Текст книги "Где воды меняли свой цвет (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
Чёрная коса поползла назад и исчезла. Зазвучали мерные шаги по деревянному полу.
– Мы не виделись два года, мой друг, – проникновенно зазвучала леди Элдар, – благодарю за воспоминания, что утешали меня это время; великий полководец Элдойра не мог подарить больше, чем неделю совместной охоты. Я надеюсь, она не станет последней. Время, разделённое двумя, что истинно знают друг друга, никогда не забывается.
Сонаэнь, словно засыпая, качнулась вперед. С носа на бумагу упала капелька пота.
– От всего сердца благодарю за столь щедрый дар. В моем положении не посмела бы просить о большем.
Внезапно на левое плечо Сонаэнь легла холодная рука леди Элдар, и мир затрясся, мелькая перед глазами с ужасающей скоростью. Только правая рука всё ещё подчинялась, только вот не воле Сонаэнь, но отравленному голосу Латалены Элдар.
Он доносился словно сквозь толстый слой воды.
– Ты знаешь это положение и мои намерения. Но уверяю тебя, что, получив помилование, не рассчитываю на долгую жизнь. Не с моей семьёй. Мой сын, чьим Учителем ты всегда останешься, единственный законный наследник престола. Я не прошу тебя выступить против дочери и зятя. Они никогда не были моими врагами. Ты знаешь. А потому почти другую мою просьбу. Итак, вот она…
Последним усилием воли Сонаэнь вынырнула из транса, в который погрузилась под воздействием голоса Латалены. Опустив глаза, пробежала строки письма – и когда успела написать? – холодея и понимая, зачем нужно было это бывшей принцессе.
Никто из волков не читал на ильти. И вряд ли волки заинтересовались бы, увидев почерк Сонаэнь, которая отправляла письма каждый день. И, наконец, даже если бы кто-то и взялся разбирать это письмо – Сонаэнь часто заморгала – в нём не было ни слова из тех, что диктовала Латалена. Его могли расценить как двусмысленное, но никогда, ни при каких обстоятельствах не отнесли бы к леди Элдар.
Ледяная ладонь сползла с её плеча к письму. Латалена подняла листок к глазам, минуту смотрела сквозь него, затем осторожно сложила в несколько раз и прижала к губам.
– Услышь меня, – прошептала она, затем так же неторопливо отступила назад, оставив письмо на столе, – когда отправишь это письмо, дитя, будь свободна.
Только в спальне, сняв одежду, Сонаэнь вскрикнула, хватаясь за правое запястье, одновременно чувствуя жгучую боль в левом плече. Компаньонка бросилась к ней с вопросами, леди оттолкнула её, поднося онемевшую кисть к огню. В неверном свете лучины она могла видеть, как медленно, очень медленно чернота расползается по сосудам вверх от пальцев, что держали перо.
***
Последующие три дня Сонаэнь не могла найти сил встать с постели. Первый день она провела с ужасающей головной болью, едва могла выпить воды, её тошнило и рвало. Второй день был проведён по-прежнему в постели, с дурным самочувствием, но уже без рвоты. На третий Сонаэнь чувствовала себя на двадцать лет старше и примерно настолько же уставшей.
Последние отчётливые воспоминания, которые удавалось сложить в ясную картину, были представлены рукой леди Элдар на плече и длинными чёрными косами, обвивающими тонкую талию. При попытках вспомнить больше начинала кружиться голова и сами собой закрывались веки.
Леди Орта знала точно: письмо Ревиару Смелому было отправлено, в тренировочном дворе по-прежнему рычали оборотни, а Верен, вернувшийся домой из очередного отъезда, получил столь же тёплый прием, как и всегда.
Но Сонаэнь подмечала детали. Слишком жива была память о собственном беспомощном подчинении перед Латаленой Элдар.
И детали, прежде выпадавшие из внимания, стали являть себя чаще. Печати на письмах и сундуках, что заносили в подвал терема. Странное обилие оружия в комнатах за пределами арсенальной. Множество писем, отправлявшихся в Вершу, – с этим названием было связано что-то, о чём Сонаэнь силилась вспомнить, но не могла. И ей не с кем было посоветоваться. Даже полководцу Ревиару она написать не смела.
Как далеко раскинула сеть Латалена? Сонаэнь отвергла мысль о том, что она в полной мере владела Силой. Вряд ли, рассудила леди Орта, – это было невозможно. Элдойр процветал под покровительством Элдар, ими и был некогда основан, но в правление Гельвина белый город изменился. Латалена не могла управлять знатью на расстоянии. Или могла?
Что могла изменить одна женщина, сосланная за тысячу вёрст, проклятая и забытая? Но Сонаэнь видела что. Латалена была умна, хитра, коварна и беспощадна. А государыня Мила потеряла четверых детей, прежде чем смогла подарить наследника супругу. Возможно, причиной, как говорили знакомые лекари в Ордене, действительно была военная травма леди Милы.
Но мог быть и яд.
Подготовка к турниру тем временем шла полным ходом. Если из замкнутого пространства терема – бесконечных галерей, лестниц и покоев – Сонаэнь не видела обустройства ристалища, как не могла и знать, насколько взволнован посадский люд, то обстановка радостного волнения внутри окружала её каждый день.
Веселее всех была, конечно, юная Снежана. Только и мелькала длинная золотая коса по терему и звучал смех. Даже уставший отец рядом с ней начинал смеяться.
– А брат приедет? А ты, ты выйдешь на поле, батюшка? – висла она на шее у отца, сияя улыбкой.
– Меня звали Старым до того, как ты родилась, волчонок, – ласково пробурчал Верен в усы, – но, может быть, если твоя мать благословит…
– Я упрошу. А если ты победишь, кто наградит тебя, она или я?
– Старая Ариса. – Он кивнул на толстую няньку Снежаны, и дряхлая волчица обнажила в его сторону беззубые дёсны в притворном оскале. – Ну, волчонок, слезь с батьки; посмотри, что привез я тебе. В приданое пойдёт.
– Скоро, скоро весна зацветёт, – замогильным голосом запричитала нянька, пользуясь поводом и подходя ближе, – едут, едут женихи.
– Уйди, накличешь, – фыркнул Верен. Сонаэнь заметила тревожную морщинку у его губ.
– Только самый храбрый, – промурлыкала возбужденная девочка, прикладывая к груди отрез атласа, – и самый красивый.
– Ох, глупа девка. Ох и молода. Выспела ягодка, да не дозрела, – нараспев подвывала волчица, лаская скрюченными когтистыми пальцами пестроцветный шёлковый платок, прикрывавший драгоценный ларец, – проси у Бога доброго, ласкового, честного; красоты прибудет, коли слюбится.
– Хватит, – рыкнул Верен.
– Обнимет молодец, аж дух вон выйдет; на мягкой перине поцелует – обомрёшь…
– Молчи, старая! Ох, что и делать мне, – волк обнял закрасневшуюся дочь и поцеловал в голову, – погоди с женихами, волчонок. Не бросай старого батька.
– Выйду только за того, кто будет сильнее тебя, – прошептала Снежана. Верен усмехнулся ей в макушку:
– Побью всех, значит. Или Яре, если я не справлюсь; побьёшь, что скажешь? – Охранник княжны гордо выпятил грудь и согласно замычал.
Сонаэнь сложила последний из отрезов ткани в сундук и удалилась, не забыв поклониться. На удивление, за время, проведённое с леди Латаленой в качестве фрейлины, она не смогла вспомнить ни раза, когда рядом была дочь. Если они и встречались, то не при сторонних наблюдателях.
Всем своим существом Сонаэнь Орта чувствовала затаившуюся угрозу – и направлена она была вовсе не на сосланную беззащитную принцессу Элдар, как то подозревал Ревиар Смелый. С кем могла Сонаэнь посоветоваться?
Элдар исключались. Правителю ни одно письмо не миновало бы десять канцелярий. До магистрата Ордена письмо шло бы полтора-два месяца. Сонаэнь поджала губы. Единственная помощь, которую она могла бы призвать, находилась, на её счастье, недалеко. Во всяком случае, она могла попросить совета.
Она подозвала компаньонку.
– Завтра с утра ты выезжаешь, – без предисловия велела леди Орта, – ты повезёшь моё письмо, тебя будут сопровождать наши стражи.
– Но госпожа, вы останетесь здесь одна!
– Не очень похоже на то. – Сонаэнь оглянулась, нашла глазами письменные принадлежности. Прикоснувшись к письменной трости, она дрогнула. Последнее воспоминание, связанное с ней, отзывалось ломотой в правой руке. Пересилив дрожь, леди Орта подвинула лучину ближе.
«Почтенный мой супруг и господин! Нижайше прошу простить меня, если заставлю вас разгневаться, но не могу не просить вас…».
========== Поводки и звери ==========
За неделю до того срока, когда можно было ждать ответа на письма, разосланные Сонаэнь, в Посад начали прибывать гости. Они появлялись на дороге группами: в телегах, верхом, сопровождаемые шумом: лаем, звоном бубенцов на узде, храпением лошадей и звонкой гармонью.
Ничего общего с турнирами юга и Элдойра. Здесь это было больше похоже на неторопливый сбор старых друзей или дальних родственников для сватовства или поминок. Впрочем, на Севере всё происходило словно в дюжину раз медленнее.
Зима отползала от Посада неравномерно, оставляя где-то – заплатки и прогалины бурой грязи под тонким слоем серого весеннего льда, где-то – растрёпанные цыплячье-жёлтые цветы мать-и-мачехи. Первые ростки камнеломки и скудного озимого мятлика всходили на полях. Посад тонул в талой воде. Следами сапог истоптаны были мостовые, а в каждую выбоину в надежде спасти дороги без устали – и без особого успеха – мальчишки-конюхи ссыпали прелое прошлогоднее сено и свежие опилки.
Двор терема подметали с опилками трижды. Это тоже помогало мало. С тем количеством всадников, что, словно нарочно, влетали на конях через ворота, грязь была везде.
– Толку-то. Другой год говорила-говорила большаку: ты вели, пусть сыплють камень, – шамкала старая Ариса, подметавшая, невзирая на больную спину, крыльцо, – он мне: сделаю, бабка, отстань! И вот, туда же. Которая весна такая-то.
Для гостей с юга позволяли исключения в виде ночных горшков, но сами северяне свято чтили свои дома – и даже терема – и нечистот в них не допускали ни в каком виде. Посему для справления нужды пристраивали нечто вроде флигеля.
В сезон половодья добраться до него было непросто.
Балансирующей на выходе из нужника, задравшей юбки мало не до пояса леди Орту нашёл гонец от супруга.
Она не смогла дождаться возвращения в терем. Почерк лучше у него не стал, зато письмо было длиннее предыдущего в несколько раз. Смысл, однако, можно было уместить в нескольких коротких фразах. Тило требовал жену к себе. Можно было не сомневаться, что он найдёт способ лично предъявить претензии леди Латалене и её защитникам, если Сонаэнь – даже в роли гостьи – задержится на долгий срок.
Пальцы у леди дрожали, сердце билось так быстро, что она задумалась об успокоительных каплях.
«У неё нет своей армии, – писал Тило, и не нужно было гадать, чтобы понять, кто эта «она», – нет из нас тех, кто поддержал бы Смуту. Она могла бы попросить кузена-полководца Гвенедора, но он верен трону, старый дурак. Выбрось из головы политику и думай о себе. Здорова ль ты? Хорошо ли спишь? Что слышно из дома? Как наши дети?».
И конечно, в своём духе он завершал письмо недвусмысленной угрозой: «Лучше бы тебе быть здоровой, а положению нашего дома благополучным, когда мы увидимся снова». Бескомпромиссная лихая завитушка перечёркивала три нижние строки.
«Дура, дура, пустоголовая идиотка! – в отчаянии ругала себя Сонаэнь, едва соображая, что происходит вокруг. – Почему именно сейчас надо было возомнить себя девицей в беде?» Оставалось надеяться, что вспыльчивый супруг-полководец остынет быстрее, чем в самом деле выдвинется к Посаду. Учитывая его расположение в двухстах вёрстах, этого вполне можно было ожидать. Нервы Сонаэнь были напряжены предельно.
Раздражение усиливалось, и вместе с ним – внимание к тревожащим деталям: гости, приезжающие в Посад, всё реже были представлены боярами Заснеженья, но значительно чаще бряцали тяжёлым оружием и кольчугами. Далеко не всегда они радовались, увидев друг друга, чаще негодовали. Напрасно искала Сонаэнь праздничные стяги турнира. Напрасно высматривала акробатов и канатоходцев. Посад кипел, но не радовался; спешил торговать, но не веселиться. Да и прибывающие выглядели не особо спешащими сражаться друг с другом. Не было шумных горделивых рыцарей и их юных оруженосцев. Не было герольдов. Не было слышно ни одного глашатая, что рассказывал бы о преувеличенных подвигах одного из победителей турнира.
За три дня Сонаэнь наблюдала две или три пьяные драки, но ни одного поединка. А гости всё прибывали – по одному, по трое, внезапно являлась целая стая молодчиков-ровесников, а то приходил пешком старый, дряхлый дед-волк, седой, плешивый, – и всех хозяева, Верен и Латалена, приветствовали в чертогах дома. Домочадцы тоже были здесь. Волчицы, сторонясь мужчин, шушукались – замужние прятали руки в муфтах и под длинными платками, юные девицы поигрывали с выпущенными косами, пока холод не начинал ломить им пальцы.
Не выходила к гостям только Снежана. Девочка считалась невестой и посторонним, по обычаю, в дверях дома на пороге не показывалась. Сонаэнь не сказала ни слова, когда увидела любопытствующую княжну, выглядывавшую из-за двери.
– Скоро, скоро твой день, – послышался скрипучий голос няньки-старухи, от которого у Сонаэнь дрожь бежала по спине, – зазовёт волчок в лесок…
– Ариса, – послышалось холодное от Латалены. Старуха только прищурилась, но не умолкла:
– Взглянет – как солнцем опалит, обнимет – дух вон!
– Хватит, – обернулась леди Элдар с каменным выражением лица.
– Муж – заступник, – остро глядя в лицо Латалене, молвила бабка-волчица, поправляя на Снежане душегрею, – не веришь мне, спроси у матушки твоей. Куда было ей податься, без отца-то? Прожить и без него можно, это верно. А вот хорошо ли – то вряд ли.
– А ну-ка, курицы, хорош квохтать! – подал голос уже Верен.
По тёсовым ступеням навстречу хозяевам поднимался с немалой свитой гость. Домашние волчицы выносили по одному подносу с подарками. Пожилых седовласых мужчин заводили под руки с обеих сторон в знак особого почтения к возрасту. Другим лишь кивали. Сонаэнь успевала только примечать знакомые или недавно узнанные гербы.
Сильные, богатые вожаки отдельных стай, гомонящие группы юношей, обнищавшие большаки – всех хозяева приветствовали радушно и всем улыбались. Солнце уже растопило все до единой сосульки над дровником, грачи и галки разворовали несколько хлебных караваев со двора, а гости всё прибывали.
Очередной даже среди соплеменников выделялся; он и его спутники шагали по мостовой, словно весь мир и даже весна вокруг принадлежали им. Им кланялись все – Сонаэнь прищурилась: против солнца она с трудом могла разглядеть, что за знамя принёс с собой волк.
Но когда разглядела, отшатнулась прочь. Подавила желание закрыть лицо – как будто бы давний враг мужа мог узнать её; это был бессмысленный страх.
– Держан из Верши, друг наш, – леди Латалена протянула гостю обе руки, опережая взволнованного супруга, явно намеревавшегося остановить приветствие, – рада видеть тебя в нашем доме. Ты привлёк луну на наше небо. Войди. Отведай нашей добычи и того, что дал нам Господь.
Держан в сопровождении доброй полусотни волков выглядел решительно и угрожающе. Посеребрённые сединой тёмные волосы ложились красивыми волнами почти до плеч; даже под просторной одеждой ярких зелёных оттенков видно было, как перекатываются мышцы. Не слабее вожака смотрелись и бойцы.
Судя по реакции наблюдавших волчиц, все они были без ума от воинов. Только вот Сонаэнь не к месту пришло в голову сравнение с важничающими перед суками кобелями, и она подавила смешок. Походка некоторых оборотней определённо напоминала походку задиристых собак перед боем.
Мелькали латы и щиты, кольчуги и булавы. Сонаэнь, хоть и чувствовала неловкость за открытое лицо и отброшенную назад вуаль, не могла не наслаждаться куда лучшим обзором происходящего. Конечно, не обходилось и без заигрываний со стороны приезжающих северян. Другие девушки Латалены получали внимания не меньше. Даже Вината, растерянность которой можно было разглядеть с трёхсот шагов.
Леди Элдар поднимала руки, приветствовала гостей, но, как могла легко почувствовать Сонаэнь, мыслями находилась где-то очень, очень далеко. Так далеко, что даже не сразу обратила внимание на лихо влетевшего в резную арку всадника с двумя дюжинами сопровождающих. Он же заприметил её сразу.
– Здорова будь, матушка! – выкрикнул он на сурте, и Сонаэнь нахмурилась.
– Вольфсон, это он, Вольфсон здесь… – раздались едва слышные скулящие шепотки за спиной, – и Свора его.
От слуг и горожан ощутимо повеяло животным страхом. Они снимали шапки и кланялись, когда молодой волк проходил мимо, скалились, щерились, ворча, убирались задом, дёргая вороты рубах и кафтанов, словно те их душили. Но Верен ухмылялся от уха до уха, а Латалена рассмеялась и обняла оборотня, расцеловала его – фрейлины хором испустили вздох благочестивого ужаса и возмущения.
– Сынок. Не чаяли дождаться, – ласково проговорила Латалена, обвивая руку волка всем телом. – Вижу, ты спешил. Забыл нас?
– Названых батьков как забудешь, – проворчал молодой Вольфсон и обнялся с Вереном.
Зазвенела сталь; булава Верена чуть зацепила ножны молодого волка. Сонаэнь вновь вздрогнула при этом звуке. Но ещё больший ужас внушало само появление знаменитого князя-разбойника в Посаде. Она знала всё о нём – или все расхожие тёмные сплетни вокруг его имени. Она знала, как его отец, последний великий князь, поддался чарам Латалены и отправил свои дружины на помощь Элдойру. И она знала, что тогда младший сын князя и остался круглым сиротой. Чего она не могла знать, а о чём лишь слышала прежде и от чего отмахивалась, как от досужих разговоров, так о родственной привязанности, что питал к леди Латалене Вольфсон.
И вот, доказательства были у неё перед глазами. Самый отчаянный задира, князь-разбойник, пират, осуществляющий набеги на те укрепления, куда более осторожные вожаки никогда не смели соваться, младший сын, стоял он рядом с принцессой-изгнанницей, лучась белозубой улыбкой. И улыбались, скалясь, опасно и недобро, его дружинники, заполонившие Посад, докуда хватало глаз.
«У неё есть армия, – осенило Сонаэнь в ту же секунду, и холодок побежал от колен и выше, – вот же она, вокруг меня. Это её армия. Её Свора».
***
шесть лет назад
За полтора месяца в становище Сабы с наложницей мужа Сонаэнь привыкла к непростому соседству. С удивлением она обнаружила, что не испытывает в присутствии Гедати неловкости или смущения – даже когда следовало бы. Поначалу осторожная опаска в отношениях сменилась молчаливым взаимным сочувствием.
Сонаэнь была благодарна наложнице хотя бы за то, что та делила с Ниротилем ложе достаточно часто, чтобы ей, законной супруге, доставалась лишь доля внимания. Основное всё равно он, как преданный поклонник, уделял мечам, клинкам и тренировкам.
Пока женщины скучали в обществе друг друга.
Гедати, грациозная, ухоженная и, очевидно, чувствующая себя выше законной супруги, имела одно неоспоримое достоинство – она чаще молчала, чем говорила. Молчаливость шла не от сердца, но от ума. И довольно быстро Сонаэнь стала замечать, что её невольная соперница превосходно читает окружающих, редко ошибаясь в суждениях относительно них.
Она была откровенна с леди Ортой, когда та спрашивала. Молчала, пока молчала Сонаэнь. Почти две недели Сонаэнь присматривалась к Гедати, не решаясь заговорить о сокровенном: об их общем мужчине. С одной стороны, это было необходимо. С другой – казалось, Гедати вполне довольна существующим положением вещей и делиться тайнами сердца и алькова не намеревалась. Сонаэнь не настаивала на откровенности – она и сама надеялась её избежать.
До одного из дней, когда рано утром Ниротиль не оставил на шее Сонаэнь красноречивые следы, которые она не знала, как спрятать.
Сонаэнь не знала, как избежать его сурового нрава в ночных утехах. Что бы она ни делала, как бы ни пыталась стать послушней, покладистей, стоило ему приблизиться – и тело отказывалось подчиняться, каменело под его сильными грубыми руками. Ночи превратились в бесконечную пытку. Спать она уже не могла и днём.
На шее Гедати – как и на её запястьях, лодыжках и скулах – синяков никогда не появлялось. А это значило, что наложница к полководцу знает особый подход и, может быть, Сонаэнь найдёт способ оградить себя от жестокости мужа. Терпеть такого Ниротиля она больше не могла. Как и обманывать себя тем, что подобным же образом он относится ко всем женщинам. Сонаэнь знала, что Тило умеет быть мягким. Когда-то она испытала его нежность сама. Совсем коротко, но всё же…
С тем Ниротилем она могла ужиться. С новым – холодным, более ожесточившимся, закрытым – вряд ли.
– Когда он бывает с тобой, каков он? – задала вопрос Сонаэнь, когда женщины принимали ванну; это показалось единственным моментом, когда подобный разговор мог быть уместен.
Гедати покровительственно ухмыльнулась, вскинув из воды в воздух стройную ногу.
Брызги полетели в разные стороны.
– Бывает стремительным. Но больше любит долго. И тихо – поначалу, во всяком случае, – Гедати поболтала в воздухе второй ногой, увеличивая количество брызг, – любит, когда ласкаю его языком… любит брать меня, как кони кобыл. Любит крепко спать сразу после того, как возьмёт.
Сонаэнь опустила лицо, борясь со смущением. Ей оно не пристало – годы в Ордене приучили ко всякого рода зрелищам и сведениям. И всё же даже в воображении она не хотела слышать, видеть, чувствовать сцену, нарисованную наложницей. Гедати следила за ней с непроницаемым выражением на лице.
– Он у тебя был первым, – после молчания произнесла она, – и не старался. А ты не знала. Если не знаешь, что такое удовольствие, не найдёшь и дороги к нему.
Сонаэнь опустила глаза. Щербатый край бочки в купальне кое-где обрастал зелеными и розовыми водорослями вперемешку.
– Он причиняет тебе боль? – выдавила она, неловко надеясь избежать неизбежной жалости; она знала, как это бывает между женщинами. Гедати не повела и бровью:
– Нет. Нарочно не было.
– Почему…
«Почему он тогда делает это со мной», хотела спросить Сонаэнь, но на вопрос всегда она получила бы один и тот же ответ: Тило мстил ей за измену. До сих пор.
Но наложница встала из воды и потянулась за простынёй.
– Ты же ученая, госпожа. И ты выбрала его. А он всего лишь воин. Его тело болит. Его сердце болит. Его рассудок болит. Он делает то, что умеет. Ты делай то, что умеешь ты.
– Ты выбирала быть наложницей моего мужа? – Сонаэнь не хотела, чтобы это звучало как претензия, но тон выдал её. Гедати, завернувшись в простыню, откинула назад волосы.
Струящиеся, оттенка красного дерева, они почти достигали её бедер и едва заметных ружских татуировок на них.
– У меня нет того, что могло бы вынашивать детей, – она запнулась, выискивая правильное слово на хине, – отец был счастлив отдать меня тому, кто захотел. Я была рада уйти. Я знаю место женщины, которая не родит сыновей, сестра-госпожа. Я должна делать лучше тебя всё остальное, чтобы выжить.
Она оставила за собой мокрые следы, когда бесшумно удалилась на свою половину. Сонаэнь осталась в купальне до того, как кожа на её пальцах сморщилась. Мысль остаться привязанной к жестокому полководцу навсегда всякий раз заставляла Сонаэнь тяжело дышать. Иногда просыпаться среди ночи – спустя все эти годы.
Тило, снисходительный и защищающий, превращался в её кошмарах в своё отражение, с которым она, к сожалению, имела несчастье некогда познакомиться. Теперь кошмар ожил. Со стороны никто не мог сказать этого, но Гедати знала. Она и другие приближённые полководца знали. Он, дарящий днём чарующие улыбки юным девицам, умеющий подбодрить соратника, насиловал жену каждую ночь. Он, так красиво умеющий сказать об обязанностях воинов защищать слабых, не гнушался выворачивать ей руки и заламывать запястья, когда спешил подчинить.
Резко подскочив на пустом ложе, Сонаэнь дрожала всем телом, снова и снова переживая кошмар, в котором некто – у него не было лица, но она всё же могла назвать имя – овладевал ей, принося тошную боль и страх большего несчастья. Заметавшись по комнате, она не нашла ничего лучше, чем босой прокрасться в комнаты напротив – через открытую галерею дворца Сабы.
Её никто не увидел. Никто не спросил, что забыла жена полководца в комнате его наложницы.
– Гедати, – прошептала Сонаэнь, опускаясь на край роскошной кровати, – Гед…
В подбородок ей уткнулся острый кончик лезвия – судя по форме, ружский стилет. Крепкая маленькая рука не дрогнула, пока другой наложница ловко обыскивала незваную гостью. Несомненно, она была готова дать отпор любому врагу.
– Это же я, – леди Орта смогла вымолвить, на что получила незнакомую хищную ухмылку:
– Вижу. И потому ищу.
– Что ищешь?
– Сталь? Яд?
– Я пришла поговорить. – Сонаэнь подняла ладони в знаке мира.
Стилет исчез так же внезапно, как появился. Гедати подпёрла щеку рукой, глаза её в полумраке блестели. Распущенные волосы щекотали шею Сонаэнь, наложница не отодвинулась.
– Мне снятся сны, – выпалила Сонаэнь, не сводя глаз с лица ружанки, – мне снится… плохое. Что было.
«Что всё ещё происходит, и ты знаешь об этом».
– Ты учёная, – повторила терпеливо Гедати с непроницаемым лицом, – составь лекарство и пей его.
– Я не хочу, – слёзы переполняли глаза Сонаэнь, и она могла слышать их в своём голосе, —я не хочу всегда терпеть…
– Скажи ему.
– Я боюсь его. – Она всхлипнула, постаралась дышать, но это получалось плохо.
– Скажи об этом тоже.
– Не защищай его! – Сонаэнь отпрянула от Гедати, но наложница больше не выглядела грозной ночной хищницей.
Она молча смотрела на рыдающую госпожу, потом откинула тонкое одеяло гостеприимным жестом.
– В мыслях нет защищать – он не станет лучше. И хорошим не станет. Но… и чудовищем тоже, – Гедати придвинулась к Сонаэнь ближе с беспощадной улыбкой, – он всего лишь мужчина. Ты не лучше. Я не лучше. Но мы женщины. Есть то, что они никогда в нас не поймут.
Сонаэнь из-за внезапной пелены слёз не увидела, как Гедати приблизилась. Она закрыла глаза, отвернулась – и тогда лишь почувствовала на груди прикосновение тёплой нежной руки.
Замерла, не дыша. Тонкий аромат духов Гедати усилился. К нему добавились тяжёлые ноты мускуса и пота. В темноте Сонаэнь могла видеть, как раздуваются края ноздрей кочевницы. Серёжка в левой поблёскивала в лучах масляного светильника.
– Если раньше ты себя не трогала, тебе нужно больше времени, – едва слышно пояснила Гедати осторожные движения, – но, как у нас говорят, если есть чему гореть, только выбей искру.
Больше она не произнесла ни слова, не издала ни звука. И Сонаэнь тоже. Она после долгое время пыталась найти хотя бы для себя самой слова, чтобы описать, что пережила, что почувствовала, – но тщетно. Только поцелую нашла название.
Лишь потому, что знала поцелуи прежде.
Только Тило никогда не целовал её так, и его руки были больше в два раза, в мозолях от меча, и… было бесполезно сравнивать. Она и не пыталась – зажмурилась, когда Гедати прикоснулась к ней между ног, и больше не открывала глаз. До утра.
Кошмарный сон не вернулся.
***
Сонаэнь Орта знала своих врагов. Умела понять, когда соперничать не стоит.
Сонаэнь знала, где заканчивается её влияние. Это она узнала в Элдойре. Будучи женой полководца, она вела светскую жизнь умеренно – воинское сословие пересекалось с дворянством. Ей стоило быть очень осторожной, чтобы не порушить репутацию семьи. Особенно когда слухи о причинах осады Флейи каким-то образом всё же просочились в общество.
Поначалу, приехав с Лукавых Земель, Сонаэнь напрягалась. Она отвыкла от Элдойра и его аскетизма. Отвыкла от холодного Предгорья. Она вздрагивала внутренне, когда какая-нибудь пышно разодетая дворянка расспрашивала о подробностях семейной жизни – под самыми благовидными предлогами, конечно.
Но прошло время, и Сонаэнь Орта освоилась в столице. Прежде всего, она узрела реальную власть своего мужа. Вдали от власти белого города легко можно было забыть, что он – один из Четверых. В Элдойре его знали все.
Просто – все. Она могла войти в любую лавочку, опуститься с попрошайкой у ворот храма на колени, подняться на отроги Белоснежной, и не нашла бы ни одной живой души старше пяти лет, что не назвала бы поимённо Четверых. Их могли не любить за какие-то проступки, осуждать, обсуждать, но их знали, им подчинялись, на них рассчитывали.
И высокомерные богачки вынуждены были уступать жёнам полководцев и мастеров войны.
На Севере это не работало. Каким-то образом Латалена Элдар завоёвывала уважение сильнейших вожаков без посредничества имени, своего или супруга. Даже меч не использовала. Ничто, кроме слов и улыбок. Вытканная из воздуха мечта о возвращении в белый город победительницей, которую леди Элдар сумела внушить доброй тысяче сильнейших волков.
И прежде всего собственному супругу, которому некогда была продана. В это верилось ещё меньше, чем в то, что когда-то красавица Элдар, Солнце Асуров, была у волка в заложниках. Любой, кто увидел бы пару теперь, не сомневался бы, что в плену – сам мужчина.
В том, что для этого леди Латалена использует Силу, Сонаэнь больше не сомневалась. Об этом говорили даже слуги, как о привычном явлении, обыденности. Фрейлины, пошептавшись, сделали разные выводы.
– Моя мачеха всегда говорила, что мужчины блудливы, легко падают к ногам умных ведьм, – сообщила Ирзари с видом заговорщицы за очередным туром игры в нарды, – что ты скажешь, леди Сонаэнь?
– Мужчины блудливы и легко падают, но так же легко поднимаются и убегают, – плачущим голосом пожаловалась Суай, – оставляя за собой испорченную репутацию и сопливых детей.
– Это хорошо, – вдруг подала голос обычно молчаливая Вината.
На неё уставились все трое.
– Ребёночек. Это же хорошо, – неуверенно повторила девушка, и остальные вздохнули.
Они уже даже не переглядывались, когда глупышка изрекала очередную неуместную сентенцию. Задумавшись, Сонаэнь едва не пропустила свой ход.
– Говорят, ведьмы Элдар очень одарены в соблазнении, – снова завела любимую мелодию Ирзари, – что-то подливают, наверное, в питьё или еду.
– Воду? – захлопала огромными глазами Вината.
– Вы видели, как молодой Вольфсон гарцевал по двору? – заливалась Ирзари. – Я думаю, и он, и другие обязательно посватаются к молодой леди Снежане. Или кто-нибудь попытается украсть её. Или сбежать с ней – так ведь у них принято.
Суай слушала подругу, раскрыв рот в восхищении.
– И за это не казнят? – недоверчиво спросила она. – За похищение или побег?
– Нет, – Ирзари сияла, – таковы обычаи.
«Несносная старая дева», – скрипнула зубами Сонаэнь. Но промолчала.
Всё говорило о том, что фрейлина права. Снежана действительно была предметом торга, и тот, кто получал её, предоставлял и армию её матери.
…Соревнования волков-гостей начались сразу на рассвете следующего дня. Для гостей с юга происходящее упорно именовали «турниром», но Сонаэнь, обходящая ристалище в нарочно выбранном наименее заметном платье, снова и снова убеждалась, что перед ними – развёрнутая демонстрация армейских навыков и вооружения. Это было не развлечение знати, а парад наёмников.
