёлой, быстрой… Главное, чтобы быстрой – чтобы ничего не казалось ей слишком скучным или обыденным. Возможно, Ветте даже стоит отнестись к Альджамалу с большим доверием, с большей терпимостью… Возможно, тогда уровень сам отнесётся к ней с большей терпимостью и перестанет терзать.
В этот момент Ветта даже думает, что Киндеирн очень похож на тот образ суженного, который она увидела в зеркале в одну из ночей. Тогда они с Лукерьей пробрались в заброшенный терем – сейчас-то Ветта знала, что это было специально отстроенное по просьбе её матушки здание, как она говорила «для красоты», а ещё потому, что подобного плана развалины замков строили у Нертузов и Ревеледдов. Ветта тогда стояла у полуразбитого зеркала с зажжённой свечой в руке и повторяла какое-то заклинание – какое, девушка уже не помнит, – когда в зеркале показалась размытая фигура. Впрочем, Ветта плохо помнит, как именно он выглядел – она запомнила только часть рукава. Хотя… Лукерья потом вообще увидела нечто странное. Как если бы она вышла замуж за первозданное чудовище Ибере. Они потом долго смеялись над произошедшим – потому что Евдокия обнаружила их и всё рассказала матери. Ветте тогда было не больше двадцати, и ей было настолько весело и страшно убегать из развалившегося старого дома – дома с привидениями, как они его называли. Какие же глупые они тогда были – и верили же в эти сказки на счёт гаданий!.. А ведь ни Ветта, ни Лукерья не обладали даром предвидения – он достался Яромею, – разве был хоть какой-то смысл гадать?! Подобные глупости легко забываются, но так же легко снова всплывают в памяти, как только предоставляется удобная для этого возможность. И Ветта улыбается – мысль о суженном ей даже нравится. Киндеирн Астарн куда лучше Актеона, во всяком случае, он не так горделив, так как прекрасно знает себе цену, и от него можно не ждать мелочности, а это уже немаловажно. Ветте кажется, что это, пожалуй, даже самое важное. У неё самой множество недостатков, которые, должно быть, считаются не слишком-то приятными. Она вспыльчива, слишком тороплива и никогда не слушает, что ей говорят, даже если советы весьма важные. Матушка намучилась с ней. Это точно. И, должно быть, именно поэтому с такой радостью отдала свою дочь Изидор – подобный поступок кажется девушке самым настоящим предательством. Пусть она даже понимает причину, свою мать она никогда за это не простит.
Возможность называть самого генерала просто по имени кажется девушке потрясающей – впрочем, не совсем по имени, имя «Арго Астал» было дано Киндеирну самой императрицей, означало что-то вроде «вечное солнце» и как нельзя больше подходило этому мужчине. Это очень лестно – называть его так. Ветта понимает это, даже учитывая то, что она не слишком-то хорошо знает все правила и приличия Ибере.
Ветта чувствует себя хорошо. Ровно до тех пор, пока не спотыкается и едва не падает – спасибо генералу, который снова успел подхватить её. Девушке остаётся лишь бормотать себе под нос, что она всегда знала, что не умеет танцевать, что стрельба из лука или верховая езда даются ей куда лучше. Ей настолько стыдно, что её щёки против воли становятся пунцовыми.
– Я чувствую себя такой дурой, – сквозь зубы цедит Ветта. – Неуклюжей, нескладной дурой…
Наверное, в ней снова говорит обида. И горечь. И злость – на Актеона, за то, что он был таким грубым и самодовольным, на Сибиллу, за то, что она отнимала у неё законного супруга, на мать, за то, что предала и почти что продала её, на сестёр и братьев, что ничего не сказали в тот роковой день, на отца, за то, что умер, что оставил её в одиночестве. Она не признаётся в этом даже себе, но самое страшное, что в Дараре она чувствует себя беспомощной. Она совершенно не понимает, как это произошло, но порой ей кажется, что у неё не хватает никаких сил, чтобы чувствовать себя здесь хорошо. Ей кажется, что даже ловкость и весёлый нрав оставили её с тех самых пор, когда она пересекла границу между уровнями. Ей кажется, что она теряется, исчезает, потому что Альджамал невзлюбил её с самого первого дня.
Любой, кого мир не принимает, рано или поздно загнётся, сойдёт с ума, станет слабеть день ото дня. А уровень – как маленький мир. Со своей же девяткой¹, со своими законами и правилами. И для Ветты ужасно нехорошо, что Альджамал её не любит.
Ей ужасно стыдно, она чувствует себя такой бесполезной, что хочется провалиться под землю. Лучше бы она и вовсе никогда не появлялась на свет, если всё вокруг настолько меняется к худшему… Впрочем… Наверное, Ветте не стоило впадать в истерику только из-за того, что она поскользнулась и едва не грохнулась – танцы для неё обычно заканчивались либо её разбитым носом (когда с ней танцевал Эшер, который был слишком мал и не мог ей помочь), либо кучей синяков на ногах Милвена. Яромей был столь же неуклюж, и его Ветте в пару никогда не ставили. А Олег… о нём даже говорить ничего не стоило.
– Это вы зря! – усмехается генерал. – Вы, пожалуй, неуклюжая, но некрасивой или глупой я вас бы не назвал.
Его руки кажутся горячими даже через два слоя ткани. Ветта готова сгореть от стыда на месте за те мысли, которые приходят ей в голову. Юная девушка из знатного дворянского рода не должна думать о том, насколько горячими являются руки Арго Астала, если не хочет быть опозоренной на всю оставшуюся жизнь. Ей даже слушать его не нужно. И подходить ближе, чем на милю, если уж быть честной. Ветте совершенно не хочется, прослыть шлюхой. Однако сопротивляться обаянию герцога она не в состоянии. Да и, если уж говорить правду, нет никакого желания. Ветта считает, что танцевать с ним куда лучше, чем стоять в уголке и скромно наблюдать за тем, как веселится Актеон, держа Сибиллу за руки, а потом тихо плакать от вселенской несправедливости.
Ветта чувствует себя счастливой сейчас. Не смотря на всё волнение. Или именно благодаря ему. Эшер в детстве – ему было лет шесть, не больше – как-то сказал, что совершенно спокойный человек не может быть счастливым. Отец не слышал этого тогда, а матушка разозлилась и сказала ему не говорить глупостей. Ветте тоже тогда показались его слова глупостью, но теперь… Теперь девушка думала, не был ли прав её младший братишка тогда.
– Вряд ли вам сейчас хочется слышать чьи-то советы, но я всё-таки возьму на себя смелость и наглость сказать вам кое-что, – говорит мужчина. – Не бойтесь. Ни в коем случае не бойтесь. И знайте – пусть некоторым и не под силу справиться со свалившимися на них обстоятельствами, вы не должны считать себя такой же.
Ветте остаётся лишь улыбнуться. По правде говоря, его слова немного успокаивают её, дают ей надежду на то, что… Она сможет справиться. Она сумеет одолеть Альджамал и Изидор. Пусть это и просто слова, но… Ветта чувствовала себя настолько одинокой, что одно-единственное слово могло бы вернуть её к жизни. А Киндеирн… Он был чем-то похож на её отца. Нет, не внешне – словами, речью, теми эмоциями, которые он вкладывал в свои слова…
Во всяком случае, Киндеирн не кажется Ветте таким противным, каким ей кажется её супруг. Девушка знает, что она не должна доверять генералу. Она и не доверяет Арго Асталу – всё-таки, не просто так он стал одним из шести генералов Ибере, – однако относиться к нему с тем предубеждением, с которым к нему относятся Изидор или Певны – Ветта и не замечает, как перестаёт говорить о себе, как об одной из них – совершенно глупо и бессмысленно. Алый герцог из тех, кому важна честь. И он поступится с ней только если дело будет касаться его семьи.
Пир заканчивается, во всяком случае, для Ветты, когда после одного из тостов к ней подходит полторы дюжины изидорских княжон, которые говорят, что ей следует удалиться в спальню. Ей лишь остаётся глядеть в зелёные глаза Киндеирна, пока её уводят из зала. Впервые за весь вечер девушке приходит в голову мысль, что она совершенно не хочет уходить.
Ветту начинают готовить к первой брачной ночи, как только они оказываются за пределами гостевых покоев Дарара.
Новоиспечённой княгине помогают снять сапоги и сарафан, расплетают косу и расчёсывают волосы. Княжны Изидор пытаются помочь ей. Стараются изо всех сил, но только для них происходящее – весёлая, пусть и волнующая, игра. Игра, которая вот-вот завершится, как только они разойдутся по своим комнатам…
Княжны щебечут, обсуждая свои мечты о собственных свадьбах, о пышных пирах и бесконечных танцев с любимым женихом. И Ветта лишь силой волей заставляет себя выглядеть спокойной, не разреветься от обиды – потому что для неё, все эти слова теперь будут пустым звуком. Потому что ей теперь не грозит ничего из этого. Потому что они с Актеоном вряд ли когда-нибудь полюбят друг друга.
На лице одной девушки – кажется, княжны Селены – Ветта читает жалость. Не сострадание, как на лице той бледной измождённой девушки, не сожаление, как на лице Нарцисса, не уважение, как на лице Арго. И даже не понимание, которое она созерцала весь пир на лице одной из женщин в чьей-то свите. Нет… Жалость. Противную, навязчивую жалость – из тех, которую испытывают к больным животным.
Она пытается что-то сказать. Что-то подбадривающее, что-то, что могло бы ей помочь – по мнению Селены. Только вот Ветта нервничает. Ей так плохо, она так боится, что ей совершенно не хочется выслушивать чьи-то сожаления и советы. И Селена – её лицо, на котором явно видна маска наигранного сочувствия, жалости и гордости за то, что она такая хорошая и пытается кому-то помочь – лишь раздражает её. Ветте не нужна жалость, потому что она княгиня. Потому что она со всем справится сама.
Однако Селена не понимает. Во всяком случае, не понимает вежливой – относительно – улыбки и просьбы перестать заботиться о благополучии Ветты. Не понимает и того раздражения, которое явно написано на лице молодой княгини – Ветта никогда не умела хорошо скрывать свои эмоции. Селена пытается помочь. Навязчиво. Словно бы считает её благополучие своим личным делом. И княгиня сначала стоит, скрипя зубами, всё ещё надеясь, что княжна Изидор поймёт, что ей неприятно это внимание.
– Оставь меня в покое! – кричит Ветта. – Разве это так трудно – просто оставить меня в покое?!
Селена вздрагивает. Вздрагивает словно от удара, от пощёчины. Её взгляд становится злым, совершенно неприятным. Таким же холодным, как и у большинства старших Изидор во время пира. Все княжны вздрагивают. От неожиданности или от страха – княгине это безразлично. Пусть думают, что им хочется. Пусть ненавидят – только не жалеют. Потому что от жалости Ветта Певн расклеится. Потому что жалость добьёт её, сломает, сделает безвольной куклой… И девушке совершенно этого не хочется. Наверное, именно поэтому подобное чувство в глазах Селены так раздражает её. И девушка счастлива, что жалость сменилась неодобрением.
Крылья Ветты кровоточат. У самого основания. Хорошо ещё, что ничего не загноилось. Это так больно, что едва возможно держаться, стоять и пытаться сделать вид, что всё хорошо. Альджамал убивает её. Убивает медленно, осторожно… Сейчас. Потом, если верить легенде, написанной отцом, Альджамал будет раздирать душу Ветты на куски. Потом, если верить преданию, Альджамал превратит её в чудовище или сделает безвольной куклой. И второе девушку совершенно не устраивает.
Княжны больше не щебечут. Теперь они всё делают в тишине. В гробовой тишине – как хочется пошутить княгине.
Ветту укладывают в кровать, накрывают её ноги одеялом, а потом… Потом все девушки уходят, оставляя её в одиночестве. Она так и остаётся лежать, чувствуя огромную жалость к себе самой. Постель кажется очень мягкой и удобной, и если бы Ветта увидела что-то подобное на Леафарнаре, она чувствовала бы себя счастливой. Если бы Ветта была сейчас на Леафарнаре, она бы чувствовала себя куда лучше – там сам уровень словно защищал её, помогал ей. И никто на свете не смог сделать бы ей что-то дурное.
Актеон появляется почти через час после того, как его кузины покинули Ветту и разбрелись по собственным комнатам. Он кажется раздражённым. Очень раздражённым, и девушка едва может понять, почему. Она не могла и представить, что та невинная шутка на пиру может кого-то так сильно разозлить. Или, возможно, дело было в их первой встрече, когда Ветта пыталась украсть его коня?.. Впрочем, не слишком-то важно, из-за чего именно он сердится. Потому что княгине тоже есть за что на него сердиться. Потому что она тоже вспыльчива. Пусть даже Альджамал не принимает её, она вовсе не собирается сдаваться на милость врагу.
– Я прекрасно видел, как он смотрел на тебя, – шипит Актеон. – Киндеирн не тот мужчина, рядом с которым кто-либо хотел бы видеть свою жену.
Девушка чувствует, как в её груди поднимается ярость. Как он смел говорить ей о подобном, если весь пир не отходил от той женщины, если весь пир не отпускал её от себя, смотрел на неё влюблёнными глазами и даже не подходил к собственной жене? Ветта чувствует злость. Ей хочется придушить этого мальчишку – он старше её всего года на два – собственными руками. Ей хочется сделать ему больно, впрочем, по его глазам она видит, что он желает причинить боль ей самой.
Как он смел говорить ей о том, что её поведение было недостаточно правильным, недостаточно скромным?.. Возможно, она действительно слишком долго танцевала с Киндеирном – который, следует отметить, не позволил себе ничего лишнего, который не позволил себе ни одного грубого слова в её адрес. Но Актеон почти прижимался к Сибилле. Любой из гостей мог увидеть, как наследный князь Изидор почти что целует великую княжну в шею.
Девушке безумно хочется усмехнуться и ядовито поинтересоваться, как он сумел её увидеть, если весь вечер таращился только на свою тётю. Девушке безумно хочется залепить ему затрещину за то, что при всех так опозорил её – она и без того прекрасно понимала, как некрасива, так зачем же было это показывать всем. Зачем же было делать вид, что её не существует вовсе?..
– Я прекрасно видела, как ты смотрел на свою тётю, – отвечает Ветта, стараясь оставаться спокойной. – У неё тоже не лучшая репутация.
Должно быть, ей не стоило говорить подобного. Как и многое, что Ветта произносит в принципе – матушка всегда корила её за неумение промолчать тогда, когда это больше всего необходимо. Впрочем, Ветта не жалеет о том, что сказала ему это. Этому избалованному высокомерному мальчишке полезно встретить отпор хотя бы раз в жизни. И Ветта готова сказать, что угодно, чтобы испортить ему настроение хоть немного.
На лице Актеона явно читается гнев. Ещё бы – мало кто не разозлился бы от подобных слов. Ещё бы – а Ветта даже не сказала всего, что ей хотелось сказать. И она совсем не уверена, что сможет молчать постоянно. Губы супруга Ветты недовольно поджимаются, а сам он подходит к ней так быстро, что она едва успевает что-либо сообразить. Впрочем, когда она всё понимает, уже поздно что-либо предпринимать.
Актеон груб. Он просто задирает подол её ночной рубашки, перехватывает обе руки Ветты и прижимается к ней, грубо раздвигая её ноги. От боли девушке хочется заплакать, закричать, но княгиня стискивает зубы, стараясь не произнести ни звука, не доставить ему этого удовольствия… Впрочем, это не слишком-то получается. Она изо всех сил пытается вырваться, причиняя себе ещё большую боль. Актеон держит её так крепко, что Ветта не имеет возможности даже его оцарапать. Ей остаётся лишь молиться, чтобы эта пытка поскорее закончилась.
Когда всё заканчивается, наследный князь просто выходит из спальни. Ветта дрожит. От боли, от нервного напряжения, от ненависти, которая обжигает ей грудь, от унижения, которое она испытала. Она бросает взгляд на испачканные в крови простыни и свою ночную сорочку, кое-как приподнимается на постели, а потом переворачивается на бок и накрывается одеялом почти с головой.
Слёзы бегут по её лицу, Ветта чувствует себя втоптанной в грязь, чувствует себя совершенно несчастной, и от этого ей хочется рыдать ещё горше. Ей больно, страшно и противно от того, что произошло. Ветта размазывает слёзы по лицу и судорожно вдыхает. Ей надо успокоиться. Определённо. Ей нужно взять себя в руки и ничем никому не показать своей слабости.
– Когда-нибудь я тебе отомщу, – тихо шепчет девушка в пустоту. – Будь уверен – отомщу…
И в это мгновение ей жалко, что её род не специализировался на различных проклятьях, как Фюрсты. Насколько бы это было проще – проклясть всех Изидор, проклясть так, чтобы от их Дарара камня на камне не осталось, проклясть Актеона, чтобы он умирал в муках, захлёбывался собственной кровью… Ветте хочется, чтобы смерть её супруга не была лёгкой. Только она пока совершенно не представляет, как устроить
Дверь тихонько скрипит, и в спальню кто-то входит. Ветта не поворачивает головы. Она слышит, как кто-то тихо проходит к кровати и что-то забирает с тумбочки. Ветта старается сделать вид, что спит. Ей совсем не хочется что-либо предпринимать. Ей просто хочется разреветься. И лишиться сознания. А чья-то рука в перчатке из тонкой кожи берёт с тумбочки фарфоровую статуэтку и заменяет её на точно такую же.
Это последнее, что Ветта видит до того момента, как проваливается в долгожданный сон.
Комментарий к V.
1. Девятка – в этой вымышленной вселенной, девять человек/демонов/существ, которые обеспечивают равновесие в мире
========== VI. ==========
Примерно двадцать шесть тысяч лет спустя…
Когда-то Альджамал был самым настоящим раем, Дарар – самым роскошным дворцом, а Изидор одним из самых богатых родов. Последнее, впрочем, мало изменилось. Зато, теперь Альджамал стал мрачнее – как и наряды Сибиллы, – . Прошли те времена, когда она одевалась лишь в жёлтый шёлк и золото. Прошли те времена, когда Альджамал был легкомысленным и медлительным. Теперь шла война. И выстоять против Киндеирна Астарна было непросто. У Изидор было много магов, много орудий, много свитков и специалистов по проклятиям. Последних, пожалуй, больше, чем у любого другого рода – Изидор были домом Смерти. Их божеством был Альмонд – безжалостный и надменный, «золотой бог боли», как называли его в Ибере. И поклоняясь Альмонду, богу ядов и проклятий, Изидор смогли овладеть этим мастерством – мастерством красивого убийства. Астарнам, Маликорнам и Фюрстом далеко до них. Эти дураки ровным счётом ничего не понимают в красоте, которую видят и чувствуют Изидор. Они видят Ибере совсем другим – менее беспощадным и более скучным, выдержанным. Они называют свой мир Порядком, а бескрылые из ближнего мира зовут Ибере Интариофом, что, впрочем, почти одно и то же. Астарны считают Ибере огромной крепостью, Маликорны – огромной сокровищницей, а Фюрсты… Фюрсты готовы превратить мир в сухие цифры. По мнению Изидор Ибере не был ничем из этого. Он скорее был похож на капище – так много здесь было всего мифического, невозможного… И самым невозможным по пророчеству когда-нибудь станет ребёнок того демона, который есть воплощение самого мира… Точнее, тот, кем этот ребёнок когда-нибудь станет. Впрочем, Актеон никогда не задумывался о том, кто является воплощением Ибере. Ему всегда было как-то не до этого. Всегда в его жизни находилось что-то, что казалось ему более важным, а теперь… Нарцисс порой корил его за то, что Актеон даже на небо-то не имел возможности лишний раз посмотреть – Нарцисс увлекался астрономией и довольно болезненно воспринимал то, что кто-то мог не хотеть разглядывать звёзды. В целом, от Нарцисса, что был великим князем, было мало пользы в войне. А теперь, когда он вполне открыто выступил с заявлением, что в идущей войне не хочет принимать ни одну из сторон – тем более. Великий князь Изидор был просто трусом, пусть и довольно талантливым учёным, к которому Сибилла всегда относилась с долей снисхождения. Сторону Нарцисса поддерживала ещё и Мадалена, но ей, как первосвященнице, и не следовало влезать в подобные конфликты. Она имеет на это полное право, хоть и многие первосвященники Ибере игнорировали рекомендацию, что была написана для них в одном из сводов правил (Мадалена никогда не говорила, как он назывался, а Актеон никогда и не интересовался). Впрочем, почти никто из них не участвовал в той дворянской распре, разразившейся между пятью самыми влиятельными родами. Наследный князь слышал, что между первосвященниками был свой конфликт, из-за которого и произошёл некий раскол – Мадалена была приверженкой одного из появившихся течений. То, что она не будет поддерживать «старую церковь», стало для Изидор полной неожиданностью. Во всяком случае, для Актеона. Впрочем, следовало отдать Мадалене должное – она всегда умела влезать во всяческие неприятности, не спрашивая ни у кого совета. Хотя… Нет. Этим всегда отличалась скорее Аврелия – уж ей-то в этом искусстве не было равных. Она доставляла проблемы всем и совершенно не собиралась за это раскаиваться. Для неё всё происходящее было скорее игрой. Всё на свете – любовь, война, смерть – казалось Аврелии недостаточно серьёзным. Её куда больше интересовали краски этого мира, его магия, волшебство, его скрытые возможности, нежели вооружённые конфликты… Аврелия не любила оружие и, хоть сама немного умела с ним обращаться, запрещала своим людям даже брать его в руки. Она увлекалась всем, что можно было бы назвать познанием Ибере и презирала все войны на свете, считая их лишь «глупостью зажравшихся богатеев», как она сама обо всём этом говорила. Сама она, очевидно, себя к этим «зажравшимся богатеям» не относила, пусть и являлась младшей княжной великого дворянского дома. Актеон ещё понял бы, если бы подобной позиции придерживалась всегда замкнутая и сдержанная Мадалена – это было бы вполне в её стиле, однако Аврелия… Она раньше казалась наследному князю самой понимающей из всех его кузин.
Уже многие годы Актеон чувствует себя на Альджамале очень одиноким. Юмелия была уже давно мертва, Ветта всегда ненавидела его, а Сибилла день за днём становится всё прохладнее в обхождении с ним. Жизнь его поменялась слишком сильно с того дня. На всём Альджамале не было никого, кто мог бы чувствовать Актеона близким и важным. Впрочем, из всех Изидор ему нужна была только Сибилла. Но с каждым днём она отдалялась от него, что, врочем, не было очень удивительно – шла война, Изидор должны были выстоять. Обязательно должны. В последнее время всё перемешалось, стало таким… бессмысленным. Актеон уже порой не знал, что ему стоит думать, как ему стоит жить… С того самого дня, как произошло первое сражение – с Маликорнами, одним из самых слабых в военном плане великих дворянских родов – для него всё переменилось. Всё стало неважным для наследного князя в тот самый миг, когда он впервые сумел понять, что такое сражение – даже такое, заранее выигранное, просто потому что соперник слишком слаб, чтобы сопротивляться. У Маликорнов почти не было годных солдат и никакого оборудования, что по оснащению могло бы тягаться с Изидорской техникой. У Маликорнов даже не было замков и укреплений – их дома строились из мрамора, белые и рассчитанные лишь производить впечатление на частых гостей и услаждать взор своим хозяевам, и были открыты для нападения. Никаких усилий не стоило уничтожить ту жалкую горстку военных, что выступили против. Никаких усилий не стоило захватить Флауто, городок на маленьком нейтральном уровне, который теперь подчинялся Изидор. И всё же, это было сражение. Актеон никогда не мог подумать, что вид крови, запах горящего мяса смогут отпугнуть его, заставить задуматься. Наследный князь старался реже думать о смерти – смерть во всех его видениях выглядела костлявым мужчиной с отцовским – князь не помнил лицо своего отца, он уже давно забыл его, но почему-то ему казалось, что глазами смерти на него смотрел именно отец – лицом. Думать о смерти всегда было страшно, потому что этот мужчина протягивал свои тощие руки и улыбался, прося рассказать, что хорошего успел сделать Актеон за свою жизнь. Наверное, страшно было ещё и потому, что наследный князь смутно осознавал, что вряд ли было хоть что-то хорошее, что он совершил. Всю свою жизнь он стремился лишь соответствовать своему титулу, всю свою жизнь он стремился лишь быть достаточно хорошим полководцем и тщательно выполнять все свои обязанности, связанные с высоким положением в княжеском роду Изидор. Должно быть, отец не оценил бы этого. Он сам всегда был другим. И, наверное, поэтому Актеон боится смерти. Когда-то в детстве – тогда ещё была жива первосвященница Гарен, предшественница на своём посту Мадалены – будущий наследный князь пришёл к этой старой гадалке и попросил сказать, какой будет его смерть. Он всегда хотел умереть от меча, умереть как герой, как тот, кто заслуживает всяческих почестей. Даже тогда, в детстве – ему было около двенадцати или тринадцати лет – он желал смерти героя. Гарен тогда многозначительно улыбнулась и покачала головой, сказав, что умрёт он в своей постели, но от раны. Порой Актеону казалось, что и этого одного достаточно – знать, что он не будет долгие годы мучиться от болезни, готовясь к своему концу. Знать, что не придётся страдать очень долго. Должно быть, он и был трусом, но умирать так медленно, так болезненно и мучительно, как умирал его отец, Актеону совершенно не хотелось. И как умирала Юмелия. Наследный князь так редко общался с ней в последние её годы, что и не сумел заметить признаков той самой отцовской болезни – о смерти сестры он узнал на следующий день, когда пошёл к ней, чтобы навестить больную, как она и просила, потому что был слишком занят в тот день, когда она умирала, чтобы хотя бы просто прийти. Он до сих помнит укоризненный взгляд Мадалены, мрачный и задумчивый вид Ветты и тихую усмешку Аврелии. Селена плакала тогда, не скрывая своего горя – ещё через год её выдали замуж, так что больше он её не видел. А он тогда не смог выдавить из себя даже сожаления – ему было проще услышать, что сестра умерла, нежели терпеть её попытки с ним заговорить и наладить отношения. Уже много позже он понял, что на Альджамале не было никого, кто относился бы к нему с той же любовью, как и покойная Юмелия.
Да и Альджамал стал совсем другим. Совершенно не тем, который Актеону был так дорог.
Когда-то на Альджамале процветали торговля, науки и искусство. Теперь же вряд ли можно было увидеть что-нибудь кроме подготовки к грядущим сражениям. Теперь не до того, насколько может быть красивой та или иная картина. Теперь не до того, сколько стоит та или иная ткань. Теперь всё сознание тех, кто живёт на этом уровне, занимает война. Одна сплошная война, которой нет конца, которая с каждым годом становится всё кровопролитней, всё дороже. С каждым днём, когда кто-то умирает, Актеону думается, что стоило перед началом активных действий завоевательного характера куда больше внимания уделять тому, какая техника производится в крепостях Альджамала, куда больше внимания уделять оборудованию, оружию, магическим свиткам… Тогда всё пошло бы куда лучше. Тогда многих жертв можно было бы избежать.
Война – это, в первую очередь, оружие. Актеон уже давно привык так считать. Это лишь сухие цифры – сколько чего было произведено, сколько пушек было выплавлено и сколько мечей выковано, какие свитки магии удалось создать, какие проклятья будут наиболее действенными… Война, по мнению Актеона, есть чистая математика. И если у Киндеирна Астарна пушек, крепостей и людей куда больше – победит он. А если больше оружия, укреплений и солдат будет у Изидор – победят они. Ничего больше. Лишь чистые подсчёты. И стоит просто потрудиться побольше, чтобы выиграть очередное сражение. Киндеирн отступал, Киндеирн отходил вглубь Ибере, уводил своих людей, скрываясь и прячась от армии Изидор, он петлял, словно потерял всяческие ориентиры – это было совершенно непохоже на поведение опытного воителя. Это было похоже на обычное трусливое бегство.
Сибилла день ото дня становится всё более обеспокоенной, почти… ревнивой?.. Раньше Актеон и подумать не мог, что эта женщина может быть ревнивой. Она словно нервничает из-за чего-то. И Актеон никак не может понять, в чём именно дело. Он привык видеть её сильной и непогрешимой – такой, какой и должна быть великая княжна. Он привык видеть её насмешливой, игривой и похожей на большую хищную кошку, опасную и ласковую одновременно.
Всё дело в том, что идёт война, день за днём старается убедить себя наследный князь. Всё дело в том, что никто не может чувствовать себя хорошо, когда стреляют пушки и доносится противный свист от использования магических свитков. Конечно, в такой обстановке никто не чувствовал бы себя достаточно уверенно, убеждает себя Актеон. А Сибилла… Сибилла просто устала. Ей стоит отдохнуть, отлежаться, забыть на мгновение о сражениях и потерях, стать хотя бы на час снова той беззаботной изидорской княжной, которой на всё наплевать…
Сибилла кажется уставшей, старается думать наследный князь. Она нисколько не скучает в его обществе и не считает его обузой или помехой. Ведь все знают, что от помехи или обузы хочется лишь поскорее избавиться. Актеону совершенно не хочется оказаться выброшенной игрушкой. Наследный князь не хочет и вспоминать, как он сам поступил с Веттой, не дав ей даже шанса понравиться ему. Он сделал это ради своей связи с Сибиллой и теперь… Теперь могло оказаться, что великой княжне он никогда не был особенно нужен – Нарцисс всегда слишком странно усмехался, когда видел их вместе. Теперь могло оказаться, что и самому Актеону место лишь на свалке, что великой княжне совершенно плевать, что именно с ним станет. Наследному князю совершенно не хочется думать, что он останется совершенно одинок на Альджамале.
