Текст книги "Язычница (СИ)"
Автор книги: Hioshidzuka
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)
– Уйди… – шепчет она тихо. – Пожалуйста. Актеон, не мучай меня хотя бы раз в жизни! Пожалуйста, просто уйди…
«Не напоминай мне о себе», хочется сказать Ветте. «Не напоминай о том, что ты существуешь и что мне придётся ещё долгое время тебя терпеть» – княгине хочется сказать что-то подобное. Он так противен ей, что порой Ветте не хочется даже марать об него руки. Только она ничего не говорит мужу. Он вряд ли питает иллюзии на счёт её отношения к нему – Актеон никогда не был глуп настолько.
Ветта прекрасно понимает, что в любом случае возненавидит супруга ещё больше – уйдёт он или останется рядом. И нет ничего, что могло бы изменить её отношение к супругу…
Хочется думать лишь о Трифоне, хотя княгиня прекрасно понимает, что ей не стоит лишний раз думать о сыне. И о дочери тоже. Только вот Дорис было всего лишь шесть лет, она была так слаба здоровьем, что Ветта вполне могла ожидать, что малышка умрёт ещё в детстве. И если бы Ветта не считала слёзы признаком слабости, она обязательно дала бы волю слезам. Понадеялась бы выплеснуть своё горе, таким образом усмирив его, облегчив душу.
И муж оставляет её на время, ничего не спрашивает. Делает вид, что всё прекрасно понимает. И это злит княгиню ещё больше. С каким удовольствием она смотрела бы на гроб, если бы там было его тело. Его, а не их сына. С каким удовольствием она сейчас убила бы его – только вот, к сожалению, сейчас у неё не было такой возможности. Во всяком случае, нарушать свой же план княгине совершенно не хочется – отец всегда учил её следовать собственным расчётам.
Весь этот пир утомил её. И Ветта едва может сделать хотя бы вид, что не хочет прогнать всех гостей к чертям. Какой может быть пир, если её первенец, если её мальчик лежит в гробу? На Леафарнаре слово «пир» всегда означало веселье, и пусть на Альджамале всё было немного не так, Ветта так и не смогла отвыкнуть от детских привычек. А сейчас ей точно было не до веселья.
Пир не заканчивается ещё долго, но, как только появляется такая возможность, княгиня покидает зал и выходит в коридор. Плутать коридорами теперь на Вайвиди не приходится – она довольно хорошо знает этот замок. Княгиня чувствует такую усталость, что едва может держаться на ногах. Она срывает с головы покрывало и отбрасывает его на сундук со своей одеждой, и длинные косы ударяют её по спине. Без покрывала Ветта чувствует себя куда лучше. Свободнее. И пусть даже на Леафарнаре замужней женщине стоило носить такое, княгиня без него чувствует себя куда лучше – пусть матушка и говорила, что с покрытой головой женщина чувствует себя куда защищённее (якобы это могло спасти от воздействия дурной магии), княгиня никогда не любила головные уборы.
Ветта выходит на балкон замка. Ей дурно – слишком кружится голова. От благовоний и от этих наигранно скорбных лиц. На балконе, впрочем, вряд ли намного лучше – он выходит во внутренний двор замка. Княгине бы хотелось видеть лес – пусть и совсем не такой, как на Леафарнаре. На Альджамале лесов не было вовсе и, наверное, именно поэтому Ветта чувствовала себя там ужасно, отец как-то говорил ей, что существо настоящего Певна – бескрайний зелёный шумящий лес. На Вайвиди всё было далеко не так плохо. Во всяком случае, до этой недели, до того самого дня, как Трифон заболел алхертской чумой и был обречён умереть – именно так сказал ученик того лекаря.
Тысячи звёзд смотрели на неё, ни на секунду не отводя своего взора. Или она на них. Впрочем, не так важно. Княгине нравилось небо на Вайвиди. Впрочем, до некоторых пор ей вообще нравился этот уровень. Возможно, когда война закончится, когда пройдёт не одна тысяча лет, Ветта сможет не чувствовать боли, только сейчас ей хочется поскорее уехать отсюда. Тысячи звёзд… Княгине нравятся звёзды. Всегда нравились. Почти так же сильно, как и леса Леафарнара – леса, в которых она выросла, по тропинкам которых бегала босиком, ягоды в котором срывала и сразу ела. И княгиня готова чувствовать себя той маленькой девочкой, которая всегда чувствовала себя так хорошо, что… Когда-то давно Ветта не могла и подумать, что ей придётся покинуть Леафарнар, а теперь оказалось, что она смогла прожить вдали от родного дома двадцать семь тысяч лет, что она смогла не только выжить, но и чувствовать себя куда лучше, чем ей казалось первые сто лет в Дараре. Княгиня хотела бы думать, что она не сможет жить вне Леафарнара – так жить было куда проще. Так она смогла бы верить ещё во что-то. А верить во что-то просто необходимо. Иначе жить становится так трудно, что лучше даже не думать. И сейчас Ветта старается верить, что позиция Изидор совершенно неправильная. Что самое лучшее для неё сейчас – поддержать притязания Киндеирна. Киндеирн Астарн, во всяком случае, имеет хотя бы малейшие представления о чести. И пусть он куда беспринципнее Актеона – Ветта уверена, что у её мужа на самом деле множество принципов, в которые он закован с головы до ног.
Она опирается локтями на ограду. И ей всё кажется, что ещё чуть-чуть – и она как-нибудь упадёт. Упадёт и разобьётся, потому что крылья у неё уже давно перестали быть хоть в чём-то полезны. Впрочем, наверное, это был бы самый хороший для неё вариант – так не будет больше боли. Не будет больше страданий. И мыслей о том, что нет больше ни Трифона, ни Дорис – смерть отца она пережила куда лучше. И смерть Олега – она узнала о ней тысяч десять назад, хотя погиб он гораздо раньше – тоже.
Война – всегда плохо, говорит она себе. Ведь война – это люди. Живые люди со своими страстями, недостатками и достоинствами, благородные, подлые, лживые и слишком честные в одно время. Олег был хорошим. Во всех смыслах хорошим. Не таким вспыльчивым, как Яромей, но и не таким занудой, как Милвен. С Олегом вряд ли можно было поговорить обо всех мыслях, что приходили ей в голову. И далеко не все затеи сестры он поддерживал, но… Он был близок с ней, когда Ветта ещё жила на Леафарнаре. И он был её братом. И Олег погиб на этой войне, сражаясь, очевидно, вовсе не за те идеалы, в которые верил сам.
Ветта чувствует, как злость в который раз поднимается в её душе. Она покрепче сжимает в руке снятую с сына золотую пектораль – пожалуй, это всё, что ей позволено было взять. Украшение должно было быть похоронено вместе с телом Трифона, но, к счастью, княгиня успела убедить мужа позволить ей забрать пектораль. Когда-то Олег любил подобные украшения. Когда-то ему нравилось золото, и Ветта всегда могла найти множество браслетов, колец и застёжек в его комнате.
Порой Ветте очень стыдно, но очень часто она ночами благодарит богов, что погиб именно Олег, а не Яромей. Последнего она любила слишком сильно, чтобы даже думать о том, что он мог когда-нибудь погибнуть. А к Олегу она относилась куда холоднее, пусть и куда лучше, чем к Милвену. Война могла отобрать у неё всех. Даже тех, кто был жизненно необходим. И каждый день может оказаться последним. Ветта каждый день проклинает эту войну. И надеется, что когда-нибудь Ибере снова станет мирным. Надеется, что когда-нибудь всё закончится…
Теперь же у княгини остались лишь воспоминания о Леафарнаре и жажда мести. И это было всё, что заставляло её жить.
Вайвиди они спешно покидают где-то через месяц после похорон Трифона. Ветта больше не может там оставаться. Её характер день ото дня становится всё хуже, терпение всё чаще покидает её, и Актеон, видимо, понимая её горе, решает, что лучше переехать куда-то в другое место – туда, где каждое дерево, каждый камень не будут напоминать его жене об умерших детях.
Возможно, он даже прав, и княгине не стоит оставаться на Вайвиди. Трифон и Дорис были её детьми. Долгожданными и любимыми… Ветта ужасно чувствовала себя на Альджамале. Тот уровень просто ненавидел её и словно намеренно уничтожал её здоровье, разрушая её крылья и устраивая выкидыши один за одним. На Вайвиди же было куда проще. И в первый момент, когда её супруг собирается покинуть цитадель, княгиня пугается, не решил ли он отвезти её обратно в Дарар – тогда план мести пришлось бы выполнить куда быстрее. И неизвестно, смогла бы Ветта выполнить его настолько хорошо, как ей хотелось бы.
Впрочем, Актеон не поступает так жестоко – возможно, просто не может. Возможно, они тогда перебрались на Вайвиди, потому что Сибилла не захотела его больше видеть – впрочем, тогда Ветта не задавала вопросов. Тогда она думала лишь о том, что ей будет намного проще жить не в Дараре. Тогда её не интересовали подобные мелочи – было хорошо уже то, что ей не придётся видеть Сибиллу каждое утро, прислушиваться к каждому её слову и делать вид, что она ничего не знает об отношениях между собственным супругом и его тётей, которая была великой княжной и, пожалуй, самой значимой фигурой в роду Изидор.
Наследный князь привозит жену на Грейминд – уровень, рядом с которым ведутся военные действия. И сначала Ветте кажется, что всё будет хорошо. Что она сумеет здесь освоиться, чтобы не думать о бледном лице Трифона, который лежит в гробу. Что она забудет о Леафарнаре, о собственных детях и о том, что ей пришлось пережить в этом чёртовом Дараре.
Но на Грейминде слишком тоскливо, чтобы Ветта могла не скучать по давным-давно покинутому дому. На Грейминде слишком тоскливо, чтобы можно было о чём-то забыть, просто ни о чём не думая. Если бы там было хоть что-нибудь, чем княгиня могла бы заняться, она чувствовала бы себя лучше. Но на Грейминде Ветта может только читать – и только то, что ей удалось забрать с Вайвиди. Книг у неё не слишком много. А других развлечений нет вовсе. И остаётся только думать. Думать целыми днями.
Война идёт уже очень давно. И, должно быть, Ветте стоило почувствовать себя Изидор – хотя бы бояться поражения так же, как боятся такого финала представители этого княжеского рода. Только вот Ветта так и не почувствовала себя здесь своей. Она так и осталась чужачкой. Певнской княжной, которой не место на Альджамале, не место подле наследного князя.
Когда-то давно, когда ещё был жив Светозар Певн, жизнь казалась сказкой, прекрасной сказкой, сотканной из легенд, рассказов, охот и смеха, и не было ни войны, ни крови. Не было боли и противного Актеона. Не было несчастий, не было десятка выкидышей за плечами и двоих мёртвых детей. И были живы все братья Ветты, и Эшер ещё не сбежал, и Лукерья не пропала без вести… А для самой Ветты существовал только Леафарнар, княжной которого она и была – княжной, царевной, принцессой, всё сразу…
Война когда-нибудь закончится. И вряд ли у Изидор есть какой-либо шанс победить. Двое лучших изидорских военачальника мертвы, и никто не сумеет воевать так же успешно, как и они. А ещё один совсем скоро будет мёртв. Ветта прекрасно это знает. И ей хочется снова оказаться на Леафарнаре. Хочется снова пробежаться босиком по траве, хочется снова окунуться в холодную речку… Только вот княгиня совершенно не понимает, как сможет туда добраться.
В этот вечер всё должно закончиться. Для неё. И для её супруга. Ветта уверена, что рука у неё не дрогнет. Отцовский кинжал всё так же горит огнём на её шее, хотя уже давно перепрятан в другое место, и женщина едва может сдерживать эмоции. Княгиня лежит в своей постели, и чувствует мерное дыхание мужа под своим боком.
Актеон почти засыпает. Ветта чувствует это – уже стала понимать за эти двадцать семь тысяч лет брака. Она стала понимать многое за эти годы. И то, что жалеть его она никогда не будет – тоже. Князь Изидор не достоин жизни уже за одно то, что он сделал с ней в ту первую ночь. Княгиня так и не смогла простить его за это. Впрочем, вряд ли бы она стала мстить ему так жестоко, если бы дело было только в её боли и унижении. За двадцать семь тысяч случилось куда больше. За двадцать семь тысяч лет у Ветты накопилось достаточно обид.
Ветта берёт кинжал в руку. Магией старается приглушить звуки в их палатке – такое вполне возможно, и никому не покажется странным, все подумают, что наследный князь решил уединиться со своей супругой. Никому не покажется странным… А княгиня сможет воспользоваться моментом. Выпитое вино оказывает на её супруга не самое лучшее воздействие – притупляет реакцию и ещё больше погружает в сон. Стараясь не думать слишком долго, чтобы не упустить предоставившуюся в этот раз возможность – в этот раз всё складывается почти идеально – Ветта поднимается на постели и одним движением перерезает супругу горло.
Он явно не ожидал от неё такой подлости.
Актеон смотрит на неё широко раскрытыми глазами – открыл их в один момент, – и Ветте даже кажется, что он пытается что-то сказать – во всяком случае, он пытается закрыть рану рукой, что не очень-то помогает. Он пытается спихнуть руку супруги со своего горла. Пытается ещё что-то сделать, но… Бесполезно.
Ветта усмехается мысли, что ей удалось заговорить кинжал, оказавшийся в её сундуке, ещё давно. Идея была очень удачной – заговорённым металлом можно убить практически кого угодно. А уж Актеона – тем более. Княгиня как-то проверяла, через заговорённое столовое серебро Нарцисса. Должно быть, Ветте стоило чувствовать хоть какую-то горечь от вида крови, вытекающей из раны своего мужа. Пожалуй, если бы княгиня была той благочестивой женщиной, про идеал которой ей твердил каждый, она бы чувствовала боль. Хотя нет… Будь Ветта обыкновенной благочестивой женщиной, каких на Ибере и без того очень много, она никогда не осмелилась бы пойти на такой шаг, как убийство собственного супруга. И даже если бы муж издевался над ней каждый день, она не совершила бы подобного.
Усыпить магией не так-то просто. Ветте пришлось долго этому учиться – ещё с тех самых пор, когда война только началась, княгине хотелось, чтобы всё произошло именно так. Она долго готовилась, долго училась… Она вспоминала все уроки, которые преподал ей давным-давно отец – старательно и аккуратно сама училась использовать скрытую в себе магию, ни на миг не забывая про ненависть. А уж Ветта была талантливой ученицей, когда ей самой этого хотелось.
И сейчас, когда она усыпляет магией воинов, оставшихся в лагере Актеона, она чувствует, что её труды не прошли даром. Она чувствует, как тонкие нити заклинания отходят от её рук и обволакивают всё вокруг, проникая сквозь тряпичные стены – Ветта слышала, что подобное волшебство может пройти даже через самые толстые стены в обыкновенной цитадели – если только сама цитадель не пропитана защитными заклинаниями, словно губка.
От использования такого количества колдовской энергии, Ветта едва может стоять на ногах, и всё-таки она кое-как выползает из палатки. Ей нужно убедиться, что заклинание сработало, пусть оно работало уже долгие годы – княгиня ещё в Вайвиди стала пробовать его применять. Княгиня знает только то, что ей стоит выйти за пределы лагеря, прежде чем завершить свою месть.
Лагерь вспыхивает почти мгновенно. И сама Ветта едва успевает унести ноги.
Она довольно долго ходит, не в силах нигде остановиться. Должно быть, думается ей, она сошла с ума, раз поступает именно так. Должно быть, она сошла с ума, раз в один миг позабыла о собственном плане, который разрабатывала долгие двадцать семь тысяч лет – в тот самый миг, когда увидела кровь Актеона. Должно быть, ей стоило остановиться тогда на этом – смерти супруга было бы вполне достаточно для мести. Только вот Ветте не хотелось. Не хотелось останавливаться. И никаких мыслей не лезло ей в голову – только странная едва с чем-то сравнимая радость. Слишком нездоровая, слишком болезненная – будто бы ей уже давно пора отправиться в лечебницу для умалишённых, откуда её вряд ли бы кто-то выпустил.
Только вот вместо сожаления о смерти тех, кто погиб только что на её глазах и по её вине, Ветта думала о том, что, кажется, замёрзла. Грейминд – не Вайвиди, где всегда было жарко. Ветта и подумать не успела о том, как холодно на Грейминде ночами. Княгиня не успела подумать о том, что сейчас она осталась на уровне почти что одна. И неизвестно – придёт ли кто-то к ней на помощь.
Её воображение раньше рисовало совершенно другую картину. И сейчас Ветта корила себя за то, что не успела подумать о том, что следовало бы взять с собой тёплую одежду и запас еды на некоторое время. Или хотя бы воды – теперь ей жутко хотелось пить. И спать – магия истощила её силы.
В одной исподней рубашке немудрено замёрзнуть. Ветте вспоминалось, как она могла зимой босиком пробежаться по снегу. Но только это было на Леафарнаре – на её родном уровне. Это было тогда, когда у неё ещё были здоровыми крылья. Это было давно. Слишком давно, чтобы об этом помнить.
Вокруг никого. Пусто. И Ветта присаживается на один из тех огромных камней, что находятся рядом. Ветта слышит как наяву, как кричат вороны – те леафарнарские вороны, которых привозил отец, умные, чёрные и говорящие. Когда-то давно певнская княжна гладила одного из них по голове и кормила из рук, а он ел и смотрел на неё своими умными глазами…Княгине кажется, что она вот-вот заснёт. И, должно быть, проходит довольно много времени, прежде чем её выводят из этого состояния оцепенения. Женщина едва понимает, кому это могло быть нужно.
– Дайте мне руку, княгиня, – слышит она насмешливый низкий голос.
Ветта вздрагивает. Она кое-как встаёт с камня и поднимает глаза, чтобы увидеть человека, который к ней обращается. И едва не садится обратно, когда видит его. Этого человека, с которым она танцевала тогда на пиру. Видит эти всё понимающие глаза и усмешку на тонких губах…
Киндеирн был таким же, как и на свадебном пиру. Нисколько не изменился за все эти годы – разве что в зелёных глазах прибавилось… Опыта, знаний, мудрости? Ветта и сама не могла сказать, чего же именно. Он был совершенно таким же – алым смеющимся генералом в чёрной одежде.
Тем самым генералом, с которым она танцевала на собственном свадебном пиру. Он нисколько не изменился за прошедшее время. Остался таким же величественным и насмешливым одновременно, каким и был в тот самый злосчастный день, когда Ветту обвенчали с Актеоном. Он был тем мужчиной, в которого княгиня могла бы влюбиться, если бы не обстоятельства.
– Что же вы так не бережёте себя, милая княгиня? – смеётся Арго, накидывая на плечи Ветты свой алый плащ.
Когда-то давно – княгиня и не помнит, когда это было – Киндеирн был в её воображении одним из самых ужасных чудовищ. Почти таким же как Смерть или Война. Должно быть, он и был самой Войной. Или её воплощением. Когда-то давно – когда Ветта ещё верила в сказки и справедливость – Киндеирн был воплощением всех кошмаров её матери. Он был чудовищем. Самым настоящим чудовищем, заслуживающим если не смерти, то всяческого презрения. Но сейчас Ветта чувствовала чудовищем и себя саму.
Ветте ужасно хочется разрыдаться, уткнувшись лицом в его плечо. Ветте хочется чувствовать себя той маленькой девочкой, которая ещё никого не боялась и думала, что сможет пережить любую беду. Ветте хочется почувствовать себя ребёнком, беззаботным и наивным.
Ей хочется перестать быть княгиней, княжной, женщиной, хочется забыться и очнуться в тот самый день, когда Нарцисс Изидор приехал на Леафарнар. И понять, что всё ей просто приснилось – и Сибилла, и Актеон, и Арго. Обнаружить, что существует только лес, только терем и девичьи забавы. И больше ничего – ничего на свете. И что Ибере – лишь сказка для пытливых детей. Сказка, которой никто не поверит.
– Я убила своего мужа, – тихо говорит она, сама не слишком хорошо понимая, для чего это делает. – Перерезала ему горло. И усыпила солдат, которыми он командовал.
Вряд ли это признание может сослужить ей хорошую службу. Впрочем, Ветте всё равно. Если даже её захотят убить – ей совершенно всё равно. Прошли те времена, когда Ветта чего-то боялась. Да и с Арго куда лучше быть ему просто другом, просто преданным другом, чем бояться его.
Арго бережно проводит рукой по её волосам. И Ветта думает лишь, что руки у него всё такие же горячие, как и прежде. Он осторожен, а в его глазах княгиня видит понимание, которого ей так не хватало за всё время в роду своего мужа. Возможно, думается ей, если бы её выдали замуж не за этого глупого мальчишку Актеона, она бы могла когда-нибудь стать счастлива. И почему-то в этот миг княгине становится настолько тоскливо, будто кто-то тисками схватил её сердце…
– Вы найдёте там лишь пепелище, – шепчет Ветта, прижимаясь к груди алого генерала. – Я сожгла их всех.
От Киндеирна пахнет металлом и тёплым хлебом. Княгиня уверена, что его руки по локоть в крови, но это нисколько не отталкивает её. Даже наоборот. Ветта тянется к нему. Тянется, потому что чувствует в нём силу, чувствует в нём уверенность, которой никогда не было в Актеоне. Потому что княгиня видит в Арго человека, каким бы ужасным чудовищем он ни был. Потому что княгиня никогда не видела в Актеоне достаточной силы, чтобы можно было его хоть сколько-нибудь уважать.
Она чувствует, как силы покидают её, но всё ещё сдерживается, чтобы не заплакать. Она – княгиня. Она – язычница, которую князь Нарцисс увёз с Леафарнара. Язычницы не плачут. А языческие богини – тем более. Как-то Нарцисс называл её языческой богиней с севера. И Ветта улыбалась. Смеялась его шутке. А Сибилла – эта изысканная ведьма юга – кривила свои красивые губы и брезгливо хмурилась.
Ещё много времени проходит, прежде чем Ветта оказывается дома.
И Леафарнар встречает её снегом – как из давно забытого сна. Леафарнар встречает её ясным голубым небом и старым чёрным вороном. Темнеющими верхушками деревьев и замёрзшей речкой. И множеством собак и лошадей – похожих на тех, которых оставляла на уровне певнская княжна, как две капли воды, но всё-таки совершенно других… И конь, похожий на Шалого – того самого, подаренного когда-то отцом…
И Ветта улыбается. Наверное, впервые за долгие годы она чувствует поддержку родной земли.
Дрова трещат в печке, наполняя весь терем теплом. За этими стенами холодно, и лучше лишний раз не выказывать носу из дома, когда за окном бушует метель. В горнице довольно темно, свеча догорает, а великая княгиня всё продолжает шить – теперь ей приходится чинить много одежды, потому что каждый день что-нибудь да рвётся. Впрочем, на Леафарнаре даже шитьё не может сильно раздражать её – после Альджамала, Вайвиди и Грейминда на Леафарнаре княгиня готова делать всё, что угодно.
На окне морозные узоры, и Ветте они очень сильно нравятся. Они кажутся для неё родными. И почти каждое утро княгиня подходит и к окну и разглядывает их. Снега, бескрайний лес и глубокая речка – как же ей всего этого не хватало те долгие годы на Альджамале. А ведь когда-то давно каждый камень на Леафарнаре казался ей обычным, каждое дерево было похоже на миллион других…
Тиберий растёт любознательным ребёнком. Он хочет знать всё на свете, хочет всё потрогать, всё увидеть… Немудрено, что его штаны, рубашки и куртки рвутся так часто, что Ветта едва успевает их чинить. Он чувствует себя одиноким на огромном Леафарнаре, среди бескрайних лесов, множества рек. Он чувствует себя одиноким под этим высоким синим небом.
Мальчику восьми лет нужны друзья. Как и любому ребёнку. Ему стоит общаться с ребятишками своего возраста, играть с ними, прыгать, убегать в лес и придумывать страшилки… Ему нельзя целыми днями просиживать в душном тереме, наблюдая за ней, за Веттой. Ему следует почаще выходить из дома и возращаться только под вечер под возмущённые окрики взрослых.
Но на Альджамале его боятся. Дети гонят его прочь. Потому что родители никогда не примут подобного ребёнка.
Тиберий спрашивает её о жизни. Он всегда хотел знать, как она жила раньше. Всегда спрашивал. И всегда прижимался к ней так крепко, что княгине не оставалось больше ничего – приходилось рассказывать. Внимает каждому слову, словно бы понимает всё, что она говорит. А, может быть, и правда – понимает.
Мальчик смотрит на неё серьёзно. Будто бы в таком возрасте уже способен отличить ложь от правды. Возможно, это действительно так, только Ветта никак не может поверить в подобное. Когда она сама была в его возрасте, ей можно было рассказывать что угодно – она верила всему.
Он слишком худой для своих лет, впрочем, возможно, Ветте так только кажется – на фоне певнских ребятишек Тиберий кажется заморышем. Впрочем, его отец был так же тонок. Тиберий похож в этом на него. И волосы у него такие же белокурые, как у его отца. И глаза точно такие же – тёмно-серые, всегда внимательные. Он куда больше напоминает его, от Певнов в мальчишке нет практически ничего.
– В моей жизни не было ничего ужасного! – улыбается ему женщина, всерьёз думая, что не слишком-то врёт. – Ничего, с чем я не смогла бы в итоге справиться. А плохие вещи случаются с каждым.
Тиберий куда осторожнее обычного ребёнка, думается Ветте. И куда умнее. Он очень похож на него в этом – на своего отца. На Леафарнаре никогда не любили инквизицию, и тот факт, что Тиберий является сыном инквизитора, порядком усложняет мальчику жизнь, как княгиня не старается это уладить.
Он прижимается к ней и обнимает своими тонкими руками. Заглядывает ей в глаза, словно не веря, словно понимая, что когда-то давно жизнь казалась ей такой ужасной, что хотелось умереть. Он прижимается к ней, будто понимая, как ей было больно когда-то. Впрочем, княгиня старается ничем не выказать того своего состояния. Теперь она не имеет на это право. Не при этом ребёнке.
– Пока леса Леафарнара остаются моими друзьями, со мной не может случиться ничего ужасного, – говорит Ветта, проводя рукой по белокурой макушке.
Племянник засыпает у неё на руках. И княгиня вряд ли осмелится потревожить его сон.
