Текст книги "Капитан Атаджан и Крошка Гу. Поиски новогодних приключений"
Автор книги: Гунча Аннаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)
Мария уже вся – стальная пружина; нервы взведены, движения точны, мысли остры. Выпотрошенные тушки готовы, она их кладет к дверям на кухню, на колоду для рубки мяса. Повар выйдет, возьмет и подумает, что ее увели конвойные. А для них она вроде еще на кухне. Когда ее хватятся: через час, пять минут, минуту? Но это ее минута, ее пять минут, ее единственный шанс! Она осторожно оглядывается окрест, медленно собирая перья, выпрямляется и с пучком в руке шаг за шагом уходит вдоль речки. И чувствует, что спина, как голая. "Ни пуха тебе, Мария!" – так ее, кажется, провожали. Шаг, шаг и еще один... и вот-вот пуля между лопаток. Ну скорее бы лес! Ну еще немного! Кусты совсем близко, рукой подать. Деревца. Она прибавляет ходу. Оглядывается – никого – и стремглав бросается в чащу.
Через трое суток, в разодранной одежде, исцарапанная, голодная, она выходит в расположение бригады.
Командир бригады был прав. Когда исчезла Мария, он сказал такие вещие слова:
– Если сразу не расстреляют ее, то Хрусталева вернется.
Случайность? Нет. Авторитет Александра Германа не строился на случайности. Будучи недюжинным человеком, он знал, как его разведчик будет себя вести в чрезвычайных обстоятельствах.
А другое качество Германа – человечность – спасло жизнь хозяину явки Лапину. Ситуация была вроде ясная и простая. Хрусталева исчезла. Большая вероятность, что ее схватили на явке. А хозяин явки жив и здоров, "ничего не знает". Значит, хозяин... Время было жестокое. Малейшее подозрение, и человека ставили к стенке. Ради жизни остальных, всей бригады. "Расстрелять мы всегда успеем, повременить!" – решил командир бригады.
– Дядя Коля, который мне в отцы годился, плакал как ребенок, когда я вернулась, – говорит Мария Арсентьевна.
После того как разведчица подробно, в деталях отчиталась о всем случившемся, начальник особого отдела долго молчал, что-то взвешивая про себя и наконец сказал Хрусталевой:
– Ты вот что: зайди ко мне через два часа. Кого увидишь – молчи!
Через два часа разведчица явилась в штаб. На скамье – скромна, подтянута, вежлива, улыбаясь чему-то, сидела Фруза. Та самая Фруза Михайловна из Волышовской комендатуры! И вдруг лицо ее – воплощенный ужас. А Хрусталева молчала, как приказано, хотя внутри клокотала ненависть. Фруза тоже молчала, откинувшись на скамью от слабости. Она смотрела на человека, которого подталкивала к предательству и знала, что он обречен на смерть, как и много других, и не будет свидетелей ее подлости...
Мария Арсентьевна порывисто вздохнула, встряхнула головой, отгоняя былое, жестокое... «Сейчас раздумаешься – как было страшно! А тогда нет – привычка...»
Она достала со шкафа ворох фотографий. Лица, лица... радисты, подрывники, разведчики.
– Это Полина Лебедева, тоже разведчица, живет сейчас в Ломоносове. А это тоже Полина... Маслова. В школе работает, в селе Дуровшино. Их по цвету волос прозвали Полина Белая и Полина Черная. А встретились недавно, все наоборот. Которая Черная – поседела, стала белой, а другая покрасила волосы...
Мария Арсентьевна спохватилась гостеприимно:
– Чайку, чайку выпейте! Проголодались небось?! – и с радушной улыбкой, лукавой самую малость, намекнула на свой пароль: – А может быть, щей горячих?
Две Полины
Павловская улица, на которой живет Лебедева, в пригороде Ломоносова и упирается в самый лес. Дом помог найти парень, он крикнул в отворенную дверь: Полина Степановна! Она отозвалась из дальней комнаты: сейчас, минуту... И вышла. Лежала. Что-то сердце хандрит.
Теперь паролем мне послужили приветы от партизан.
Полина Степановна вдруг жалобно сморщилась, всхлипнула с придыханием и по лицу побежали слезы. Повернулась молча и исчезла в соседней комнате. Я растерянно ждал минуту... две... три... Она так же внезапно вышла, улыбаясь сквозь слезы:
– Ох, это страшно и тяжело, вдруг память войны... простите. Я читала книжку сейчас, – она торопливо, нервно перелистала страницы и пресекающимся голосом прочла абзац. Читала, наверно, чтоб успокоиться. Это была военная книжка. Там шли бои, и в минуту затишья явился какой-то дед и пригласил солдат в баньку, которую истопил. – Голос Полины Степановны окреп. – Ведь это так важно и так ценно было – простая банька. Это не пустяк, мы мечтали о ней неделями. В чистом и помирать легче. Не зря у русских такой обычай... Мне и сегодня многие вещи кажутся мелочью, пустяком. А тогда...
Идет Полина с младшей сестренкой, идут с корзинками, вроде за ягодами. А в корзинках – немецких бланков и удостоверений на целый взвод – работа порховских подпольщиков. Идут они по лесной дороге, а навстречу патруль. Так бы и броситься прочь бегом! Полина дергает сестренку за рукав к земле, словно ищут они землянику, и шепотом приказывает той:
– Помаши им рукой! А теперь рви землянику и улыбайся. Улыбайся и рви!
А у самой пальцы как деревянные. Сестренка – малолетка, ей это все игрушки были. Патруль остановился по другую сторону кювета и минут пять созерцали идиллию. Две крестьянские девушки с лукошком ягод. И, смахнув сентиментальную слезу от этой умильной картинки, "добрые хозяева" потопали дальше.
Полина от слабости даже села, ноги не держали. В полутора километрах ее с сестренкой ждали партизаны. Побеги девушки – стрельба! Засада бы услышала, в бой вступила и пошло бы...
"Отцу моему партизаны поручили стать старостой в деревне Горомулино. Я стала помогать ему. Листовки распространяла, добывала разные сведения. Тогда меня впервые арестовали, доставили в Волышово. Очень интересная фигура там была – следователь фон Розен. Разговаривал он без грубостей, вежливо, интеллигентно. И по-русски чисто, как русский. Он знал, что отец мой – староста. Вызвал его. Отец, конечно, напустился на меня для вида, ругал – дура, мол, молодая совсем, не знает, что делает! Фон Розен продиктовал отцу бумагу, которую тот подписал. А смысл документа, что отец официально, как староста, ручается за меня, вроде берет на поруки. На этот раз я отделалась легким испугом.
Месяца через два меня арестовали вторично..."
Одной из обязанностей Полины Белой было собирать надежных людей в бригаду: и тех, кто бежал из плена, и местных, и окруженцев, что осели по деревням. Однажды до нее дошел слух, что в гараже работает пленный и ищет вроде связи с партизанами.
Свой визит Лебедева обставила осторожно. Оделась простенько, по-деревенски, в узелок завязала яйца, творог и пошла в гараж менять продукты на резину. Из старых покрышек сапожники тачали подметки. Ненароком разговорилась с пленным. Тот, точно, стал расспрашивать: кто она? из какой деревни? Есть партизаны близко? И в конце попросил достать карту и компас.
– Откуда у меня могут быть такие военные вещи? – прикинулась Лебедева. – Вот разве буду менять продукты на рынке, может, и попадется компас...
"Пленный", который тоже был вроде наш, вроде приличный, горячо Полину благодарил. Но выполнить свое обещание Лебедева не успела. Ее арестовали во второй раз. "Так и шло, – усмехается Полина Степановна, – они ловили нас, мы ловили их".
Впрочем, явных улик никаких, поторопился пленный. И опять вести дело Лебедевой взялся фон Розен. Он допрашивал девушку, а рядом в комнате ремонтировали печь. Работал тот, давешний пленный из гаража.
"Розен меня допрашивал как-то странно. Сделал вид, что всему поверил. И опять отпустил. Но, отпуская, сказал: "В последний раз!" Что называется – второй звонок!..
Через несколько месяцев, 11 мая 43-го года, раздался "третий звонок". Ночью в Горомулино прибежала девчушка из соседней деревни. Ночной стук в окно – всегда стук беды, тревоги. Сон слетает мгновенно, все взрослые настороже. Только детишки посапывают спокойно в темной избе. Девочка прижалась носом к стеклу, быстрым шепотом сообщила:
– У нас полицаи пьянствовали в деревне, хвастались, что утром пойдут вас брать, – и растаяла в ночной тьме.
Собирались споро, без суеты. Разбудили двух окруженцев, которых Полина прятала на сеновале, ждала оказии переправить в бригаду. Отец запрягал повозку, чертыхался сквозь зубы. Лошадь всхрапывала, вылезала из постромков, норовя опрокинуть легонькую двуколку. В повозку покидали нехитрый скраб, посадили сверху детишек. Те спросонок терли глаза, хныкали...
За окном темнеет: собирается дождь. Первые крупные капли чертят по стеклам линии. Близкий лес глухо вздыхает от порыва ветра. Полина Степановна сидит на диване, сцепив на коленях руки:
– Вот в такую примерно погоду мы с Полиной Черной отправились на разведку моста через Кепь...
Мост между Карамышевом и Псковом. Идти девушкам около ста километров. Срок – два дня. Так жестоко диктовали обстоятельства. По другому маршруту двинулся штурмовой отряд. Дольше этого времени отряд могли засечь близ моста и тогда неизвестно: будет взорван мост или уничтожен отряд? На пути девушек несколько оккупированных районов и для каждого – свой пропуск. Пропуска спрятали меж двойных подметок сапог. Сапоги в котомках и еще там один пистолет на двоих. "А карта вся в голове", как говорит Полина Степановна.
Они идут час за часом, подкрадывается усталость. Темнота густеет сначала в еловых гущах, потом скрадывает дорогу: ночной жутью веет на девушек. Дождь, тьма вокруг, только светится зеленая стрелка компаса. Перекресток. Перед мысленным взором вспыхивает сеть условных обозначений карты. На большаке – заставы, по проселку – крюк, прямиком – болото. Какое из зол меньшее? Это зависит от того, сколько пройдено – 40... 60 километров. Поди узнай! И они еще идут, до полного изнеможения. Двухдневный срок стал законом их жизни и вопросом жизни и смерти других людей – штурмового отряда, а если вникнуть, может, и многих других на фронте, к которому идут фашистские эшелоны с техникой.
К концу второго дня вдали показалась деревня Оклад. Они восстановили мысленно карту. В восьми километрах от Карамышева, а мост совсем близко. Решили зайти, прощупать обстановку. По обычаю, стукнулись в крайнюю избу, кособокую, ветхую. Избенкой пренебрегли даже местные жители, здесь осела беженка. Поваленный плетень, на бельевой веревке латаная рубаха. Мужская. Босая девчонка кинулась к домику:
– Мама! Мама! Чужие!
Выглянула мать, простоволосая, в стареньком ситце. Девчонка ткнулась в колени и косится на них, испуганно-любопытный зверек.
"Здрасте, здрасте!" Вид у прохожих усталый. Может, воды напьются? Спасибо.
В избе еще ребенок. Мужчина, скрестив по-портняжьи ноги, кроит какую-то ветхую деревенскую одежонку; в углу ворох готовой. Видно, этим и зарабатывает на жизнь. Слово за слово: кто да что? Женщина – беженка, муж в армии. Не предаст, соображают Полины. А мужик, портной, прибился из окружения; теперь тачает деревенским что принесут. Мужик здоров, молод. Девушки задорно, насмешливо спрашивают его:
– Все наши в армии, а ты чего прикрепился к тетке? Красная Армия придет, тебя похвалят, да? Что, воевать бабам?
Мужик мнется. Невдомек пока, с кем имеет дело. Вроде и рад он податься в армию, да как туда попадешь?
– Это мы тебе поможем! – обнадеживают его озорные молодухи. Мужик начинает соображать.
– Вы не очень-то языками треплите, – опасливо предупреждает он. – В деревне двое полицейских. Иногда их берут на охрану моста.
– Кто такие? Откуда? Возраст? – забрасывают его вопросами разведчицы, переглянувшись между собой.
– Один местный мужик, прижимистый, лет полста, кончил класса четыре. Другой, младший полицай, Гришка – его племяш.
Полина просит женщину:
– Сходи-ка ты к Гришке и осторожно ему шепни, что у тебя девчата из Ленинграда. Пусть зайдет.
Женщина уже поняла, что эти насмешницы-хохотушки здесь неспроста. Минут через десять на дороге появился долговязый парень. Идет без ружья, бос, но в полицейских штанах.
"А у нас пистолет, значит, верх наш!" – говорит Полина Степановна.
Заходит.
– Здрасте!
– Здравствуй, герой.
Полины сидят у стола, пистолет на коленях, прикрыт скатеркой. И с места в карьер:
– Садись, Гриша. Почему же ты пошел в полицию? В школе учили?
Парень мнется: что за странный допрос. Но в голосе девчат презрение и насмешка. И он оправдывается:
– Не хотел в Германию ехать. Чтоб не угнали, дядя устроил сюда в полицию. Да если бы можно было!.. – и парень подозрительно осекся.
Девушки переглянулись. Парень горячо оправдывается, вроде искренне. И Полина Белая спрашивает в упор:
– Партизанам помогать будешь?
Гриша порозовел, пристально в них вгляделся. Охотно и энергично закивал головой. Задание Грише – разведать охрану моста, где, какие огневые точки, патрули, окопы?
– Я все помню! – говорит он.
Так добыли детальную схему обороны моста. Просто, кажется. Это не тайны генштаба или секретные чертежи техники, не те масштабы – но ставили разведчики на карту высшую цену – жизнь. И выиграли. Мост взорван.
– А что же фон Розен? – У меня давно вертелся вопрос о странном следователе Волышовской комендатуры. – Раскрылся он как-нибудь, кто он есть? Или, как бывает, разминула война и все?
Полина Степановна улыбается на мое любопытство и нетерпение:
– Есть у меня сомнение. Но по всем статьям выходит, будто он был наш разведчик. И Семенков, парторг отряда, тоже об этом вроде слышал. До сих пор меня беспокоит это: да или нет?
– Неужели до сих пор...
– Да, – говорит Лебедева, – до сих пор не знаю...
И задумчиво замолкает. Я тороплюсь прощаться.
Пока иду до электрички, еду... и мне не дает покоя странный следователь из Волышова. Неужели?.. А может быть, пройдет время, и мы еще услышим о нем.
Вольт Суслов. «Разговор со старым телефоном»
Старый телефон... Военный телефон...
Он висит на обшитой горбылями досок стене в привычном фронтовом уюте. И боевые друзья рядом: часы начальника штаба дивизии полковника А.С. Дрелевского, кожанка Героя Советского Союза Н.А. Клочко. В 1933 году еще выдана! Молоденьким был Николай Антонович, когда впервые застегнул на чуть поскрипывающей коже пуговицы.
У телефона тоже своя кожанка есть – старый, потертый футляр. Нового на нем – табличка. Это уже ребята ее прикрепили. Сами и написали крупными квадратными буквами: "Телефон начальника связи дивизии подполковника Василия Федоровича Дворникова. Всегда первым устанавливался на КП 27'6 БАД".
Для людей сугубо штатских придется расшифровать: "КП" – это "командный пункт", "276 БАД" – это "276-я бомбардировочная авиадивизия". В годы войны входили в нее три полка: 34-й гвардейский Тихвинский Краснознаменный орденов Суворова и Кутузова бомбардировочный полк, 58-й Старорусский Краснознаменный ордена Суворова бомбардировочный полк и 140-й Нарвский Краснознаменный орденов Суворова и Кутузова бомбардировочный полк. Теперь, очевидно, каждому ясно, что сражались эти полки в ленинградском небе, отважно громили фашистов под Тихвином и под Нарвой, не худо и под Старой Руссой.
О подвигах героев-летчиков телефон всегда одним из первых узнавал. Выходили к цели – ему докладывали, поражали цель – ему сообщали. Радисты на земле получали известия с воздуха и сразу же передавали их ему – старому военному телефону.
Все помнит телефон. И это не беда, что сам он давно уже молчит. Это даже хорошо: значит, нет больше войны, голубеет мирное небо и не надо передавать грозные приказы на бомбардировку. Выполнила свою боевую задачу дивизия. И телефон свою выполнил тоже.
И все-таки... Поговори со мною, телефон! Расскажи о днях далеких и нынешних. Ведь ты же по-прежнему на КП!
Что-то шуршит в трубке... Может быть, это свист летящих крыльев? Или это время летит?
Время летит быстро. За деревянной стеной, на которой висит телефон, уже не сырая земля, а другая стена – каменная. Снаружи на ней две стеклянные доски прикреплены: синяя и красная. На первой скромно написано: "538-я общеобразовательная средняя школа", на второй – гордо: "Пионерская дружина имени 276-й дважды Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова Гатчинской авиационной бомбардировочной дивизии".
Подобную доску к стене своей школы прикрепить – это заслужить надо! Создать в школе музей прославленной дивизии – немало потрудиться надо.
В годы войны телефон подполковника Дворникова легко мог связаться с любым летчиком. А после войны? Разлетелись его соколы по всей стране – никакой телефонной связью не дотянешься! Адреса надо разыскивать, письма писать. А телефон писать не мастер.
Красные следопыты – те другое дело. Писать их в школе научили. Поиск вести – сами непростым этим умением овладели. Не сразу, понятно. Начали в 1966 году. Школе тогда едва полтора года исполнилось.
В феврале, в честь Дня Советской Армии выстроилась дружина на торжественную линейку. Командиры отрядов рапорты вожатой сдают, а сами глазом косят: рядом с директором школы мужчина стоит, на пиджаке Золотая Звезда Героя Советского Союза сверкает. Директор представил гостя:
– Командир эскадрильи Сергей Николаевич Глинский.
Перед строем долгих рассказов не бывает. Но все же услышали ребята о славном пути бомбардировочного полка, о слепых полетах, о разгромленных вражеских батареях, о горящих на земле "юнкерсах" и "мессершмиттах". Конечно, и своих боевых друзей Сергей Николаевич вспомнил, посетовал на то, что давненько не виделись и искать не знает где. Четыре адреса всего есть...
Прямо на линейке и решили: найти! Всех! Во всяком случае, как можно больше.
В школе создали штаб красных следопытов. Каждый отряд направил туда трех-четырех человек.
Четыре адреса – это не так уж мало. Это четыре письма и четыре ответа. И в каждом – новые адреса.
Четыре ответа – это и четыре рассказа о грозных днях сражений. И даже, возможно, фотографии, документы.
Но ведь среди бывших летчиков могли оказаться и такие, которые просто никогда никому не писали, и адреса их никто не знает. Как же их разыскать? Через газету! "Советская Россия" охотно, поместила просьбу штаба КС 538-й ленинградской школы: "Летчики-ветераны 276-й БАД, где вы сейчас? Откликнитесь!".
И они откликнулись. Хлынул в школу поток писем. Вскоре в коридоре третьего этажа два друга Валеры – Бубич и Никонов – уже прикрепляли к стенам первые стенды, рассказывающие о защитниках ленинградского неба.
Каждый большой дом складывается из маленьких кирпичиков. Из писем, полученных ребятами, стала складываться история полка.
...Старый телефон, тебя ведь еще и не было, когда уходили на первое боевое задание самолеты этого полка! Тогда ведь была другая война – с белофиннами...
10 февраля 1940 года девять наших скоростных бомбардировщиков громили оборонительные укрепления противника. Сбросив бомбы, легли на обратный курс. За бомбардировщиками повернули и истребители прикрытия. Задание было выполнено. Но именно в этот момент зенитный снаряд попал в самолет старшего лейтенанта М. Ф. Мазаева. Машина загорелась. Нужно было садиться. Но куда? Внизу – территория противника. А в воздухе уже не продержаться.
Пылающий самолет сел на заснеженное озеро. Зубчатой каймою темнел недалекий лес. Враги тут же выскочили из него. Увязая в снегу, побежали к тяжелораненому бомбардировщику. Но не тут-то было! Истребители старшего лейтенанта Ф. И. Шинкаренко встретили их плотным пулеметным огнем.
...Сейчас в комнате, соседней со старым телефоном, лежит фотокопия армейской газеты тех лет. В ту пору работал в ней хороший поэт – Александр Твардовский. Там-то впервые и появился его Вася Теркин. Еще не герой поэмы, а веселый участник рассказов в картинках с поэтическими подписями. Но не только о Теркине писал Твардовский. Живые, настоящие герои волновали его ничуть не меньше. Тут нам самое время вернуться к подвигу на заснеженном озере. Что произошло дальше – в стихах А. Т. Твардовского.
Товарищ, ты много о подвигах слышал,
Ты, может быть, сам настоящий герой,
Ты знаешь, что воинский подвиг тем выше,
Чем проще бывает порой.
С бомбежки летит эскадрилья до дому,
Над лесом противника хором поет.
Вдруг видят товарищи: правый ведомый
От строя отстал самолет.
Казалось бы, что же?
Простой непорядок,
Но тут, под обстрелом, иной разговор:
В машине Мазаева финским снарядом
Вдруг выведен правый мотор.
...И только чуть сесть удалось самолету,
Верхушки дерев задевая огнем,
С опушки строчат по нему пулеметы,
Бегут к озерку белофинские роты,
Троих оцепляют кругом.
Машина пылает.
Стоят они трое:
Мазаев, да Климов, да Пономарев,
А вся эскадрилья встревоженным строем
Кружится над ними: не кинем, укроем!
И с воздуха рубит врагов.
Штурмуя опушку, с лихою ухваткой
Над лесом машины дают виражи.
Противник уже наступает с оглядкой.
Но что это? Трусов идет на посадку.
Возьми его! Вот он, держи!
И все остальное проходит так быстро,
Быстрее, чем этот рассказ:
Один в бомболюки, а двое к радисту -
И все в самолете. И – газ!
Тут дерзости мало одной удивляться,
Хоть это и редкий пример.
Тут самое трудное дело подняться,
Но Трусов и это сумел.
...У летчиков наших такая порука,
Такое заветное правило есть:
Врага уничтожить – большая заслуга,
Но друга спасти – это высшая честь.
В самом начале Великой Отечественной войны Герой Советского Союза Михаил Трофимович Трусов был ранен. Из госпиталя попал он в другую летную часть, на другой фронт. Затерялись его следы. Никак не могли отыскать его красные следопыты.
Великая Отечественная война назвала имена новых героев. Рядом со столиком, где под стеклом лежат стихи Александра Твардовского, висят на стене портреты двух боевых экипажей, повторивших подвиг капитана Гастелло.
...Старый телефон, ты помнишь, что передал на землю капитан Алешин за минуту до подвига? «Самолет горит. Идем на цель. Задание будет выполнено».
И замолчала навеки фашистская батарея.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 февраля 1943 года героическому экипажу – С.М. Алешину, В.А. Гончаруку и П.А. Боброву были посмертно присвоены звания Героев Советского Союза.
Но другие вражеские батареи еще продолжали обстреливать город. Перед гитлеровскими артиллеристами лежали карты, расчерченные на квадраты, черной штриховкой были помечены здания, которые приказывалось уничтожить в первую очередь. Рядом стояли номера: "Объект № 192" – Дворец пионеров; "Объект № 9" – Эрмитаж; "Объект № 736" – школа на Бабурином переулке.
Грохотали тяжелые "берты" с Вороньей горы, и летел снаряд за снарядом в сторону осажденного города. По радио обрывалась на полуслове песня, и строгий голос объявлял: "Внимание! Внимание! Говорит штаб местной противовоздушной обороны. Район подвергается артиллерийскому обстрелу, движение по улицам прекратить, населению немедленно укрыться". И дальше только метроном: "тук-тук, тук-тук" – до отбоя. В 1941 году таких объявлений было 150, в 1942-м – 391, в 1943-м – 2486...
Разумеется, наши артиллеристы вели беспрерывную контрбатарейную борьбу, и фашистским батареям доставалось крепко. Но одно дело, когда вражеские пушки стоят на постоянной позиции, другое – когда они на колесах... Поди-ка найди такую батарею, успей уничтожить, пока паровоз не утащил платформы с орудиями за десятки километров!..
Такие батареи на железнодорожных платформах были для города наиболее опасны. Днем и ночью разыскивали их с воздуха наши пилоты. 30 сентября 1943 года вылетел на боевое задание и экипаж майора Василия Николаевича Гречишкина. Пересекли линию фронта. И вскоре командир передал по телефону штурману: "Алексей Иванович, смотри!" Капитан Перегудов прильнул к стеклу. Сомнений быть не могло: внизу с черной гусеницы платформы вела огонь по городу неприятельская батарея. Тут медлить было нельзя. И нельзя было промахнуться: в любой момент платформы могли тронуться с места. Майор Гречишкин направил машину в пике. И – встречный удар. И сразу – пламя. Хорошо прицелился вражеский зенитчик, спасая себя. Попал. Возможно, подумал даже: "Сейчас они с парашютами выбросятся". На этот раз промахнулся, ошибся. Гречишкин направил пылающий бомбардировщик прямо на платформы, прямо на орудия врага.
И неуловимая батарея тоже замолчала навеки.
Командир со штурманом погибли. Чудом спасся стрелок-радист И.Ф. Марченко: взрывной волной его выбросило из машины. Он жив и сейчас. Красные следопыты разыскали его, и в 25-ю годовщину со Дня Победы, в мае 1970 года Иван Федорович приехал в 538-ю школу.
Разве расскажешь, что это была за встреча! Ведь четверть века не виделись! И вот – снова вместе! Семьдесят боевых друзей! Плачут. Смеются. Целуются. Как ребят благодарить – прямо и не знают. Такой подарок былым фронтовикам преподнесли!
Из Тамбова приехал Герой Советского Союза Анатолий Петрович Малин. Из Липецка – Герой Советского Союза Иван Федорович Кованев. Прямо к командиру 34-го гвардейского Михаилу Николаевичу Колокольцеву в объятья попали. И Петр Ильич Младенский здесь. 522 боевых вылета на счету этого отважного летчика!
Однако объятья объятьями, а дело делом. Собрались в актовом зале. На сцену то ветераны-летчики поднимаются, то красные следопыты Валерий Никонов, Саша Алюков, Павел Дождев, Светлана Гесь. Живые страницы воспоминаний перемежаются рапортами о следопытском поиске.
И вдруг ворвались, посыпались в зал неведомо откуда тире и точки, тире и точки!.. Замер зал. В креслах-то сидит немало стрелков-радистов. Насторожились. Читают морзянку. А в ней – приветствие бывшего командира дивизии генерал-лейтенанта в отставке Александра Петровича Андреева. Из Киева.
Едва смолкли тире и точки – загудел зал: "Кто работает на ключе?" Ветеранам ответили: "Наш школьник Слава Анищенко". Усомнились бывалые фронтовики: так чисто? так профессионально? Пришлось Славе на сцену выходить – показываться. И кто знает, какая награда была для него дороже: завоеванные потом призы Ленинграда по радиотехнике или это признание его мастерства боевыми стрелками-радистами?
Что получили в тот день ветераны? Большую радость.
Что получили красные следопыты? Большое доверие.
Убедились былые фронтовики: не в игрушки играют ребята, настоящее дело делают. Можно им заветные фотографии доверить – не потеряют, старые письма передать можно – сберегут, боевых реликвий не жаль – в музей ведь! В музей их прославленной дивизии!
Экспонатов столько сразу прибавилось, что коридор третьего этажа стал уже маловат, пришлось школе для музея выделить небольшой рекреационный зал, соседний с ним класс, коридорчик, балкон над актовым залом. Коридорчик ребята в землянку преобразовали. В ту самую, где на стене, обшитой горбылями досок, висит телефон Василия Федоровича Дворникова.
Большой путь он прошел. Сколько аэродромов помнит! Старая Русса – Спасская Полисть – Сосновка – Гатчина – Сиверская – аэродромы Восточной Пруссии!.. А теперь молчит. Привык уже, наверное, к роли музейного экспоната. А может быть, ты и прав, телефон: к чему слова, когда рядом на стенах каждая фотография, каждый документ говорят сами за себя.
Двадцать шесть портретов летчиков прославленной дивизии – Героев Советского Союза, три полных кавалера орденов Славы! Это что, не впечатляет?! А вот стоят перед развернутым знаменем три молодых летчика. Почему именно три? Экипаж. Почему на фоне боевого знамени? Лучший экипаж, в боях отличившийся. Три боевых друга: Сизов, Потапов и Резник.
Конечно, такой снимок сам за себя говорит. Только вот о том, как он попал в музей, – нужно за него рассказать. Потому что это история особая. Точнее, один из эпизодов следопытского поиска.
До встречи ветеранов стену школьного коридора занимали в основном документы, рассказывающие о боевом пути 34-го гвардейского Тихвинского полка. Было несколько фотографий летчиков 140-го Нарвского. И совсем ничего о пилотах-фронтовиках 58-го Старорусского. Никак не удавалось следопытам восполнить этот пробел.
Согласитесь, что приехавшим на встречу ветеранам 58-го Анатолию Михайловичу Качуку и Науму Аркадьевичу Кусевицкому было немножко обидно: их полк ведь не хуже соседних воевал!
– Надо вам в Москву ехать, – сказали они следопытам. – К нашему командиру Герою Советского Союза Николаю Гавриловичу Серебрякову. Должны у него и фотографии сохраниться, и документы. На всякий случай у нас тут еще один телефон однополчанина есть – Сизова Василия Васильевича. Тоже в Москве живет.
В столицу поехали директор школы Галина Семеновна Палий, учительница Александра Федоровна Анисимова, сестры Лена и Наташа Сорокины, Саша Кузнецов и Витя Молчанов. Следопыты – все. Независимо от возраста.
Прямо с вокзала позвонили Сизову. И сразу почувствовали, что дело имеют с человеком военным: вопросы ставил он четко, кратко, решения принимал мгновенно. "Кто вы? Где вы? Сейчас пришлю за вами машину. Вас шестеро? Не поместитесь? Тогда вот вам мой домашний адрес. На дорогу – час. Жду".
В квартире генерал-майора авиации Василия Васильевича Сизова их ждал уже накрытый стол, фрукты, чай. А главное – альбомы! Сколько же сумел сохранить Василий Васильевич интереснейших фотографий, старых газет! До позднего вечера засиделись. Каждую фотографию по десять раз разглядывали, записывая, кто на ней снят, когда, где. Среди многих снимков был и тот: три молоденьких летчика на фоне знамени: Сизов, Потапов, Резник.
А к Николаю Гавриловичу Серебрякову опоздали. Запутались в транспорте незнакомого города и к сроку не прибыли. Николай Гаврилович тоже был занят, долго ждать не мог, но, уезжая, оставил следопытам солидный пакет с фотографиями.
Дальше путь лежал к бывшему комиссару 276-й дивизии Александру Дмитриевичу Душину. Тут уже одним вечером не отделались – сидели и работали три дня. Ибо бывший комиссар дивизии стал секретарем партийной организации одного из военных музеев. Вот уж где материалов, документов различных – только переписывать успевай!
Музей – это не только стенды, стенды, столики, где под стеклами хранятся экспонаты. Музей – это еще и фонды. К примеру, годами собирались здесь всевозможные сведения о летчиках – Героях Советского Союза.
Шкафы и – ящички, ящички, ящички!.. Конца им нет! И уж коли разрешили в ящичках покопаться – долой обед! Передвинуть попозже ужин! Писали в шесть тетрадей сразу. Каждый в свою. Хотелось переписать все. Но ведь на это и каникул не хватит! Сначала перебрасывались восторгами: "Смотрите, что я нашел!", "Взгляните, что я откопала!" Но вскоре установилась напряженная тишина: некогда было обмениваться впечатлениями. И вдруг в тишине кто-то произнес:
– Трусов...
Да-да, тот самый Михаил Трофимович Трусов, посадивший свой самолет на заснеженное озеро, чтобы спасти товарища. Небольшая заметка о нем из газеты "Тамбовская правда" рассказывала о подвиге героя, о его последних воздушных боях и еще о том, что живет сейчас ветеран в совхозе на Тамбовщине, любит посидеть с удочкой над рекой...
Вернувшись в Ленинград, тут же написали ему письмо. Второе. Третье. Не откликнулся Трусов. Не мог уже откликнуться. Не успел...
А вот история фотографии экипажа у знамени имеет свое продолжение. 4 декабря 1972 года, в день открытия школьного музея боевой славы, в день тридцатилетия дивизии, двадцать семь лет спустя после расставания, встретились боевые друзья, все трое: Василий Васильевич Сизов, Михаил Иванович Потапов и Иван Семенович Резник. Разыскали их красные следопыты, собрали всех вместе.
