Текст книги "В одну реку дважды (СИ)"
Автор книги: grey_area
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
========== Часть 1 ==========
Как и любой старик, в глубине души он страшится молодости. Зависть почти не тревожит – он обращается в противовес к мудрости, но проигрывает снова.
Молодая плоть гибкая и податливая, разум же ничем ей не уступает, ищет обходные пути, бьётся о неприступные стены до исступления и до смерти хочет жить. Старик же к гибели давно готов, но это ни в коем разе не преимущество. Там, где в поисках спокойствия он цепляется за привычный уступ традиций племени, молодость бесстрашно отправляется на поиски брода и кидается в бурный поток. Только богам известно, какой исход её ждёт: падение на самое дно или благословенные берега.
Существо перед ним именно такое – юное, порывистое, оно отчаянно цепляется за острые камни, режет руки до костей, но с упёртостью огра идёт против течения столь яростно, что от восторга перехватывает дыхание. Он не должен так думать, но злиться уже нет сил; сердце едва бьётся в груди от тоски и пропускает удар, когда всего на мгновение из-под копны волос, слипшихся от крови, мелькает перекошенное от горя лицо. Именно в этот момент он окончательно сдаётся и признаёт, что этому созданию невозможно помочь.
Оно обезумело.
Считанные секунды, мгновение – изменения уже необратимы. Он знает сотни болезней, повидал тысячи ран и ожогов, но никогда не встречал подобных симптомов. Впервые за долгую – по меркам орков, непростительно долгую – жизнь он ничего не может сделать; остаётся только наблюдать за разворачивающимся кошмаром. Глаза твари глядят на него, не мигая, и едкий запах желчи мгновенно отрезвляет.
Только бы не смотреть вниз.
Аура источает жгучую боль и зловоние. Кажется даже, воздух вокруг вибрирует в страхе. Сердце теперь стучит, как бешеное, и будто режет грудь ножом, пытаясь выбраться наружу, спастись от этого ужаса. Изо рта тянется красная нить слюны; он падает на землю и воет от боли, но какой именно – ещё не осознаёт.
Существо перед ним как раз всё понимает и бросается вперёд одним рывком, как животное. Он же только тянет вперёд свободную руку, пытаясь не защититься, но утешить, прошептать: «Тише, дитя, Юртрус нас не покинет», но вместо слов изрыгает кровавую пену.
«Тише, дитя, тише. Я знаю, что любовь – опасная болезнь».
***
Иногда Могрулу кажется, что скоро он составит полную классификацию головных болей, исходя из собственного опыта: колкая или тупая, вспыхивающая на конкретном участке или полностью охватывающая мозг пламенем. То, что он чувствует её постоянно – неправильно и внушает вполне оправданные опасения: у орков боли вспыхивают разве что после ударов по голове; кто-то быстро приходит в норму, кто-то проблюётся и отправится к нему на стол. Обычное дело, особенно если не носишь шлем, но и тот не сильно спасает. Как-то ему приходилось выдёргивать из черепа обломок топора, и труп дёргал ногами, точно хотел пуститься в пляс. Могрул же хочет только спокойствия для работы; посторонних и так всегда хватает.
Основная часть храма Юртруса Белорукого – обширная пещера естественного происхождения со смежными, более скромными по размерам отделами, служащими жилищем и мастерской. В дальнем конце, на тощем соломенном тюфяке, лежит куча старых шкур, присыпанных порошком от насекомых и служащих Могрулу постелью. Рядом с ней, в небольшой нише, выдолбленной прямо в стене, горит, давая скудный желтоватый свет, масляный светильник. В небольшом, обитом медью сундучке он хранит те немногие вещи, которые считает своими: драгоценный журнал с исследованиями, начатый ещё в юности, амулет матери с облезлыми от времени перьями, измельчённый желчный камень для быстрой нейтрализации ядов и целую пригоршню других редких ингредиентов для собственного использования. Посередине стоит уже остывшая, полная золы жаровня. В углу рядом со входом своё почётное место занимают ночная ваза и куцый веник.
Для кого-то храм покажется странным – без алтаря и изображений божества, без выставленных напоказ богатых подношений и, если уж честно, почти без паствы, но Могрул считает, что именно так должен выглядеть дом бога Смерти. Вместо алтаря для своих ритуалов жрец Юртруса использует грубо отёсанную каменную глыбу, которой много лет назад придали прямоугольную форму, и на которой он теперь препарирует, исследует тела своих соплеменников. Что же касается подношений и паствы, то бог Смерти рано или поздно всегда получал своё, и любой член племени неизменно причащался его таинств, пусть даже и лёжа на столе с разрезом от шеи до паха.
Вечное разделение жизни и смерти в храме Юртруса символизируют две каменные чаши, наполненные водой. Рядом с каменным столом вместо лика божества покоится «мёртвая» вода, в чёрном зеркале которой отражается густо поросшие жирной плесенью стены. Плесень эта какая-то особая, по крайней мере Могрул нигде больше такую не видел – сама по себе она какая-то невнятно-серая, бесцветная, но начинает фосфоресцировать желтоватым болезненным светом, стоит только приблизиться к ней на расстояние нескольких шагов.
Монотонный плеск разбивающихся капель в «живой» воде – единственный источник звука, его музыка, но порой она сводит с ума, как сейчас, когда болит голова. Буря давно утихла, но капли дождя, скатываясь с деревьев на поверхности, продолжают стекать в пещеру. Небольшое озеро в естественной каменной чаше почти до краёв наполнено чистой водой, и Могрул вычерпывает часть, чтобы наполнить котелок, лейки, кувшины, раздать жрицам Лутик или просто вылить – мёртвая вода быстро протухнет.
Дыра в потолке достаточно широкая, чтобы видеть фазы луны и солнечный свет, а большего ему и не надо. Некоторые орки всю жизнь безвылазно торчат в пещерах, но жрец не может себе этого позволить: мир не исчезает, если кто-то от него закрывается, всё живое работает по своим законам, и круговорот необходимо уважать. Одному Могрулу приходится жить с неуютной пустотой над головой, пусть и довольно узкой, укрытой от случайных пришельцев сетью непроходимых гор, но одиночество – уединение! – даже в радость; он бы выбрал ту же роль в племени, если, конечно, кто-то спросил раньше.
Всяко лучше, чем быть изгнанником или трупом.
Могрул водит указательным пальцем со сломанным ногтем по нарисованному углём кругу с пометками на стене, считает солнечные часы и делает пометки мелом, чтобы выделить изменения цветом. Календарь пригодится новому жрецу, да и ему, если тело или разум вдруг подведут, подспорьем будет.
Гниющая Смерть – важный день не только для Юртруса, но и для самого Могрула: всё-таки в этот день он имел неосторожность появился на свет, но эта тема – одна из самых болезненных и одновременно трепетных. Мысли постепенно мрачнеют вместе с убывающим солнцем: в глубине души он жаждет какого-то знака и каждый год остаётся ни с чем.
Если и существует самый скверный день, чтобы подарить жизнь, то это середина зимы, когда солнце мертво. Вместе с ним много лет назад умерла и мать Могрула, пока тот ещё был в утробе, и жрица Лутик, которая принимала роды, решила разрезать брюхо, чтобы подарить ему шанс на выживание. Однако младенец не дышал – несколько мгновений всего, но достаточно, чтобы повитуха отбросила тельце прочь, как мусор. Тогда-то он и издал первый крик – когда солнце начало прибывать.
Эта история настолько складная, что Могрул вынужден верить в высшую волю, какое-то предназначение, но путь его не идёт ни в какое сравнение с легендами об избранных. Он склоняет голову перед Гниющим богом и чувствует себя его роднёй, раз другой у него никогда не было. Может, на то и была божественная воля.
Звук шагов разносится эхом, и Могрул тут же узнаёт неловкую, шаркающую походку и бряцанье ожерелий. Волос на голове давно уже нет, но он непроизвольно проводит рукой, зачёсывая несуществующие пряди к затылку. Злость – уже на себя – вспыхивает сама собой. Вскоре он видит в проёме пещеры женскую фигуру, облачённую в жреческую мантию; косой солнечный свет через потолок падает к её ногам, точно смиренный поклонник.
Старая орчанка всё ещё привлекательна. Прошедшие годы, столь безжалостно обошедшиеся с самим Могрулом, оказались к ней более бережны. Несмотря на седину и морщины, на расплывшуюся, приземистую фигуру, в ней всё ещё видна та молодая жрица с тугими косами и лёгкой походкой, какой он увидел её в первый раз.
Батур жмурится, привыкая к резкой перемене освещения, и проводит рукой по лицу, будто стирая что-то с глаз. Камушки и деревянные амулеты на её запястье, сталкиваясь, гремят под гулкими сводами пещеры. В другой руке она сжимает небольшой мешок – значит, торговаться пришла, как обычно. Он и не ожидает, что Батур придёт просто так.
– Могрул, – кидает она в пустоту и оглядывает безучастным взглядом его обиталище, – мне нужны мази для запущенных ран и что-нибудь от той дряни на коже, которую до крови чешут.
Молитвы молитвами, а зелья варить тоже надо: большинство болезней приносит с кровью грязь, и как бы воины ни кичились силой, из-за непрекращающихся сражений они остаются самыми уязвимыми членами племени. Богу меньше работы, если орки могут сами о себе позаботиться.
– Покажи, что принесла.
Пока она шуршит мешком и раскладывает что-то на ближайшем столе, – он специально оставляет там место, чтобы отпала нужда в телесных контактах, – Могрул поворачивается к полкам с травами, настойками и порошками. Для жриц Великой Матери он давным-давно отдельно готовит обеззараживающие снадобья, чтобы всегда быть наготове к любым неприятностям, но, оглядывая стол перед собой, Могрул чувствует секундную растерянность: кажется даже, словно раньше что-то выглядело иначе.
– Вяленое мясо – свежего не будет: сейчас оно не задерживается, – раздаётся голос жрицы за спиной. – Могу принести посуду или землю для твоей рассады…
– Мяса достаточно, – обрывает он; недолгая растерянность всё ещё стучит тревогой в висках, Батур не следует видеть его таким, поэтому движения чересчур резкие, когда он складывает мази на стол. Она терпеливо ждёт, сложив за спиной руки – касаться чего-то в храме Гниющего и в самом деле было бы неразумно.
Мясо – единственное, что приходится выменивать у членов племени, в остальном он полностью независим. Жрец ли, беременная орчиха, младенец или взрослый муж – никто не будет просто так содержать тебя, таков уж негласный закон выживания. Ты должен быть полезен. Он же стар – и этого уже достаточно, чтобы его презирали, но не для Батур.
– Знаешь, ты мог бы начать всё сначала…
Наконец она произносит это, и Могрул внутренне весь съёживается, будто под злым северным ветром. Нервный смешок рвётся наружу: разве можно вернуть то, что давно мертво? Жрица, которую с детства учили славить жизнь, не понимает, когда надежду следует отпустить; её взгляд, её искренняя жалость в голосе разливаются для него опасной гнилью.
Так и не дождавшись ответа, – или наконец сообразив, насколько глупо прозвучали её слова, – Батур молча уходит, унося с собой шелест юбок и бряцанье ожерелий, а Могрул, вздохнув, кидает подозрительный взгляд на куски мяса неизвестного происхождения. Всегда лучше заботиться о делах насущных, а не жить фантазиями о том, что могло бы быть. Вооружившись двумя палочками, он подцепляет и перетаскивает мясо в миску с тем же раствором, что отдал Батур. Привкус будет отвратным, но телу нужны силы.
Бульон кипит где-то час; Могрул щедро добавляет сушеные травы, придирчиво принюхивается к пару и лишь затем снимает котелок. Сырую воду он тоже не пьет: либо кипятит, либо находит баланс в овощах и травах – чем, конечно, тут же снискал дурную славу «лесного эльфа», – либо гонит из тех же ингредиентов крепкую настойку, которая любую болезнь выжигает на корню вместе с вкусовыми ощущениями.
Новые шаги – уже уверенные, принадлежащие паре грузных орков, – застают Могрула как раз за ужином. Мясо он проглатывает почти не жуя, о чём тут же жалеет, а бульон, который точно никому не понадобится, оставляет в котелке. Даже себе он кажется глупым стариком, однако тяжело избавиться от старых привычек, когда половину юности всегда кто-то да вырывал еду из его рук. К тому же оркам не следует лишний раз напоминать, что он на них похож, что у них общая кровь.
Шаги заглушают звук капающей воды – гостей у него явно много. Могрул отходит в сторону, как сделал при жрице Лутик, чтобы подготовиться и позволить оркам сложить для него тела. В нос ударяет резкий запах мазей и зелий; привычным движением он подпаливает горелку под перегонным кубом и раскладывает инструменты для предварительной обработки, затем надевает поверх одежды светло-серую мантию с белым отпечатком руки на груди и спине, потуже подвязывает рукава и пояс.
Соляные и серные растворы, реагенты и яды разрушают кожу – какие-то годами, а некоторые впиваются до мяса в считанные мгновения, – поэтому он пользуется чужой: белые перчатки привычно ложатся в руку. Белые нити грубо, но надёжно держат куски кожи вместе; он помнит до мельчайших подробностей, как создавал их – каждому новоиспечённому жрецу Юртруса необходимо пройти это испытание, чтобы завершить обучение и приступить к служению. Разведчики клана тогда очень кстати прикончили парочку эльфов, которым хватило глупости пройти охотничьими тропами – из их кожи Могрул перчатки и сшил. Белизна материала – важный фактор, это повторение божественного знака, но основа не обязана быть таковой: нехитрые порошки с серой в качестве главного ингредиента давно заменили жрецам муки с кропотливым выбором жертвы.
Руки тяжелеют – натуральная толстая кожа едва гнётся, особенно первое время, но он работает в них уже много лет. Могрул возвращается в зал и насчитывает четыре тела: один лежит на выточенном из цельной скалы каменном столе, ещё трое – где обычно, сложены в ряд на полу. Лишь у одного не вздымается грудь, и лежит он отдельно от остальных.
– Кладите этого на пол, – бросает Могрул столпившимся у выхода из пещеры воинам, и оцепенение, которое каждый ощущает на пороге храма Гниющего бога, вмиг с них спадает.
– Это вождь Согорим, глупый жрец! Прояви уважение!
– А это – стол для мертвецов, – низкий от злости голос разносит эхо; он с радостью исторгает из себя накопившийся яд, чтобы не остаться в долгу, и поднимает руки в белых перчатках на уровень глаз. – Впрочем, время покажет, достоин ли его вождь Согорим. А теперь – прочь пошли.
Они и не стремятся задерживаться в храме болезней и смерти. Перекошенные лица орков, на которых страх мешается с брезгливостью, привычно наполняют сердце решимостью, не смущает ни разница в росте, ни безоружность. Только в храме Могрул чувствует такую власть и беззастенчиво ею пользуется – всё-таки орки уважают только язык силы.
Молчание куда красноречивей слов окутывает его, давит, пытаясь ссутулить плечи, но Могрул слишком зол на воинов из-за того, что они нарушают простые правила их взаимного сосуществования – орочьих религиозных традиций! Впрочем, ничего особо страшного с точки зрения Юртруса Белорукого, не случилось, но на уступки, даже такие, сам жрец идти не намерен. Грани и без того слишком тонкие, и его Гниющий бог, как ни странно, тому виной.
Могрул поворачивается к вождю и рассматривает его с чисто научным интересом. Смерти не важно, кем ты был при жизни, вот и ему всё равно, кто оказался на его столе. Запах гниющей заживо плоти привычно наполняет воздух, и если бы не природная вентиляция, находиться в храме стало бы невыносимо. Пусть он привык к запахам испражнений и гнили, но для больного, ослабленного тела такая атмосфера точно не принесла бы пользы. Могрул бесцеремонно сжимает широкое запястье и чувствует учащённое сердечное биение; кожу даже через перчатки обжигает лихорадка. То же самое с двумя другими орками; обследовать мертвеца Могрул решает позже.
Тела обнажены – доспехи и оружие возвращаются клану, – поэтому Могрулу хорошо видно кровь и все повреждения. Он обходит вождя первым, раз уж тот так удобно лежит под рукой, и раскладывает необходимые зелья, мази и инструменты прямо над его головой. Какие-то раны знакомы – явно поработали не самым острым мечом, а скопившаяся грязь вовсе не привлекает внимание, – но некоторые вызывают сомнения: они рваные, хаотичные. На ногах он находит следы зубов, но отпечатки не характерны для животных – скорее люди или полуэльфы, судя по строению челюсти.
Некоторое время Могрул стоит в оцепенении, затем, нахмурив брови, осматривает раны двух других воинов, а следом – мертвеца. Повреждения схожи, и для опытного жреца уже яснее ясного, в какую переделку попал вождь со своим отрядом. Не теряя времени, Могрул чистит каждую рану, удаляет отмершую плоть, но трупная зараза явно попала в кровь почти сразу, а орки даже не поняли, что случилось, пока жар не подкосил. Типичный случай – но кто бы предостережения слушал! Он делает всё, что физически возможно, и лишь затем возносит молитву Гниющему – просьбу об исцелении.
Иногда бог отвечает, но его выбор всегда остаётся загадкой даже для Могрула. Крепкий воин может сгореть за одну ночь, а калека – встать на ноги. Иногда кажется, что божество смеётся над гордостью орков или пытается преподать какой-то урок, но им явно не хватает мозгов, чтобы понять мысли Гниющего. Однако факт остаётся фактом – никто не может на него повлиять или его задобрить.
«Гниющий бог страдает. Наверное, он потерял слух, вот и не слышит все молитвы… Мне жаль его».
На миг лицо Могрула смягчается, а сердце наполняется щемящим трепетом. В воспоминаниях возникает детское личико, искренние слёзы в глазах, когда он рассказывает об учении Юртруса. Тогда он посчитал сострадание к божеству какой-то блажью, глупостью, но теперь слова малого ребёнка полнятся невиданной мудростью и глубиной, которой Могрул всегда был лишён. Слишком многое взрослые привыкли усложнять, наполнять смыслом.
В смерти нет ничего необычного.
– Груумш!..
Стон тихий, требовательный, и Могрула передёргивает от одного упоминания другого божества в храме – пусть даже куда более могущественного. Каждая душа перед отходом хватается за свою веру, ищет поддержку – в награду за служение, – и только затем приходит осознание, что умирать всё же придётся в одиночестве.
– Не слышит он тебя здесь, вождь, – равнодушно констатирует Могрул, не отвлекаясь от сердечного ритма воина, который уже впал в бессознание. – Теперь Юртрус будет решать.
Орк тихо воет – обессиленный, озлобленный, испуганный. Каменный стол, на который его положили, точно не придаёт храбрости, но Согорим держится заметно лучше большинства его предшественников. Стены храма пропитаны предсмертными стонами и жгучей болью, плесень на них растёт жирная, будто питается хворями – и страхами.
Нет хуже участи для воина, чем умереть от болезни – постыдно, в горячке, в луже собственных испражнений, – поэтому последователи Груумша предпочитают избавлять несчастных от страданий и позора. Болезнь – это слабость, а слабые орки не могут воевать, приносить пользу. Это простое решение, но не когда племя переживает тяжёлые времена, как они сейчас.
Могрул знает, что люди севера наглеют и расширяют торговые маршруты за счёт исконных орочьих земель, люди-ящеры теснят их с топей Мерделейна, а люди с юга вынуждают развязать очередной конфликт. Орки, конечно, не могут пропустить столь бурное развитие событий и не воспользоваться слабым тылом Невервинтера, но вождь Согорим сейчас перед ним – покусанный какой-то нежитью, вдалеке от былых мечтаний о славной победе.
Могрулу предстоит очередная тяжёлая ночь без сна, в ожидании спасительного утра, когда сила целительной магии войдёт в пик эффективности. К следующему рассвету двое орков издыхают – но не вождь Согорим. На этот раз милость Юртруса может показаться справедливой, однако на деле всё обстоит иначе, и даже Могрулу на миг кажется, что лучше бы умерли все – но кто он такой, чтобы обрывать с трудом выторгованные жизни?
Несмотря на тяжкую усталось, Согорим рад свету, льющемуся с потолка, рад даже вечно недовольному жрецу и ещё не знает, что вряд ли сможет вернуться в строй в ближайшие месяцы, если не годы. Могрул разминает его отмершие мышцы, исследует реакцию на боль и медлит с вердиктом, но Батур куда более сведуща в целительстве, нежели жрец смерти, и надежды на триумфальное возвращение вождя практически не остаётся. Он и сам понимает вскоре, как только делает первую попытку слезть с ненавистного каменного стола для мертвецов – даже будучи едва живым, поломанным, ничтожным существом, Согорим инстинктивно пытается сбежать оттуда.
Усилий Могрула и Батур – старика и женщины – вполне хватает, чтобы переместить его на лежак из шкур и подавить бессмысленное сопротивление. Мускулистые руки трясутся, будто горячка ещё не спала, и вряд ли способны поднять сейчас что-то тяжелее стакана с водой. К счастью, Согорим молчит, лишь лицо отражает всю гамму метущихся внутри него чувств. Несмотря на хмурый предостерегающий взгляд Могрула, рука Батур ложится на поникшее плечо, но ей плевать – ей хочется упиваться жалостью, и сострадание ранит Согорима куда сильней хирургических инструментов. Обычное дело в этих стенах.
Капли воды разбиваются преступно громко, будто отсчитывая время неизбежного, пустого существования. Гниющий бог молчаливо вьётся под потолком своего храма светом и тенью, жирной плесенью на стенах и запахом трав. Согорим смотрит на своих товарищей – уже окоченевших за ночь, пока Могрул тащит их тела на стол, – и мысли его отмечены, как и тело, следами затухающей, но всё же опасной болезни.
– Почему? – вопрошает Согорим в пустоту над ним, будто и правда заметил Белорукого бога.
– Верь моему опыту, – говорит Могрул, не оборачиваясь. – Даже когда кажется, что жизнь идёт под откос, это может быть лишь первой ступенькой к чему-то воистину великому, – после паузы, вновь воссоединившись с воспоминаниями, он продолжает уже куда суше: – Верь богам и замыслу, который нам не дано постичь.
Как-то ему сказали, что жрец должен олицетворять мудрость, однако Могрул чувствует себя не лучше разбитого и униженного Согорима. Пусть и не терял того же, что он, всё же горечь разочарования и потери сближает их сильнее, чем когда-либо – в стенах, пропитанных миазмами отчаяния. Он знает: как ни старайся взять жизнь под контроль, она всегда преподносит новое испытание.
…Он смотрит на парочку зеленокожих детишек, в растерянности озирающихся по сторонам, и хочет понять, что происходит, почему его наказ извратили, и быстрым шагом направляется к ближайшей жрице Лутик, уж какая попадётся под руку. Мысль, что он оставил двоих голодных недоросликов в храме, даже не особо тревожит – слишком много гнева в груди плещется. Широким шагом Могрул пересекает каменный лабиринт, и орки, издалека завидев его серую робу, убираются в сторону, будто вода перед скалой. Появление жреца Юртруса на публике – всегда плохой знак; он не хочет пугать племя, но ждать, пока кто-то зайдёт в храм и заберёт лишнего ребёнка, тоже не может.
Гнев Могрула изливается на молоденькую – а значит, однозначно пустоголовую – орчиху. Нагромождение ожерелий бряцает при каждом её шаге и скрывает почти всю грудь, но взгляд всё равно выцепляет между складками лёгкой ткани два соблазнительных бугорка. Горло мгновенно превращается в пустыню.
– Объясни, что происходит! – чтобы она поняла, в каком он бешенстве, Могрул перехватывает запястье, перевязанное кожаными ремешками и верёвочками с нанизанными бусинами и камешками, морщится от резкой боли, но девушке куда больнее, она таращится в ужасе, а глаза блестят от навернувшихся слёз. Преграда из украшений, к счастью, мешает почувствовать её кожу – повинуясь порыву, он забывает о собственной безопасности.
– Я… не понимаю, – наконец крупная слеза падает на щёку, и Могрул даже находит её лицо красивым.
– Два дня назад я выбрал себе ученика. Одного. Но сейчас их с чего-то двое. Разве храм Гниющего бога похож на приют? Немедленно забирай девчонку! – как для идиотки, вкрадчиво объясняет он, едва разжав конвульсивно сомкнувшиеся челюсти. Расслабляется и рука, выпуская молодую жрицу из хватки. Инстинктивно она отступает на два шага и обхватывает плечи руками.
Их перепалка привлекает много лишних глаз, но следят они не за Могрулом, а за руками жрицы, будто те могут вот-вот покрыться язвами. Когда он уйдёт, у неё будут проблемы, но эта мысль ему по душе – остальные возьмут на заметку.
Однако благополучие чужих душ для жрицы Лутик куда важнее собственного. Порой он забывает, какая добродетель у их народа скрывается за воинской бравадой и непроходимой тупостью – как алмаз в комьях грязи. Орчанка сверлит Могрула взглядом хищницы, и слёзы уже не кажутся признаком слабости. По правде, он восхищён её внезапной дерзостью: многие даже смотреть боятся в сторону жреца Гниющего бога.
– Они рождены пленницей, – говорит она. – Никакой клан девочку не примет ещё лет десять, пока она себя не покажет.
Да, как бы ни плевались орки в сторону людей и эльфов, всё же они необычайно падки на человеческих женщин. Насилие над пленниками – обычное явление, оно помогает высвободить оставшуюся после боя ярость, которая уже не перекинется на членов племени. С последствиями они легко мирятся и принимают полуорков к себе – рождаются ли те в неволе или же их подкидывают матери, – лишь бы соблюдалось главное правило о полезности. Свою кровь орки ценят дорого, пусть и не всегда признают родство; доверие и шанс проявить себя для них – не пустой звук. Правда, попыток не так уж много, но это куда лучше их полного отсутствия. Со столь жёстким отбором, бесконечными войнами и короткой продолжительностью жизни глупо разбрасываться детьми.
– Так возьмите её к себе, раз вы такие сердобольные, потом выдайте замуж и успокойтесь.
– Но они – близнецы! – делает последнюю попытку молодая жрица, сжав руки в кулаки и вытянув их вдоль тела, сотрясаясь от бессилия. – Их невозможно разлучить!
Могрул фыркает и до сих пор не видит веской причины, почему должен взять к себе лишний рот. Решение принять одного ученика и без того даётся ему с величайшим трудом, но так традиции требуют, а не самолюбие или личная прихоть. Он повторяет своё требование, и жрица судорожно выдыхает, признавая поражение.
– Мы её заберём, – когда он уже думает, что разговор окончен, внезапно её губы растягиваются в злорадной улыбке, отчего клыки зловеще выступают наружу. – Даже интересно, что из этого получится.
Он моргает, молчаливо взирая на восхитительное преображение. Нет, перед ним сейчас предстала не сердобольная хранительница пещер, а кровь от крови Великая Мать – дерзкая и воинственная, как волчица. Как бы она ни артачилась, ни скалилась, неповиновение может сильно ударить по репутации в чертогах её храма, где дисциплина и кротость перед мужчиной значат куда больше, чем целительское мастерство.
Могрул и сам до конца не понимает, чем обусловлено его решение, но, нервно облизнув покрытые трещинами губы, он спрашивает прежде, чем успевает хорошенько всё обдумать:
– Как тебя зовут?
– Батур, – бросает она, точно вызов на поединок, и Могрул невольно ухмыляется.
– Батур, – повторяет он эхом, – если девчонка останется – пусть и на время, – уточняет он, назидательно подняв указательный палец, – мне потребуется помощь в храме: я не могу работать, учить и приглядывать за этим… выводком.
Её густые брови медленно ползут вверх, но подоспевшая на помощь старшая жрица с энтузиазмом принимает это предложение за неё, желая то ли проучить Батур, то ли действительно помочь Могрулу. С этого момента молодая жрица становится негласным посредником между ним и остальным племенем.
========== Часть 2 ==========
Уже к следующему рассвету весть о болезни Согорима проносится через бесконечные лабиринты пещер, пока со скоростью лесного пожара не достигает даже удалённых уголков. Несмотря на недовольство Могрула воины клана собираются в храме и, обрядив еле стоящего на ногах вождя в броню, торжественно вручают ему копьё. Однако Согорим, как ни старается, не может даже толком принять боевую стойку. По его бледному осунувшимся лицу градом катится пот; оружие, что когда-то принесло не одну победу, предательски дрожит в ослабевших руках. Взгляд его мечется по лицам воинов, которые каменеют, вытягиваются с каждой неудачной попыткой наверстать упущенное. Наконец они не выдерживают, и по их рядам проносится ропот. Они злятся, но на кого именно обращён их гнев – на Согорима, Юртруса или жреца, который якобы плохо молился, – Могрул не знает. Наверное, всё сразу.
Он закатывает глаза и напоминает, что храм Гниющего бога – не место для тренировок или воссоединений клана, и просит всю делегацию выйти вон. Если Согорим достаточно окреп, чтобы держать оружие и перемещаться самостоятельно, то может идти, куда пожелает. Батур ещё на рассвете подлатала раны, как могла, но даже ей не нарастить срезанную отмершую плоть на месте воспалившихся укусов. На восстановление гибкости тканей нужно много времени – по сути, тело должно заново адаптироваться к неизбежной хромоте и по-новому перераспределить собственный вес. Однако Согорим решает бросить вызов недугу, а не подстроиться под него, что не приведёт к добру. Могрул фыркает себе под нос и не может решить, почему участь раненого вождя должна вообще его беспокоить.
Слабость для орков смердит не меньше запущенных ран, и реакция не заставляет себя ждать: несколько десятков воинов и опытных командиров одновременно бросают вызов Согориму на право вести племя, затем сражаются друг с другом, как только тот проигрывает первую же битву. В итоге ценой дюжины раненых и нескольких убитых новым вождём становится орк по имени Лограм. На этот раз жрицам Лутик предстоит бессонная ночь, остальное же племя устраивает гуляния по случаю славной резни.
Могрула не волнует, что происходит за стенами храма, пока дело не касается непосредственно его сферы влияния. Климат на Берегу Мечей капризный, не жарко и не холодно – идеально для распространения болезней. Пики эпидемий занимают его более всего, как и подготовка к ним. Многие годы Могрул регистрирует абсолютно все заболевания, вспыхивающие в племени, наравне с солнечными циклами. Колотые раны – рутина, но и их он осматривает тщательно, а случаи внезапных и необъяснимых смертей и вовсе пользуются исключительным интересом.
Кого-то приносят в храм, но чаще заболевшие орки приходят за помощью сами. Раны, какие были у вождя Согорима, они даже не замечают и надеются на легендарную расовую выносливость до последнего, несмотря на предупреждения Могрула. Орки прекрасно знают, что клинки могут быть отравлены или зачарованы на стихийный урон – и будто специально подставляются под удар, то ли бросая вызов, то ли прощупывая свой предел. Затем воины обязательно хвастаются шрамами и рассказывают связанные с ними истории, точно по книгам с картинками.
