Текст книги "Капитан Атаджан и Крошка Гу. Поиски новогодних приключений"
Автор книги: Гунча Аннаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
"8.9.41 г., Ораниенбаумский «пятачок»
У меня праздник – получил сразу три письма. Радость моя понятна, ведь я совсем не знал, что с вами со всеми. К тому же все время в боях, не было возможности писать..."
Картины осени 41-го года надвигались на Кирилла и холодком закрадывались в сердце: что еще ожидало этих людей, так просто писавших друг другу... А в это время бойкая одноклассница Лена, радуясь первой находке, стала читать вслух: «Подполковник Назаров с начала Отечественной войны в действующей армии. С августа 1942 г. состоит на должности начальника отдела заграждений штаба Инж. войск Волховского и с марта 1944 г. Карельского фронта. Подполковник Назаров... лично участвовал в боях по прорыву блокады Ленинграда в январе 1943 г. и провел большую работу по координации действий инженерных войск и организации их взаимодействия с другими родами войск. Работа Назарова С. П. всегда отличалась проявлением личного бесстрашия и мужества... Занимаемой должности вполне соответствует и достоин присвоения очередного звания „ПОЛКОВНИК“!..»
– Ну что ты влезла с концом войны! – с досадой сказал Кирилл. – Тут начало, а ты... Нет, бабки, так не пойдет. Надо брать все с собой.
Ирина Владимировна разрешила и это. И вот долгими вечерами, сидя в школьном музее, а то и дома, Кирилл вживался в письма, он научился слышать живые голоса фронтовика и блокадного доктора, грохот взрывов и тишину голодных больничных палат, видеть тяжкие 15 километров пути по скованным льдом улицам от Невского проспекта до Удельной.
За сдержанными, порой устало-спокойными или малозначащими строками писем он уже различал ход войны; и только неловкость от незнания иных ее событий и дат заставляла его отрываться от писем и браться то за карту области, то за толстый том истории военного округа, или за пожелтевшие вырезки, подобранные девочками по порядку событий.
"10.9.41 г.
...Весь день наполнен тревогами. Утром опоздала в больницу, домой добралась только вечером – приходилось отсиживаться в «щелях»... По ночам иногда приходится покидать постель и спускаться вниз... Все можно перенести, лишь бы ты был цел. Береги себя хоть немножко!.."
"13.9.41 г.
Знаю, что проклятые фашисты бомбили город. Не бойтесь, уходите в убежища, земля – великое дело, даже простая яма укрывает от осколков и воздушной волны... Мне стыдно поворачиваться лицом к городу, – ты поймешь меня, Иринушка. Но немцев бьют, местами они отступают..."
"6.10.41 г.
...Начались утренники и в поле ночью прохладно. В землянке сделал печку из ведра, освещение – коптилка, подстилка – еловые лапки... Ирушка, поправилась ли ты, или по своей привычке полубольная бегаешь на работу?.. Здесь чудесный сосновый лес. Противник дробит его минами и снарядами".
И снова в задумчивости застывает Кирилл над пожелтевшим листком – проплывают перед глазами живые картины первой военной осени. Вот доктор Назарова, маленькая, закутанная, сдерживая кашель успокаивает больных ребятишек. Вот медово освещенные низким октябрьским солнцем корабельные сосны содрогаются от разрывов, расщепляются, падают... Вот она, противоестественность войны, и вот чистая душа человека, в часы смертельной опасности видящего чудесную красоту родной природы.
"7.11.41 г.
Дорогие мои! Поздравляю вас с праздником и посылаю скромный подарок – буханку хлеба и конину... Я невредим. Всех вас крепко обнимаю и желаю встретить наш праздник в будущем году без стрельбы и шума. Приехать скоро не смогу..."
«Да уж где там приехать», – тревожно думает Кирилл. Рядом с письмом лежит вырезка из газеты: «...9 декабря 1941 года войсками 4-й отдельной армии, освободившими город Тихвин, был сорван план противника по созданию вокруг Ленинграда второго кольца окружений...»
"26.12.41 г.
Здравствуй, дорогой мой Сереженька! Опять пишу в больнице. Пришла сюда пешком еще в понедельник, а сегодня уже пятница. Завтра думаю пуститься в обратный путь. Надеюсь, что дома найду от тебя весточку, ведь с 5 октября ничего не получала. Хорошо понимаю, что у вас там горячие денечки, и все-таки жду, жду с нетерпением и тревогой... Из моей родни особенно беспокоит Андрей, боюсь, что эта зима станет для него роковой... Сама я держусь на ногах крепко, все время работаю, одна веду отделение..."
Ро-ко-вой... – будто стучит у Кирилла в воображении метроном осажденного города; а перед глазами встает Пискаревское мемориальное кладбище, такое скорбно-торжественное. «Здесь лежит половина города и не знает, что дождь идет» – оживают в памяти строки стихов С. Давыдова.
А под газетной вырезкой обнаруживается еще "Выписка из работы врача И. В. Яковлевой-Назаровой "Об острых психических нарушениях на почве длительного голодания...", начинающаяся словами: "Зима 1941/42 года была беспримерно тяжелым испытанием для жителей Ленинграда. Едва ли в прошлом бывали положения, равные по тяжести тому, в котором находилось население нашего города в этот период. Осада Парижа 1871 года, Порт-Артура 1904 года, Перемышля 1915 года не были столь длительны и не снизили питание жителей до того крайнего минимума, который имел место в блокированном Ленинграде..."
Читая эти строки, Кирилл снова задумался, но не над той блокадной зимой, а вообще над жизнью... Он знал в школе и в своем классе таких ребят (правда, их было немного), что избегали воспоминаний о тяготах войны, а из всего, что касалось ее, тянулись больше к подвигам да наградам; и он не знал, что ему с этим делать, – их было жалко, потому что они обкрадывали себя: какие-то важные кладовые их памяти оставались пустыми...
"5.1.42 г., Удельная
С Новым годом, дорогой мой Сереженька! Единственное мое желание – увидеть тебя снова здоровым, бодрым – ради этого готова переносить все... Придя в больницу 29 декабря, я застряла здесь. От сильного мороза вышла из строя отопительная система отделения, пришлось срочно переводить больных. Ночую у нашей санитарки тети Лены. Вечерами мы варим суп из сухих грибов и твоей картошки, я рассказываю ей о тебе. Я твердо верю в победу... Лечусь от малярии, вся пропиталась хинином..."
И снова вырезки из газет. Вот «В бой за Родину», январь 42-го года: «Глубокий снег. Кажется, по этому снегу, через этот лес не пройти. Но приказ краток: пробить колонный путь для обхода и внезапного удара по врагу. В лютый мороз, с валенками, полными снега, бойцы двое суток, метр за метром, прокладывали дорогу... Чтобы сделать проход в непосредственной близости от противника, группа бойцов незаметно подобралась к месту. Через несколько секунд раздался первый взрыв; понадобился еще один заряд, с запасным шнуром прибыл командир т. Назаров. В это время группа фашистов в 15 человек стала приближаться к месту работы. „Вы продолжайте свое дело, я огоньком прикрою!..“ – и т. Назаров вместе с бойцом коммунистом Леоновым открыли огонь из автоматов... Немцы уже в 70-80 метрах, но Назаров и Леонов не ослабляют огня. Стойкость храбрецов заставила хваленых вояк убраться подальше. К вечеру проход для штурма был готов... Враг в панике отступает. Чтобы задержать наше наступление, он заминировал все дороги...»
А вот из «Новгородской правды», 1967 год.
"...Наступление войск Волховского фронта началось 13 января 1942 года... В ночь на 24 января части 2-й ударной армии овладели Мясным Бором и прорвали на этом направлении главную полосу обороны противника. Это был серьезный успех войск фронта, в результате которого группа армий противника «Север» вместо подготовки к штурму Ленинграда вынуждена была перейти к обороне...
Полковник запаса Д. Жеребов (Ленинград)".
Переполненный впечатлениями, Кирилл отправился тогда вечером из школы в парк Сосновка – во время войны там был прифронтовой аэродром... Теперь белки гоняются в Сосновке друг за дружкой и замирают, поднимая рыжие свечки хвостов, дятел стучит на сосне, и если прижаться ухом к стволу, то лучше слышно все, что он делает. Тихо на маленьком воинском кладбище... Кирилл представлял себя на месте бойца Леонова в избитом взрывами снегу и знал, что не подвел бы своего командира...
Хорошо это – вдыхать лесной воздух Сосновки и ощущать то, что так трудно бывает передать – какой-то долгий и плавный бег по зеленой тропе, где мелькают низко висящие листья, или шаги в вышине над городом и рекой...
Дома Кирилл снова сидел над бумагами, ставшими ему дорогими.
"9.2.42 г.
...Получил письмо от сестры – у них большое горе. В дом попала зажигательная бомба, воды не было, дом сгорел. Они успели вынести только кое-что из одежды... Ирушка, милая, если они без крова – приюти их!.."
Из ленинградских записей, февраль 1942 года:
"В городе много пустых квартир, можно зайти в любой дом, открыть двери, они не запираются и вас ни о чем не спросят. Часто молчит или чуть слышно шепчет радио...
Одиннадцатого прибавили хлеба! Рабочим теперь выдают 500 г, служащим 400, иждивенцам 300. В столовых появились дрожжевой суп и блюда из дуранды (каша, лепешки) без вырезки талонов из карточек..."
"6.3.42 г.
...Милая, я не могу смотреть на великое надругательство, которое сеет враг на нашей земле, и пока бьется сердце, рука моя будет тверда в бою. Я не уклоняюсь от схваток, рад встречам с врагом, вкладываю в них все искусство, всю ярость, все презрение к смерти... В госпитале пролежал 18 дней и вернулся в часть. Рана заживает, перевязки делают на месте".
"16.3.42 г.
Я зол на себя. Говорят, на каждую старуху бывает проруха – так и со мной. В ходе боя, когда уже начало темнеть, приблизился к полотну дороги, шла сильная перестрелка, местами бились гранатами и я не заметил приблизившегося немца. Проклятый фашист проткнул меня пулей в поясницу. «Сквозное пулевое ранение без повреждения внутренних органов»... Не беспокойся обо мне, Ирушка. Здесь прекрасный хирургический состав..."
"22.3.42 г., Удельная
Есть предписание срочно развернуть работу по подготовке медицинских кадров. Целыми днями кручусь-верчусь на отделении, дел очень много... Что касается Вовы, то он умер на улице, не дойдя квартала до дома, возвращался из военкомата. Был он в последнее время жутко истощен...
Обо беспокойся – меня кормят «на котловом довольствии» в больнице".
Кирилл знал: Вова – это муж сестры Ирины Владимировны, доктор физико-математических наук...
"18.4.42 г., Ленинград
Мне удалось выбраться на городскую квартиру. Наш дом на Невском невредим, несмотря на большой налет в ночь на 5 апреля. Наносила воды, смела паутину и копоть... В следующий раз открою окна, уберу оставшуюся грязь, чтобы к Первому мая комната, где прожито 10 незабываемых лет, была праздничной и нарядной..."
Теперь перед Кириллом лежит рядом с письмами недавно вышедшая из печати большая книга – А. Буров «Блокада день за днем». Страшно читать эту суровую хронику, но и стыдно своего страха; каково им-то было, фронтовикам и блокадникам, выдержать все это – и не дрогнули, не согнулись. Вот оно, то, чего ищет душа Кирилла как первого, главного условия своего равновесия: несгибаемость. Достоинство мужества. «Не беспокойся обо мне, Ирушка». Вот оно!
Надо читать. Да, вот – сразу после полуночи с 4 на 5 апреля восемь фашистских стервятников все же прорвались к городу – и больше всего пострадали от них больницы, на шесть с лишним тысяч мест стало меньше... А в здании Театра имени Пушкина был дан в этот день первый за время блокады концерт оркестра городской филармонии.
"9.5.42 г., Удельная
Я совсем замоталась. Тетя Лена болеет – дней 10 назад обнаружилось воспаление легких. Ставлю ей банки, компрессы, кормлю ее... В нашем основном помещении закончили ремонт. Два дня таскаем больных, белье, посуду, вещи. Выбиваясь из сил, стараемся навести уют. Санитарки – безропотные труженицы, настоящие героини! Они выскоблили помещение до абсолютной чистоты, сами перетаскали шкафы, кровати, и ни от кого я не слышала ни слова жалобы или недовольства.
...Снег почти сбежал, через форточки слышно птичье щебетанье. От тоски по тебе спасает только работа..."
«Не знала...» – думал Кирилл. Она не знала, что в этот самый день ровно через три года в Москве и по всему свету воздух будет дрожать от ликования – Победа, фашизм сломлен!.. А за три года до Победы – вот каким он был, день 9 мая в Ленинграде.
Из писем Сергея Павловича от мая – июня 1942 года:
«Я жив и здоров, переведен в другую часть. Перевод и новая работа отнимают много времени. А еще новость для тебя – я награжден орденом Красной Звезды...»
В июне 1942 года майор С. П. Назаров был назначен начальником отдела заграждений штаба инженерных войск Волховского фронта.
"2.7.42 г., Удельная
Живу я сравнительно неплохо. Только нет-нет и тряхнет меня вечерком малярия с температурой до 40°... На моих грядках подрастают укроп, редиска, салат. Огороды всюду, их так много, что ленинградцы будут с овощами".
Из ленинградских записей, июль 1942 года:
"Жестокие, частые обстрелы. Перерывы между воздушными тревогами короче самих тревог.
В филармонии – Седьмая симфония Шостаковича".
15.8.42 г. – торопливые, беглые строчки:
"...Я уезжаю. До получения нового адреса не пиши писем. В крайнем случае можешь написать комиссару, он переправит мне... Встретимся когда-нибудь, моя дорогая и любимая. Всех вас, ленинградцев, целую и обнимаю.
Сергей".
"30.8.42 г.
...Где ты, Сереженька? Не в самом ли пекле?..
Сестер твоих вижу часто – неделю назад была Галя, в воскресенье – Шура. Стараюсь им помочь, достаю молоко, овощи, кормлю их...
Начинаются экзамены у студентов, и мне приходится экзаменовать почти половину курса..."
«Где же был Сергей Павлович, на каком задании?» – думал Кирилл, проникаясь тревогой этих писем; но где не было пекла под Ленинградом осенью 1942 года... Все-таки ему казалось: на Синявинском плацдарме был Назаров! – не потому ли, что следопыты знали это место лучше других участков фронта, и рядом с Кириллом на стендах лежала битая пулями и осколками ржавая синявинская сталь... А вот скрепленная с этими двумя письмами вырезка из газеты «Смена» от 18 января 1968 года.
«...Войска Волховского и Ленинградского фронтов, перейдя в конце августа 1942 г. в наступление в районе Синявина, вновь упредили противника и своими активными боевыми действиями, продолжавшимися около месяца, сорвали план немецкого командования, уничтожили его резервы и войска, предназначенные для штурма Ленинграда, приковали его внимание к Северо-западному направлению...»
Позже Ирина Владимировна подтвердила: да, Сергей Павлович был послан именно туда, готовить участки фронта к наступлению, и вновь был ранен... Вспомнились Кириллу и стихи о Синявинском плацдарме:
Этот фронт – он цепочкой песчаных холмов
шел по торфу, по окнам воды,
и тонули в чистилище мокрых песков
нескончаемой битвы следы.
Где-то здесь вот, под нами, мела круговерть
батальонных и ротных атак,
и надрывно вопил и разбрасывал смерть
шестиствольный фашистский «ишак»...
"21.9.42 г., прифронтовой госпиталь
...Теперь придется полежать... Постоянно вспоминаю вас всех и перебираю в памяти многое из прошлой нашей жизни. Как я рад, что жизнь была полна работой, поиском... Мелькали годы, как дни, и были дни, длинные как годы. И берегу я в памяти тебя, моя дорогая. Ты умела находить во мне те грани, которые надо было укрепить в минуты усталости, неудачи..."
17.1.43 г. – в канун завершения боев по прорыву блокады Ленинграда:
«...Сделаем все, ничего для вас не жаль. Я бьюсь и буду биться за свой город честно и отважно, как ленинградец, как всегда, когда встречаюсь с врагом. Будет и на нашей улице праздник».
Кирилл все чаще отрывался от писем – нельзя было только по ним следить за событиями войны, неловко было перед героями, теперь как бы писавшими чуть-чуть и ему. Он раскрыл большую схему операции «Искра», ту самую, которую девочки-активистки оформительского сектора перечертили в красках из «Истории ордена Ленина Ленинградского военного округа». Когда они вывесили схему в коридоре, там подолгу толпился народ и вскоре все ребята – кто лучше, кто хуже – знали ее. Но теперь Кирилл хотел яснее увидеть заснеженные леса и болота, узлы долговременной обороны фашистов, все, что лежало между Ленинградским и Волховским фронтами, обращенными друг к другу и готовыми раздавить основание фашистской дуги, охватившей город, и прорвать ненавистную блокаду. Что-то более серьезное, более взрослое и ответственное просыпалось в Кирилле. Минутами он представлял себя в форме, с офицерскими погонами, где-то в тени у стола военного совета не то 2-й ударной, не то 8-й армии, видел склоненные над картой головы генералов, превращавших директиву Ставки в оперативный план наступления... Он читал и, казалось, видел и слышал:
"В 9 часов 30 минут 12 января 1943 года 4,5 тыс. орудий и минометов двух фронтов и Краснознаменного Балтийского флота обрушили свой удар по позициям противника... Многие артбатареи и подразделения противника, особенно те, которые находились на переднем крае и вблизи него, были почти полностью уничтожены. 2 часа 50 минут бушевал артиллерийский смерч... Затем по сигналу командиров частей двинулись штурмовые группы и группы разграждения. В 11 часов 50 минут – последний залп гвардейских минометов, и на невский лед вышли стрелковые цепи дивизий первого эшелона...
К 17 января войска Волховского фронта захватили Рабочие поселки № 4 и № 8, станции Подгорная и Синявино и вплотную подошли к Рабочему поселку № 1. Коридор, разделявший войска Ленинградского и Волховского фронтов, стал совсем узким... Развивая наступление, части 136-й дивизии, упорно продвигаясь вперед, стали обходить Рабочий поселок № 5 с юга и севера. И здесь 18 января в 11 часов 45 минут произошла встреча с волховчанами!..
Около полуночи 18 января радио передало о том, что блокада Ленинграда прорвана. На улицах и проспектах города было всеобщее ликование. Люди плакали от счастья... С января 1943 года наступил решительный перелом в битве за Ленинград. Инициатива перешла к советским войскам".
Кирилл закончил эту выписку, и снова ему показалось: да, так получается связно. А в самом начале, когда он стал делать выписки только из писем, возникло чувство: тем, кто будет читать архив музея, труднее будет связывать их с событиями войны. Теперь и самая работа составителя этих материалов увлекала его. И все больше волновало ощущение конкретности, с которым он понимал теперь ход операции "Искра", решавшей судьбу родного города...
"1.2.43 г.
Дорогая Ирушка! Получил твои письма.
Привет с земли Новгородской, освобождаемого края!.."
"4.5.43 г.
Очень хотелось бы вас всех повидать, но сейчас это невозможно... Вот отгоним фашистов, избавим вас от обстрелов. Этот день будет для меня большим праздником, все бы отдал, чтобы его приблизить. Получил твои подарки, у меня такое чувство, будто мы с тобой никогда не расставались... Ты смотри – не кури!"
"26.9.43 г.
Могу тебя порадовать, я награжден орденом Отечественной войны 1-й степени. Много надо сделать, чтобы оправдать эту высокую оценку...
Может быть, тебе лучше полежать в больнице, привести в порядок свое здоровье? Мать болеет, у них мало денег – завтра отправлю им..."
"9.10.43 г.
Я все время в движении, поэтому твоих писем пока не получаю... Сейчас отоспался после двух бессонных суток. Время напряженное – солдатской голове, да и ногам дела хватает. Привет друзьям – исследователям человеческой психики; мои же нервы работают напряженно, сейчас не до их лечения. Пока судьба берегла меня, – буду выполнять то, чему учат совесть и долг солдата..."
"31.12.43 г., Удельная
...В этот последний вечер уходящего года все мои мысли, все мои чувства с тобой. Вспоминаю прошлое с бесконечной нежностью... Сегодня мы с хозяйкой украсили «новогоднюю ветку»– она распространяет чудесный смолистый запах..."
"28.1.44 г., Волховский фронт
Поздравляю вас, ленинградцев, с освобождением! И на нашей улице праздник!.. Как тяжело, как обидно было видеть вас в условиях блокады; чувство, что ты не выполнил чего-то, висело укором..."
«Новгород, Новгород!.. – записывает Кирилл. – Передовой пост России на северо-западе, очаг независимости в глухие времена татарского ига, сокровищница русской архитектуры...»
С активом школьного музея Кирилл недавно побывал в Новгороде. Ясно представляются залитые солнцем соборы и храмы – каменный цветник напротив Кремля за Волховом, а над Кремлем торжественный Софийский собор и рядом памятник "Тысячелетие России", и купола, звонницы... Теплым погожим днем, среди всей этой тихой красоты странно было представлять себе заметенный снегом, полусгоревший, поруганный город, пробитые снарядами купола, обезображенные росписи стен, оголенный остов "Тысячелетия...", не хотелось верить в недавнее варварство... "Откуда оно, это варварство, все еще гнездящееся на "просвещенном" Западе?.." – думал Кирилл и упрямо не хотел признаваться, что задает себе детский вопрос. Строй порождает это варварство – общественный строй, при котором не тот, кто достоин, а кто-то наглый и ловкий может присваивать плоды чужого труда, захватывать власть над миллионами и обманывать их, ослеплять ложью, гнать кнутом и пряником на разбой...
Еще тогда, по приезде, Кирилл вложил несколько разноцветных закладок в два сборника, выпущенных Лениздатом, – "На Волховском фронте", составленный Д.К. Жеребовым, и "На берегах Волхова", составленный А.Г. Федорчуком. В очерке В. Жукова "Возвращение" из второго сборника говорилось:
"Утром 20 января 1944 года пришла радостная весть: Новгород освобожден... В городе не оказалось ни одного жителя. Обойдя заминированные улицы и не найдя ни одного дома, где можно было бы разместиться, солдаты разбили палатку на месте вырубленного оккупантами Летнего сада.
Саперы и специальные команды работали дни и ночи. Разбив город на секторы, они проверяли квартал за кварталом. Саперное подразделение, которым командовал майор Клейман, за два дня сняло и обезвредило более тысячи мин и фугасов.
Только из подвалов Грановитой палаты минеры извлекли 70 тонн взрывчатки. Редкое здание гражданской архитектуры XV века уцелело чудом. Когда наши бойцы ворвались в подвалы – горели бикфордовы шнуры..."
Ирина Владимировна рассказывала об этом следопытам еще при первой встрече: Сергей Павлович возглавлял в 1944 году оперативную группу по разминированию Новгорода. В музее новгородского кремля есть стенд с портретом С. П. Назарова, там его боевые награды, полевая сумка, фотографии саперов за работой. Есть там и холщовый мешочек с вышитыми красным шелком словами: "Воинам, погибшим в боях за освобождение Новгорода, – земля целинная от воинов 310-й стрелковой дивизии в день 51-летия Советской Армии. Целиноград, Акмолинск", и рядом – шахтерская каска, фонарь и кусок золотоносной руды, дар красных следопытов шахтерского края. Больше 20 тысяч вражеских мин и снарядов обезвредили в Новгороде тогда саперы.
"8.3.44 г., Карельский фронт
...Поздравляю тебя с Днем 8 Марта, желаю быть здоровой и бросить курить... Ездил в город Беломорск, где придется теперь работать с прежними товарищами... Я награжден орденом Боевого Красного Знамени. Немного переболел, старая рана в пояснице... Получил письмо от матери, у нее кончился хлеб и картофель – ты понимаешь, что это значит. Свои деньги я делю на три части – тебе, сестре и маме – себе оставляю сколько надо прожить. Сейчас пошлю ей все, чтобы избежать катастрофы, и ты пошли, сколько можешь – надо им дождаться урожая".
"3.5.44 г., Удельная
Дорогой мой Сереженька!
Опять от тебя нет писем, это лишает душевного покоя... Убеждаю себя, что сейчас такие горячие дни... Эти мысли не всегда утешают.
Вчера начался мой отпуск – до 10 сентября – такой длинный! – после трех лет напряженной работы я даже как-то растерялась. Думаю бездельничать недели две, затем приняться за диссертацию".
Теперь перед Кириллом вечерами лежала раскрытая книга командовавшего фронтом Маршала Советского Союза К. А. Мерецкова «Неколебимо как Россия», изданная Политиздатом в 1965 году:
"...К вечеру 19 июня «Линия Маннергейма» была прорвана почти на 50-километровом фронте. В эту брешь сплошным потоком устремились танки, самоходные пушки, броневики с автоматчиками, саперы. Их путь теперь лежал на Выборг, до которого оставалось меньше 20 километров... Вечером 20 июня на древней башне выборгской крепости взвилось Красное знамя.
Наши саперы на дорогах от Лодейного Поля на Олонец сняли 40 тысяч вражеских мин. Финны не без основания называли этот район боевых действий "карельскими джунглями".
...Очистив от врага Карельский перешеек и южную часть Карелии, овладев Выборгом и Петрозаводском, советские войска полностью сняли угрозу Ленинграду".
В связи с этим врезался в память Кирилла рассказ Ирины Владимировны о том, как был спасен от взрыва городской театр в Петрозаводске, здание которого чудом уцелело в разрушенном врагами городе. На свое первое после освобождения заседание собирались в зал театра члены Правительства Карело-Финской ССР во главе с товарищем Куусиненом, партийные руководители и военные. Перед заседанием саперы обследовали здание и доложили, что мин нет. Но Сергея Павловича не оставляла тревога: слишком хорошо знал он повадки фашистов; решил сам проверить все закоулки. Обошел лестницы, каморки, стал проверять подвал и... нашел-таки мину с часовым механизмом! Кинулся на сцену: "Товарищи, прошу срочно покинуть здание, обнаружена мина!" Сергей Павлович вынес и обезвредил мину – до взрыва оставались минуты. Видно, пронюхали враги, в котором часу соберутся руководители республики... Уже после войны Президиум Верховного Совета Карело-Финской ССР прислал Сергею Павловичу Почетную грамоту.
Лето 1944 года, дата не понятна:
«Дорогая Ирушка! Шлю привет из Рыбинска. Не удивляйся и не беспокойся, если долго не получишь писем. Нахожусь в пути, проеду мимо матери. Наконец увижу свою старушку, порадую ее...»
Не пришлось. Сурова военная судьба: в день, когда он уже был невдалеке от родной деревни, Мария Сергеевна умерла.
Последние фронтовые письма Сергея Павловича шли уже с Дальнего Востока – там развернулась борьба с империалистической Японией.
"22.7.45 г., Дальний Восток
Прости, что долго не писал – было много работы и все время в движении... Скорблю вместе с тобой об Андрее. И я любил его как брата родного, берег, как мог. Трудно перенести его гибель..."
"3.9.45 г.
События проходили так бурно, что я не успевал тебе писать. Одно могу сказать – проведение операций и успехи были блестящи, я удостоился быть свидетелем больших событий... Сегодня еще раз вздохнули свободно. Вот долгожданная Победа – за нее боролись, в нее верили, сегодня это реальность. Горжусь, что в тяжелые дни ты была в Ленинграде и разделяла его участь. Теперь скоро увидимся..."
Они снова встретились в 1946 году. Сергей Павлович, выйдя в отставку, вернулся работать на родной завод; в свободное время он написал историческое исследование о военных заграждениях, много работал в Научно-инженерном обществе Дома офицеров.
Свою диссертацию Ирина Владимировна защитила в 1947 году; еще много лет она трудилась в Психоневрологическом институте имени Бехтерева – заведовала детским отделением. Теперь она пенсионерка.
Когда Кирилл возвращал ей письма и вырезки, горячо благодарил от имени совета и звал в музей и на собрания ветеранов, Ирина Владимировна не удержалась, спросила – что останется в памяти у Кирилла после этой работы.
– Все останется... – негромко ответил он. – Вся война перед глазами прошла. А выписки мои читают ребята, мы на машинке перепечатали.
– Господи!.. – улыбнулась Ирина Владимировна. – Да ведь и я из-за вас что-то увидела заново. Был мой родной Сережка, которого знала еще ребенком, которого добровольцем на фронт проводила... А вы пришли, рассказала я вам нашу жизнь, вспомнила, как Сергей про войну говорил "тяжелая работа", и сама будто увидела его новым взглядом: расправил он плечи вместе со всем народом и грудью Родину заслонил...
Идут годы, приходят в школьный музей боевой славы новые следопыты; но не тускнеют хорошие, гордые слова: '"Наши ветераны", «Наш фронт».
И на всю жизнь останется с Кириллом итог его следопытской работы: отыскал письма Назаровых и увидел героизм старшего поколения так ясно, что в душе окрепло спокойное, сильное чувство вечного долга перед своим народом. И чувство уверенности: что бы ни случилось, Родина даст ему силы идти к Победе.
Герман Гоппе. «Да скроется тьма!»
– Что вы знаете о воине, красные следопыты?
И красные следопыты, неутомимые исследователи, вернувшие Истории сотни незаслуженно забытых и просто неизвестных имен, основавшие не один музей боевой славы, уверенно скажут:
– Много, очень много!
– А о Пушкине?
И красные следопыты, в каком бы классе они ни учились, ответят уже более осторожно и несколько недоуменно:
– Конечно, знаем, и знаем немало.
– А что вы знаете о Пушкине на Великой Отечественной войне?
– Как, – слышу я удивленные голоса, – разве такое возможно?
Не спешите с выводами – это действительно возможно.
Она существует, реальная, хоть и почти неисследованная область. И она ждет вас, своих первооткрывателей и первопроходцев.
И верится мне, что в результате вашего поиска среди великого множества прекрасных и разнообразных музеев боевой славы возникнет еще один, пусть даже и не совсем обычный, музей.
Как он будет называться? Может быть, "На фронте с Пушкиным", может быть, "А. С. Пушкин на Великой Отечественной войне", а может, и так – "Да здравствует солнце, да скроется тьма!"
Оснований для создания такого музея предостаточно, – и это подтвердит вам любой фронтовик, любой человек, прошедший войну: и те, что писали на снарядах "За Пушкина!", и те, что воевали на танках с надписью: "За нашего Пушкина, вперед!", и те, что освобождали пушкинские места, и те, что спасали его книги от фашистского надругательства... словом, все те, кого поднял и вдохновил великий поэт на великую, священную борьбу с чудовищной тьмой, грозящей гибелью всему живому, прекрасному, человечному.
А чтобы вы не считали, что я все это придумал, вот вам несколько историй, которые произошли с моими фронтовыми друзьями и просто с незнакомыми мне людьми...
Самолет «Александр Пушкин»
Однажды попалось мне на глаза стихотворение Ивана Новикова с необычным названием – "Самолет «Александр Пушкин». Было оно о том, как автор вместе с рабочими создавал этот самолет.
Я удивился: поэт – и вдруг своими руками создает самолет? Но поэтам нужно верить! Прошло несколько лет. И вот в гостях у своего знакомого разглядываю коллекцию плакатов и афиш времен войны и вдруг вижу пригласительный билет, отпечатанный на серой, шершавой бумаге. Вглядываюсь в бледный типографский оттиск: "Весь сбор на вечере И.А. Новикова поступает на покупку боевого самолета "Александр Пушкин"... И сразу вспоминаю то стихотворение о необычном самолете. Как же я тотчас не догадался: поэт И. Новиков и автор известной повести о Пушкине И.А. Новиков – одно и то же лицо!
