Текст книги "Где воды меняли свой цвет (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
– Дышим, дышим, ещё немного, госпожа!
Настал ужасный миг, когда она хотела сдаться, – так было прежде, когда она рожала Нарта, но тогда вокруг было достаточно лекарств, госпитальеров, опытных женщин, и, одурманенная, Сонаэнь почти не чувствовала ни боли, ни страха.
Но теперь Тило взял её за руку, помог подняться, и дышал вместе с ней, и остался до конца – бледнел, краснел, но оставался.
И даже если она не готова была признаться никому – и некому было, – но, без слов глядя на его взволнованное, сосредоточенное лицо и сжимая крепкую мозолистую руку, леди Орта находила новые силы для продолжения битвы.
На этот раз не было родильной горячки. Не было суетящихся служанок и госпитальеров. Никто не листал книги по анатомии. Не было бури, ни тучки на небе. Даже тени испугались бы голоса Ниротиля Лиоттиэля, когда он прижал к себе младшего сына и издал яростный клич восточных войск, немедленно подхваченный всем гарнизоном под открытыми окнами.
– В народе моей матери это посчитали бы непристойным, – поделилась мыслями Сонаэнь утром следующего за родами дня, – тебя бы прогнали за дверь.
– Меня-то? – усмехнулся Ниротиль, не выпуская из рук новорождённого. – Посмотрел бы на них, кто бы ни пытался прогнать.
– И тебе… не… – она закусила губу, пытаясь облечь пережитое в слова, – не было отвратительно?
Тило вздохнул, возвращая ребенка в колыбель. Задумчиво постоял над ним.
– Знаешь Альмитти? Из пятой сотни асуров? – Он хмыкнул под нос. – В своё время мы звали её Железным Чревом. Повадилась рожать. В войсках! Четверых прижила, Бог один знает, от кого и когда. Другая бы померла, одного в поле родив, а этой всё нипочём…
– Но она не была твоей женой.
– Ты ходила за мной после той раны, – выпрямился Тило, гордый и неулыбчивый, – стал ли я отвратителен тебе из-за этого?
«Не из-за этого», – хотела – и не могла признаться Сонаэнь. Потому лишь медленно покачала головой.
Они не стали нежнее друг к другу. Никуда не пропали ссоры, ругань и иногда – с этим Сонаэнь не желала смиряться, но и побороть не сумела – рукоприкладство.
Нет, внешне не изменилось ничто.
Но именно тогда, в день рождения Ильста, Сонаэнь ощутила живую, природную, неразрывную связь, явившую себя в одночасье между ней и Ниротилем. Связь крепче, чем вожделение, крепче, чем иные кровные узы.
Река повернулась вспять, течение изменилось, побеждая неожиданные водовороты, унося осевший ил и муть. В её водах они теперь побывали вместе.
***
Если бы не ужас перед наступающей Смутой, Сонаэнь могла бы наслаждаться весенней ночью.
Внезапная северная весна ли согрела воздух или то были бьющееся сердце и накатывающий волнами страх, понять она отчаялась.
На жасминовых кустах набухали почки. Шумно грузили последние сундуки с добром на телеги во дворе. В нескольких шагах от Сонаэнь захрустела ветка на тропе, и она вжалась в стену. Камень неприятно холодил горячую спину. Лопатки сводило от напряжения.
Да, это была Снежана. Девушка кралась из сада. Сонаэнь напряглась.
Сколько бы Ниротиль ни повторял простые слова, терпеливо поясняя вновь и вновь, как правильно схватить женщину, чтобы она не вырвалась, леди Орта никогда не делала этого прежде.
К счастью, Сонаэнь удалось заткнуть рот княжне до того, как та закричала. Тут же, несмотря на перчатку, острые зубки впились ей в пальцы. Пальцы левой руки соскальзывали с толстой золотистой косы, Сонаэнь напряжённо пыталась удержать девушку – Снежана Элдар не зря родилась полукровкой. Она показывала все способности волчицы к сопротивлению. К минуте, когда леди Орте удалось доволочь пленницу к ожидающим Ясеню и Кею, суконное платье на спине промокло от пота, а предстояло ещё покидать Посад через ров.
Она усилием воли удержала себя от того, чтобы вцепиться в волосы княжне крепче напоследок.
– Держитесь, госпожа, – галантно подал руку Ясень, и Сонаэнь глянула под ноги, ступая на круглое бревно, – не спешите, осторожно…
– Голова кружится, – прошептала Сонаэнь, дрожа.
– Не спешите, – спокойно повторил Ясень, терпеливо дожидаясь, – взгляните на Ами Кея. Он уже на той стороне.
В самом деле, Кей с пленницей на плече ловко перебрался через ров, даже не замедлив шага. Сонаэнь медленно выдохнула. В конце концов, падать было не так уж и высоко…
…Правда, внизу ждали остро заточенные колья. Ноги отказывали леди, но она сделала осторожный шаг. Затем ещё один.
– Не спешите, – шептал Ясень, неощутимой тенью следуя за ней, – некуда спешить.
– Некуда? – простонала Сонаэнь, изо всех сил стараясь не смотреть вниз, в темноту.
– Некуда, – подтвердил рыцарь, – они заняты другим… мы кое-что там в Посаде подожгли. Может, и потушат…
Раздавшийся позади треск заставил Сонаэнь вздрогнуть и пошатнуться, но она восстановила равновесие. Сколько продлилась пытка, она после не могла бы сказать, но небо на восточном горизонте ощутимо прояснилось, когда наконец и она, и Ясень перевели дух на твёрдой земле. Треск теперь раздавался чаще.
– Порядок, – сообщил Кей, – мастер войны ждёт. Надеюсь, госпожа, вы готовы к отсутствию всяких удобств в пути. – Это он с лёгким оттенком превосходства и презрения обратил к Снежане.
Ясень неодобрительно поморщился, вытаскивая кляп изо рта юной пленницы. Снежана исподлобья смотрела на похитителей, по-волчьи хищно вздёрнув губу. В потемневших глазах не было ни капли страха.
– Она не отступит, – бросила она так низко, что Сонаэнь не признала бы младшую Элдар по голосу, – отец не отступит. Волки не отступят…
– Им и не придётся, – послышалось сзади, и Сонаэнь поспешила склонить голову и дать дорогу полководцу.
Ниротиль, невзирая на хромоту, умел до сих пор появляться в рядах своих воинов бесшумно. И даже если стоянка в этот раз и была маловата, а воинов было не больше сотни, это ничуть не сделало его менее уверенным и стремительным. Снежана нахмурилась, вздёрнула подбородок.
– Дайте ей дорогу, – произнесла она с едва уловимым акцентом, обращаясь к полководцу, – вы их не остановите.
– Приготовь лучших лошадей, Ясень, – вполголоса бросил полководец, обращаясь к первому рыцарю, – ни на час, ни на полчаса ты не должен будешь остановиться, пока не пересечёшь приграничные угодья.
– Принято.
– Если в угодьях вас не будут ждать, вы отпустите лошадей или обменяете их…
– Вы не остановите её! – повысила голос Снежана, и впервые на её юном лице мелькнула тень сомнения и страха. Ниротиль наклонился, прищурился. Сонаэнь, памятуя о воздействии Силы, сделала два шага назад, то же невольно повторили и двое воинов…
Только не Тило. Усмехнувшись, он выпрямился. Спокойный и решительный, как и обычно. Разве что зубы сжимал чуть крепче.
– Это верно, юная госпожа. Мы бы не смогли. Нам и не нужно, – мягко произнёс он, – пусть идёт в любом направлении – но только пока тебя у неё нет.
Сонаэнь не сдержала возгласа, когда почти с отеческой нежностью Тило вернул на прежнее место кляп и старательно проверил узлы на руках заложницы. Ясень уже подводил лошадей. Происходило нечто непредусмотренное, о чём она ещё не думала, чего не понимала и не предвидела.
«Как он собрался убежать? Часа не минет, за нами отправят погоню…».
– Сделано, капитан, – тихо сказал Ясень. Ниротиль повернулся к нему. Дурное предчувствие окутало Сонаэнь плотной пеленой и никак не желало отпускать, и оно только усилилось, когда супруг и его первый рыцарь обнялись.
Она видела это прежде.
– Спасибо, брат Ясень.
– Остаться бы. С вами. Лиса не простит мне. И не она одна…
– Мне-то точно не простит, – хохотнул Ниротиль горько и разжал объятия, хлопнул друга по плечу, – не теряй дороги. Оседлай ветер, если придётся… и прощай.
Так уже было, кричал сам воздух вокруг Сонаэнь, и она победила оцепенение, бросилась к полководцу, ухватилась за него вслепую, стряхивая вуаль, стряхивая всё прошлое:
– Куда ты отсылаешь меня?
Нет, больше она не будет молчать и понижать тон. Больше она не станет ждать удобного случая.
– Что с нами будет?
Удобного случая никогда не настанет.
– Тило! А ты? Когда… как…
У прекрасного рыцаря, гарцевавшего на рыжем жеребце в далёком – незабываемом – прошлом не было растерянных глаз. Прежде всего, некому было задать ему страшный вопрос: что будет завтра, потому что завтра для него никогда не существовало.
От опушки послышался свист, затем другой. Ниротиль встрепенулся, нетерпеливо оглянулся. Сонаэнь сжала его руку крепче.
– Капитан, я их вижу! Они покидают Посад!
– Тило, ты видишь? – Она вцепилась в его рукав, словно поднявшийся ветер мог унести её прочь.
Возможно, это было бы предпочтительнее.
Они молча смотрели на северо-восточный склон холма. Сонаэнь видела подобное прежде, и не раз; и даже теперь зрелище пугало куда больше занимающегося в Посаде пожара – кажется, его даже не пытались тушить, разве что несчастные соседи-горожане.
Докуда хватало глаз, виднелись мужчины с оружием, и она могла сказать, что они двигались в три раза быстрее привычных её глазам степных всадников. Тило задержал дыхание лишь на мгновение, но Сонаэнь знала, о чём он думает, так же ясно, как если бы он кричал на ухо.
Волки шли молча; не было боевых кличей, знамён или обоза; не было никаких признаков, кто и за каким князем или вожаком следует. Нет, это было не войско, это действительно была Свора, разнородная, пока ещё не сплотившаяся в одну стаю, но уже готовая рвать и терзать всё, что встретится на пути.
– Не успели, – прошептал Ниротиль. Сонаэнь наконец отпустила скомканную вуаль – ветер понёс её прочь.
«Элдойр не успел, но мы можем успеть, – подумалось ей отчаянно, – если сейчас помчаться быстрее ветра, на восток, да, на восток, а оттуда отправить письма; что мы можем? Мы не справимся и с десятой частью Своры…»
Ноги её слабели, паника кружила голову, воздуха переставало хватать, но Тило – Тило был как скала, ни на мгновение не дрогнувший, не засомневавшийся. Только медленно, очень медленно он выдохнул и разжал зубы. И отпустил её руку.
– Ясень! – Ниротиль развернулся к рыцарю; тот был бледен, но стоял твёрдо. – Отходи. Мастер Ами Кей здесь?
– Здесь, мастер. По левую руку в трёхстах шагах.
– Хорошо. Пусть прикроет отправление. Бросайте всё. Госпожу и заложницу поручаю тебе. С Богом, отправляйся немедленно. Коня! Строиться всадникам! Вторую десятку – в строй!
– Тило! – Сонаэнь бросилась вслед, схватилась за него вслепую вновь. – Ты не видишь? Их вдесятеро больше, ты не можешь сражаться с ними… вас всех перебьют, Тило!
Знакомые серые глаза блеснули из-под отросшей чёлки весело и ласково. Его лицо оказалось близко, тёплые, крепкие руки – вокруг: она никогда не забывала, каким он был – крепким, как скала, рядом с которой ничто не может быть страшно.
– Я знаю, сердце моё, – тихо сказал Ниротиль, прижимая жену к груди; под щекой оказалась знакомая холодная тяжесть кольчуги, – я знаю.
Его губы были солоны, и кололись отросшие усы. Звякнули щегольские шпоры на сапогах. Зашуршала сухая пыль под копытами скакуна.
Полководец обернулся дважды. Дважды улыбнулся – той улыбкой, за которую она слишком много и слишком долго прощала. Но после её Тило – каким бы он ни был – принадлежал войне и только.
Сонаэнь не могла двинуться; этого не могло происходить с ней, это было слишком даже для кошмарного сна, но, если бы это мог быть сон, она отдала бы годы жизни, чтобы проснуться, только бы проснуться…
Стоило серому жеребцу полководца перейти на рысь – и она закричала.
========== Пепел ==========
Как говорили магистры госпитальеров в Ордене, память – услужливая шлюха, если её обладатель нуждается; с охотой она будет подменять дурные воспоминания добрыми, уродливое делать красивым, забытое и поблёкшее – возрождать живым и красочным.
Так рождались песни и баллады. Самые унылые и скучные зимы в гарнизонах становились эпохами куртуазных приключений. Победы, кровавые и ничтожные, воспевались как величайший триумф света. Поражения – как героический подвиг во имя добра.
Но Сонаэнь Орта не могла представить, что побег из Посада когда-нибудь сможет вдохновить на песню, балладу или хотя бы поэму. Помнила, что стискивала зубы все часы – вечность, которую тряслась на лошади. Помнила, что Ясень молчал, не говоря ни слова. Впервые за годы, что она знала присягнувшего оруженосца полководца, он проигнорировал все положенные любезности, погружённый в мысли, настороженный и враждебный.
Трижды они делили пути, и трижды трое всадников отправлялись путать следы на лесных перекрёстках, но основная дорога была лишь одна. Сонаэнь радовалась этому обстоятельству – она не была уверена, что справилась бы со сложными поворотами на узких, едва заметных тропах.
Был рассвет, когда они покидали Посад, и был полдень, когда погоня настигла их почти у пограничных угодий.
На лице Ясеня впервые с момента побега Сонаэнь смогла разглядеть чувство, и ей показалось – это облегчение.
– Вы можете добраться, – пробормотал он, обнажая меч и лихо разворачивая коня – пена сыпалась мелкими хлопьями на потрепанную сбрую, глаза жеребца были налиты кровью, он запрокидывал голову, – я прикрою путь…
– Застава видна, – перебила его Сонаэнь, переводя дыхание, – а её нужно вывезти с земель северян. Мы не должны разделяться теперь.
Оба взглянули на Снежану: в дороге девушку укачало, и она безвольно обмякла в седле перед рыцарем. Ясень дёрнул углом рта, но согласно кивнул.
Сонаэнь приготовилась свалиться с лошади замертво, едва лишь минует ворота заставы, но им не довелось попасть внутрь; всего лишь в сотне-другой шагов от того места, где, задыхаясь, они готовы были встретить смерть от рук преследователей, они едва не влетели со всей скоростью в подготовленные, как к атаке, колья, раздались крики, предупреждающий скрип натягиваемой тетивы – и знакомый сигнал тревоги.
Сонаэнь успела разглядеть, что за ними из леса вылетели не менее двадцати всадников: впереди вился на вороном жеребце Вольфсон; пот струился по его лицу, стекал по шее, плечам и нагой груди; он был обнажён по пояс, а синий взор пылал ненавистью.
– Она наша! – крикнул кто-то из его спутников, обращаясь к воинам пограничной заставы. – Верните по-хорошему ту, что взяли против воли!
– Стреляйте, – выдохнула Сонаэнь, обеими руками цепляясь за луку седла, – стреляйте метко…
Но стрелы не полетели в цели; на леди Орту смотрели с полсотни лучников, когда их командир сказал, словно извиняясь:
– Мы не можем, госпожа. Они стоят не на нашей земле и на нас не нападают.
– Они наши враги! – внезапно встал Ясень на сторону Сонаэнь, яростно бросаясь на командира. – Ты не понимаешь? Один из Четверых… – Он осёкся, мотнул головой.
Сонаэнь сжала зубы крепче – два уже болели. Она знала, что не договорил первый рыцарь полководца. Один из Четверых, её муж, скорее всего, пал, и его убийцы стояли у ворот. Но заставник лишь опустил голову:
– Нет. Мы не пустим их, защитим вас. Но и нарушать порядок я не посмею. Ни одного из Четверых здесь я не вижу.
– Посад горел! – хрипло крикнул Ясень, сползая с седла и стаскивая безвольную Снежану Элдар. – Мы должны подать сигналы всем штурмовикам…
– Мы подали, – строго возразил командир заставы, – после того, как получили сами, – ещё два часа назад. Уймись, брат-воин. Всё, что мы можем сделать, мы сделаем. Но не больше.
И добавил, прижимая руку к груди:
– Упокой добром Господь души павших в бою и помилуй нас от их участи.
***
Полгода назад
В шатрах Ниротиль спал чутко. Сонаэнь знала его черту – дремать, не погружаясь в отдых, постоянно держать себя готовым к внезапной атаке, набегу или налетевшему урагану.
Но в стенах Элдойра полководец отсыпался на жизнь вперед, и Сонаэнь находила, что ей это нравится. Внезапно глубокий сон и хороший отдых, безопасность и покой обнаруживали черты Ниротиля, прежде ей незнакомые.
Например, он никогда не просыпался сразу, нет – даже открыв глаза, Тило вздыхал, ворочался, взбивал подушку и засыпал снова; если Нарт, визжа и смеясь, прибегал к отцу, Ниротиль никогда не останавливал его и не ругал. Нет, он хватал сына, затаскивал к себе под одеяла, и, как будто её супруг владел тайным знанием заклинателей детей, через несколько минут спали оба.
Прежде Сонаэнь никогда не обнаруживала в полководце и намёка на лень, но всё чаще он напоминал ей большого степного кота, греющегося на солнце на валунах в зарослях арака.
Как и всякий степной хищник, просыпался он для охоты по ночам. И тогда Сонаэнь просыпалась тоже, с его горячими руками на бёдрах, с нетерпеливым дыханием на ухо сзади и немыслимыми словами, которые днём он никогда бы даже не произнёс в обращении с женой.
Она обнаружила, что ей это нравится.
Это было особое чувство, Тило дома. Размеренный ход вещей менялся и рушился. Все планы шли прахом. Обед приходилось подавать на час раньше, ужин – на два часа позже. В приёмном зале обнаруживались подвыпившие мастера из Школы Воинов, соратники, дружинники, просто гости: кузнецы, оружейники, торговцы…
Ниротиль приносил с собой хаос военного лагеря и распорядок жёсткой воинской подготовки. С ним нельзя было спорить, его настроение определяло поведение всех домочадцев, его успехи или неудачи – темы для разговоров за столом. Но вместе с тем было особое удовольствие от присутствия полководца. Даже если он практически не покидал своих тренировочных дворов или целыми днями пропадал в Школе или Совете – Сонаэнь любила дни с мужем рядом.
Соседи в недели и месяцы, когда Тило был дома безотлучно, не тревожили Сонаэнь.
Гостьи старались прибывать реже, если прибывать вообще.
Нарт слушался с полуслова. Слугам внезапно не приходилось повторять распоряжений.
Даже домашние коты начинали ловить мышей усерднее.
И, хотя леди Орта никогда бы не призналась себе и другим в этом, было особое удовольствие просыпаться с ним по утрам. Открывать глаза – и видеть его красивое лицо рядом, ощущать жар горячего тела, слышать тихий вздох, когда он переворачивался в постели, перетягивая одеяла на себя.
И иногда, осторожничая поначалу, но потом смелей – пробовать его крепость на прочность, изыскивая повод нарядиться, украситься, прикоснуться лишний раз – не только утром или вечером в постели, но и среди дня.
За обедом.
Подавая чай или письма.
Делясь соображениями по ведению хозяйства или прося совета. Обсуждая гостей и родственников.
Даже споря и ругаясь. И даже шутя над ним.
– Что это?! – раздается его рык из спальни, и Сонаэнь спешит – приходится пройти по галерее и подняться на второй этаж, чтобы встретить нагого супруга, замотавшегося в простыни, у стола.
– Что случилось, господин мой?
– Кто напихал эту траву в мои ножны? – Вид полководца, с мятым от сна лицом, трясущего оружием, почти заставляет леди Орту расхохотаться, но она старается не разрушить игру раньше времени:
– О чем вы, господин мой? Об этом? – И вот тут настаёт время для первого прикосновения. – Ах, это?
– Да, это, что это?
– О, мой господин, – нужно сохранить почтительный, кроткий тон, полный внутреннего достоинства, когда прикасаешься будто бы невзначай второй раз, – это букет ирисов. Я нарвала для вас в саду.
Он знает – конечно, все знают: ирисы – символ чувственной супружеской любви. Хотя вряд ли многим воинам с утра их женщины дарят цветы, напоминая о прошедшей ночи. И тогда предстоит изо всех сил прятать рвущуюся улыбку, пока он не начнёт улыбаться сам, всё ещё пытаясь гневно хмуриться – но он перестанет.
И примется целовать.
***
…Всю ночь вокруг заставы выли волки.
Они не замолкали – стоило умолкнуть одному, вступал другой. Должно быть, кто-то из служивших в угодьях северян понимал песню собратьев, потому что лица их были очень мрачны и они не сменились в дозоре. Снежана, запертая в темнице, проплакала несколько часов, тихо подвывая, словно в ответ волкам.
Сонаэнь не хотела видеть ни заложницы, ни преследователей. Произошедшее казалось продолжающимся кошмаром, но проснуться она не надеялась. Как и заснуть – хотя больше всего был необходим отдых. Но Сонаэнь не спала. И не молилась больше – язык не подчинялся рассудку, стихи молитвы рассыпались на бессвязные звуки и сдавленные рыдания.
Но слёз не было тоже – и леди Орта не плакала.
Лишь робко поначалу отважилась мечтать – почти забытое за пятнадцать лет умение, оно возвращалось понемногу; и Сонаэнь отдалась ему, убегая со всей накопленной страстью души в лучший мир – от воя волков, слёз пленницы и переговоров озлобленных и напряжённых заставников.
В середине ночи начали прибывать дружинники Ниротиля с востока и какие-то незнакомые штурмовики с ближайшей из сторожевых застав. Сонаэнь слышала, как Ясень подробно и обстоятельно рассказывает о произошедшем в Посаде, – не слова, но интонации его размеренной речи, особую мелодию голоса.
Ничто меньше не волновало её, чем обсуждения в воинских собраниях.
Она воображала, как Ниротиль появится перед воротами верхом – как делал не раз и не два, возвращаясь домой. Представляла, как пыльный плащ примет в руки и улыбнётся, подставляя плечо и подавая руку вместо его любимой трости. Она рисовала его усталое лицо перед глазами – прищур грозных серых глаз, шрамы на щеке и лбу, ухо с отсечённым кончиком, из-за которого выскальзывала посерёбренная ранней сединой прядь русых волос, губы и след от неловкой иглы целителя на левой брови.
Она воображала, как молча, улыбаясь и сочувствуя, предложит омыть ноги, как прижмётся к его коленям – он, должно быть, зашипит от боли, но потом улыбнётся, поднимая её и усаживая рядом. А потом, когда дорога начнёт забываться, она отведёт Тило на ложе.
В мечтах улыбаться и любить его было так просто и легко. Но она будет, о, будет, от всего сердца, любить. И будет целовать и плакать, плакать и целовать; и никогда, никогда больше не пожалеет поцелуев и ласк для него. Никогда.
Заскрипела тяжёлая дверь, Сонаэнь вскинулась, с трудом вставая с койки, – она заперла дверь на все щеколды. Только теперь леди обнаружила, что масло в светильнике прогорело полностью.
За дверью ждал Ясень. Сонаэнь выглянула в коридор. Из ветрового окна виден был занимающийся рассвет. Итак, прошли сутки.
– Их привезли, – торжественно произнёс рыцарь, и леди Орта кивнула.
Кивнула ещё раз, застыв вдруг под тяжестью слов, в которые не верила: поверить в них означало отказаться от мечты, в которой Тило, верхом на утомленном коне, в пыли и грязи, являлся…
– Не все тела посадские горожане выдали, – спокойно и ровно продолжил рыцарь, подавая руку, – прошу, сестра-госпожа.
Серый рассвет пах гарью и мелким дождём. Тихие переговоры при появлении леди Орты прекратились. Сонаэнь устало оглянулась. Чуть поодаль, во дворе, между конюшней и кузней, она увидела – поначалу всё сливалось в сплошной пепельно-серый туман, но потом – да, это были тела.
Привыкшая к госпиталям, она сразу могла бы сказать, что их было около пятидесяти. Она могла видеть, что первым привезли Ами Кея: его щегольские сапоги Сонаэнь давно запомнила. Рядом, конечно, был и верный Линтиль – только у него были во всей дружине настолько длинные волосы.
– Вам не стоит смотреть, сестра, – высказался один из незнакомых штурмовиков, – многих братьев… – Он не договорил «изувечили».
Госпитальеры видели увечья и последствия пыток. Она лишь покачала головой, делая шаг вперёд, но незнакомец вновь преградил ей дорогу.
– Вам придется остановиться здесь, миледи.
– Я иду за мужем.
– Вас могут неверно понять, моя госпожа, – нехорошо и горько усмехнулся воин, – у нас, южан, так говорит жена, намеренная разделить с мужем погребальный костёр.
Сердце Сонаэнь дрогнуло, остановилось на мгновение.
– Они исповедуют Единобожие. Исповедовали. Мой супруг будет похоронен в земле, как и подобает!
– Супруг? – переспросил штурмовик, и —
почему в её мечте Тило являлся на рыжем коне, почему не на своём, сером в яблоках? Почему она продолжала видеть его в пестроцветном одеянии кочевника? Почему —
Ведь в настоящем он лежал там, в каких-то двух дюжинах шагов, в серебристо-сером кафтане, и кто-то положил его на щит головой в неправильную сторону – так никогда не делали кочевые войска, потому что щиты не предназначались для покойников; и Сонаэнь не могла остановить себя от того, чтобы не цепляться за каждую деталь, увязая в реальности, которую не готова была проживать.
– Ему лежать в земле, – ровно продолжила она, не сводя глаз с его тела, – всё же могла это быть ошибка или иллюзия?
– Мы не можем, – откашлялся осторожно штурмовик, – понимаете ли, нам придётся отвести многих из дозорных от заставы из-за… ситуации. И кто-то из Своры может осквернить могилы наших братьев.
Сонаэнь смотрела сквозь мужчину, но он всё ещё продолжал зачем-то оправдывать необходимость погребального костра. «Ситуация? Вот как это назовут в Элдойре? В Военном Совете, перед Правителем?»
С одной стороны говорил что-то Ясень. С другой – командир заставы. А он – тот, кто никогда не вернётся из её мечты домой, – лежал на щите в неправильную сторону головой.
Вблизи он был похож на себя ещё меньше, чем издали.
Нет, никаких увечий нанесено не было – сверх тех, что оставили след при жизни.
Должно ли это было утешать?
Должна ли она была радоваться? Это могло бы кого-то утешить – кровавые пятна на одежде, синие губы и бесцветный оттенок кожи? Это могло что-то изменить – то, что она видела его мёртвое тело? За жизнь Сонаэнь Орта их видела сотни.
«Ты умер быстро, – отметила Сонаэнь, – истёк кровью минуты за три. Какими были твои последние мысли и слова? О ком и о чём ты думал? Где ты сейчас?»
– Я могла бы похоронить его где-то ещё, в другом месте, – зачем-то произнесла она, обращаясь к Ясеню.
– Они решили иначе.
– Они ничего не решают. Они не могут. Я его жена.
Но они могли, и они решили; наконец её оставили с телом полководца одну. Уединением это было назвать сложно – вокруг сновали оруженосцы, лучники, штурмовики и слуги.
Всё как тысячу тысяч жизней назад, в госпитале, где она увидела его впервые, – но тогда Ниротиль был жив и страдал, и много раз Сонаэнь задумалась, не милосерднее было бы оборвать его жизнь. Тогда, в кровоподтёках и ссадинах, кое-как заштопанное, его лицо кривили судороги, и голова была разбита и забинтована, и следующие полгода полководец провёл в крови, гное и рвоте, в дерьме и моче, в бинтах и лубках.
И она точно так же иногда приседала на его койку в ногах, смотрела и удивлялась – как воин был жив? Как это могло быть возможным?
Скольким противникам в этот раз всё-таки удалось его достать? Было их трое или четверо? Или один удачливый враг?
«Да, это был один враг, – Сонаэнь едва могла вздохнуть, вдруг обнаруживая мир вокруг омерзительно реальным, – одна-единственная женщина, которая стала причиной; и это не я, Боже, будь милостив, это не я».
Ей не удалось заставить себя плакать, но никто и не ждал слёз. В конце концов, у неё будет время для траура – до конца жизни: вдова полководца никогда бы не стала женой другому мужчине, если только того не желал сам покойный. При этой мысли Сонаэнь едва не захихикала истерически. Нет, этого бы не могло быть никогда.
Тило не любил делиться.
– Я нашёл носилки, госпожа, – подал голос тихий Ясень, и леди Орта подняла на него взгляд с земли. Рыцарь сумрачно кивнул.
– Что будет теперь?
Ниротиль бы сказал однозначно, с твёрдым кивком и злым прищуром: «Война».
Ясень вздохнул:
– Я не знаю.
Сонаэнь медленно, отказавшись от помощи, поднялась с земли на ноги. Бросила ещё один – прощальный – взгляд на тело мужа.
– Они звали его «Мирный», – сказала она, и вдруг что-то – должно быть, наконец упавшая тяжесть усталости – шатнуло, бросившись онемением в лодыжки, – это не его имя.
– Нет, госпожа, – согласно кивнул Ясень.
Носилки явились, как рыцарь и обещал. Где-то уже жгли первые погребальные костры. Незнакомые штурмовики звучно спорили о том, кто же повезёт заложницу Элдар в белый город и не лучше ли дождаться подкрепления. Сонаэнь шагала за телом мужа, с прискорбием отмечая полное отсутствие всяких чувств, кроме бесконечной усталости.
Больше усталости был только страх, что она пройдёт – и придётся жить дальше.
Без Тило.
Без всего, что он олицетворял. Безо всякой надежды на то, что однажды он вернётся, – не притворишься, не поверишь, что это возможно. Нет, никакой надежды больше – тем более теперь, когда погребальный костёр разгорается.
– Были воины меньше его, ушедшие в больших битвах. Почему не он? Почему здесь, в лесах на краю земель? Это не то, как подобает хоронить полководца, одного из Четверых, – слова лились сами с языка Сонаэнь, – сжигать его, как бешеную собаку… это не подобает ему. Ничто из этого.
Ясень на мгновение прикрыл глаза, затем подошёл ближе.
– Так будет лучше, сестра-госпожа, – негромко заговорил он на ильти, и степной диалект с его мелодичными переливами и глуховатыми окончаниями заставил Сонаэнь судорожно выдохнуть, – прах мы отвезём домой, в степь; мы развеем его над Гремшей, там, где были наши стоянки; но до этого мы отомстим.
Сонаэнь закрыла глаза. Когда открыла их, сквозь дрожащее пламя в последний раз увидела знакомый призрак – она помнила его, помнила до сих пор. Как часто он являлся ей! И теперь наконец уходил вдаль по лесной дороге – всадник на рыжем скакуне, улыбчивый, смеющийся, сияющий. С ним прощаться было куда больнее, чем с настоящим полководцем Ниротилем.
Женой Ниротиля она была пятнадцать лет. Видела его лучшие и худшие дни. Была верна – и предала однажды; была им прощена – и, пожалуй, простила и его. Родила его сыновей.
Прекрасного Всадника не существовало на свете, или же он погиб до их встречи в огне всё той же войны.
…Дым от костра поднимался в весеннее небо выше и выше, закручиваясь чёрной спиралью и бросая змеистую тень на голую землю.
– Да, – кивнула Сонаэнь Орта уже себе, – да, конечно. Конечно, мы отомстим.
THE END
