Текст книги "Капитан Атаджан и Крошка Гу. Поиски новогодних приключений"
Автор книги: Гунча Аннаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Как-то в полдень Ахмедия с Бессеком обходили посты. Лейтенант был грустен.
– Что-нибудь случилось? – спросил Ахмедия друга. Бессек указал на ближнюю гору.
– За ней моя родная деревня. Там семья. Совсем рядом, а когда увижу? Как там они?
Тревожное предчувствие его не обмануло. В тот же вечер его младший брат примчался в отряд с тревожной вестью: "В деревню идут каратели!.." Принимать бой без предварительной разведки было опасно, но времени уже не оставалось. Отряд выступил. На подходе к деревне партизаны обстреляли карателей, но неожиданно это оказалось крупное подразделение эсэсовцев. Они взяли отряд в кольцо. Неся потери, маки вырвались из окружения, но Ахмедия среди них не было. Раненный в ногу, он остался за пулеметом. Когда кончилась лента, ловил черные мундиры на пистолетную мушку. Мушка плыла – слишком много потерял крови. Щелкнул вхолостую боек – все, пустая обойма. Шатаясь, Ахмедия поднялся. Сорвать кольцо с гранаты не хватило сил...
По дороге в Дижонскую комендатуру его методически избивали. Бессознательного бросили в подвал. Немцы и не подозревали, насколько им повезло, – попался наконец столь тщательно выслеживаемый ими "Рус Акмед". В расклеиваемых по городу листовках они объявляли о завтрашней казни "разбойника-партизана". Ахмедия лежал в подвале и не знал, что в перестрелке убит брат Бессека, что деревня, в которую вошли каратели, сожжена, а жители ее расстреляны. Ночью сквозь забытье до него донеслись автоматные очереди, разрывы гранат – товарищи пытались его освободить. Неудачно.
Наступило серенькое утро. Ахмедия вывели на улицу. Обложенное тучами небо сеяло мелким дождем. Ему сковали руки цепью, на плечи набросили петлю, другой ее конец привязали к хвостам лошадей. Лошади рванули, Ахмедия упал... К месту казни его потащили волоком. В центре городского парка стоял развесистый каштан, под ним – табуретка. На нее поставили партизана. Эсэсовец начал зачитывать приговор. Дерево окружили автоматчики, за ними толпился пришедший проститься с отважным макизаром народ. В первых рядах стояла Сарра. Эсэсовский офицер закончил читать перечень "злодеяний" приговоренного. Ахмедия выпрямился, посмотрел на небо. Сарра зажала платочком крик – рассыпанные ветерком иссиня-черные волосы Ахмедия вмиг посеребрились. Вокруг его шеи захлестнулась петля. "Смирно!" – скомандовал офицер, охранники щелкнули каблуками. И в это время затрещали автоматные очереди. Партизаны, проникшие на казнь под видом зрителей, в упор расстреливали охрану. Началась давка. С Ахмедия сорвали петлю, усадили в машину. Приземистый "мерседес" запетлял по улицам Дижона, остановился около церкви. Рус Акмеда внесли внутрь. Над ним склонился старик-священник.
– Мой бог, совсем еще мальчик! Не беспокойся, здесь ты в безопасности, мы тебя вылечим.
Так Ахмедия Микаил-оглы Джебраилов родился в третий раз.
В гостях у следопытов
«Здравствуйте, дорогой Александр Михайлович!.. Я Вас очень люблю и уважаю, хочу знать, как Ваше здоровье, как дела, как жизнь? Я и все наши ребята восхищаемся Вами, наш пионерский отряд будет называться Вашим именем... Приезжайте к нам в красивый, чудесный, прекрасный Ленинград!»
Из письма ученицы 6-го "б" класса Вали Бобковой.
Валя оказалась самой смелой – первой пригласила Джебраилова приехать. Вдогонку Валиному письму было отправлено коллективное приглашение ото всех ребят 171-й школы. И начались споры: приедет – не приедет. Как-никак, а слава о Джебраилове к этому времени гремела не только по всей стране, но и далеко за ее пределами. К тому же человек он занятой – много работает. Ответ положил конец спорам: «...очень рад, большое спасибо вам... Я обязательно приеду к вам в гости...».
У следопытов сразу же возникла масса вопросов: когда приедет точно? Поездом или самолетом? Любимое блюдо? Кино больше любит или театр?.. Вопросы в разноцветных конвертах полетели в далекое азербайджанское село на склоне зеленой горы. По ответам выходило, что Ахмедия Михайлович любит все и устраивает его все, лишь относительно срока приезда он не мог сказать ничего определенного. И вдруг телеграмма, а в ней: дата приезда, вагон, место – встречайте. Подпись: "А. Джебраилов". Было это в начале февраля 1974 года. Число сейчас ребята точно не помнят, но что в тот день стояла оттепель – ручаются.
Руководитель 6-го "б" класса, преподаватель французского языка Галина Александровна Озол зачитала текст телеграммы и предложила выделить для встречи наиболее наблюдательных ребят. После ожесточенных споров таковые определились: Алеша Смирнов, Валерий Вигодский, Валя Бабкова, Яша Фридман, Сережа Афанасьев. Перед тем как идти, придирчиво себя оглядели – вроде бы все в порядке. И вдруг засомневались: а ну как не узнают, проглядят гостя в толпе пассажиров. Для верности взяли с собой фотографию. Поезд немного опаздывал – было время рассчитать место остановки восьмого вагона. Прошмыгнули мимо проводника – тот пригрозил милиционером – и пошли по вагону, заглядывая сначала в фотографию, а потом в лица пассажиров.
– Всесоюзный розыск, – прокомментировал их действия проходящий остряк.
Кругом рассмеялись.
В песенке, которую поет герой известного мультипликационного фильма, есть такие слова: "С голубого ручейка начинается река, ну а дружба начинается с улыбки". Из купе навстречу следопытам шагнул смуглый, подтянутый человек и широко улыбнулся.
– Наверное, это за мной, так, ребята? – сказал он с легким нажимом на "а". Точно такой, как на фотографии, только форма маки с наградами скрыта под пальто. И еще, уж так, наверное, повелось – представлять героев большими и значительными. В улыбающемся человеке не было ничего внешне значительного. Роста самого среднего, сухощавый, в легкой, упругой походке есть что-то мальчишеское. На улице – сырой, пронизывающий ветер, а гость – в легком пальто, с непокрытой головой.
– Не холодно, Александр Михайлович? – спросил, поеживаясь, Валерий.
– Зачем холодно? Совсем тепло с вами.
С самого начала было решено – никаких гостиниц, гость есть гость.
– Жить будете у меня, квартира большая, родители уехали, – деловито предложил Валерий.
– А кушать? – шепотом спросил у него Алеша. Валерий растерялся:
– Разве пельмени...
– Эх ты, пельмени! – посмотрел на него с укором товарищ.
– Приготовлю, как в ресторане, – заверил Сергей.
На кухне он смело вывалил пачку в... холодную воду, поставил на газ. Через несколько минут из кастрюли полезла непонятная слипшаяся масса. Валя готова была расплакаться:
– Позор! Позор!
На помощь пришел Ахмедия Михайлович.
– Зачем так говоришь? Мужчина не должен быть на кухне, – подмигнул ребятам и повязал полотенце фартуком. – Такие хинкали будут! М-м-м! Где перец, лук где, соль?
Пельмени получились вкусными, и чай Ахмедия Михайлович заварил необычный. Поели. У ребят накопилось по тысяче вопросов, но главный:
– А было страшно?
– Страшно, – просто ответил Ахмедия Михайлович.
Трудно было понять, в шутку это он или всерьез. Не поверили. Ахмедия Михайлович подошел к окну.
– Город какой у вас красивый и большой, а мы все о войне. Пойдемте гулять.
Джебраилов гостил у ребят всего несколько дней, и каждый день он просил показывать ему город. Спрашивать и восхищаться не уставал. Были в музеях, театре, кино. И даже... заглянули в шахту строящейся станции метро. А получилось так. Проходили мимо, Ахмедия Михайлович распахнул пальто, доставая папиросы, – на груди у него не нашлось бы места и для булавки – сплошные награды. Так и заиграли на солнце. Двое встречных рабочих ахнули и сразу к ребятам.
– Кто это с вами?
В двух словах объяснили. Рабочие преградили дорогу.
– Как хотите, а дальше не пустим. Узнают наши, кого упустили, ни за что не простят. Времени не найдется? Ненадолго, а?
– Зачем не найдется, как раз к вам идем, – ответил за ребят Джебраилов и свернул на стройплощадку.
Состоялся летучий митинг. После него ребятам с их гостем показали строящееся метро. Дальше следопытов провожала вся бригада.
– Александр Михайлович, вы больше не курите, а то так и до школы не дойдем, – шепотом попросил его Яша.
– Совсем брошу, – пообещал Джебраилов, прижимая к груди руки.
В тот день в школе состоялся торжественный вечер. Джебраилов выступал перед переполненным актовым залом. Негромкий голос гостя был слышен в самых последних рядах. Рассказчик излагал факты из партизанских будней по-военному сухо и сжато: организация явочной квартиры в Марселе под видом парикмахерской, уничтожение танкового сосредоточения в Лионе, взрыв складов боеприпасов и горючего в Дижоне, участие в освобождении Бордо и Парижа.
Но если внести в эти факты некоторые упущенные рассказчиком подробности, то мы узнаем, что идея открытия "парикмахерской" в Марселе принадлежит Акмед-Мишелю, танки в Лионе были уничтожены группой под командованием Рус Акмеда, склады в Дижоне взорвал партизан Кураже с лейтенантом Боссаном, решающую роль при штурме Бордо сыграл отряд под командованием Ахмедия Микаил-оглы Джебраилова.
– Какой город во Франции наиболее запомнился?
Ахмедия Михайлович на минуту задумался и улыбнулся.
– Париж, конечно, Париж.
С Парижем у него было связано особое...
В освобождении Парижа отряд Дюма принимал самое активное участие. Нелегкие это были бои. Фашистов приходилось выбивать из каждого дома. Очищая один из подвалов от немецких автоматчиков, Джебраилов взял в плен бывшего премьер-министра Франции. Его опознали сначала женщины на улице, затем оказавшийся неподалеку бригадный генерал Шарль де Голль. Министр тоже опознал генерала и выхватил пистолет. Но сработала молниеносная реакция макизара, на долю секунды опередив выстрел, он выбил из его рук оружие. Жизнь де Голля была спасена.
Из Парижа отряд Дюма (теперь уже полковника, настоящее имя которого было Дельпланк) перебросили в департамент Верхний Рейн – восток Франции. Там он в составе партизанских соединений изгонял оккупантов за пределы Франции.
Декабрь 1944 года. Снова Париж. Встреча и долгая теплая беседа с Морисом Торезом. По его просьбе Джебраилов выступил на торжественном митинге. Зал устроил ему овацию. Пели "Интернационал", "Катюшу". Сдерживая слезы, пел Акмед-Мишель.
В мае 1945 года его пригласил к себе Шарль де Голль.
Расспросив о семье, о близких, де Голль поинтересовался:
– Нет ли у вас каких-либо просьб к правительству Франции?
– Просьб никаких, – ответил Ахмедия. – Только одно желание – поскорее вернуться на Родину.
– Надеюсь, вам недолго придется ждать. Вы доблестно сражались за Францию. Вдали от своей Родины вы оставались ее верным, преданным солдатом.
Прощаясь, генерал протянул Джебраилову бумагу.
– Вы наш гость, – сказал он, – почетный гость. Этот документ дает вам право пользоваться всеми видами транспорта в нашей стране бесплатно.
На документе стояла подпись де Голля.
По дороге домой Ахмедия вспоминал тех, с кем навсегда его спаяла партизанская дружба: Дюма, Бессек, Филлип, Франсуа, Пинар, Сарра и заменившая ему мать мадам Жанна. Было грустно. Увидятся ли когда?
А впереди его ждала быстрая речка Кашычай, деревушка Охуд, а в ней – родные.
Вечер закончился, но расходиться никто не хотел. Ребята окружили Джебраилова.
– Скажите, пожалуйста, семья у вас большая?
– Обыкновенная: Сурия-ханум, три сына, четыре дочери.
– А кем вы работаете у себя на родине?
– Начальником над растениями – старший агроном.
– Какой из себя Морис Торез?
– Невысокий, черноволосый, очень плотный и сильный. Говорит громко и горячо. Тогда в Париже сказал мне, что бывает счастлив всякий раз, когда видит русских.
– Расскажите подробнее, как живете, работаете, – попросили старшеклассники.
Ахмедия Михайлович покачал головой.
– Подробно обо всем долго будет. Лучше я расскажу, как в институт поступал. Когда вернулся, дома картина совсем невеселая: братья в детдоме, мама плоха, в доме даже спички нету. Сначала я в Шеки агрономом работал, потом в Охуд переехал. Трудно было. Строились на голом месте, все руками, машин никаких, знаний тоже. А учиться очень хотел, без образования жить нельзя. Вам легко – только учись. А мне каково было? Среднюю школу в 1938 году окончил. Чтобы хоть что-то вспомнить, в школу тайком ото всех ходил. Не хотел говорить, что в институт поступать задумал. Если не примут, что скажу людям? Как-то дома сказал, что утром в городе собрание, сел на попутку и уехал за двести километров в Кировобад. Сдал документы в заочный сельскохозяйственный институт. Вернулся, жду вызова. Пришел вызов, а в нем сказано, что первый экзамен – физика. Накануне экзамена все ночи читал. Жена спрашивает: что читаешь? То же, что и наши дети, отвечаю. В институт было подано сто двадцать заявлений. Всех собрали в одной комнате. Сидим, боимся. А вдруг два? Мне три хочется. Я сел сзади всех – неудобно, я старик, волос совсем белый. Вызвали, билет вытянул. Законы Ньютона знаю плохо, шпаргалку бы достать, да очки дома забыл, все равно ничего не увижу. За учителя физики меня приняли, "4" поставили. В три часа ночи домой вернулся. Жена: где был? На собрании, говорю, машин не было, пешком вернулся. Потом химия была, нас уже девяносто человек осталось. Далеко стоял – ни одного знакомого. Агроном я, химикаты знаю, реакцию написал, четыре поставили. К литературе нас семьдесят человек осталось. Литература для меня – самый трудный экзамен. Знаю пять-шесть писателей, а больше не знаю. Две-три книги на животе держал, шпаргалку взял. Заглавие большими буквами написал. Входит ректор. Как дела? – говорит. Спасибо, отвечаю, ничего, пишу пока. Ректор на меня показывает: это Акмед-Мишель, товарищи. Все обнимать, целовать меня начали. Ректор говорит, пиши свободную тему – свою биографию... Вернулся домой ночью. На следующий день к председателю: я в институт поступил. Когда? – спрашивает. Сам не знаю. Дальше учеба. До двенадцати работал, ночью учился до трех-четырех часов. В общем кончил. Вы молодые, способные, хорошо учитесь, будете поступать, шпаргалки не понадобятся, – глаза у Ахмедия Михайловича смеются.
Он не рассказал, что отклонил предложение госкомиссии поставить ему оценку, не экзаменуя. Комиссия высоко оценила его практические знания. Диплом он защитил с оценкой "отлично".
Малыши зачарованно смотрят на его награды.
– Дядя Ахмедия, расскажите про те, которые вы во Франции получили.
– Франция вручила мне пять наград: "Военную медаль", Крест за храбрость, медаль "За ранения", "Партизанскую медаль", медаль "За личную храбрость в бою".
О том, что "Военная медаль" дает право на военных парадах идти впереди генералов, он умолчал.
На следующий день Ахмедия Михайлович уезжал. На вокзале обнял ребят, вскочил на подножку поезда.
– В гости ко мне приезжайте. Шашлык сделаю, за стол посажу.
Поезд стал медленно набирать скорость.
– Живите счастливо! Пусть вас и ветер не тронет!
Ребята побежали за вагоном. У конца перрона остановились. Пошел снег, медленно растворяя в пушистом кружении махавшего им из вагона Джебраилова. Оля Книжникова вытянула руку, поймала несколько снежинок.
– А в Азербайджане уже весна.
– Самый сев, – добавил Леня Шаргородский, он любил смотреть на все обстоятельно.
– Ну, пойдемте учиться, – сказала Галина Александровна.
Поезд уносил Джебраилова все дальше, навстречу его работе. У героя французского Сопротивления очень мирная профессия.
Я брожу по просторной комнате музея следопытов. Со стен глядят фотографии бойцов Сопротивления: Василий Порик, Юрий Галузин, Константин Хазанович, Борис Вильде, Вика Оболенская, Иван Кривошеий, Александр Агафонов, Владимир Иванов, Василий Слепоглазов...
Как жаль, что в одном очерке невозможно рассказать обо всех этих людях! Я специально не закрыл их список: во имя дружбы живых и бессмертия павших героев следопыты продолжают свой поиск.
Илья Миксон. «Огонь на себя»
Давно уже приглашали, а все недосуг съездить на метро и троллейбусе за Октябрьское поле на улицу Тухачевского. Скоротечное пребывание в столице – сплошные бега и хлопоты. Не до самодеятельного музея. Да и не ждал я от него ничего особенного. Стандартный стенд с контурной картой, где красной молнией отмечен боевой путь на Западе и Востоке. Свободные пространства Европы и Азии заклеены портретами командования и другими фотографиями, которые удалось раздобыть юным следопытам. Подобный стенд нашей дивизии давно висит в Военно-историческом музее артиллерии, инженерных войск и войск связи в Ленинграде, где я живу. К чему же в Москву ехать?
Гасило любопытство, тормозило интерес и скучное название школьного объединения: КЛАД – Клуб любителей архивной документации. Вместо живого и увлекательного дела, походов по местам боев – нудное перекладывание двух десятков бумажек...
При всем при том я, конечно же, заочно испытывал уважение, признательность к членам школьного клуба за благородное служение святой Памяти Великой Отечественной войны. Тем более что музей в школе № 80 целиком посвящен нашей, моей дивизии.
3-я гвардейская Витебско-Хинганская орденов Суворова и Кутузова дивизия прорыва РВГК (Резерва Верховного Главнокомандования) расформирована много лет назад. И вот как бы возрождена. Не дивизия – память о ней, о ее людях.
Выполняя просьбу кладовцев, я с удовольствием подарил им свою детскую книжку с фронтовыми рассказами, написанными на основе подлинных событий, где даже настоящие имена сохранены, как, например, в рассказе "Отзовись!" – радиста Шкеля и разведчика Ларина. Снимков и реликвий не выслал: почти ничего не сохранилось из вещественной памяти о войне. Столько лет прошло...
И все же наступил день, когда в конце мая я отправился на московскую улицу Маршала Тухачевского. Время не самое удачное для посещения школы: младшие ребята разъехались на каникулы, старшие корпят на экзаменах, а руководитель КЛАДа учитель географии Петров по горло занят в комиссии.
И начался летний ремонт помещений. Не до гостей! Да мне и не хотелось, меньше всего хотелось заявиться почетным гостем. Так – забежать, глянуть...
Я пробыл там несколько часов. То, что увидел, что узнал от Юрия Александровича Петрова, – потрясло. Не удивило, не растрогало – именно потрясло! Сотни, тысячи фотографий и документов – вся история нашей дивизии. Говорю это со знанием и ответственностью. В свое время участвовал в сборе материалов и написании историй полка, бригады и дивизии. Витражи, стенды, щиты, шкафы. Во всем четкий порядок и строгий учет, как в настоящем архиве, в большом музее. Да куда там стенду нашей дивизии в Ленинграде! В школе такие на каждую бригаду, а их семь было в 3-й гвардейской артиллерийской. И общий, конечно, есть. Уже тесно в комнате, кладовский музей вышел в коридоры. Ребята собрали не только бумаги, архивную документацию. Много реликвий – от солдатского кисета до генеральской шинели. Артиллерийские приборы, бинокль, масса других вещей.
И ржавые гильзы, части оружия, зазубренные осколки, найденные на местах былых сражений.
Начав с десятка адресов, юные следопыты за пять лет отыскали в трехстах семнадцати городах и весях страны 2147 ветеранов!
Я ходил от стенда к стенду, как вдоль строя друзей и товарищей. Не каждого узнаешь, хотя и подписи под фотографиями. Бравые, молодые гвардейцы поседели, изменились... И учитель, который в годы войны и в школу не ходил, подсказывал, уточнял, кто, где, кем сейчас, вспоминал совершенные на далекой уже войне подвиги. Я сразу проникся к Юрию Александровичу уважением и полным доверием, словно мы плечом к плечу отшагали тысячи километров фронтовых дорог, словно мы – однополчане.
Ошарашенный размахом Музея (почтительно и закономерно называю его с большой буквы), я даже не спросил, каким образом очутились здесь и мои фотографии. И Бабича, он ведь погиб в сорок четвертом.
А это? Копия наградного листа на присвоение звания Героя Советского Союза В.С. Алхимову. За что и как это было, знаю не с чужих слов, но официальное описание, или, как оно именуется в документе – изложение подвига, прочел впервые.
"7 АВГУСТА 1944 ГОДА в районе Тупики после артподготовки противник силой до 50 танков и пехотой перешел в контрнаступление и вклинился в наши боевые порядки. Танки повернули строго на юг и тем самым отрезали ПНП, на котором находился АЛХИМОВ.
Гвардии лейтенант АЛХИМОВ вызвал по радио огонь дивизиона и отсек пехоту противника от танков и расстроил боевые порядки танков.
Группа 13 танков повернула на НП 62 сп 184 сд, где находился АЛХИМОВ, и открыла огонь. Создалась сложная обстановка. Тов. АЛХИМОВ не растерялся, вызвал огонь дивизиона на себя по подходившей группе танков, подбил четыре, а остальные вынудил к отходу.
Всего было подбито шесть танков. В результате положение восстановлено, а АЛХИМОВ продолжал свою работу дальше".
В таком виде излагался подвиг в нашей красноармейской газете «Во имя Родины», описан в книге С. Е. Попова «На огневых рубежах». Вообще, о том, как артиллеристы геройски вызывают огонь на себя, есть много поэм, повестей, даже песен. Как правило, рисуется одна и та же картина: ПНП, передовой наблюдательный пункт, осажден танками и командир батареи диктует свои координаты, приказывает: «Огонь на меня!!!»
На окруженный врагами блиндаж обрушивается море огня. Танки вспыхивают и взрываются, фашисты бегут.
Случалось и так. Бывало иначе. С Владимиром Алхимовым вообще произошла, казалось бы, невероятная история, и давно следовало восполнить скупое изложение подробностей подвига, рассказать, как это все произошло.
В августе сорок четвертого
Гвардии капитан Бабич, командир дивизиона, в состав которого входила и батарея Алхимова, не выносил замкнутого пространства. Даже во время жестоких бомбежек и обстрелов не мог улежать в темном блиндаже, сидел в опасном открытом проходе. Бабичу непременно надо было видеть небо, как в чистом поле. Чтобы там ни творилось, в безумном небе войны.
Помню, он и в Сталинграде, на Мамаевом кургане, устроил ПНП на продырявленном, словно дуршлаг, чердаке полуразрушенного дома. На Бабича таращили глаза: "Ты что, сдурел?! На такой голубятне торчать, у немцев на виду!" Ваня, Иван Маркович, улыбался своей застенчивой улыбкой, отвечал с украинской хитрецой: "А вот немец, он меня как раз и не считает дурнем. Ему и в голову не полезет, что я тут сижу. Потому и не мешает работать". И сидел на простреленном, продуваемом чердаке, делал свое дело. А мастер он был непревзойденный: лучшим командиром батареи считался тогда в полку. Его таланту артиллерийского снайпера способствовали даже маленькие личные слабости. Впрочем, как понял я со временем, бабичевская боязнь закрытого пространства была отнюдь не слабостью. Профессиональным чувством: артиллерист без хорошего обзора – крот.
В августе сорок четвертого в Литве, в районе Тупики, передовой наблюдательный пункт дивизиона размещался на чердаке двухэтажного дома хутора Францка-Буда. Иван Маркович Бабич, конечно же, устроился на верхотуре. Совместно с ПНП батареи гвардии лейтенанта Алхимова.
Вид с чердака открывался изумительный: мягкие бархатные холмы и складки, таинственные и тенистые перелески с восково-белыми свечами берез, изумрудные купы отдельных дерев на ржаном поле, бледно-зеленом на равнине и голубоватом на взгорьях – очаровывающие линии и краски литовского художника Чюрлениса, художника и композитора. Чудилось, и музыка слышна, и пахнет не отгоревшим толом, а домашним крестьянским хлебом, сеновалом. В минуты затишья вообще казалось, что и войны уже нет, выдохлась, кончилась. Глаза не замечали ни проплешин вокруг черных воронок, ни коварной и зоркой фашистской "рамы", двухфюзеляжного самолета-разведчика. А "рама" неспроста кружила и высматривала...
За месяц стремительного и блестящего наступления войска 3-го Белорусского фронта сокрушили "восточный вал", очистили от оккупантов Белоруссию и Литву, форсировали во многих местах Неман, вошли в Латвию. Армии наших фронтов почти отсекли немецко-фашистские войска в Эстонии и Латвии от Восточной Пруссии. Гитлеровцы намертво вцепились в предполье своего фатерланда и всеми силами пытались расширить узкий коридор в Прибалтику, отбросить нас к югу. Они стянули на сравнительно малой площади фронта Елгава – Шауляй крупные соединения авиации и танков.
В Москве, в высоких штабах, наверное, знали об этом, меры принимались, что и подтвердилось вскоре ответным ударом штурмовой авиации, бронетанковых масс, но в тихое росное утро седьмого августа на участке 184-й стрелковой дивизии бойцов и военной техники явно не хватало. Трудно сразу восполнить потери пятисоткилометрового наступательного пути... В общем, сил и средств было столько, сколько и бывает на неглавном направлении после непрерывных месячных боев. Положение, впрочем, неисключительное, привычное и особой тревоги не вызывало. Да внизу, на передовой, и знаешь ведь только то, что видишь. А то, что было видно с чердака усадьбы Францка-Буда, не пугало, а радовало. До Государственной границы СССР – семь километров! Всего-навсего семь километров. Гигантский успех летнего наступления радовал, воодушевлял, пьянил. Победа, казалось, – вот она, за волнистым горизонтом литовских холмов, сразу за речкой Шешупе, которая уже завихляла на листах карт, вложенных в планшетки. Правда, увидеть Шешупе пока не удавалось даже в стереотрубу с двадцатикратной насадкой и с высоты чердака. Но это пустяки. Еще день, еще два и...
Удар гитлеровцев получился неожиданным, сильным, ошеломляющим.
В 6.30 эскадрильи "юнкерсов" с бешеным воем накинулись на окопы, траншеи, ходы сообщений, землянки, позиции противотанковой артиллерии на всю глубину первого эшелона временной оборонительной полосы. Пули и авиаснаряды выбивали фонтанчики так густо, будто с ясного неба хлынул дождь с градом. На выходе из крутого пике "юнкерсы", словно пинком, подкидывало ударной волной; они ложились на обратный курс и опять заходили на точку атаки.
Стояло безветрие, кусты разрывов срастались в сплошные рощи, а "юнкерсы" все строчили и сыпали, коршунами падая вниз и отскакивая от земли. Не осела рыжая пыль, не развеялись дымные рощи, на большой высоте объявились "хейнкели". Эти не снижались, не ломали четкий строй, плыли, волна за волной, прицельно роняя черные капли бомб. Сотни их с леденящим разбойным свистом резали воздух, на миг исчезали в клубящихся рощах, чтобы тут же с огнем и громом вздуться тугими облаками взрывов. Земля гудела, колыхалась, вздрагивала, как при землетрясении. В хаосе и разгуле смерти, казалось, не останется ничего живого: ни травы, ни людей, ни деревьев.
Каким-то чудом на тесный хутор Францка-Буда не упал ни один снаряд, ни одна бомба. Пуля не залетела. Но двухэтажный особняк обезглазел: ни стеклышка в оконных рамах, вокруг и в комнатах под ногами сплошной хруст.
В самом начале бомбежки командир дивизиона вызвал расчеты к орудиям. Батарейцы заняли места у пушек, но команды на огонь не поступило. Бабич не любил стрелять вслепую. Высунувшись по грудь в слуховое окно, он пытался разглядеть, что делается.
Оберегая людей, Бабич выгнал всех вниз, в подвал. Остались только дежурные связисты. Телефонист, плотно прижав трубку к уху, лежал на полу; за дымоходом совиным глазом светилась радиостанция.
Вопреки приказу не ушли с чердака и оба лейтенанта – командир взвода управления Васин и командир батареи Алхимов. Бабич не замечал их, пока его не потянули за ногу: осторожнее, мол, товарищ гвардии капитан.
Обернувшись, он увидел Алхимова и закричал высоким голосом:
– А ну вниз!
Алхимов мотнул головой: без вас не уйду. Смуглое, сейчас белое лицо Ивана Марковича пошло пятнами. Обычно деликатный с подчиненными, в моменты острой опасности он, в жалости к ним, делался резким.
– Вниз!!
Васин юркнул в укрытие к радисту. Алхимов же поднялся, спокойно подсел к стереотрубе, прикрепленной штырем к фронтону, и подстроил окуляры.
– От же чертяка! – выругался Бабич и, оттолкнув Алхимова, улегся рядом с ним на пыльном чердачном настиле. Упорная и упрямая натура командира батареи Володи Алхимова злила и восхищала Бабича. – Получишь у меня!
Угроза ничуть не смутила Алхимова. Ничего он не получит, да и не выдержит долго без вольного обзора дивизионный командир.
Отгрохотала еще одна, последняя, бомбовая очередь, и воцарилась относительная тишина. Из пыльной и дымной бури медленно проступала картина уничтожения. Обрушившиеся окопы, развороченные блиндажи, ощетиненные обломками бревен, черное поле, изуродованные перелески.
Из-за холмов выползли танки. Бабич вскинул бинокль, коротко бросил:
– Давай.
Они прекрасно сработались, сдружились, понимали друг друга с полуслова. Щедро наделенный природой глубоким, пытливым и острым умом, молодой лейтенант был талантливым учеником многоопытного, кадрового артиллерийского офицера. Бабич любил Алхимова, гордился им так же, как Алхимов любил и гордился Бабичем. Но это выражалось не в панибратстве, не в поблажках. Командир дивизиона доверял своему самому молодому комбату самые ответственные задачи.
Танки двигались в направлении ржаного поля, обозначенного на картах и огневых планшетах прямоугольником с надписью: "НЗО-5", неподвижный заградительный огонь. Как и другие заранее намеченные цели и площади поражения, НЗО-5 был пристрелян, данные для ведения огня выписаны на орудийных щитах, занесены в карточки и таблицы.
– Давай, – благословил Бабич, и Алхимов скомандовал телефонисту:
– НЗО-пять! Огонь!
После недолгой, томительной паузы с огневых позиций батареи доложили:
– Выстрел!
Чердак опять заполнился людьми, все заняли свои места. Вдали мгновенно выросли пышные кусты разрывов.
– Левее ноль – двадцать! – засек место падения снарядов наблюдатель-сержант. Отсюда, сбоку (траектория, ось "орудие – цель", пролегала справа), действительно выглядело, что снаряды ушли влево. Стрельба с большим смещением требует быстрой и точной реакции, сообразительности, профессионального мастерства.
– Плюс, – с досадой отметил Алхимов.
– Да, перелет, – подтвердил Бабич.
Пока шли команды, пока заряжали пушки, пока гранаты{7} летели к ржаному полю, танки, убыстрив ход, проскочили расчетную полосу поражения. По таким целям и прямой наводкой стрелять не легко, тем более – с закрытых позиций. Тут надежнее массированные налеты. Не батареей, а дивизионом бить, накрывать большие площади...
Бабич принял командование на себя, подчинил единой воле все орудия.
– Дивизио-он!..
Чердак и дом, от фундамента до крыши, содрогнулись от мощных ударов. Танки с короткой остановки прямой наводкой всадили несколько бронебойно-трассирующих. Снаряды проломили стены, лопнули сталью и термитом. Сухое дерево вспыхнуло мгновенно.
– НЗО-три! – пытаясь перекрыть грохот и треск, кричал Бабич.
