Текст книги "В одну реку дважды (СИ)"

Автор книги: grey_area

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Тот, кто владеет высотой, владеет и полем боя.

Могрул стоит в стороне от обсуждения стратегии и откровенно удивлён, что его вообще до неё допускают – видимо, слово старейшин пока ещё не пустой звук для вождя. Вслух он этого, конечно, не признает, но опыт не на его стороне. Мурашки пробегают по телу, когда Могрул ловит на себе пристальный взгляд незнакомца. Маской напугать можно разве что человека, но то, что скрывается за ней, не может не напрягать. Тёмная аура холодна и колет, как мороз, ощупывая с ног до головы, изучая Могрула. Теперь понятно, как этот маг заполучил расположение Вигнака.

– Жрец смерти, – то ли спрашивает, то ли утверждает он, когда лидеры кланов склоняются над картой Музгаша и громко переругиваются. Могрул вздрагивает, но сам пока не понимает, почему; а когда ему не по себе, он начинает больше злиться.

– А ты огородное пугало?

Маг от души хохочет и отмахивается от нахмурившегося Вигнака, как от назойливой навозной мухи.

– Можно сказать и так: для людей севера мой господин – олицетворение кошмара. Теперь, когда мы объединились, ничто не помешает нам освободить эти земли от заразы Невервинтера…

Для орка любой человек – уже зараза, но Могрул знает, что она не так проста, как кажется: Шелур и Шукул не появились бы свет, но не принесли бы столько бед. Человеческая кровь слабая, травит выносливое тело и непрошибаемые мысли, вот поэтому они орки лишь наполовину. Как две чаши весов, приходится раскачивать потенциал полукровок на сильнейшую сторону и надеяться, что слабость не скосит их раньше. Жаль, не слить половину чужой крови и не оставить одну орочью – его учитель уже пробовал.

Не остаётся сомнений, что незнакомец под маской – тоже человек, а значит, пресловутый «Хозяин Пятой Башни», о котором он не устаёт говорить, тоже. Могрул искренне не понимает, почему четырёхглазое пугало ещё не бросили на камни и принимают его помощь в битве с людьми севера. Раз уж так, то пускай бежит на защищённый лагерь первым – тут и дикий орк поймёт, к чему все эти переговоры с Лограмом.

Короткий разговор с Яйсогом не добавляет уверенности, пока всё племя лихорадит, воинам на месте не сидится, а инстинкты требуют крови. Чтобы выпустить пар, как и планировалось, небольшие отряды отправляются вниз грабить и убивать людей. Их соплеменник с юга только рад такому раскладу и обещает всячески содействовать, однако Лограм наконец-то проявляет характер и рычит на четырёхглазое пугало:

– Это наша земля, и ни ты, ни твой хозяин не властны здесь. Люди наши, как и всё, что мы у них отнимем.

– Быть посему, – маг чуть склоняет голову, но Могрул уверен, что сейчас он смеётся над ними, считает животными, способными лишь убивать. Когда он уходит, дышать становится куда проще.

Пещеры постепенно заполняются голосами и лязгом металла, жрицы Лутик и фуражиры каким-то чудом строят крепкий тыл – как всегда незаметно для большинства орков, в глаза которых въелась кроваво-красная пелена войны и превосходства. Рождаются первые орчата – уроженцы Гор Мечей и будущие воины для армии Лограма, который грезит полным уничтожением людей севера. Воды мало, но её хватает для выживания и частых стычек, что, как говорят Ослепители, поднимает боевой настрой.

Яйсог и Музгаш обучают воинов и разведчиков; Гахт Меченосец берёт парочку молодых орков, которым хватает терпения для пары ударов молотом по наковальне, и учит своему ремеслу, постепенно заполняя потребности воинов в стрелах, копьях и топорах. После обстоятельного разговора они расходятся даже мирно – Могрулу ни к чему настолько эмоциональный и сильный противник, как Гахт, а тот наконец понимает, что сейчас им всем как никогда нужно держаться за традиции, помогать друг другу, чтобы выжить. Конечно, он до сих пор упорно настаивает на вине Могрула, но по крайней мере идёт на диалог.

Согорим тоже тренируется и даже уговаривает Могрула присоединиться, мотивируя тем, что бой с нежитью тот пережил лишь чудом.

– Знаниями, а не чудом, – гаркает Могрул не без обиды. – Тебе бы тоже не помешало наконец узнать, как с мертвецами сражаться.

Так, обменявшись колкостями, они приступают к обмену знаниями. Вскоре за ежедневными монотонными делами Могрул с охотой рассказывает о Юртрусе, как некогда своим ученикам, только на этот раз общение куда более взрослое. Он сознаётся, что не имеет ничего против войны, пока та даёт ему работу. Запах после боя и стоны умирающих угодны Юртрусу, но в нём не всё так однозначно, как кажется на первый взгляд: например, личинки, которые заводятся в старых ранах, выедают грязь и гной, исцеляя куда эффективней мазей – именно поэтому его также зовут Богом Личинок, а не потому что те просто мерзкие и копаются в трупах… Впрочем, и поэтому тоже.

Сложно понять двоякую природу Юртруса, но Согориму тот куда ближе, чем стал хоть когда-то Шукулу и Шелур. При иных обстоятельствах из него получился бы хороший ученик, однако и в качестве слушателя он вполне годится. Веры в Груумша Согорим не теряет, особенно когда тренируется и с боевым кличем протыкает набитые пылью мешки – может, разве что немного успокаивается духовно, не спешит, когда и некуда особо, больше размышляет над словами и чтит жатву смерти как естественный ход жизни.

Что-то идёт не так – тревога накрепко селится в голове, – хотя в общем и целом у племени всё в порядке. Присутствие разведчиков, замерших между жизнью и смертью, красноречиво говорит о видимости стабильности. За изучением изменений в их телах проходят самые тяжёлые дни, когда апатия и безысходность давят на Могрула подрубленной скалой. Гнойники под кожей разрастаются и разбухают, деформируя тела. Однажды проколов один, Могрул остался без ножа – то, что он принимал за гной, оказалось едким ядом. Теперь он смотрит на плесень с опаской, но всё же пересаживает её на новое место – перед углом, где теперь лежат больные, – будто к жертвенному алтарю.

Теперь нет подходящей возвышенности, поэтому приходится работать на полу, стоя на коленях, морщась от боли в спине и в сердцах проклиная Шелур. Пещеры совсем другие, куда более обширные, полупустые, да и обживаются с трудом, будто каждый орк в тайне надеется вернуться обратно. Новый закуток под храм Белорукого ещё меньше прежнего, но самое главное – тут нет ни притока чистой воды, ни выхода солнечному свету. Могрул сидит в каменном мешке и не знает, какой день по счёту наступает над ним.

Он терпит, зная, что заслужил, слоняется под разными предлогами по пещерам, проверяет запасы и воду, переругивается с воинами на тему личной гигиены, видится с Батур, однако та обычно либо слишком занята, либо не в настроении общаться; а однажды не выдерживает и выбирается наружу, отмахиваясь от орков-охранников у перевала; следом плетётся Согорим, выкрикивая что-то вслед.

Солнца нет, горную вершину захватила ночь, и свежий ветер гонит прочь тепло. Призвав сгусток света, Могрул садится прямо на землю, морщась, когда камни впиваются в копчик, скрещивает ноги и достаёт журнал с исследованиями. Первые страницы испещрены крупным, корявым почерком, но дальше он становится ровнее и куда меньше, когда его обладатель начинает ценить свободное место. Несколько страниц подшиты, а бумагу он всегда делает сам. Правда, теперь рукам сил не хватает, чтобы спрессовать как следует кору, да и где взять её теперь, на вершине голого камня?

Согорим падает рядом с чернильницей, лишь чудом не опрокинув её, и растирает изувеченные ноги обеими руками, явно наслаждаясь моментом, когда никто не может видеть момент его слабости.

– Клянусь Груумшем Всевидящим, с тобой я так начну бегать! – беззлобно бросает он и присоединяется к молчанию.

При свете магического огонька Могрул привычно делает пометки, наплевав на опасность для зрения, и подсчитывает потерянные в каменном мешке дни – он может сделать это и в храме, но на поверхности куда лучше дышится, а разум не сковывают тревожные мысли. Тут он чувствует себя свободным и не боится, что кто-то подслушает их разговор. Согорим не настаивает на откровениях, но определённо ждёт их – один эпизод, самый главный, так и лежит под замком из страха, стыда и разочарования в самом себе.

Могрул вздыхает, переводит взгляд на далёкое тусклое зарево со стороны лагеря людей севера и гадает, где же теперь бродит Шелур. Вряд ли люди примут орчанку, даже с половиной человеческой крови – зелёный цвет кожи для них куда важнее, чем внутреннее содержание. Застрявшие между двумя разными мирами, полукровки ищут себя в городах, где раса давно потеряла значение, и сливаются с многоликой толпой, однако для Шелур принципиально важно вернуться; что-то держит её рядом, как неупокоенного духа.

Взгляд Согорима буравит его даже сквозь тьму – за долгие недели Могрул хорошо изучил его тактику навязчивого ожидания.

– Она ведь всегда была тихоней, Шелур, – уточняет он охрипшим голосом, почему-то решив начать издалека, с чего-то хорошего. – Они с Шукулом будто делили одну душу на двоих, как и магию. Иногда я правда думал, что они без слов общаются, выглядели со стороны, как безумные – больные от них шарахались. А потом всё как-то резко изменилось: я не заметил, что они выросли в незнакомцев, замкнутых друг на друге.

– И ты решил их разделить, – укоризненно вздыхает Согорим, констатируя факт, а не спрашивая.

Действительно, как ещё может поступить орк на его месте? Конечно же, применит силу. Возмущение на резкий выпад копится в груди, однако Могрул быстро сдувается, будто кто лёгкие прокалывает. Снова он вспоминает Батур и стальные обручи на руках.

– Я должен был передать свои знания и оставить храм новому жрецу, – с нажимом процеживает Могрул; он возвращает драгоценный журнал во внутренний карман, пытаясь потянуть ещё хотя бы несколько мгновений, и устало проводит рукой по лицу, будто пытаясь содрать липкий налёт усталости. – Не было ничего важнее этой цели! Но я оказался ужасным учителем и никчёмным жрецом, раз видел симптомы, но не увидел болезни. Доволен?

Молчание в ответ, видимо, значит «нет». Согорим выжидает – или считает мысленно до десяти, кто знает? – и лишь затем уточняет:

– Что ещё за болезнь?

– Да такая, что готова смести все преграды на пути, если не получает свою жертву без остатка, – криво усмехается Могрул. – Любовью зовётся. Заразная штука – я сразу подхватил, как этих двоих впервые увидел.

Шукул ушёл неделю назад, но только сейчас Шелур мечется, пытается занять руки, однако любое дело оборачивается в катастрофу. Невидящим взглядом она буравит стену пещеры, меланхолично растирая в ступке уголь, больше рассыпая его себе на колени.

– Боги, девочка! – Могрул не выдерживает и не без усилия выхватывает пест из сжатых до белизны пальцев. Шелур, точно сбросив чары, поворачивает к нему лицо.

– Мне больно, – шепчет она, а затем, точно скинув наваждение, хватает Могрула за рукава мантии, когда тот собирается отходить за каким-нибудь лекарством. – Мы должны пойти за Шукулом – это была ошибка!

Что именно она считает ошибкой, Могрул не уточняет – для себя он всё решил неделю назад, когда прогнал нерадивого ученика из храма, чтобы тот наконец увидел настоящую битву, избавился от иллюзий и вернулся к обязанностям. В идеале – поглядела бы на его поступок и Шелур, поняла, что брат от неё отличается, как земля от неба. Не по пути им – ясное же дело.

Однако сердце скребёт сочувствие. Она всегда была странной, как и её брат, но сейчас Шелур больше напоминает маленького ребёнка, который впервые прибился к храму вопреки его приказу, напуганного и потерянного; руки тянутся к груди, где должна быть бусина, но пальцы скребут пустоту.

Могрул смотрит на её взволнованное лицо и понимает: скажи она сейчас, что надо идти за кланом вождя, и он с готовностью побежит впереди. Батур ещё добавит ему скорости, как только узнает о случившемся. Пока что ни Могрул, ни Шелур не говорят ей, что Шукул ушёл воевать, а не помогать раненым в тылу – жриц Лутик в походы не берут, а мужчина-жрец вполне может оказывать поддержку, и слабостью это считаться не будет.

Стойкость Могрула ломается в мгновение ока под жалостливым взглядом. Батур остаётся за главную с большой неохотой и несколько раз спрашивает Шелур, хорошо ли та себя чувствует.

– Бледная, как смерть! – она цокает языком, заботливо приобняв свою почти что дочь за плечи. – Тебе точно нужно идти? Могрул, я уверена, управится сам…

– Нет! – чересчур резко выкрикивает Шелур, а затем нервно улыбается. – Не волнуйся, мы скоро вернёмся – тут недалеко совсем.

Любой на месте Могрула остановился бы и спросил себя, откуда ей знать, где брат находится – возможно, ей известно куда больше, чем она хочет показать, – однако он послушно идёт за ней, точно за гончей, по следам уже обречённого отряда. Всю дорогу Шелур рвано дышит, иногда спотыкается на ровном месте, будто глядит не под ноги, а на что-то, чего никому больше не увидеть, и шепчет под нос:

– Подожди меня, я уже скоро!.. Ещё чуть-чуть!

Мурашки бегут по коже каждый раз, когда она разговаривает сама с собой, но Могрул слишком часто такое видит. Ему хочется разъединить их безболезненно, но если иного способа нет, кроме потрясений и боли, то придётся пойти на сделку с совестью. Она уже мучается – впервые они в разлуке на самом деле, а не просто по разные стороны в пещерах, – и Могрул видит в том ключ к свободе для своих учеников.

Она снова находит брата, как в детстве, когда Могрул с Шукулом уходили на поверхность, и на последних футах бежит вперёд, срывая дыхание. Чистое поле безлюдно, тишина стоит вокруг, но Шелур безошибочно находит лежащее ничком тело в высокой траве и воет, воет так, что кровь в жилах замерзает.

Могрул сам едва дышит после преследования, но опускается рядом и тут же прикрывает незащищённой перчаткой ладонью нижнюю половину лица: Шукул уже мёртв, и насекомые спешат разобрать его плоть на кусочки. Белая мантия поверх лёгкой кольчуги вся красная от крови, колотые раны темнеют на её фоне – их много, несколько десятков, работали точно кинжалом, пытаясь вскрыть его, как мидию. Даже сейчас Могрул не перестаёт быть жрецом смерти и в красках представляет, как это было, под каким углом входило лезвие.

На лице застыла мука, а руки тянутся вперёд, мёртвой хваткой впиваясь пальцами в землю, готовясь в очередной раз подтянуть тело вперёд. Слева отчётливо видна широкая полоса смятой травы, уходящая далеко из поля зрения. Как долго он полз в сторону дома, Могрул не берётся представлять – от одной мысли пересыхает в горле, а голова идёт кругом, – но где-то с того момента, когда Шелур почувствовала неладное.

Картина последних дней восстанавливается буквально за несколько секунд, а затем Могрул отводит взгляд, не в силах смотреть на мёртвые надежды, планы, будущее его храма и… своего глупого сына. Озарение второй горячей волной накрывает беспомощного Могрула, бросая на острые камни; наточенные копья ужаса упираются в сердце, заставляя хвататься за грудь в попытке вздохнуть. Ещё неделю назад у него была семья, двое талантливых, пусть и чудаковатых детей, но он не хотел их слушать, упёрся рогами в долг, точно тупой баран, и не заметил, как мир за спиной развалился на части.

Когда Могрул открывает глаза, Шелур уже нет. Точно зверь, она обнюхивает брата, задевая носом насекомых, чаще дышит, глубже и льнёт, будто пытаясь с ним слиться; растрепавшиеся от бега волосы собирают налипшую землю и кровь с его тела и пачкают щёки. Слова застревают в горле вместе с дыханием, Могрулу не хватает решимости произнести очевидное вслух: «Он мёртв», когда Шелур так настойчиво ищет недостающую часть своей души в мёртвом теле и не понимает ещё, что случилось непоправимое.

Затем приходит зловоние, от которого Могрул шарахается, как от огня, и падает на спину – смесь желчи и гнили, как в плохих ранах брюшной полости, которым нарочно не дают покоя. Могрул часто видит такие у пленников, пойманных после побега, но сейчас он в первую очередь думает о свежих, кровоточащих язвах. Ему даже не нужно прощупывать ауру, чтобы увидеть губительные изменения под воздействием Теневого Плетения.

Не живая и не мёртвая – Шелур агонизирует между двумя гранями, вбирая смерть в свою трепещущую душу, будто пытаясь вытеснить её из брата, но лишь глубже вязнет в безупречной, холодной пустоте. В её взгляде мольба и недоумение сменяются болью, слёзы мешаются с кровью брата на щеках, даже её губы кажутся вымазанными.

Сердце и не думает успокаиваться, рвётся из груди подальше отсюда, а вытерев поступившую слюну рукавом и увидев кровь, Могрул начинает паниковать. Шелур чувствует – и одним рывком кидается к нему, обнюхивая. Зловоние удушливой волной бьёт по всем чувствам сразу, выбивая из глаз слёзы. Однако ещё большего зла она не желает, не винит своего недалёкого учителя: пусть лицо искажено страданиями, глаза всё так же глядят с любовью. Он тянет руку, чтобы стереть кровь с её щеки, и, кажется, пытается сформулировать хоть что-то связное сквозь красный туман и удушающий запах, но не может – пена стоит в горле. Сердце гулко ударяется и замирает; мир схлопывается до безупречной, холодной пустоты – и ни следа Белорукого бога.

Когда он выныривает из темноты, рядом никого нет.

– Хочешь сказать, она спасла тебя от смерти?

Рассвет теплится на горизонте, символизируя скорое избавление от тьмы. Холод сейчас самый мерзкий, колкий; воздух всё так же свеж, однако Могрула тошнит от одних воспоминаний о Шелур. Теперь она научилась держать себя в руках, кажется, даже разум оказался не тронут, но Могрул с трудом верит в такую счастливую возможность.

В сумерках лицо Согорима кажется строгим и серьёзным, хотя бессонная ночь определённо должна оставить свой отпечаток. Могрул наверняка похож на умирающего – в принципе, так он себя и чувствует, – да и мысли уже не отличаются чёткостью. Сразу видно, у кого выносливости в достатке.

– Да, – твёрдо отвечает Могрул, потому что ни дня в этом факте не сомневался.

– А Шукул?

– Исчез. Она его забрала.

– Для чего?

– Это не воин, который приносит жрице отрубленную руку и требует пришить обратно – она уверена, что без брата не сможет жить. Возможно, это правда, а может, самовнушение, но оно зачастую становится реальностью.

Могрул не берётся предполагать, что она сделала с братом, как извратила кровное родство в угоду всепожирающей тоске. Любовь – далеко не светлое чувство, как описывают её эльфы и люди, она разрушительная и жадная, как само Теневое Плетение, требует жертв и клятв, рабства души, и выдернуть её очень тяжело. Сердце беспрерывно источает яд, что льётся по венам и отравляет рассудок, лишает слуха и зрения, извращает принципы и с улыбкой толкает в бездну. В зависимости от глубины поражения симптомы разнятся, но в общем итоге всегда приводят к трагедии: они с Батур уже расплачиваются. Кем бы ни были новые учителя Шелур, они используют связь с братом в качестве ключа. Даже не нужно быть гением, чтобы знать наверняка: ей предложили вернуть его к жизни в обмен за верную службу.

Может ли она обменять Шукула на жизни всего племени? Могрул не сомневается, что ответ утвердительный, если даже присутствие Батур не помешало её планам. Терять ей больше нечего – так Шелур и думает.

– Хочешь спасти её?

В тоне Согорима сквозит давно знакомое недоверие. Могрул тоже отравлен и не контролирует себя, когда видит свою ученицу. Как и Батур, он рад обманываться, а значит, опасен.

– Душу – возможно, но я не в силах заставить её. Однажды я уже всё испортил, когда попытался.

Задумчивый кивок Согорима можно трактовать как угодно, но Могрул не сомневается, что он в нужный момент всё сделает правильно, как велит совесть и орочья честь. Нет лучшего напарника в столь скользком деле, и Могрул даже рад, что Юртрус опустил свою белую длань именно на него, хоть и насильно привязал немощью и позором.

– Теперь ты должен рассказать обо всём Батур, – безжалостно говорит Согорим то, что Могрул и так знает.

– Ей безопаснее держаться в стороне.

– Не будь трусом, или я погоню тебя силой.

Представив, насколько унизительно это будет выглядеть со стороны, Могрул сдаётся, но на одном условии:

– Только Батур – я никому больше не доверяю.

– Здесь наши мысли сходятся, – с мрачным видом кидает Согорим и отворачивается, хмурясь, от пробивающегося из-за скал солнца.

========== Часть 6 ==========

Капли воды где-то в пещере ударяются с гулким эхом, и Могрул резко вскидывается; ещё жив в воспоминаниях последний кошмар, где его старый храм залило дождевой водой, наполнив, точно чашу. Однако крики его подопечного быстро возвращают в скучную реальность:

– Жрец, сделай что-нибудь! Я не могу дышать, я умираю!..

После нескольких советов, которые больной орк игнорирует, не прекращая жаловаться, Могрул проводит несколько экспериментов прямо в храме, оставив подопечного на ночь к их обоюдному неудовольствию, и приходит к однозначному выводу:

– Твоя кожа так реагирует на мех – сдери подкладку с жилета.

– И как теперь не замерзнуть насмерть? Глупый жрец должен был найти лекарство!

Могрул вздыхает и просит себя посчитать хотя бы до десяти («Один – месяц морозов, два – месяц оттепели, три – месяц посевов…»), но быстрее вмешивается Согорим:

– Ты слышал вердикт. Проваливай.

Орк ворчит всё время, пока шаркает в сторону выхода и кидает взволнованные взгляды по сторонам. Как и все прочие, он ищет следы присутствия разведчиков, которые вышли вместе с племенем, но, разочарованно рыкнув, уходит ни с чем. Давно уже всем раструбили, что те погибли, однако кто-то упорно распускает слухи об обратном, будто жрец нашёл лекарство от смерти и не хочет им делиться.

– С тобой они выметаются гораздо проворнее, – аккуратно сложив в тазик с серным раствором ритуальные перчатки, Могрул упирает руки в бока и усмехается.

– А были желающие полежать в храме Гниющего бога подольше?

Согорим возвращается к тренировкам с копьём, вмиг перестроившись под боевой ритм и используя недавнее раздражение для замаха. Вскоре эхо разносит его пыхтение и свист наконечника, а Могрул возвращается к отрисовке солнечного цикла на стене пещеры. Нацарапанный углём круг появляется над землёй всё реже, и кажется, исчезнет вовсе, однако недолог тот день, когда он замрёт, чтобы возвестить временную смерть дня и возвращение обратно к жизни и лету. Значит, скоро наступит день его рождения.

– Ты, конечно, побил все сроки, но под страхом необъяснимой и бесчестной смерти они готовы потерпеть мою компанию. Вот когда Шелур врачевала, многие просто засматривались…

Упоминания о ней в последнее время вырываются естественно, с неизменной теплотой, словно Шелур не убила несколько десятков орков, а умерла, как Шукул. Наверное, примирившись с воспоминаниями, Могрул будто разжал натянутую пружину где-то глубоко в душе – даже дышится проще, но мысли о будущем тянут с удвоенной силой в бездну противоречий. Частично помогает и разговор с Батур. Правда, долгое время та хранит тягостное молчание и лишь затем передаёт через младшую жрицу послание: «Не представляю, какой мукой было держать правду в себе, но ты уже усвоил урок. Пора двигаться дальше».

Бег вперёд – удел шумного, яростного течения, а не стоялой воды. Могрул достаточно мудр, чтобы признать теперь первенство молодых. Он стар и живёт прошлым, но его жизненный опыт помогает племени выжить, поэтому идеальное решение противоречий он видит в золотой середине. Что бы ни случилось, знание не должно умереть, а значит, придётся ещё потерпеть и не умирать самому. Кто знает, может, для этого его и выбрал Белорукий бог.

Могрул видит его присутствие повсюду, куда бы ни глянул, будто в радость ему дикое несовершенство и грязь, которых так остерегается сам жрец, опасаясь подхватить букет болезней. Плесень ползёт по стенам живым защитным куполом, растрачивая всю энергию в рост, и чтобы помочь ей, Могрул соглашается взять часть «лёгких» больных и раненых у жриц Лутик. Пока храм далёк от совершенства, но узнавание у орков, которых приносят сюда, приходит в мгновение ока – то ли по запаху, то ли по общей гнетущей атмосфере, то ли по виду хмурой Могруловой физиономии. Дни возвращаются в привычное русло, даже несмотря на нервозность: жизнь и смерть чередуются друг с другом, точно в диком танце, а орки чрезвычайно быстры и в том, и другом.

Многих Могрул видит впервые: после клича Лограма под своды пещер устремляются соседние кланы, желающие сохранить единство. Остальные расходятся по близлежащим землям, но таких немного. Вождь обещает славную войну с людьми севера, и орки не могут устоять перед соблазном. Могрулу всё равно – пока есть работа, он полезен, – однако некоторые подозрительные приказы заставляют насторожиться и прислушаться к сплетням. К счастью, в бреду орки говорливые, как кобольды, а иного источника информации и нет.

Никто не видит Лограма и Вигнака со дня перехода в Горы Мечей, все приказы передают Яйсог и Музгаш, однако же никто не сомневается, что маг и вождь живы: отряды всё так же уходят на разбой, а человек в странной маске то и дело мелькает по ночам на внешней территории в окружении каких-то других магов в одинаковых голубых мантиях. Согорим особо заинтересован слухами о нежити, но каждый раз разочарованно цокает языком, оставшись ни с чем; зато Могрул не может избавиться от навязчивого неудобства, вызванного появлением такой толпы магов, и чует неладное, будто перед бурей.

Так он узнаёт о Каталмаче – чуме племён, человеке, который по силе и ярости может сравниться с легендарным берсерком. Слухи ходят разные, один невероятнее другого: будто продал тот душу демонам за невероятную силу, а подпитывается кровью врагов; в бой идёт так, точно желает смерти, но не находит её. Ясно лишь, что он достойный противник и возможно – непобедимый. Чешутся руки проверить, насколько эта чума устойчива, и у Могрула даже есть верное средство, однако раскрывать карты сейчас нет смысла.

Когда вносят очередного подопечного вперёд ногами и на последнем издыхании, Могрул с интересом изучает раны, поломанные кости и тут же выдаёт:

– От Каталмача.

Только он работает так чисто, бьёт наверняка по уязвимым точкам, а не «играет» с жертвой, как часто делают орки, – молотом, судя по площади поражения. Орк с вмятиной в черепе каким-то чудом ещё жив, но ни одна жрица за него не возьмётся, разве что скрасит последние часы своим присутствием. Те, кто видел Каталмача и вернулся, никогда не скажут об этом, потому что иначе их посчитают трусами, сбежавшими от битвы. Поэтому его фигура обрастает мифами и совершенно идиотскими догадками, которые Могрул спешит разбить своими знаниями. К тому же ему совершенно нечем заняться в последнее время.

Плесень на стене пещеры съёживается и будто пытается отползти подальше, когда в непосредственной близости находятся поверженные Каталмачом орки. Для Могрула же это первый шаг к разгадке. Трупы никогда не врут, а в их прочтении жрецу смерти нет равных. «Подарки», которые передают воины от Каталмача, довольно редкие, между прочим, но весьма занятные. С трепетом заскучавшего без дела исследователя Могрул проводит ночи напролёт за изучением каждой раны и вскоре подходит к ответу настолько близко, что становится неинтересно.

Ожоги по краям ран и отметины от магии едва различимы, но всё же присутствуют – довольно знакомые по типу, но чуждые по ощущениям, до мурашек. Могрул ни разу не встречался с паладином, но уверен, что это его работа – слишком характерные, «грязные» следы ослепительно светлой ауры. Как-то нелестно, что паладин приравнивает орков к нечестивым тварям Нижних Планов и мертвецам.

Он ни с кем не делится открытием, кроме, конечно же, Согорима, который куда лучше осведомлён о тактиках боя и различных специализациях воинов. Когда Могрул предлагает взглянуть на новые интересные увечья, тот воротит нос и говорит, что и сам каждый день видит на себе достаточно. Другой вопрос не даёт ему покоя:

– Думаешь, совпадение, что паладин пришёл именно сюда, именно сейчас? Люди севера не имеют к нему никакого отношения, а значит, он выбрал путь одиночки, путь мести.

Слишком много людей крутится в доселе безжизненных Горах Мечей, где нет ничего, кроме голых камней, песка и сухой травы. Могрул кивает, вспоминая мага, который с подозрительной регулярностью ошивается возле Вигнака. Должно быть, люди снова что-то не поделили и хотят использовать орков как оружие против друг друга. Только почему тогда вождь Лограм с готовностью подыгрывает? Разве воины не должны поставить под сомнение его решения?

Пока льётся кровь, орки довольны, – а остальное неважно. Месть за утраченный дом каменной лавиной спускается с гор на их головы. Главное, что люди севера умирают, как было обещано. Пленников почти нет – или, по крайней мере, о них ничего не слышно.

– Посмотри на своё отражение и поймёшь причину, – фыркает Могрул, пока не решаясь делать какие-то тревожные выводы. Война – это мешанина из мяса и костей в самом центре и чей-то план на краю зрения. Истинный зачинщик либо окажется достаточно глуп и самонадеян, чтобы проявить себя, либо попросту будет слишком поздно, когда правда вскроется. Ни маленький жрец Гниющего бога, ни паладин, славящий Тира, не увидят всей ситуации со стороны.

Однако давно кануло то время, когда Могрул думал: «Будь что будет». Теперь их судьбы накрепко переплетены между собой, не продохнёшь свободно. Тревожное чувство тесно держит в тисках, как неизвестность вокруг: они ждут чего-то, но даже Яйсог и Гахт не в курсе, чего именно; с Батур, конечно, никто ничего не обсуждает. Вигнак пропал с глаз, и Могрул вроде как рад. Музгаш знает куда больше, но он так занят работой, что считается почти неуловимым. Впрочем, не впервой Могрулу разбираться в одиночку.

У них есть план, но без знания ситуации он бесполезен. Лидеры кланов кричат о враге по ту сторону гор, что держит синее знамя на пороге их территории, но Могрул лучше всех знает о язве, разрастающейся внутри племени – он сам её видел. Бесполезно закрывать глаза на проблему: она порвётся в самый неподходящий момент, когда любые противодействия потеряют силу. В аудиенции с вождём Лограмом ему почему-то отказывают раз за разом и даже не говорят, где его можно найти. Всё-таки пропал он, как Вигнак, бесследно.

– Не нравится мне это, – говорит Согорим после очередной попытки заговорить с членом клана Ослепителей. – Вождь не имеет права отказать жрецу Юртруса, если тот настаивает на встрече.

Могрул понимает, что он имеет в виду: Лограм не просто нарушает вековые традиции, но и ставит под угрозу собственный народ. В прошлый раз он действовал куда быстрее, жестоко, но по правилам, а теперь только войной и занят – так говорят. Выход из пещер под запретом, исключение только для воинов и разведчиков, так что Согорим с Могрулом ещё и заперты в каменном мешке.