Текст книги "Язычница (СИ)"
Автор книги: Hioshidzuka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Она не была похожа на своих трусливых скучных кузин, не была похожа на чинных и благоразумных соседок из великих родов, не похожа на горделивых до абсурда женщин из Сената… Она была необыкновенной. Актеон всегда считал её такой – яркой, несколько взбалмошной, свободолюбивой и очень гордой, сильной и необычайно смелой. Актеон готов восхищаться ею каждый день, каждый час своей жизни в Дараре. Она похожа на богиню из тех, про которых древние сочиняли свои мифы и легенды. Она похожа на богиню красоты, войны и смерти, одетую в золото и жёлтый шёлк. Она похожа на существо иного толка, чем демоны – на существо куда более утончённое и даже мифическое.
Язычница! Златоглазая язычница – так называл её брат, Нарцисс Изидор. Златоглазая язычница, завёрнутая в одежду пророчицы, платье из жёлтого шёлка и множество шалей разных оттенков жёлтого и золота, смеющаяся надо всем Ибере. Яркая, взбалмошная, величественная – всё сразу. Она не была готова кому-то подчиняться. Ни правилам, ни законам, ни религии. Только себе самой. Она не пыталась казаться праведной или доброй. Ни в коем случае! И не пыталась казаться честной. Сибилла чем-то была похожа на змею – она всегда могла вывернуться, выскользнуть, она всегда была язвительной, с её губ как будто слетали капли яда, она могла заставить плакать – от горя, от досады или от гнева, или от чего ещё – почти кого угодно… На змею из тех, которые вышиты на гобелене в тронном зале. Герб Изидор включал в себя изображение двух крупных змей – кобры и анаконды – и около десятка совсем маленьких внизу герба, и всё это на жёлтом фоне. Актеон, будучи девятилетним мальчишкой, тогда его впервые пустили в тронный зал, как-то спрашивал у Нарцисса, что означают змеи на их родовом гербе, тот с усмешкой сказал, что анакондой является он сам, а коброй – Сибилла. Теперь наследному князю порой кажется, что Сибилла действительно напоминает кобру. Ядовитую и злую, когда кто-то осмеливается её потревожить.
Актеон Изидор плохо помнит мать, помнит разве что её плавную походку и певучий голос. Он уверен, что мать была другой – не такой, как все Изидор. Другой. Мягкой и доброй. Сестра помнит её куда лучше – той было шесть лет, когда она умерла, а Актеону всего три. Актеон знает, что мать его когда-то была наследной княжной Элени Изидор, что когда-то сбежала из родного дома для того, чтобы быть вместе со своим возлюбленным, а через десять лет умерла от чахотки на чужом, холодном и мрачном уровне. Он знает, что его мать была младшей сестрой Сибиллы и Нарцисса. И молодой мужчина уверен, что она была совершенно другой. Не такой, как великая княжна… Но мать он уже почти не помнит, её образ постепенно стирается из его памяти, с каждым днём становясь всё более блёклым и размытым. Зато Актеон помнит самоуверенную улыбку княжны, её звонкий смех, белые зубы и мягкие волосы. Сибилла словно состояла из жёлтого шёлка, жемчуга и колокольчиков, которые звенели почти постоянно.
Пройти в покои Сибиллы можно только через женскую часть Дарара или через крышу. И второй вариант, надо сказать, нравится Актеону куда больше. Его тётки ни за что на свете не пропустят его. Вытолкают, даже не выслушав. Мужчине в женскую часть дворца вход воспрещён, даже Нарциссу, который был великим князем, а Актеон всего лишь наследный и уже давно не ребёнок, которому позволено там находиться. Так что остаётся карабкаться на крышу, чтобы потом спуститься в комнаты Сибиллы через окно.
Наследный князь находит великую княжну в её личном саду. Подумать только – ещё сто лет назад он не мог даже мечтать о том, чтобы побывать здесь: среди этих деревьев, что были привезены в Альджамал со всех уровней, среди этих прудов, вырытых специально для княжны, среди этих ярких цветов… А теперь он мог даже прикоснуться к каждому цветку и каждому дереву.
Сибилла купается в одном из прудов. И на этот раз она одета во всё белое, что кажется Актеону ужасно непривычным. Наследный князь уже давно не видел свою тётю в белом. Впрочем, чего таить – он уже несколько месяцев не мог получить приглашения в её покои, а без этого приглашения юноша не смел к ней заходить. Пожалуй, никто из Изидор не посмел бы.
Если бы только Актеон мог, то он бы обошёл пруд с другой стороны и посмотрел на неё – должно быть, она выглядит просто прекрасно в это промокшей насквозь белой сорочке. Ему безумно хочется это сделать, но он, пожалуй, далеко не в том положении, чтобы осмелиться на такое безумие. Сибилла будет недовольна, если он осмелиться поступить слишком дерзко. Ей не понравится, если Актеон не будет думать о своих действиях и не сможет контролировать свои желания. Тем более, что желание у него в данный момент только одно. И если великая княжна позвала его на серьёзный разговор, касающийся судьбы рода, войны или чего-то в этом духе, то её ужасно рассердит его поведение, которое она сочтёт неподобающим и легкомысленным.
– Сибилла, – приветствует её молодой человек.
Наследный князь может поклясться, что великая княжна улыбается, когда слышит его голос. Он уверен, что смог бы увидеть её улыбку, если бы стоял с другой стороны пруда. Возможно, что предчувствие обмануло его. Возможно, что она не собирается сообщить ему никакой неприятной новости. Возможно, что она просто хотела его видеть, что она просто хотела обнять его, расцеловать. Актеону хочется верить, что это так. Хочется верить, что Сибилла сейчас рассмеётся, встанет, подойдёт к нему и поцелует. И не будет ничего говорить.
Ни одного слова.
Актеон прекрасно помнит, что она никогда не любила, чтобы он звал её тётей, княжной или как-то ещё. Только «Сибилла»… Она никогда не любила, чтобы кто-то в её комнатах говорил о великих родах или даже о семейных делах. И наследному князю обыкновенно нравились эти правила.
Правила, которые, пожалуй, казались ему немного странными первое время.
Правила, без которых он при всём желании не смог бы представить Сибиллу теперь.
Молодой князь не может забыть их первой встречи, когда он был ещё совсем маленьким. Это случилось на похоронах его отца. Актеону было семь, и ему было страшно. Очень страшно. Отец – худой и бледный, с почти посиневшим лицом, с впалыми щеками и костлявыми крючковатыми пальцами – лежал в гробу, и мальчик не мог оторвать взгляда от него. Сестра, одетая в жёлтое платье – забавно, на том уровне, где они жили вместе с отцом, где он умер, цветом траура был именно жёлтый – стояла рядом и ревела в голос, а Актеон цеплялся за её руку и ещё пытался как-то докричаться до отца, как-то разбудить его. Не получалось. Он кричал и плакал, а Юмелия хватала его за руки, за плечи и кричала тоже, просила замолчать, не делать всё только хуже, просила держать себя в руках, просила не позорить её и себя… Сибилла тогда всю церемонию стояла в стороне, она не отводила глаз от гроба с телом своего зятя. Это Нарцисс бегал и распоряжался. Это Птолема недовольно шептала Мирьям, что более невоспитанного мальчишки, чем Актеон просто не найти. Это Мирьям говорила – почти в полный голос – Птолеме, что если достаточно строго и часто его наказывать, то любой характер можно исправить. И от этих слов ребёнку ещё больше хотелось сделать что-нибудь такое, что его тётки никогда не одобрили бы. Ему хотелось кинуться к телу отца и закричать, растолкать его, чтобы он встал и сказал, что с ним всё в порядке. Актеону тогда не хотелось верить, что он мёртв. По правде говоря, случись подобное с ним сейчас, он тоже не захотел бы верить. Разве легко поверить в гибель единственного близкого человека?
Но Сибилла тогда стояла в стороне. Актеон не сразу тогда обратил на неё внимание – эта женщина тогда не показалась ему более странной, чем остальные тётушки, не показалась удивительной. Впрочем, немудрено – в тот день мальчик вряд ли мог думать о чём-то, кроме гроба с телом его отца. По правде говоря, в тот день, пожалуй, будущему наследному князю Изидор казалось, что совершенно не имеет значения, кто будет его воспитывать. Это сестра дрожала от страха и пыталась выглядеть как можно более послушной и хорошей. Юмелия тогда чего-то боялась, и семилетний Актеон никак не мог понять, чего именно. Он-то думал, что всё самое страшное уже позади. Нельзя сказать, что он ошибался очень сильно. На первое время его отдали на воспитание Нарциссу – возможно, за это наследному князю тоже стоит благодарить Сибиллу, так как сначала род хотел отдать мальчика на воспитание Аргиросу или Стратону. Если уж есть у Нарцисса Изидор какие-то достоинства, то это спокойствие и терпеливость. Если уж что и уяснил Актеон за время обучения у великого князя, так это то, что Нарцисс никогда ни на кого не повышает голоса, не поднимает руку даже на слугу, со всеми старается быть предельно вежливым и умеет договориться практически с каждым. Нарцисс был, пожалуй, самым адекватным представителем княжеского рода Изидор. И безусловно самым мудрым. Его было невозможно обмануть, невозможно было вырваться из-под его надзора, но всё он делал столь мягко и незаметно, что сердиться на князя никак не получалось. В обучении у Нарцисса Актеон провёл шесть лет, после чего Сибилла решила забрать его себе. Так что, жизнь у Изидор для Актеона складывалась вполне удачно.
Актеон не мог не плакать тогда, не мог не кричать, не звать своего отца. Не потому, что боялся того, что его ждёт в роду матери. Совсем не поэтому. Об Изидор он тогда даже не думал. Он думал о том, что ему будет плохо без отца. Сибиллу в день похорон он увидел только тогда, когда после службы по покойнику та подошла к Актеону и положила свою руку ему на голову. Не стоит бояться, сказала она. Страх – самое унизительное из всех чувств… Юмелии она тогда ничего не сказала, она даже не коснулась её, а Актеону подарила медальон в виде змеи. Бронзовую кобру на золотой цепочке. Наследный князь хранит этот медальон до сих пор. В малахитовой шкатулке, вместе с теми письмами, которые вручил ему отец накануне своей смерти. Аккуратная стопка, перевязанная жёлтой лентой – лентой из волос Юмелии, которую он стащил в тот день. Жёлтый до сих пор не перестал быть для Актеона цветом смерти, однако он стал ещё и цветом Сибиллы, цветом солнца, цветом Аменгара, цветом княжеского рода Изидор… Жёлтый теперь окружал его. Был повсюду. В Дараре, в Аменгаре, в его собственном поместье Шезн, что находилось на востоке Альджамала – золотые чаши, инкрустированные драгоценными камнями, в основном, изумрудами и изредка рубинами, золотые статуи в помещениях и в саду, позолотой была выкрашена мебель, жёлтые гобелены, жёлтые шёлковые одеяния Сибиллы, золотые браслеты на её руках, жёлтые ленты в волосах кузин, жёлтые цветы в саду, пески Аменкара… Вся жизнь Актеона теперь была выкрашена в этот цвет. Жёлтый был повсюду. Лет в семь Актеон и представить себе не мог, что траур будет преследовать его всё время. Лет в семь Актеон и представить не мог, что окажется наследным князем великого дворянского рода, что будет нести ответственность не только за свои поступки, но и тех, кто должен был ему подчиняться. Иногда князь искренне не понимал – почему он был так прочно связан с этим цветом, с этим родом, к которому он по сути относился только как племянник великого князя и великой княжны. Это было немного странно, впрочем, наверное, удивляться подобным мелочам было бы просто глупо.
– Я нашла тебе невесту! – смеётся женщина.
Невесту… Как же это похоже на Сибиллу – объявлять все новости как раз перед тем, как это должно произойти! Она никогда не говорит ничего заранее или просто так. И если Сибилла говорит, что нашла своему племяннику Актеону невесту, это означает, что девушка вот-вот должна появиться в Дараре. И уже поздно пытаться как-то помешать свадьбе. Сибилла никогда никого не спрашивает. Даже Нарцисса. Впрочем, тот тоже далеко не всегда говорит о своих планах сестре. Однако это далеко не одно и то же. Нарцисса уважает даже Сибилла. Сибиллу слушается даже Нарцисс. Это являлось столь привычным, столь обыденным, что никто из Изидор уже не пытался говорить о подобных вещах. Великая княжна хотела женить его на девушке из рода, который, должно быть, должен был стать их союзником в предстоящей войне. Она уже не одну кузину Актеона выдала замуж за своих вассалов. Должно быть, невеста Актеона из одного из этих родов.
Невесту… Каким ударом, какой болью отзывается в сердце Актеона это слово… Невесту! Какую-то неизвестную ему девчонку, которую он никогда не полюбит и которая никогда не полюбит его! Наследному князю совершенно не хочется жениться. Не хочется, чтобы в его жизни появлялся кто-то ещё – а этот кто-то вот-вот должен появиться, ибо Изидор не Астарны, у которых позволено жениться на близких родственниках. Пару лет назад двое из кузенов Актеона были помолвлены с девицами из родов Цецил и Линедра. И если первая девушка была хотя бы красива, хотя бы обаятельна и мила в обхождении, то вторая казалась Актеону почти что уродиной. Но помолвку всегда можно разорвать, а брак – только по решению императрицы, у которой явно есть дела поважнее разводов в дворянских родах, если брак расторгает не Киндеирн Астарн, или по распоряжению Сената, который не слишком-то хорошо относится к роду Изидор.
Сибилла кажется такой равнодушной, какой не была ещё никогда на памяти Актеона. Кажется, он перестал интересовать её, перестал быть в её жизни кем-то важным, кем-то достойным внимания и хорошего расположения. Наследный князь всё ещё силится сообразить, из-за чего именно произошла такая перемена в отношении к нему великой княжны.
Она даже не поворачивается к нему. Не встаёт из пруда, не улыбается, не подходит к нему, как это бывало ранее. Продолжает сидеть неподвижно, как будто даже не замечает его присутствия. Актеону хочется подойти к ней, схватить за руки и спросить, что же именно произошло, что Сибилла к нему теперь так равнодушна.
Наследный князь не понимает, что именно останавливает его в данный момент.
Князь Нарцисс сказал бы, что добропорядочную женщину нельзя хватать за руки, нельзя кричать на неё… Но кто сказал, что великая княжна Сибилла Изидор – добропорядочная женщина?! Кто сказал, что она ведёт себя так, как должна вести себя добропорядочная женщина?! Нет, дело совсем не в этом. Актеон, пожалуй, позволил себе схватить её за руки, если бы она была добропорядочной, правильной, такой, какой должна быть женщина в её положении… Дело было совершенно не в том, на что мог бы подумать Нарцисс. Дело было в уважении, которое она внушала. Дело было в той власти, которую Сибилла просто излучала, которую олицетворяла собой. Власти скорее языческой богини, нежели человека, нежели женщины, которая была великой княжной дома Изидор.
– Кто она? – спрашивает Актеон.
Любая из тётушек сказала бы, что наследный князь напрочь забывает про все приличия. Про то, что он должен поблагодарить тётушку Сибиллу за заботу о нём, про то, что он должен дождаться, пока она ответит что-то на это, а только потом спрашивать, кто его невеста. Мирьям или Птолема вообще загрызли бы его своими нравоучениями, которые не прекращались, пожалуй, ни на минуту с самых похорон. И как только Юмелия с ними уживалась?.. Как только не желала убить?.. Актеону кажется, что если бы ему приходилось постоянно жить в окружении этих безмозглых куриц, он бы уже давно не выдержал и попытался бы убить хотя бы одну из них. А может быть, и обеих. Чтобы не делали жизнь других людей в Дараре столь невыносимой или даже просто неприятной. Чтобы не мешали жить тем, кто только начинает познавать мир, только начинает понимать Ибере, только начинает чувствовать его… Разве есть какой-то прок от тех, кто только всем мешает? Разве есть какой-то прок от завистливых, ограниченных существ, которые ничего дальше своего носа не видят?..
Впрочем, Сибилла – вовсе не Птолема и не Мирьям. Она куда умнее, куда мудрее, чем они. И эти глупые правила поведения для неё мало что могут значить. Во всяком случае, Актеону теперь остаётся надеяться только на это. Надеяться на то, что Сибилла человек куда более понимающий, чем её глупые ворчливые кузины, не знающие, над кем бы поиздеваться, чтобы только повысить свою самооценку. Надеяться, что Сибилла не станет расстраиваться из-за несоблюдения каких-то идиотских правил, от соблюдения которых никому не было пользы или вреда. Иначе императрица не выбрала бы её главой княжеского рода, входящего в состав великих дворянских домов… И, пожалуй, где-то в глубине души наследный князь всё ещё надеется на то, что княжна усмехнётся и скажет, что просто пошутила, что никакой невесты нет. И никогда не будет. И что никакой невесты и быть не может.
Но Сибилла ничего не говорит.
Актеон заранее не любит эту девушку. Он заранее готов её проклинать и ненавидеть. Как она смела так бесцеремонно вторгаться в его жизнь, рушить сложившийся уклад? Кто она была такая, что врывалась в его судьбу так скоро? И Актеон не может быть уверен в том, что ему не захочется причинить ей боль, не захочется отравить ей жизнь за то, что она портит жизнь ему. Актеон бы убил её, если бы только имел на это право. Но этого права он не имеет – он наследный князь, и за такой его необдуманный поступок будет отвечать весь его род. И Сибилла тоже.
Актеону хочется, чтобы происходящее оказалось лишь дурным сном. Хочется, чтобы он побыстрее проснулся, и оказалось, что никакой невесты нет и в помине. Что это просто его фантазии. И ничего больше. Ничего, что могло бы как-то повлиять на его жизнь. Ничего, что значило бы для него хоть что-то.
Сибилла – Актеон не заметил, когда она успела подойти к нему так близко – прижимает свой палец к его губам и улыбается. В этот момент молодому князю кажется, что она чем-то напоминает кошку. Кошку, что ласкается к людям только тогда, когда ей самой этого хочется. Кошку, которая может очень больно оцарапать, если наступить ей на хвост или просто разозлить. Желтоглазую, чёрную, с мягкой шелковистой шерстью, по которой так хочется провести рукой… Символ несчастий, приносящий радость и иногда боль или раздражение.
– Ты всё увидишь сам! – говорит княжна всё с той же улыбкой. – Нарцисс вот-вот должен её привезти в Дарар!
Она берёт его за руку и тащит куда-то через весь сад, а потом заставляет подняться по лестнице в свои верхние покои – там Актеон не был ещё ни разу в своей жизни. Белая сорочка, которая надета на Сибиллу, промокла насквозь. И Актеон очень старается сейчас не смотреть на княжну. А она подводит его к зарешеченному окну. Наследный князь не сразу понимает, чего именно Сибилла от него хочет.
Через эту решётку видно всё, что происходит внизу. Должно быть, Сибилле нравилось подходить к ней и наблюдать за тем, как жили представители её рода, когда считали, что она того не видит. Через эту решётку виден коридор в замке Дарара – с мраморным полом, резными цветными колоннами. Видна даже крыша из кусочков цветного стекла, если посмотреть наверх. Только минут пять спустя Актеон всё понимает. В коридор ступает Нарцисс и девушка, которую он ведёт за руку за собой.
Дядя кажется уставшим, но вполне довольным собой. Ещё бы – поручение своей сестры он выполнил, побывал на другом уровне (Нарцисс любил путешествовать) и, скорее всего, удовлетворил некоторые свои нужды.
Девушка, которую Актеон видит, кажется ему нелепой. По росту она, пожалуй, едва ли особенно выше Сибиллы, однако кажется столь неловкой, столь неуклюжей, что невольно пробуждает в Актеоне чувство отвращения. Она одета весьма странно – никто из Изидорских девушек не надел бы столь нелепую одежду, что, кажется, состоит из непонятных Актеону узоров. Одежда девчонки кажется тяжёлой, объёмной, совершенно неподходящей для Альджамала. Девушка упорно разглядывает мраморный пол, так что лица её наследный князь увидеть никак не может. Её движения лишены грации и плавности, которые присущи всем девушкам и женщинам Дарара.
В первое мгновенье она напоминает Актеону медведицу, одетую в дорогие одежды. Но как медведицу ни разодень – она всё равно останется медведицей. Неуклюжей, переваливающейся с ноги на ногу… Эта девушка чувствует себя скованно. И где только Нарцисс её раздобыл?.. Да та же кузина Эмине будет выглядеть приятнее! Да даже невеста одного из кузенов наследного князя – та, которая из герентенского рода Линедра – будет казаться более красивой!..
Невеста, подобранная великой княжной и великим князем, кажется Актеону ровесницей. Если и младше или старше, то совсем ненамного. На пять-шесть лет максимум. Её тёмные волосы кажутся растрёпанными, сама она довольно растерянной и неряшливой, а одежда слишком небрежной и мятой. Наследный князь усмехается – вот же престарелый сластолюбец его дядюшка!.. Актеон всегда знал о подобных увлечениях князя Нарцисса. Впрочем, он вряд ли имел хоть какое-то право осуждать своего дядю за это.
Актеон едва ли может скрыть те эмоции, которые вызывает в нём эта девчонка. Куда легче скрыть обожание, восторг, нежели презрение и разочарование в чём-либо. Куда труднее не выглядеть несчастным, когда все надежды – даже самые простые – рушатся в одно мгновение. Он никогда не сможет полюбить эту девушку. Никогда не сможет быть ей хорошим мужем…
– Надеюсь, после свадьбы ты не забудешь приходить ко мне, – сладко протягивает Сибилла, обнимая его со спины.
Наследный князь вздрагивает от неожиданности, когда слышит эти слова, и поворачивается к ней. Сибилла улыбается. Кажется довольной его реакцией. Её длинные пальцы, на которых множество дорогих перстней, ласково проводят по щеке Актеона, а сама княжна выглядит почти радостной. И молодой князь не выдерживает и впивается в её губы поцелуем.
========== III. ==========
Солнце светило так ярко, что впору было закрывать глаза. Солнце жалило её, словно змея, обжигало своим жарким огнём. Было тяжело дышать. Ноги не слушались, не было сил поднять руку или что-то сказать. Было тяжело думать о прошлом или о будущем. Тяжело думать о том, что происходило в данный момент. Низкий, расписанный причудливыми узорами, значение которых девушка не совсем понимала, потолок давил на неё. Он совсем не был похож на то высокое голубое небо, к которому она так привыкла в Леафарнаре. Совсем не похож на деревянный потолок в её собственной комнате. Каменные стены, казалось, приготовились вот-вот раздавить её, если девушка сделает какую-нибудь ошибку. В родовом имении Певнов всё строилось из дерева. Их терем был красивым, был идеальным, был роскошным и скромным одновременно. Быть может, комнаты там и не были столь большими, зато там было уютно. И ковры, пусть и были более простыми, нравились Ветте Певн куда больше. На Леафарнаре каждая вещь была ей другом, каждое дерево, каждая травинка. Леафарнар дышал, когда она дышала, пел, когда пела её душа и плакал, когда Ветте хотелось плакать. Альджамал же был для неё чужим. Для Альджамала она была всего лишь гостьей. Ветер здесь не кричал её имя, солнце не улыбалось, видя её, а пыталось ужалить, причинить боль. Всё здесь было для неё чужим, враждебным. Всё было столь непривычным, что Ветте хотелось бы разозлиться, но сил не хватало даже на это. Ей хотелось разбить что-нибудь, опрокинуть, закричать, но на душе было столь тяжело, что девушка не могла этого сделать, как ни старалась. Получалось только с трудом сохранять хотя бы внешнее спокойствие, хотя бы внешнее достоинство. Отец всегда говорил Ветте, что никогда нельзя показывать врагу свой страх, свою слабость. Отец всегда говорил Ветте, что в любой ситуации – какой бы ужасной она не казалась – следует быть сильной, сохранять спокойствие и просто думать о том, как можно эту ситуацию изменить в свою пользу. Так что даже если Альджамал так плох, как ей сейчас кажется, не стоит из-за этого очень сильно переживать. Ситуация могла сложиться и хуже. Хоть Ветта после своего путешествия и думала о том, что, пожалуй, Нарцисс Изидор был не таким уж плохим вариантом. Он был умным, он был вежливым и мягким, он был внимательным, чутким, пусть и вряд ли можно было сказать что-то про его доброту. Нет… Добрым он не был, пожалуй. Впрочем, Ветту это мало волновало. Её куда больше беспокоило, кто окажется её женихом здесь. Пока что она не видела во дворце ни одного мужчины (если не считать всё того же Нарцисса, который принёс ей кулёк со сладостями). Ветта не слишком любит сладкое, но само внимание Нарцисса кажется ей приятным. Впрочем, ужин и завтрак, которые ей принесли, не нравятся девушке ещё больше. Не сказать, чтобы она их пробовала – из-за слишком необычного внешнего вида Ветта решает проявить осторожность. В конце концов, она ведь не помрёт с голода только потому, что пару раз не поела. К тому же, Нарцисс принёс ей эти самые сладости. Забавно… Она скоро может стать княгиней… Княгиня Ветта Изидор – как же глупо звучит!.. Глупее звучало бы только «герцогиня Ветта Итиносс»! Девушка тяжело вздыхает и ложится на свою постель, сооружённую из моря подушек. Спать в эту ночь Ветта не смогла. Она проплакала, как говорится, от заката до рассвета. Она надеялась, что утром всё станет более ясным, надеялась, что утром какая-нибудь мысль придёт ей в голову, но… Вся правда была в том, что Ветта Певн совершенно не представляла, что ей делать. Дворец с его белыми стенами, мягкими коврами и фарфоровыми статуэтками был слишком непривычным, чтобы Ветта могла спокойно думать. Тут было пусто, запахи были слишком странными, от них у девушки кружилась голова. Нарцисс сказал ей, что Ветте стоит привыкать. Альджамал пахнет совсем иначе, чем Леафарнар, чем Сваард или какой-либо ещё уровень. Он сказал, что у каждого уровня есть не только свои запахи, но и своя душа, что к этому будет привыкнуть куда труднее. У каждого уровня есть своя душа, каждый уровень дышит и живёт по-своему, не так, как остальные. Нарцисс много чего рассказывал – говорить он умел, и говорил весьма красиво. Девушке нравилось его слушать, нравилось думать над его словами. А ещё Ветте всегда казалось, что Леафарнар живёт так же, как и она. Быть может, они были связаны куда больше, чем ей всегда представлялось. Быть может, она была не просто девчонкой из Певнов…
На Альджамале было жутко скучно. Тут не было ничего, к чему девушка привыкла. Ей было совершенно нечем себя занять. Дворец, в котором оказалась Ветта, назывался Дараром. Нарцисс говорил, что это переводилось как «дворец», так что не стоило говорить «дворец Дарар», так как это прозвучало бы глупо. Ветте здесь совершенно не нравилось. Это был ад. Ад из мрамора и золота, из больше сотни бархатных подушек с кисточками из бахромы, ад с распахнутыми ставнями во внутренний сад, с чугунными решётками, высокими стенами и множеством служанок. Служанки не давали ей ступить и шагу. Окружали, стояли со всех сторон, выполняя чьи-то поручения. Не давали ей даже выбежать в сад – в то жалкое подобие природы, которое находилось внутри дворца. Служанок было так много, что Ветта никак не могла в них разобраться – у отца из прислуги были чаще всего мужчины, а у матушки было лишь две кухарки и одна нянька, которая когда-то приглядывала за подрастающим поколением семьи Певн, а теперь осталась в доме, можно сказать, из милости. Ну и на тот случай, чтобы понянчить детей Милвена, если он когда-нибудь женится (Ветте кажется, что ни одна нормальная девушка не выберет её брата в мужья, во всяком случае, сама Ветта бы попыталась отказаться). Фома больше интересуется своими звёздами и географическими картами, нежели девушками. Он говорил как-то Ветте, что не хочет жениться, пока не добьётся успеха в какой-нибудь сфере. Эшер вряд ли когда-нибудь женится – впрочем, он ещё слишком юный, чтобы думать о семье. Эшер любит свободу почти так же сильно, как и Ветта. И, кажется, он мечтает стать бардом. Что же… Эта профессия вовсе не кажется княжне чем-то позорным – это куда лучше, чем жениться или выходить замуж просто потому, что так следует делать. Ветта любит слушать песни, в которых рассказывается о людях. Не так важно – о каких именно. Ветта с радостью послушает и историю человека, которого сложно назвать героем, историю подлеца или лжеца – ей это понравится. И увлечение Эшера музыкой девушке очень нравилось. Брат был весьма талантлив, очень везуч и вполне обаятелен. Должно быть, его судьба сложится куда лучше, чем судьба Ветты. Да нет, точно его судьба сложится куда лучше. Иначе и быть не могло – Эшер всегда был везунчиком, каких мало. Эшер родился в рубашке. Он был самым счастливым ребёнком из Певнов. Возможно, потому, что был самым младшим?.. Впрочем, Ветте было всё равно. Пожалуй, из братьев княжны первым женится, пожалуй Яромей – из них из всех только он этого хотел. Ветте скучно на Альджамале. Она чувствует себя несчастной, обиженной и преданной. Она чувствует себя запертой, несвободной, что на её взгляд гораздо хуже. Она чувствует себя закованной в невидимые цепи, из которых никак не может вырваться. Несчастье можно перетерпеть, об обиде можно забыть, предательство можно пережить, но оказаться несвободной – это худшее, что может произойти с Веттой Певн. Девушке безумно хочется закричать, опрокинуть фарфоровые статуэтки, разбить окно, начистить лицо своему жениху за то, что не отказывается от неё, за то, что смеет портить ей жизнь одним своим существованием. И если бы у неё была такая возможность, она бы, пожалуй, это сделала. Ветта обязательно кинулась бы что-нибудь ломать, если бы только служанки не пытались сделать из неё «приличную барышню», как сказала бы матушка, если бы только была в Дараре – сначала княжну отправили в некоторое подобие бани, только вот и там ей не дали побыть хоть немного одной, её вымыли, намазали розовым маслом (пахло оно, как девушке казалось, слишком сильно), вычистили грязь из-под ногтей на руках и на ногах, вымыли каким-то странным мылом Ветте волосы, расчесали их и перевязали шёлковой лентой, а после принялись одевать. Одежда в Альджамале была яркой. Куда более яркой, пожалуй, чем на Леафарнаре – платья были всех цветов радуги, жёлтого, небесно-голубого или красного… Ветта видела даже платья серебристого или золотистого цветов, впрочем, это больше понравилось бы Евдокии. Ткани здесь были куда мягче, чем дома, и куда более скользкими. И это княжне совершенно не нравится. Одежда кажется ей настолько неудобной, что девушке хочется из неё выскользнуть. Выскользнуть из рук приставленных к ней служанок и выбежать за пределы Дарара – куда-нибудь, хоть в пустыню, где Ветта неминуемо погибнет. Погибнуть, но сбежать.
Девушка чувствует себя такой одинокой, такой маленькой и ничтожной, что ей хочется выместить на ком-то свою злость. И совершенно неважно, как это будет выглядеть со стороны. Ветте жутко хочется заплакать. Заплакать от горя, от разочарования и боли. Заплакать потому, что небо на Альджамале было совсем другое, что солнце обжигало, а рядом не было ни одного дорогого девушке человека. Заплакать потому, что никто из Изидор сейчас не сможет её понять. Потому что никто из их проклятых слуг не может её понять – они считают, должно быть, что она должна быть счастлива от одной мысли, что наследный князь Изидор станет её мужем. Они-то привыкли к Альджамалу, привыкли к князьям Изидор, для них этот уровень был столь же родным, как для Ветты – Леафарнар. Для них эти пески, этот горячий воздух, эти благовония почти то же самое, что для княжны – хвойный лес, снега и мёд.
