Текст книги "Ведунья. Проклятая любовь (СИ)"
Автор книги: Gusarova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
22. Дневники Берзарина
– Ну, и как вы думаете, я это прочитаю? – Зорин перелистал пустые страницы дневника и озадаченно посмотрел на друзей.
Счастливый до беспамятства Михаил Ильич в это время обзванивал всех знакомых профессоров и бывших сотрудниц музея, чтобы поделиться новостями о воскрешении рода Берзариных.
– Мож'т, лампа какая есть, там, ультрафиолетовая, например? – предположил Валера.
– Он сказал, что приборы тоже текст не распознали, – напомнил Серёга.
– Ага, отлично. А я, типа, Берзарин, и потому у меня особое излучение, так, что ли, nasty?
– Я знаю, что у тебя имеется? – поддразнила его Настя. – Ты же граф. Ты и должен уметь читать свои каракули.
Валера спесиво фыркнул, потом, недолго думая, вставил перстень себе в глазницу на манер монокля и смерил Настю изучающим взглядом.
– Йа йест граф, – сказал он низким голосом, и Приблудова не сдержала хохота. Какого хрена её предки столько лет берегли перстень, передавая из поколения в поколение, для того, чтобы сейчас этот придурок засунул его себе в глаз?
– Ви йест мои крэпосьтные слюги, – продолжал паясничать Валера, пока ребята покатывались с его ужимок, держась за животы. – Йа про вась сэйчас запишю... Ой.
Он замер над дневником, поднял бровь, перстень вывалился на страницу. Настя сердито сцапала его, чтобы отобрать, но Валера остановил её:
– Nasty, погоди, отдай! – и перехватил украшение.
Он был взволнован. Настя поняла – Валера что-то нашёл. Она склонилась над страницей. Зорин навел рубиновую поверхность брюшка скарабея на бумагу, и Приблудова ахнула, увидев завитки старых чернил.
– Серёж, свет включи, пожалуйста! – она махнула Баянову.
И, когда стало ярче, ребята смогли разобрать проявившиеся через рубин записи. Читать взялся Зорин.
– «30 декабря 1856 года.
Намедни тятя пожаловал мне ещё парочку духов. Весьма кстати. Старые теряют расторопность».
– Духов? – не поняла Настя. – Может, крестьянских душ?
– Настён, по-моему тут как раз о духах. Он ж был маг, – подсказал Серёга.
– Тоже так думаю, – кивнул Валера и продолжил:
«12 января 1857 года.
Sator Arepo tenet opera rotas. Замечательно, поистине замечательно и действенно. Я в восторге, да и тятенька мною горд! Ай-да Григорий.
14 января 1857 года.
Любопытно, можно ли сделать так, чтобы летать с обогревом? Виданное дело, чтобы ветру было холодно. Тяжко быть колдуном на родине зимою.
23 января 1857 года.
Заходила Марфутка Столетова. Они с тятей долго чаёвничали и вели беседу с глазу на глаз. Ха-ха! Тятя полагает, что я лыком шит, а я обернулся сверчком да подслушал из-под пола. Говорили обо мне, да о сватовстве к Аграфене. Тятя сватал. Неслыханно, чтобы отпрыск графского рода женился на крестьянке, да и не бывать свадьбе! Марфа тятеньке отказала, видите ли, Грунька тоже потомственная ведьма, и у них свои порядки наследования. Стыдоба. Гнать бы их в пекло или плетей отвесить.
17 февраля 1857 года.
Летал полями, да лесами, шалопутничал, куролесил. Разметал девкам сено из стогов. То-то было веселья! Видел Аграфену. Чудо, как хороша. И она меня приметила, хоть был ветром. Не любовь ли?
19 февраля 1857 года.
Приснился Груньке в лучшем виде. Не углядел в ней досады. Считает меня пригожим, сон – пророческим. Доволен, даже можно считать, счастлив.
20 марта 1857 года.
Тятенька отъехал в Невгород. На радостях закатил званый вечер с танцами и девками! Десятерых опосля обратил русалками-мавками – пущай у ручья живут, гостей забавляют. Выслушал пять прошений о приворотах, четыре о наведении порчи. Удовлетворил всех. Ай-да Григорий Афанасьевич!
29 марта 1857 года.
Марфутка являлась ко двору, отцу донесла о русалках. Гневался страшно. Велел разчаровать обратно. Я воспротивился, русалки гостям пришлись по нраву, крестьянками были гаже. Тятенька назвал мерзавцем и грозился обратить козлом на неделю. Пришлось покориться.
3 апреля 1857 года.
Летал к Марфе с Аграфеной. Девка хороша, что одолень-трава! Чую, влюбился. Предстал перед нею, как есть. Испугалась. Сбежала, но из-за дерев выглядывала, интересуется. Счастлив.
20 апреля 1857 года.
Полдня за мной гонялся Аграфенин женишок на коне. Силился поймать и то ли святой водой облить, то ли к чертям спровадить. Скудоумный. Завёл его в поля подальше и закрутил воронкой. Чтоб неповадно было.
25 апреля 1857 года.
Аграфена все ещё скорбит по Прохору. Наше дело – ждать. Виктория любит терпеливых!
26 апреля 1857 года.
Сотворил заговор на след. Проверить действенность, так сказать. В селении Грибово загнулись трое крестьян. Удовлетворён эффектом.
27 апреля 1857 года.
Заговорил Аграфенин след на любовное томление. Решил больше не ждать, хочется любить, и любить немедля!
2 мая 1857 года.
Сама пришла ко мне в поле. Была со мной долго, целую вечность. Чувство такое, что мне всё по плечу! Влюблен, как собака. Аж самому жутко делается. Ужель тоже приворожен? Страшная сила, страшное влечение. Все помыслы о Груньке.
5 мая 1857 года.
Побеседовали с тятенькой на предмет моей женитьбы. Тятенька был взъярен моим самодурством, велел расторгнуть приворот и откреститься от мысли об Аграфене. Вспылили. Обернулись оба ветрами, вылетели в поле, там я тятеньку и развеял. Досадно, могло ведь и по иному выйти. Перстень Соломонов мой теперь и имение тоже.
20 июня 1857 года.
Посватался к Аграфене, поднес ей Соломонов перстень. Грунька рада до безумия, и я счастлив. Марфа союз наш не одобрила, но не отказать же ей тому, чьего наследника носит её дитятко? Смирилась, ведьма. Я сильнее её, боится. Перенёс Груньку в поместье. Негоже ей по лесам прятаться.
23 июня 1857 года.
Закатил бал с девками, гаданиями, прыжками через огонь. Привороты, известно, тоже были. Двое решили устранить неугодных. Услужил всем. Посадил ещё пяток мавочек на дубы вдоль ручья. Очарование, поют так нежно, жалостно. Душа радуется.
24 июня 1857 года.
Имел беседу с Аграфеной. Видите ли, ей не пришлось по вкусу моё празднование Купалы! Да как она смеет, дворовая девка! Только моё к ней большое чувство и желание обрести сына помешало размести её во прах. Не понимает, с кем пререкается, простолюдинка.
30 сентября 1857 года.
Долго был в отъезде. За то время Грунька всех моих русалок и духов распустила. Дрянная девка. Наделаю новых.
2 октября 1857 года.
Аграфена добреет с каждым днём. Зелье, что я ей подмешиваю в кофей, работает на славу. Брюхо растёт, сынок толкается. Непоседливый, сразу видать, Берзарин!
16 октября 1857 года.
Марфа приходила проведать дочь. Раскрыла мой хитрый замысел с зельем. Бранилась долго, выдул её взашей. Грунька со мной не говорит. Но ничего, образумится!
30 ноября 1857 года.
Опять склочная баба, тёща моя, приставала со свадьбой! Сказал, женюсь, когда Грунька от бремени разрешится! Не хозяин ли Григорий Берзарин слову своему?
29 декабря 1857 года.
Под Новый год навел сухоту на кое-кого по личной просьбе кое-кого. Кое-кто успешно издох, кое-кто мне уплатил кругленькое. Ничего выдающегося, но доволен. Ай-да Григорий, пёсин сын!
7 февраля 1858 года.
Аграфена разродилась девкой. Отобрал перстень, выгнал вон на мороз. Расстроен. Должен был родиться сын.» Вот мерзавец!
– А? – встрепенулась Настя и тут заметила, что к ним очень тихо подсел Памятов.
Старичок решил не перебивать Валеру. Он сидел и слушал его с горящими восторгом глазами.
– Мерзавец, говорю! – объяснил Зорин. – Сволочь этот мой предок, сказать нечего!
– Эт точно, – согласился Серёга. – Дальше давай.
– Кхм.
«8 февраля 1858 года.
Аграфена с перстнем сотворила неладное. Беру его – силы будто меньше. И будто от меня она уходит через него. Не возьму в толк, в чём тут дело. Пробовал ветром стать – не случилось. Духи разлетелись, в голове мутно. Пролежал целый день. Не легчает. Прокляла, видать, ведьма.
10 февраля 1858 года.
Пришла сама, без ребёнка. Выглядела иссохшей старухой, ясно прокляла, стерва. Ярилась, угрожала, страшное говорила. Скверно мне, сам был зол. Не было мочи развеять её, пришлось приказать дядькам расстрелять и у ручья схоронить. Перстень выбросил в ручей. Чую, погибель моя близка.
15 февраля 1858 года.
Горю. Душу будто черти жрут. Видится тятя, увещевает, кличет».
Всё.
Зорин проморгался и потёр лицо.
– Жесть, – констатировал Серёга. – Просто жесть.
– Ага, – пришибленно согласилась Настя. – Теперь я понимаю Аграфену.
– Друзья мои, это невероятно, – подал голос Михаил Ильич. – Вы открыли новые страницы биографии Берзариных! Я в неоплатном долгу перед вами. Валерий, могу смело сказать, вы абсолютно точно обладаете силами своего рода!
– Я польщен... – крайне мрачно пробормотал Зорин. – Только откуда я взялся? Если первенцем Григория стала дочь?
– Вот именно! – заметил Памятов. – Я предполагаю, что у последнего графа, а он имел множество романов, до Аграфены родился наследник, о котором он не ведал! И, скорее всего, в Невгороде. Графья частенько бывали у тамошней знати!
– Значит, я прямой потомок, – нахмурился Валера. – Михаил Ильич, у нас, у Зориных, только мальчики рождались. По одному. И всё. И... Теперь я знаю, что у меня за наследственность. Насть, как думаешь?
Приблудова хмуро кивнула и добавила:
– А я знаю, почему нам достался перстень. И... многое другое.
– Валерий! – позвал Зорина смотритель музея. – Я бы хотел вам кое-что отдать. Это бесценные вещи, но они всегда принадлежали Берзариным. Возьмите с пожеланием успехов!
И он протянул Зорину связку очень старых книг.
– Не уверен, что здесь всё. Но примите в дар.
– Спасибо.
Они распрощались со старичком-профессором и покинули его гостеприимный дом. Все трое были под впечатлением от прочитанного.
– Эх, – решил Валера разрушить оторопь друзей. – Я-то думал, что он мне мешочек графского золота даст.
Он плаксиво скривился, глядя на книги.
– Ага. И диадему подгонит, – добавила Настя. – Скажи спасибо, что нас вообще впустили, да еще и фолиантов насовали. И если ты такой граф, то возьми и наколдуй себе золота, а не попрошайничай.
– Ах ты так? – надулся Валера и вдруг нацелил пальцы на Настины джинсы: – а ну, расти жопища, расти!
Та аж подпрыгнула.
– Эй ты, ащеул¹!
Валера заржал, как конь, и Приблудова бросилась на него в желании приструнить. Зорин подпрыгнул так, будто собрался обратиться ветром и улетучиться, но Настя ухватила его за воротник пальто. Его задорно улыбающаяся рожа была очень близко, и по ней почему-то хотелось то ли въехать кулаком, то ли провести губами.
– Ребят, хорош! – с ноткой ревности в голосе осадил их Серёга. Настя мгновенно образумилась и отпустила Валеру. – Настён, я, вообще, хотел предложить тебе покататься перед работой. Ты же сегодня к нам?
Баянов колко глянул на Валеру, тот потупился и почесал нос. Приблудова положила ладонь на плечо Серёги и улыбнулась.
– Что? На мотоцикле? Я ни разу не ездила.
– Я взял тебе второй шлем и куртку. Пока погода балует, надо пользоваться!
Настя кивнула и позволила одеть себя в экипировку. Серёга усадил её позади себя, завёл белый «Сузуки» и повёз Настю по району. Он набрал обороты, Настя запищала и еле подавила острое желание спрыгнуть. Ребята оставили далеко позади и размеренно идущего по дороге Валеру со связкой книг, и берзаринский парк. Настя даже мельком подумала – вот бы Аграфена увидела её такой – весёлой, влюбленной, восседающей на белом коне с прекрасным принцем! От растущей скорости жёлтые деревья на улицах слились в единое полотно. Поток ледяного осеннего воздуха хлестал в шлем, обнимал плечи, тогда, как Настя крепко обнимала за талию Баянова. Он вёл мотоцикл очень резво и уверенно. Приблудовой было непривычно вот так полностью, безрассудно довериться кому бы то ни было, но сейчас об этом не хотелось думать. Хотелось жить, любить и наслаждаться стремительным полетом на белой птице. Настя ощущала себя ведьмой, поймавшей ветер.
Примечание к части
¹ – возмутитель спокойствия
23. Колдун
– Настён, а Настён? – Баянов, ухмыляясь, прислонился к Настиной стремянке, обняв Приблудову за ногу. – Так ты в Пошново со мной поедешь? Через недельку?
Та игриво почесала его стриженную маковку.
– Не рановато ли меня с родителями знакомить?
– А чего ждать? – рассудил Серёга. – Пока такую красоту не увели, надо торопиться!
– Ладно, спрошу у Дашки и Валентина Сергеича. Может, найдут мне замену. Хотя, не обещаю!
Баянов засиял.
– А чай пойдешь пить?
– Знаю я твой «чай», – зарделась Настя. У неё то ли обветрило щёки во время катания на мотоцикле, то ли смущение горячило кровь. – Пойду. Сейчас только мидию дам.
Зелёные глаза Серёги засверкали, как два озарённых солнцем озера. Настя слезла с лестницы, смотала шланг и потянулась к морозилке. Тут её посетило странное чувство тревоги, которое шло, казалось, не извне, а изнутри неё самой. И это было не праздное накручивание, каким она частенько занималась. Страх был неведомым, но реальным.
Настя попыталась переключиться на возлюбленного. Видя его добрую улыбку и сияющее лицо, она сказала себе – всё в порядке. Всё улаживается, приходит в норму. Но тревога росла и ширилась, расползаясь по нервам жирной кляксой.
Настя села пить чай, пытаясь понять причину нервяка, Серёга заметил её беспокойство и спросил:
– Ну, что опять-то? Насть, что опять не так?
– Всё так, – постаралась улыбнуться Приблудова. – Серёж, – она принюхалась, – тебе не кажется, что тут гарью пахнет?
Баянов повел носом.
– Нет. Может, Докукин курил, или обогреватель сжёг? А откуда пахнет?
– Не пойму, – загадочно протянула Настя. – Будто отовсюду. По первому этажу дымом тянет.
– Не может быть, – напрягся Баянов. – Но я проверю.
– Хорошо, – успокоилась Настя. – Проверь обязательно!
Они посидели ещё немного и разошлись, Настя поехала домой. Станция «Гиблово» работала в прежнем режиме. Проходя по Верхней улице, Настя невольно кинула взгляд на «Кофе Док» и представила себе, как уныло в кофейне стало без Валеры. Теперь идти туда совершенно не хотелось. Она сморгнула тёплые воспоминания о вечных полуночных подколах Зорина и заторопилась домой, чтобы выслушать их очередную порцию персонально. На следующей неделе Валера заступал на работу в центре, и теперь их днём станет среда! У Насти как раз на среду приходились все центральные обслуживания. Приблудова ещё раз взглянула на светящийся домик кофейни, и ей показалось, что из дверей и окон валит сизый дым. Настя вздрогнула от этого видения и поспешила убраться в метро.
Валерка сидел дома и рисовал под панк-рок.
– Очень жаль, что ты тогда мне поверить не смогла в то, что новый твой приятель не такой, как все. Ты осталась с ним вдвоем, не зная ничего о нём. Что для всех опасен он – наплевать тебе¹!
Настя зашла в комнату и увидела, как Зорин неистово шоркает стилусом по планшету и исступленно орёт:
– И ты попала! К настоящему колдуну, он загубил таких, как ты не одну! Словно куклой в час ночной теперь он мож'т управлять тобой!
Перед Зориным на столе стояло Настино косметическое зеркало, он изредка смотрелся в него, сверяясь с оригиналом, и писал на экране компа осанистого черноволосого человека посреди сумрачного поля с вороньём. Длинный плащ колдуна развевался сотней клочков и перьев, уносясь в небеса, а взгляд почти белых глаз был бешеным и таким правдоподобно жутким, что Настя покрылась мурашками.
Она подкралась к Зорину, тот увидел её через зеркало и задиристо подмигнул.
– Представляешь, тут сто пятьдесят девять слоёв, и на одном из них я ляпнул точку. Теперь задача понять, на каком, и не пыль ли это на экране.
– Берзарин, – восхищенно улыбнулась Настя.
– Ага. Я всё думал, думал, а потом понял, что не могу его не нарисовать. Он, конечно, мерзавец, но будоражит воображение, да?
– Ещё как. – Настя положила голову на плечо Валере. – Тебе обязательно надо вернуться в институт. Ты губишь великий талант.
– Да, я тоже об этом думаю, – согласился Зорин. – Зря я там со всеми пререкался.
– Гены покоя не дают, – подсказала Приблудова.
– Не знаю, что делать с книгами, – кивнул Валера в сторону разбросанных по дивану фолиантов.
На одном из них уже пригрелся довольный Чиж. Видимо, на самом «энергетически обогащённом».
– Там одна магия. Травник, какие-то заговоры, призывания тёмных духов, обряды, гадания, привороты, наговоры, такое чувство, что сплошной фольклор, если не знать правды. Неужели это всё работает? Тогда понятно, каким образом Берзарины стали богатыми людьми.
– И страшными, – добавила Настя, наблюдая, как Зорин аккуратно выводит линии автопортрета в образе чернокнижника Григория.
– Как думаешь, что делать с моим проклятьем? Есть у меня шанс от него избавиться?
– Аграфена сказала мне: «верни псу пёсье, себе своё», и тогда она упокоится, – рассудила Настя. – Перстень я тебе отдала. Так что первая часть завета выполнена. Касаемо тебя.
– Получается, я спасён? – замер Зорин. – Но она же закляла перстень. По крайней мере, как-то иначе я себя чувствовать не стал. А должен бы, если перстень подлинный, Соломонов.
– Не знаю, – вздохнула Настя. – Но сегодня я Аграфену не видела, хотя и была там, где мы обычно встречались. Думаю, указания ещё последуют.
– Ты уже по ней скучаешь? У тебя со старухой по ходу крепкая связь намечается, – усмехнулся Валера.
– А у тебя с Берзариным, – поддразнила его Настя. – Хотя, я с ним, как ни странно, связи не ощущаю. Аграфена мне сказала в среду: «род очистился за восемь колен». Наверное, поэтому.
– Ты тоже думаешь, что твоя родня пошла от той девочки?
– Да. Я должна носить фамилию Столетова. А сама – Приблудова. Я – дальняя правнучка Аграфены и Григория.
– Не могу представить, как кайфово должно быть обращаться в ветер и рулить всем вот так, по щелчку пальцев, – мечтательно сказал Зорин и странно притих.
Потом, подумав о чем-то другом, окликнул:
– Насть.
– М? – отозвалась Приблудова.
– Я никогда тебе не нравился, как мужчина?
– Блин, Зорин, самое время спросить! – вспыхнула Настя. – И, кстати, где Дашка?
– Решила навестить предков на даче, свалила до понедельника, – отрапортовал Валера. – Да ты не подумай, я не клеюсь. Так, просто спросил.
– Ну, – отчего-то заволновалась Настя. – Вообще, ты красивый. Объективно. Очень привлекательный.
– Спасибо, ты тоже, – глядя в экран, тут же признал Валера. – Заводная и клёвая. Ой, прости. Восхитительная! Мордашка – прелесть. Про характер я вообще молчу. Удивительный человечек. Лучший на свете.
Насте стало совсем неудобно. Она отодвинулась от Зорина, не понимая, куда он клонит.
– Да не отсаживайся, – тот удержал Настю возле себя одной рукой. – Говорю ж, не буду приставать. Мне интересно вот что. Мы оба разнополые, симпатичные друг другу существа. Ладно я со своими заморочками по здоровью. А ты? Почему ты со мной так себя ведёшь, как будто я реально твой брат? Не нечто большее?
– Валер, – фыркнула Настя.
– Ну ты скажи. – Он обернулся к ней и снял очки.
– Я... – затушевалась Настя, – я. Как бы сказать. У меня на тебя тормоз внутри стоит. Мне с тобой очень хорошо, и я тянусь к тебе...
Зорин кивнул, подтверждая, что это взаимно.
– Но мне как будто что-то подсказывает, что с тобой не надо. Нельзя. Не дальше дружбы, – с трудом оформила Настя мысль. – Внутренний голос, или шестое чувство.
Зорин с пониманием уставился на неё и улыбнулся:
– Аналогично. Ты мой самый близкий человек, Насть. Соулмейт. Я в этом уверен. Но я, как хороший бариста, понимаю, какие ингредиенты стоит смешивать, а какие – нет. Не хочу стать вторым Берзариным.
– Очень верно, – Приблудова успокоилась и обвила его спину руками, крепко поцеловала в щёку. – Ты мне тоже очень дорог, Валерка. Я тебя очень люблю.
Зорин счастливо засмеялся, потянулся к Насте рукой, зарылся пальцами в светлые волосы.
– И я тебя, сестрёнка-ведьмочка.
Он вскоре дорисовал набросок и свалил к себе спать. Настя лежала под одеялом на разложенном диване и думала о том, что для крепкой духовной связи вовсе не обязательно становиться любовниками. Достаточно заиметь одно родовое проклятье на двоих.
Примечание к части
¹ – песня «Кукла колдуна» группы «Король и Шут».
24. Аграфена
Настя Приблудова нечасто видела запоминающиеся сны. Еще реже те, которые можно было бы осмыслить или счесть пророческими. Недавно рассказанный Валерой сон – про ручей и девочку, очень впечатлил её. Она была уверена, что маленький Зорин тогда, на операционном столе в другом городе, приоткрыл завесу тайны своей семьи. Теперь же подобный сон привиделся самой Насте.
Она без труда узнала Гиблово, только оно было стародавним и диким, совсем, как в зеркале торгового центра «Яхонт» в тот день, когда ведунья озвучила ей подлинную свою волю. Всё началось с того, что Настя бежала бескрайним полем, будто играла с отцом в догонялки. Она знала, что кто-то со смехом преследует её и даже мельком видела рослый тёмный силуэт за плечом. Настя перепрыгивала через кочки и сама хохотала, чувство радости и азарта переполняло её вместе с солнечным светом. Она бежала к лесу. И вот, мягкие травы расступились перед ней, еловые лапы пропустили в чащобу, на голову опустился приятный сумрак. Настя оторвалась от погони и прислушалась. Нет, лес не пугал её, скорее, наоборот, она была в нём, как дома и словно знала каждое дерево, каждую нору и спящего в ней зверька. Настя шла, и лес величественно раздвигал перед ней ветви, пропуская вперёд, тропка мерцала едва заметными волшебными искорками. Настя слышала шептание деревьев и трав, оно походило на колыбельную, которую пела в раннем детстве бабушка. Вот послышался её родной голос, зовущий из глубины чащи, Настя без боязни устремилась туда. Она сердцем чуяла – бабушка где-то рядом, и выбежала к говорливому ручью с перекинутым через него горбатым мостиком. Ручей она узнала сразу – Неприкаянный, или Ведуньин – да и мостик ещё сохранился на прежнем месте. На том конце у старой графской беседки её поджидала светловолосая женщина, очень похожая на Софью Михайловну, только более строгая, и, как показалось Насте, могущественная. «Хозяйка!» – мелькнуло в голове, и в тот же миг она узнала Аграфену Столетову. Ведунья строго взглянула на Настю бездонно-голубыми глазами и поманила к себе. Настя робко подошла и села рядом. Аграфена взяла её за запястье, и прикосновение ведьмы в этот раз не было пугающим или губительным – Настя ощутила небывалую силу маленьких обветренных рук.
– Привечаю тебя в моих угодьях, Настасья, – почтительно сказала ведунья. – Любо ли тут тебе?
– Да, – завороженно озираясь, призналась Настя.
Шустрая белка тут же оказалась у неё на плече и принялась играться в ленточках длинной медвяной косы. Настя засмеялась и попыталась погладить зверька, белка пугливо отползла по рукаву, но не ушла. Ведунья улыбнулась.
– Полюбилась ты мне, Настасьюшка. Род столетовский в тебе говорит, сострадательный, добрый, рукодельный. Духом ты вышла сильным, храбрым, самостным. Хочешь ли всю правду о нас скажу, не утаю ничего, а ты сама решишь какую путь-дороженьку выбрать?
– Расскажи, бабушка, – согласилась Настя.
– Издревле землица грибовская нашей была. Столетовы, колено за коленом были в ней хозяевами, ведали тайное, лечили хвори, помогали добрым зверям и людям, хранили лес. И род наш передавался по-женски – от матери к дочери, от дочки – к внучке вместе с силой ведьмовской. Одно условие было: выбирать суженых из простых людей, не примешивать колдовской, чёрной крови, дабы сохранить чистое наше материнское умение. Так и были Столетовы – ведуньями. Всяк нас уважал и слушался.
Но однажды облюбовали наш лес колдуны, отстроили имение. Афанасий Фёдорович, граф старый, сразу смекнул, что у мест свой хозяин имеется. Это в людях, Настасьюшка, есть сословия, а у чародеев – равенство сильных. Афанасий относился к моей матери, Марфе, с почтением, никогда не лез с колдовскими чарами в угодья, почитал на равных и дружбу водил. Матушка дружбой с ним дюже гордилась, даже кумом старика Берзарина звала, а он её кумой, меня – крестницей. И был у него сынок. Буйная кровь, злое племя, дурная голова. Сызмала было видно, Гришка – особый, дюжий, непокорный. Такому на заветы да на устои плевать. Афанасий им гордился, ждал, что по зрелости остынет его сынок, а тот все ярее становился. Как росла в нём сила, так вместе с гонором. И краса бесовская расцветала, жгучая. Лютая.
Повадился за мной ухлёстывать Григорий, видать, приглянулась я ему. Матушка моя против была, да и Афанасий сына отговаривал. Был как-то разговор у кума с матушкой, чтобы поженить нас с Григорием, да матушка наотрез отказала. Чтобы кровь пёсья, тёмная, от ветрогонов прилилась к Столетовым, видано ли? Всегда мы светлыми ведьмами были. Эх. Жаль только, что ведьмы своей судьбы не видят. Чужие сколь угодно, а своя – тёмное болото. Так уж природой заведено, а то бы я ни в жисть не повелась с Берзариным! Да что теперь. Слушай дальше.
К тому времени у меня завелся милый друг, Прохор Лыков из грибовских. Всем пригож был Прошенька, и лицом, и делом, и словом радовал. Матушка к нему благоволила и дала добро на скорую свадьбу. Прознал про это Гришка, графьёв сын. Выследил он Прошу в поле, вызвал на ратание. Проша мой, сокол, был не робкого десятка, вызов принял и гонял Гришку-вертопраха¹ из края в край на коне, пока тот не напустил бесовскую воронку на моего суженого. И сгинул Прошенька. С конём вместе нашли его, опосля, неживого.
С тех пор Гришка ко мне повадился, и роздыху не стало. Бывало пряду в светёлке, а он тут как тут, в окно метит, вочками плющит². Или идешь за водой на ручей – налетит, веток наломает, по щекам нахлещет и смеется – гляди, каков я, девица! Или явится сам на двор, станет и скалится, сорочьи очи щурит – пойдешь ли за меня?
Недолго я крепилась, недолго помнила Прошеньку. Знаю теперь, чары на меня балахвост³ навёл. Но как на духу скажу тебе, Настасья, не будь во мне влечения к Гришке – не одолел бы он. Я и сама бы отдалась ему, не будь Проши, не запрети матушка. Хорош был Григорий. Такого сокола боле не встретишь, знала я это. Вольным ветром он был, ветром прилетал ко мне, и страшил, и звал, и миловал, и душа моя по нему ныла. Разве супротив лихого, буйного ветра выстоит ведьмино сердце?
Взял меня пёсий сын. Дурманом ли, добром ли, не ведаю. Сладко мне было с супостатом в высоких травах, ой, сладко, Настасья! Когда любишь – и яд елеем кажется. Отяжелела⁴ я вскоре. Гришка обещался с отцом поговорить, чтобы получить благословение на свадьбу, да только Афанасий был непреклонен. Вышел у них с Гришкой спор, да тогда ж и загубил мой колдун родного отца. Такое у них, ветрогонов бывало, не редкость это, Настасья. Я уже на ту пору смирилась, знала с кем спуталась. Матушка моя горевала по Афанасию сильно. А Гришка посватался вновь и перстень мне заговоренный подарил. Я и допредь знала – у колдунов сила часто в цацках хранится, и тут такое же было – перстень силу рода берзаринского вобрал. Вроде как Гришка меня хозяйкой своей сделал. Я поверила ему, и матушка меня с ним отпустила.
Не хочу рассказывать, Настасья, что тут в имении за бесовщина творилась. Сколько бесчинства я видывала, сколько душ загубленных. Помогала им как могла, в силу ведьмовства, духов отпускала и крестьянок, если видела дурное. Вызывала гнев Гришин, каждый раз боялась, что он меня развеет. Но ему нужен был наследник. Я ведала уже тогда – дочка растёт, моя Аннушка, кровь столетовская, смешанная с пёсьей, и все равно моя. Думала, Гришка увидит дочку, и смилуется. Как бы не так. Прогнал нас в лютый мороз, я после родов слаба еще была, еле ноги передвигала. Но сумела отомстить нечестивому за мое поругание. Свершила обряд на своей родильной крови да его перстне, чтобы не было ему добра во веки вечные. Эх, тогда и свет во мне померк, Настасья, от чёрного деяния, тело моё девичье состарилось вмиг, одряхлело. Но мне уже судьба моя была безразлична. Хотелось мести. Подалась к матушке, а та увидела меня старухой, да дитя порченной крови – и там же онемела с горя. И почила моя матушка-Марфушка с кручины о роде нашем и о чёрном моём деянии.
Аграфена примолкла, вздохнула тяжело и заговорила снова:
– Я Аннушку снесла в божий дом, к дверям уложила и приписала: «Анна Приблудова», поскольку Столетовой не могла уже звать её и сама не имела чести носить родовое имя. Вернулась к Гришке. Ох, сорвала на нём злобу, Настасья, ещё больше провинилась перед родом! Прокляла его, наслала поветрие и сверх того лютые немочи на всех его родичей. Он же меня расстрелять велел. Не упокоилась я после погибели, Настенька. Не смогла. С Гришкиной ли милости, со своей ли беспутной злобы. Так и маюсь теперь по Грибову неприкаянной старухой. Гибловым теперь его зовут. Сгинул заповедный край, одна топь осталась и нечистое место. И имение Гришкино с родом сгинуло. Видела я, устроили тут лечебницу, а в ней – сестрой милосердия пошла моя Аннушка. Не могла я её оставить без памятки. Один раз пошла моя доченька полоскать простыни на ручей, тут я ей Гришкин перстенёк и показала. То-то она обрадовалась! Я знала, сохранит моя кровиночка памятку, а ежели утеряет – я возвращу. Так и тянулась от колена к колену нашему память о проклятье пёсьей крови, пока ты, Настасьюшка, не родилась. Ты первая чистая из тех Столетовых, что после меня народились. Первая неосквернённая кровью колдовской. Тебя я приметила и проверяла, насколько крепка ты и добросердечна. Не убоялась ты меня, Настасья. А я к тебе прикипела. Столетова ты, и потому держи ответ: хочешь ли вернуть себе во владение ведьмовское наше Грибово? Сможешь ли месту чистоту возвратить и благодать? Сумеешь ли род продолжить с честью? Ответь, Настасья.
Настя, ни секунды не колеблясь, сказала:
– Да. Но у меня тоже есть условие, ба.
– Говори же, хоть я и знаю, чего хочешь ты, – ведунья оглядела её по-доброму и приласкала.
– Освободи Валерку от проклятья. Он нормальный, ба. Я за него поручусь.
– Как скажешь, преемница. Освобожу и перстень. Приходи к ручью завтра в Велесову ночь. Я тебе власть над местом передам. И приводи берзарина вымеска.
– Спасибо, бабушка!
– Не благодари. Это мне надобно тебе спасибо молвить. Прощай же! И до полночи.
Настя вздрогнула и открыла глаза. Долго лежала в тишине ночной квартиры, пытаясь прийти в себя и вспоминая пронзительные голубые глаза своей несчастной прабабки. За стеной вовсю храпел Валера. Настя прислушалась к этому ставшему таким родным звуку. Потом набралась решимости и тихо сказала:
– Мы придём, бабушка. Обязательно придём. Обещаю.
Новый сон сморил её мгновенно, и до утра субботы Настя проспала, как младенец.
Примечание к части
Музыка: «Мельница» – «Ветер»️
¹ – «беспутник, куролес» (устар.)
² – «напряжённо смотрит» (устар.)
³ – «гуляка» (устар.)
⁴ – «забеременела» (устар.)
