Текст книги "Где воды меняли свой цвет (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
Невольно она старалась по-прежнему оставаться как можно дальше от Держана Вершинского. Скверный его нрав явил себя сразу по прибытии. Не прошло и двух дней, а князь уже скалил зубы в сторону молодого Вольфсона, других вожаков и прятал недовольство лишь в присутствии хозяев.
Всё завершилось их поединком на булавах. Ради этого зрелища на балконе внутреннего двора появилась даже Снежана – она стояла перед толпой и сражавшимися, с одной стороны улыбалась Латалена, с другой строго взирал вниз Верен, и всё, что увидела Сонаэнь, кроме полоски румянца на шее девушки, – это безумный, совершенно заворожённый взгляд синих глаз молодого Вольфсона.
Он не переставал смотреть на неё. Он буравил её спину взглядом, когда княжна удалилась. У Сонаэнь родилось дурное предчувствие, когда она тревожно оглянулась через плечо, – и вот, всё ещё, Вольфсон смотрел вслед юной наследнице.
Латалена улыбалась.
***
Сонаэнь с трудом улучила минуту, когда хозяин дома был менее занят гостями. Завидев фрейлину супруги, он скривился.
– Вы одолели меня сегодня, птички, – ворчливо произнёс он, – говори, что надо тебе.
– Кто-то ещё приходил? – обеспокоилась Сонаэнь. Верен закатил глаза:
– Одна из твоих подружек. Не такая умная. Но и не та, у которой в голове одиноко будет даже ветру. Что ты хотела?
Сонаэнь помедлила, опустила глаза. Она вела переговоры раньше. Но тогда шла речь о закупке важных лекарственных трав, поставках провизии, организации лагерей госпитальеров. И те переговоры она вела с мужчинами своего народа. Оборотни отличались разительно. Даже воины. Особенно воины. Иногда ей казалось, что капля волчьей крови есть в муже. Он тоже ценил прямоту и вспыхивал гневом от попыток напрасной вежливости.
– Я вижу, вы собираете воинов под стяги, – произнесла Сонаэнь и остановилась. Верен вздёрнул брови в сдержанной гримасе удивления.
– Девочка, ты, очевидно, что-то видела во сне. У меня нет стягов. И я никого не собираю.
– Князья, вожаки вокруг вашего дома. Со своими дружинами. С оружием.
– Я надеюсь сосватать дочь, – злые волчьи глаза опасно блеснули, – но я понимаю, почему такая суета тебе удивительна; у вас на юге это происходит иначе.
Сонаэнь застыла. Насмешливая ухмылка мужчины не скрывала его истинных мыслей и чувств. Он знал, что она знает. Больше того, он рассчитывал на её обвинительное заключение. На то, что она поспешит поведать об увиденном и услышанном своему господину, полководцу Ревиару.
Леди Орта не могла отделаться от мысли, что её ведут в чужой игре по заранее огороженным коридорам огромного лабиринта, где большая часть поворотов остаётся невидима для неё. На этом пути появляются заранее избранные актеры, разыгрывают сцены – была ли она в этом лабиринте одна, или все вокруг тоже блуждали в нём?
– Это большие армии, – медленно произнесла Сонаэнь, – и всё же недостаточно большие, чтобы одолеть белый город. Это безумие, затевать Смуту.
– Ты же не думаешь, что сказала что-то новое, девочка? – Но он вздыбил шерсть ниже затылка – она могла видеть, как поднимается рубаха там, где густо кучерявился вдоль хребта волчий гребень.
Лабиринт был тщательно расчерчен и построен. И она знала, кому принадлежала задумка.
– Вы подчиняетесь ей, – Сонаэнь не верила собственным глазам, – вы, Верен из Заснеженья, названый брат последнего великого князя, вожака всего Севера!
Зелёные огоньки в жёлтых волчьих глазах вспыхнули и погасли. Волк скрестил руки на груди и прислонился к арке.
– А почему бы и нет, девушка? – откровенно посмеиваясь, спросил он. – Скажи мне. Вы, остроухий народ с жидкой холодной кровью, выбираете мужей и жён иначе. Вы договариваетесь, торгуетесь. Взяли эту манеру и наши дураки. А я нашёл женщину, которую не стыдно слушать. Потому что и думать, и говорить она умеет.
– Ваша дочь теперь такой же предмет торга, – холодно возразила леди Орта. Верен помрачнел, оторвал спину от стены, заклокотал глухой рык в его груди.
– Не была и не будет.
– Торги уже сейчас идут!
– Слушай, девочка! – гневно навис волк над леди Ортой. – Знаю вашу породу; знаю ваши лживые языки! Я взял эту женщину, потому что отдавалась за бесценок, и, раз взяв, расстаться с ней не пожелал. И что сделали с ней за то, что она привела армии к стенам Косля? За то, что спасла вас, попрошаек под белыми знамёнами? Что сделала семья? Народ собирал деньги на улице в первые три года, когда мы строились! Как нищенка, пришла она со мной сюда, изгнанная, и лучше не знать тебе, как мы поначалу жили.
Он отошёл, встал в стороне, неприязненно глядя на Сонаэнь. Усмехнулся горько.
– Вот и ты пахнешь страхом, девушка. И она меня боялась когда-то. А дочь моя никого бояться не будет, помяни слово моё.
…На соревнования на мечах Сонаэнь смотреть не стала. Её бесили до тошноты притворные восторги Ирзари. Она не могла слышать мрачное причитание бабки Арисы. А что было ещё невыносимее, так это снисходительные взгляды леди Латалены на происходящее.
Сонаэнь по-прежнему не могла поверить, что Латалена искренне может планировать атаковать Элдойр. Но она не могла придумать причину, по которой внезапно именно перед своим возвращением в белый город ссыльная принцесса будет собирать армии, да ещё и демонстрировать их, со всех окраин Заснеженья.
Определённо план был тоньше. Сонаэнь не могла его разгадать. Не в одиночестве. Памятуя о близких отношениях полководца Ревиара и леди Элдар, она не могла рисковать и просить у него помощи. Выбор сужался. Леди Орта опустила глаза на письменный стол.
Ниротиль говорил – и писал тоже, в те годы, когда они больше общались перепиской, – что нет ничего столь разрушительного для репутации воина, как бессмысленная внезапная паника. Сонаэнь не была воительницей, но хорошо знала, рождённая в военном сословии, как относились в Военном Совете Элдойра к паникёрам. Она не могла просто написать воззвание к воинам белого города и напугать королевство до бунтов и погромов, когда всё, что на самом деле сделал какой-то северянин, – это организовал пышное сватовство для дочери.
Хотя, глядя на мужчин с оружием, окруживших Посад, больше всего она хотела сделать именно это. Задумчиво Сонаэнь прикусила кончик пера. Письмо к Ниротилю уже было готово, длинное, неряшливое – она перестала заботиться о красивом почерке в переписке с ним ещё много лет назад. Особая супружеская близость, так или иначе, родилась спустя много лет их странного союза. Взаимопонимание, своего рода.
Они легко позволяли себе пропускать целые отрывки в письмах, отчего абзацы выглядели бессмысленным набором символов порой. Они могли говорить друг с другом на расстоянии – и ссориться тоже. И Сонаэнь, как и всегда, прекрасно знала, что из письма, в котором много было подробностей домашней жизни, Ниротиль поймёт, в какой непростой ситуации его жена оказалась. Скорее даже, почует.
А значит, можно было ему больше ничего не писать. Стоило озаботиться тем, кого из чиновников или воителей Элдойра оповестить о предполагаемых планах опальной принцессы Латалены, которая вот-вот могла развязать новую Смуту.
Вздохнув, леди Орта окунула перо в чернильницу.
«Полководцу Элдойра, брату Гвенедору Элдар…».
========== Половодье ==========
Распечатывать письма Сонаэнь давно разонравилось. Она привыкла прочитывать их наискось, быстро пробегая, чтобы вычленить главное, отделить важное от неважного.
С приходом в военное сословие орды канцелярских чиновников письма стали, несмотря на большую длину, и более понятными. Во всяком случае, всё чаще грамотными. Сонаэнь усмехнулась, вспоминая записки Первоцвета, всегда кривые, полные пятен и зачёркиваний.
Времена дикости постепенно уходили в прошлое.
За пределами кочевых войск движение времени чувствовалось во всём. В разговорах крестьян. В манерах служанок. В том, что всё реже можно было встретить одонщиков, продающих объедки со столов господ, и много чаще – даже в самых малых сёлах – лавки готового платья, копирующего городскую моду.
Но Сонаэнь сомневалась, что едва оправившийся от Смуты Элдойр выдержит натиск севера, если разрозненные стаи найдут нового вожака и порешат идти с завоеваниями на юг. Она вздохнула и склонилась над письменным столом.
Выводы могли быть сделаны неутешительные. Полководцы не воспринимали её всерьез, и она не слишком верила, что Правитель лично прочитает письмо. Ревиар Смелый сообщал, что к приёму паломнической группы всё готово. Гвенедор Элдар ограничился коротким «Мы поняли» – в письме он звучал гораздо более надменным, чем был на самом деле. Магистр Ордена Госпитальеров сетовал на занятость и робко просил леди Орту «воздержаться от погружения в мирские беды».
В них было сложно не погружаться. Посад, прежде являвший собой образец провинциального городка, с его теремами и крытыми деревянными галереями, превратился в самопровозглашенную столицу безымянной державы. Враждебной державы. Поделиться соображениями леди Орта могла только с Ниротилем – во всяком случае, он, если и не согласился бы, всегда готов был её выслушать.
Но только он один. Сонаэнь не находила сил осудить воинов-ветеранов. В прежние времена они готовы были свергнуть короля Элдар и почти собрались сделать это, когда он сам отказался от трона. Последние годы трон занимал избранный Правитель – Гельвин отказывался именоваться «королём», и несмотря на это, его сына называли «наследником». Станет ли Правитель сопротивляться свержению, если в лицо ему будет брошено обвинение в узурпаторстве? На его ли стороне останутся полководцы и армии?
…Во внутреннем дворе было тихо; закрытые ворота блестели, смазанные наново; слышалось знакомые звуки кулачного боя – пыхтение, короткие вскрики. Сонаэнь выглянула вниз, отпрянула, застеснявшись. Боровшиеся были по пояс обнажены. Для северян подобное было делом обычным.
Как и то, что женщин и даже юных девиц не осуждали за любование дракой. У узорчатых перил на противоположной стороне Сонаэнь увидела Снежану и няньку Арису. Старая волчица ярко улыбалась. Княжна присматривалась к происходящему с любопытством.
Боролись внизу молодой вожак Вольфсон и сам Яре, защитник княжны. Оба, казалось, получали удовольствие – Сонаэнь видела, как оборотни скалятся, когда злились.
– Ты можешь бить сильнее, Немой! – весело гаркнул Вольфсон. – Такому здоровяку, как ты, должно быть стыдно…
Снежана взвизгнула от радости и весело захлопала, когда Яре одним мощным, тяжёлым броском опрокинул мятежного вожака наземь. Вольфсон не выглядел расстроенным. Бросив говорящий жадный взгляд на княжну, он, потирая запястья, поднялся и хлопнул стража по плечу:
– Цвет Севера под надёжной защитой; береги её пуще прежнего, и за меня тоже.
Сонаэнь осталась в уверенности, что леди Латалена не одобрила бы подобных вольностей в обращении с дочерью. Снежана улыбалась, прикрывая лицо краешком пёстрой шали. Нянька Ариса покачивалась всем телом, словно виляя хвостом.
Возможно, это она и делала.
«Волки. Понять их сложнее, – рассуждала Сонаэнь, ожидая очереди прислуживать леди Элдар, – но некоторым, кажется, удаётся». Леди Латалена невозможным образом находила подход к северянам.
Когда Сонаэнь сменила Ирзари, княгиня как раз принимала посетителей. Два дюжих большака – неразличимых между собой, – перебивая друг друга, сообщали подробности похода на юг из местности за рекой Валагой. Сонаэнь весьма отдалённо представляла, где находится Валага, а прибывшие упоминали, кроме реки, ещё Валажскую Топь, другие реки, озёра, леса – и у каждого камня на пути было имя.
Сонаэнь едва выдержала часы. Леди Латалена не выказывала никаких признаков усталости. Она улыбалась, расспрашивала гостей, блестящими глазами смотрела на Верена и лучилась энергией. И говорила.
– Ну, ты это, того, княгинюшка, – неуверенно, но с вызовом начал один из гостей-волков, – не серчай на нас, коли что не так, но – а как бывать-то такому? А?
– Я внимаю, – лучась искренней улыбкой сочувствия, пропела Латалена.
– И порубали мы, матушка, леса. Повалили, значит, на кругляк. А тропа завалена. Да и снежит. И сугробы. Дак мы их ну пилить. А тут те, дальние валажские. А мы-то ближние. И ну их валять. А они нас…
Латалена в самом деле внимала и вникала. Голос её оставался нежен даже с самыми примитивными, дикими, скучными гостями. Она находила нужные слова. Она сладко улыбалась. Сонаэнь сморгнула несколько раз, облизала пересохшие губы, задумавшись о том, что это была за женщина.
Если не сопротивляться осознанно, под вкрадчивый осторожный гипноз её голоса попадал каждый.
Сонаэнь снова моргнула – за стрельчатыми окнами смеркалось. Где-то куковала кукушка. Негромко звучали северные барабаны, так отличавшиеся басистым рокотом от ритмов кочевников. Пролетевшие часы ничем не отметили себя в памяти Сонаэнь. Холодок по спине сменился почти привычным онемением мыслей. Леди Орта не сомневалась, что леди Латалена знает, кто и зачем за ней следит, и ради собственного удовольствия неким неизвестным магистрам способом влияет на воспоминания и ощущения всех, на кого попадает мятежный взгляд глубоких чёрных глаз.
«Я схожу с ума рядом с Элдар», – думалось Сонаэнь, когда её место занимала отстранённая Вината. В тёмной галерее леди Орта едва не врезалась в укрывавшихся в темноте за шерстяным занавесом любовников. В мужчине она легко узнала Яре, стражника юной княжны. Женщина удивила куда больше.
– Не говори никому, – жалобно запищала любвеобильная Суай, прикрываясь обеими руками и тщетно пытаясь спрятаться за ничуть не смутившегося оборотня.
– Мне нет дела, – выдавила Сонаэнь, поднимая рукав вместо вуали к лицу, – но Суай…
– Ты меня не видела! Буду должницей, сестра-госпожа!
Из ниши раздалось глумливое женское хихиканье и глубокое грудное рычание немого здоровяка. Сонаэнь тяжело вздохнула, поспешно удаляясь. Как бы ни хотелось ей злиться на нерадивую фрейлину, слабую до мужской ласки, не получалось. Холодность Сонаэнь была результатом многолетних тренировок воли, а не природного отвращения.
Да и весна, с воркованием голубей под крышами и талой водой на улицах, принесла желание праздновать жизнь всем, не только волкам.
«Надеюсь, бедная Суай к своим троим детям не приживет четвёртого – полукровку».
***
шесть лет назад
Налёт случился внезапно. Казалось, несколько мгновений назад Сонаэнь взмыливала пену на волосах и старательно оттирала пятна на рубашке, а Гедати покрикивала на эскорт-учеников, проливших воду из колодца на пороге командирского шатра, – и вот уже в шее одного из них торчала стрела, а со стороны западных подходов к лагерю доносились мрачные вопли Бану Бишу. Это был налёт.
Сонаэнь почти не успела испугаться.
В степи налёты на стоянки случались достаточно часто. Гедати среагировала молниеносно: метнулась к леди Орте, ухватила за запястье, повалила наземь – покатилась сорвавшаяся с уха серьга, треснул тесноватый ворот платья.
Налёт не продлился долго. С противоположной стороны навстречу разбойникам бросились воины. Ниротиль был в первых рядах, как и всегда; в одной рубашке и босиком.
Крики Бану Бишу затихали вдали, а Тило уже оказался рядом с перепуганными женщинами. Он проигнорировал Гедати, ничего не ответил оруженосцам, сразу схватил Сонаэнь, как пустой мешок, приподнял, оторвав от земли.
– Ты в порядке? – Бледное его лицо выражало больше чувств, чем голос. – Найдите целителя!
Отговаривать Ниротиля было абсолютно бесполезно. С присущим упрямством полководец потребовал немедленно со всей дотошностью изучить здоровье супруги от бедного представителя Бану – только это был человек племени Бану Угенчи. Руки лекаря дрожали, когда он проверял пульс. Сонаэнь вытерпела осмотр и опрос – дрожал и голос бедного старика, которого она готова была пожалеть, – и всё это под немигающим суровым взором Тило, сложившего руки на груди и нависающего над кушеткой.
– Ну? – грозно поинтересовался полководец, когда лекарь покончил с осмотром и расчётами.
– Господин, ваша супруга совершенно здорова, хотя я вижу признаки обезвоживания и усталости, – на этих словах Ниротиль, щёлкнув пальцами, дал знак Гедати принести воды, – нет никаких причин волноваться.
– Только зачать не может, – фыркнул Тило себе под нос, и, к несчастью, лекарь расслышал и посчитал необходимым ответить.
– Господин, ваша супруга не может понести наследника по причине, далёкой от болезненности или неспособности зачать. – Сонаэнь задохнулась от возмущения, но лекарь, запинаясь, продолжил: – Должен сообщить, что, судя по состоянию суставов и кожи и оттенку белков глаз… она не испытывает… необходимого… удовольствия, без которого женщины вашего народа не могут…
Лицо Ниротиля потемнело.
– Еще одна бесплодная женщина? – с отвращением произнёс он. – Что за проклятие…
Сонаэнь видела, как пульсирует жилка на шее Ниротиля. Как сужаются зрачки тяжёлых серых глаз. Как он сжимает кулаки. Она затрепетала. Страх сковал горло.
– Есть возможность узнать точно, господин. Вам следует усовершенствовать навыки в исполнении супружеских обязанностей и позаботиться о восстановлении вашей мужественности…
– Такие вещи не стоит слышать моей жене, – на ильти произнёс полководец, но лекарь не замолчал:
– Но даже тогда, возможно, эта женщина просто из тех сухих стручков, чьи плоды только гниют…
Вероятно, он хотел сказать что-то ещё. Не было никакого сомнения, что это должно было быть нечто разумное. Так или иначе, вряд ли пожилой лекарь Бану Угенчи намеревался уйти из жизни именно так – сравнивая женские органы жены полководца со степными бобами.
Только свистнула, разрезая воздух, сабля, издавая характерный звук, и Сонаэнь закричала.
К счастью, кровь брызнула ей всего лишь на платье, а не в лицо, но и зрелища хватало – вот седовласый полулысый Бану Угенчи сидит на табурете у стола, и вот его голова катится по песку и циновкам шатра.
Воздух застыл в груди леди Орты, она не могла даже слышать своих отчаянных всхлипываний, она задыхалась, ослепшая, оглохшая от ужаса, онемевшая от страха.
– Сани-иль? – появилась, судя по взволнованному голосу, Гедати. – Са… сестра-госпожа!
Сонаэнь потеряла с её появлением сознание.
…Сны стали ещё более кошмарны, чем прежде. Теперь она не видела лица Тило. Он становился чем-то призрачным, огромным, серым, каменным и только там, где соприкасался с землей, тонул в крови. Просыпаясь, Сонаэнь начинала задыхаться, падая в тёплые руки Гедати.
На третий день после налёта Сонаэнь впервые погрузилась в транс-молитву.
Она преуспевала в медитативной практике, учась в Ордене. Сила с лёгкостью являла леди Орте свои потоки. Целью транс-молитвы никогда не были попытки управлять Силой – этого большинству обучавшихся было не дано от природы. Но способность видеть Силу, находить место в круговороте, понимать расположение элементов и действие законов – вот что успокаивало обратившихся.
Храмы после войны за Элдойр отстраивались, как и школы, и, несмотря на вспыхивающие религиозные восстания – храмовники, еретики-огнепоклонники, многочисленные секты, – учение Единобожия и его практики распространялись и возрождались в Поднебесье.
Ниротиль, сколь бы скептически ни был настроен к любого рода ритуалам, уважительно относился к молитвенному обряду. И всё же в его присутствии Сонаэнь едва не прервала – что было запрещено – транс-молитву.
Звуки благостного утра, пение у костра, запах огня, весёлые истории, сталь и дублёная кожа – все подёрнулось пеплом и развеялось, когда Ниротиль появился в пространстве. Сонаэнь чувствовала его спиной, затылком, всем телом.
Завершив молитву, она не поднималась с циновки, замерев в ожидании. Каждая жилка, каждый нерв был натянут, словно струна лютни, – вот-вот порвётся.
Он захочет от меня чего-то – он что-то скажет – он ударит – он убьёт…
Сонаэнь открыла рот, чтобы произнести положенные слова приветствия, но они не поддавались. Она просто не могла их найти в себе. Тило заметил и прокомментировал:
– Ты который день молишься. Ты не ела. Почти не спала. Прекращай.
Он сел на циновку напротив, наклонился к ней. Сердце, казалось, перестало биться где-то в горле. Выражение лица Тило не изменилось. Он моргнул. Отодвинулся чуть – тесьма от молитвенного коврика скользнула между ними. Сонаэнь опустила глаза на неё, задумываясь отстранённо, не нуждается ли он в стирке.
– Говори, – потребовал он второй раз, – что тебя напугало?
– Ты убил его, – сквозь зубы единым выдохом прошипела она. Тило поморщился:
– Я многих убивал. Ты видела смерти хуже. Что причина твоему состоянию?
– Он сказал правду, и ты убил.
– Правду о чём? Он оскорбил тебя – передо мной.
Тяжело было даже дышать. Она ждала окрика, удара, ругани, чего угодно. Но Ниротиль только смотрел сверху вниз, обеспокоенный и будто слегка напуганный.
– Ты действительно чем-то больна? – наконец спросил он уже менее уверенным голосом.
Сонаэнь закрыла лицо руками и покачала головой. Удара всё ещё не последовало.
– Значит, я убил этого ублюдка за ложь и клевету на мою жену, – с призраком удовлетворения послышалось от Тило.
– Мало ли дураков говорят обо мне! Это слова!
– Ты не лишишь меня удовольствия этого воспоминания. – Ледяное лицо Ниротиля обрело выражение, которое Сонаэнь не могла прочитать, – но оно завораживало и пугало. – Можешь считать меня больным ублюдком, леди Орта. Но я бы убивал таких, как он, десятками и не раскаялся.
– Ты никогда этого не делаешь, – пробормотала она в пальцы, старательно сдерживая слёзы.
Тишина была ей ответом. Тило молчал. Тихий, почти что смиренный, глядящий сквозь неё и сквозь само время. В то пространство и тот день, где он раскаивался, очевидно.
Но он ничего не произнёс перед тем, как уйти.
Ночью он не пришёл. Зато явилась Гедати – пахнущая степной полынью, незнакомыми ружскими духами и сладким дымом дурмана. Её ласки успокаивали, но не давали освобождения. В этот раз Сонаэнь отвечала взаимностью опытным прикосновениям наложницы. Это было похоже на молчаливый договор между обеими. Получать удовольствие и хрупкое подобие взаимной поддержки там, где это возможно.
И всё же вскоре даже смелые ласки Гедати скорее душили, чем радовали.
***
Позже, ночью, на берегу Гремши, Сонаэнь пробирается в зарослях рогоза и камышей и сталкивается на любимой части берега с Тило.
Он плачет.
Это почти так же уродливо, как его грубые руки, оставляющие синяки на теле. Она знает, что это он делает не нарочно, но красоты от знания не прибавляется. И всё же сейчас полководец плачет, глядя на реку: на противоположной стороне дрожат огни стоянок, блеют изредка тревожные овцы, а запах приносит ароматы праздника.
Холодный блеск луны делает его волосы сплошь серебряными, хотя седины в них всё ещё меньше половины – но больше, чем должно быть в его возрасте. Шрамы на щеке темны на бледной коже.
Внезапно Сонаэнь снова двадцать с небольшим – как когда они повстречались. Страх не поглотил её полностью. Всё ещё она может притворяться, что боится его, – как подобает искренней, верной жене. Невозможно бояться того, что плачет перед тобой. Невозможно, даже когда он оборачивается, чувствуя обострённым восприятием воина слежку.
– Что? – говорит он слабым, чужим голосом. – Почему ты не в постели?
Должно быть, это луна и ружский дурман заставляют её выпалить:
– Гедати там.
Добавить «в моей постели» нет нужды; язык ильти достаточно богат, чтобы это можно было понять из простого «там». Слёзы мгновенно исчезают из глаз Ниротиля, он вытирает щёки рукой, вздыхает и говорит, тихо, но уже спокойно:
– Я знаю, – и спешит добавить, склоняя голову – чёлка скрывает его лицо, низко падая:– я сам её к тебе отправил.
Восемь лет назад Сонаэнь задохнулась бы от ужаса, возмущения, отвращения. Могла бы ударить его по лицу. Но спустя годы в Ордене разум быстр и свободен от многих сложных эмоциональных конструкций, ненужных оков морализаторства. Последним вторгшимся чувством был физический страх увечья. И источник страха минуту назад рыдал на коленях на берегу реки, залитой лунным светом.
Сонаэнь не знает, как именно, но она оказывается на коленях с ним рядом. Её ладони – на его висках; под левой чувствуется вмятинка старого шрама.
– Возьми другую.
– Не хочу другой, – прозвучал шёпот в ответ. Сонаэнь теряется:
– Почему? Возьми хорошую. Такую, которая родит тебе детей. Которая будет любить.
– Мне ты нужна, – срывающимся голосом отвечает он, глядя больными глазами, не моргая, и вес слов прибивает к земле, обездвиживает.
С противоположного берега реки доносятся чьи-то крики, далекий вой степных шакалов, плеск водяного колеса. Под пальцами Сонаэнь, прижатыми к вискам Тило, часто и мелко бьётся пульс.
– Впусти меня, – мягко произносит она, Тило мотает головой, но рук её не отнимает, – я могу помочь. Я видела худшее.
Сонаэнь не умела проникать в мысли и делить их, как это делали старшие магистры или мастера Силы. Но и тех немногих техник, что были ей известны, хватило.
Гедати была права. Разум Тило был болен, Сонаэнь могла это почувствовать. Могла видеть, в каком бесконечном напряжении находится беспорядочный рассудок мужа. Она не могла исцелить его. Не могла заставить покой вернуться. Исцелённый – и Сонаэнь может видеть его – Ниротиль стал бы прекрасным супругом и никудышным воином. Сам Тило знал это не хуже. Всё, что может Сонаэнь, – обнять и прошептать, не убирая рук:
– Всё в порядке. Я понимаю.
– А примешь меня? – Слова звучат едва слышно, неуловимые, как степной ветерок в июльский полдень, и всё же она слышит и кивает, обнимая крепко и бесстрашно.
Ей ли бояться раненого?
Позже, размышляя о странной ночи, Сонаэнь с присущим хладнокровием отмечала странную последовательность событий, среди которых особо выделялась наложница в постели госпожи, сочно храпящая, и супружеская пара, нашедшая внезапное утешение и благодать своего союза в зарослях на берегу. Синяков с утра – а точнее, к обеду, когда Сонаэнь, отчаянно зевая, выползла из-под руки мужа к молитве, – прибавилось. Впервые это не смутило леди Орту – пока их никто не видел, конечно.
Да и тогда, когда их впервые застали, всего лишь несколько часов спустя, смущение слетело невесомой шелухой, оставив открытым нечто, чему она боялась никогда не подобрать имени.
…Она не хотела, чтобы эти две недели заканчивались.
Мир и жизнь должны были закончиться с ними.
Дыхание не могло продолжаться, когда время закончится.
Ниротиль не перестал быть собой. Рассудок напоминал об этом охотно, но Сонаэнь предпочитала не слышать. Любить полководцев никогда не могло быть лёгким. Сказки для глупышек можно было пустить на розжиг. В реальности был её муж – никуда не делись скверный нрав, придирки, сварливые разглагольствования и грубость. Но Сонаэнь, зная и понимая, не переставая быть зрячей, всё это видеть переставала.
Впервые за восемь лет их супружества она наконец в полной мере могла познакомиться с другой стороной Ниротиля Лиоттиэля.
И за один час на этой стороне она собиралась сразиться с целым Поднебесьем. С Туригуттой Чернобуркой и её воинской доблестью. С наложницей Хеза и её дочерью. С Гедати. Со всеми возможными и невозможными женщинами в жизни Тило, бывшими и будущими.
Она мечтала открыть рот ночью и задать вопрос, приковывая к постели взглядом, оседлав, как покорившегося жеребца: так ли с тобой хорошо всем остальным?
Но если он мог прочитать вопрос в глазах, то никогда не отвечал, потому что ночью они не произносили ни слова.
Но Сонаэнь знала. Знала, когда он не говорил, но смотрел, прикасался, осторожно – и всё же часто оставляя следы на тонкой коже. Внезапно рядом с Тило она нашла недостающие нити Силы, которые не научилась чувствовать за годы в Ордене.
– Просто слюбилось, – констатировала нелюбезно дувшаяся Гедати, лишившаяся внимания и хозяина, и его супруги-госпожи одновременно, – радуйся и цвети.
И Сонаэнь цвела.
Ей хотелось танцевать, петь и наряжаться. В степном лагере возможности были весьма ограниченны, но только не для жены полководца. Но сундуки с нарядами и отрезы новых тканей зачастую оказывались забыты, когда Сонаэнь обнаруживала Ниротиля тренирующимся с многочисленными эскорт-учениками.
Она отказалась от попыток рационального анализа и созерцательного бездействия. Ото всех практик Ордена и теорий магистров. Если это было ошибкой, она того стоила.
Всего две недели спустя после скомканного прощания, изнывая в любовной тоске в лагере госпитальеров и сочиняя очередное письмо на трёх дюжинах листов, Сонаэнь в глубине души точно знала, что носит первенца.
***
До отправления леди Латалены на юг в паломничество – и до выдвижения её новобранцев с армией в несколько тысяч головорезов, как подозревала Сонаэнь, оставалось не более двух недель.
Ревиар Смелый опредёленно находился в мороке, наведённом леди Элдар. Леди Орта не могла его винить и не переставала винить себя. Полководец Гвенедор заверял со снисходительностью всякого старого вояки, что Элдойр защищён надежно им лично и его войсками, а его кузина не настолько безумна, чтобы пытаться одолеть белый город с горсткой сброда. «И всё же, моя леди, я удвою гарнизон, раз уж вы так обеспокоены», – издевательски добавлял Гвенедор. Сонаэнь могла только стонать в голос, читая это. Как он смел так снисходительно обращаться с ней… она пережила не одну осаду! Она была женой полководца!
Не простушкой, в конце концов! Она знала, когда дело нечисто. Больше о помощи просить было некого. Оракулу Ильмару, отцу Латалены и бывшему королю, Сонаэнь не решилась бы писать даже о надвигающейся эпидемии чумы.
Никто из них не чувствовал и не видел возможной угрозы белому городу. Советоваться с фрейлинами представлялось в лучшем случае бессмысленным: Вината вряд ли смогла бы понять, о чём речь, Ирзари озабочена была возможностью наконец расстаться с опостылевшим девичеством, Суай – Сонаэнь могла только вздыхать.
Звонкий смех юной Снежаны с галереи чуть отвлёк посланницу Элдойра от мрачных мыслей. Яре, уже не таясь, не сводил глаз с растрёпанной Суай, маячившей в галерее. Снежана осталась предоставленной самой себе.
И Вольфсону, синеглазому разбойнику, что вышагивал рядом, не сводя с юной красавицы взор. Сонаэнь знала подобные взгляды. Память уколола её в сердце, постучалась незваной болью: некогда и она улыбалась стеснительно, гуляя по каменным галереям Флейи с Декой Лияри.
В Посаде камня почти не было. Гораздо больше – деревянной резьбы, кружев и инкрустации всех сортов древесины любых оттенков. Новый, недавно обжитой терем пах смолой, сухим морением и приятной свежестью живого северного леса. Но Сонаэнь сомневалась, что ноздри вожака Вольфсона раздувались из-за древесных ароматов. Особенно когда Снежана, застенчиво улыбаясь, стояла против него так близко, что почти оказывалась прижата к его груди.
