Текст книги "Запреты (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
========== Торги и цены ==========
Саргун вернулся в конце апреля. Едва отцвели немногочисленные вишневые деревья на улице, как во дворе раздалась его широкая поступь, и охотник постучал в стену хижины. Бабушка Гун, всплеснув руками, бросилась обнимать внука и собирать обед. Подошли поздороваться и соседи. Многие из них с уважением принялись разбирать появившиеся на плечах охотника синие татуировки – знаки особо успешной охоты и щедрой добычи. Заголосили мальчишки, надеясь посмотреть хотя бы на часть диковинок, что сосед Ба наверняка привез с предгорий.
Выпрямившись, Эвента улыбалась в пространство, надеясь поймать взгляд Саргуна, но он избегал ее глаз и едва ли замечал – она была лишь частью обстановки, неменяющейся и неинтересной.
Ей было интересно, что он сделает, увидев ее в новом наряде, причесанной по-афсарски; что скажет, услышав, как ладно она выучила язык его народа. Но, тем не менее, очередь до рабыни должна была дойти еще не скоро: в общий двор тупичка вынесли три стола, и спешно принялись собирать угощение. Суетились рабы соседей и сами соседи. Спешили пройти по улице, покачивая бедрами, молодые невесты. Многие из них надеялись заполучить в свои руки жениха и не упускали шанса понравиться всем подряд, даже таким нищим и бедным, как охотник Саргун.
Столы были накрыты. Саргун, еще не входя в дом, здоровался с мужчинами. Уселся во главе стола, и заговорил, используя слова, в основном Эвенте незнакомые. Она поставила на стол перед ним глиняное блюдо с бараниной и поспешила удалиться.
Если что-нибудь интересное привез Ба Саргун с запада, она рано или поздно узнает об этом.
***
Ба Саргун, вернувшись домой, радовался знакомой обстановке тупичка. Все-таки, что ни говори, а родной дом лучше всего. Раньше, когда он, родители и бабушка жили в горах над Ташем, дом у них был попросторнее. Трое братьев тогда уже покинули родительский дом, но сестры все еще обитали вместе с ним, младшим. На плоскость пришлось перебраться после поражения при Таше, но Саргун все еще скучал по родине. Всего-то перейти две долины вдоль Гряды, а как все это далеко!
Возвращаться на родные места, разоренные войной, он не любил. Конечно, большую часть поселения отстроили заново, но все было не то. Не было в живых родителей. Брат, оставшийся в живых, уехал далеко и не давал вестей о себе уже лет пять. Сестры, выйдя замуж, сменили имена и зажили обычной семейной жизнью, не интересуясь судьбой младшего брата. Старый дом семьи был разрушен. Конечно, при желании можно было его перестроить и восстановить, хоть и ушли бы годы. Сад и двор уцелели. По-прежнему цвел сливовник. Все так же распускались грушевые деревья. Но что-то детское, родное безвозвратно ушло.
В руинах прошлого живут злые духи гнева и добрые духи сладкой печали. Саргун предпочитал избегать и тех и других.
В тупичке Ба, надо думать, от духов злорадства стало в этот день тесно: соседи спешили выяснить, разбогател ли воин, и что намерен делать со своим богатством. Довольно быстро ясно стало, что богатства в доме Ба не особо прибавилось. Женщины разошлись. Мужчин интересовало, правда, положение дел на западных пустошах.
– Что говорят? Неужели северные придут с войной?
– Нет, я полагаю, – Саргун обмакнул кусок лепешки в пряный соус и откусил, – думается мне, их войны нас не коснутся, но можно бы и наняться.
Среди мужчин раздались смешки и возгласы возражения. Наниматься на чужие войны! Нет, этого Афсар не принимали.
– Тебе охота погибать в чужом краю на чужой земле? – фыркнул Да Айнур.
– Не больше чем тебе. И всё же, там есть деньги. Там продают и покупают. Может быть, у нас есть, что продать – и у них есть, на что купить, и наоборот.
Торговля была делом благословенным для Афсар; о ней могли говорить часами. Ба Саргун был плохим торговцем. Он умел обращаться с деньгами, но лишние не задерживались в его карманах. Возможно, бабушка Гун была права, и древние кланы воинов оказались в обществе ненужными в новые времена.
Плохой был торговец Ба Саргун, но умел вовремя ввернуть в разговор упоминание о деньгах и расценках. Соседи взволновались.
– Северные, которых ты видел… они хотят что-нибудь купить?
– Оливки, шерсть, финики, – перечислил основные статьи доходов Саргун, – их цены низки. Торговать с ними невыгодно. Но если мы не продадим им, потом придут остроухие с запада – и заберут все задаром. Помните Таш!
Таш помнили все. На мгновение по лицам присутствующих Афсар пробежало единое выражение затаенного страха.
– Ты видел их у границ? – спросил старший Ду, – они опять собрались с оружием?
– Я никогда не видел их без оружия, – нажал Саргун.
– Как славно мы жили без них! – вздохнул дядя Муи, перебирая пальцами бусы у себя на шее, – откуда духи пригнали остроухих на наши земли!
– А руги? А кельхиты? Они жили здесь и не вредили нам!
– Но посмотрите, что сделала с ними их родня с запада, – возразил Муи, – теперь не знаешь, чего и ждать.
Саргун кивнул, но мысли его были далеко. То и дело взгляд его падал на сидящую у порога дома Э-Ви, что ловко плела очередную корзину. Она тоже была из них, из остроухих. Отличалась от тех, кого он видел – более светлой кожей, цветом волос, даже акцентом. Значит, она как раз и была из тех, что пришли с запада, потеснили кельхитов и ругов и дали им в руки оружие. Много оружия. Такого, с каким босоногие пастухи пустынь и степей и не сталкивались раньше. Поговаривали – слухи доходили разные – дальше на запад, ближе к полноводным рекам, живет еще больше кельхитов и ругов, уже иных, и там они носят обувь, почти не кочуют с места на место и совсем не любят Афсар, не торгуют с ними и предпочитают захватывать в рабство.
Это было странно. Конечно, в годы голода и засухи стычки между соседями неизбежны. Но предпринимать рейды на чужую землю… Афсар никогда не воевали за пределами своих территорий. Зачем? Неужели их обширная земля мала для племени? Каста воинов защитит границы, каста землепашцев засадит все плодородные земли финиками и оливками. Торговцы продадут финики и оливки – и еще один год пройдет для Афсар так, как предыдущие тысячелетия, мирно и покойно.
Но, вспоминая Таш, Ба Саргун в подобном начинал сомневаться. И снова смотрел на Э-Ви.
«А может быть, она знает, что будет? – подумал вдруг он, – что, если остроухие женщины знают больше наших? Как иначе она оказалась бы здесь! Ведь зачем-то ее племя отправило ее сюда».
– Так что же, думаешь о торговле с северянами? – бодро поинтересовался сосед Ду. Ба Саргун покосился на него с недовольством.
– Пока нет, – отрезал он, – пока я не думал о торговле вообще.
Мужчины за столом дружно закатили глаза к небу: ох уж этот строптивый воин и его представления о чести.
– А ты бы подумал, – осторожно высказал всеобщее мнение дядя Муи, – ты подумай, подумай…
**
Когда гости разошлись и Ба Саргун, наконец, приветствовал порог дома, Эвента уже очень хотела спать. День начался необычайно рано, готовить пришлось много, бабушка гоняла ее нещадно.
– Ну, вот я и дома, – выдохнул Саргун, стягивая опостылевшие кожаные перевязи для ножей, и оглядываясь, – Э-Ви! Это ты? – он усмехнулся, оглядывая с ног до головы свою рабыню, – сложно отличить от других.
И почему-то то, что ей больше всего хотелось услышать, ранило девушку, хотя она и не посмела себе в этом признаться.
– Девка учится, – вплыла бабушка Гун с одеялом в руках, – работала хорошо.
– Слушалась тебя? – спросил Саргун, не сводя внимательного взгляда с рабыни.
– В меру.
Эвента застеснялась. Афс рассмотрел ее очень внимательно, потом пошевелил ногой мешок.
– Я привез денег, – не обращаясь ни к кому конкретно, сообщил он, – и кое-что из мелочей.
Наклонившись, он достал из мешка что-то маленькое, и, слегка конфузясь – Эвента поняла это по особому покрякиванию – протянул ей. Бабуля тем временем хищно налетела на деньги и уволокла их в свой занавешенный угол – считать.
Теперь до утра в доме обещала воцариться тишина.
Эвента же, не моргая, смотрела на то, что протягивал ей Саргун, смотревший куда-то в сторону. Это было ожерелье из плоских синих бусин, покрытых эмалью, и синих перьев. Она осторожно приняла этот подарок, не зная, что и думать.
– Сегодня хороший день, – пояснил Ба Саргун, потирая руки, – в доме нужна радость, чтобы все удалось.
Его объяснения были бы недостаточны для прежней Эвенты, но Э-Ви привыкла к манере изъяснения у Афсар. К тому же, она догадывалась, что имеет в виду афс.
Когда солнце уже закатывалось, Ба Саргун переоделся, умылся, и вышел из дома. Э-Ви отметила, что путь его лежал в дом семьи Муи – почти через дорогу, их разделяла всего лишь три других двора. Она оглянулась – у очага бабушка возносила молитвы одну за другой.
Сулка знала о чувствах хозяина Ба к Фоске Муи, но, здраво рассуждая, сомневалась в том, что почтенный дядюшка Муи выдаст (вернее, продаст) дочь замуж за воина Ба. И дело было не только в крайней бедности Саргуна, хотя на первом месте стояла именно она. Просто Ба Саргун был мечтателем, а не торговцем, путешественником, а не дельцом. Но все же Эвента нашла в себе великодушие пожелать хозяину удачи в его предприятии.
Саргуна не было уже полчаса, и Эвента, рассудив, что не нарушает правил поведения, не смогла удержаться от любопытства. Ей до жути хотелось знать, что происходит за красивым заборчиком дяди Муи, и ждать ли ей скорого появления в доме молодой хозяйки. Хоть бы это была Фоска, а не Форса – та слыла ужасной врединой.
Подкравшись к заборчику, Э-Ви расслышала притворно-расстроенного Муи и все поняла уже по интонациям.
– …и все-таки не меньше восьмидесяти монет, дорогой.
– Это за младшую? – услышала Эвента дрогнувший голос своего хозяина. Дядя Муи поцокал языком.
– Говорю как есть, сынок. Я бы отдал любую, за твое спасибо – мы хорошие соседи, ты достойный мужчина и прославленный охотник. Но… Что скажут? Семья Муи дарит дочерей и племянниц как милостыню? Так нельзя, нехорошо.
Ба Саргун молчал.
– Не печалься, друг, – поспешил продолжить Муи, – к следующему году подкопишь деньжат, и мы тут же справим тебе невесту.
Эвента услышала всё, что следовало. На цыпочках, не дыша, она метнулась назад во двор и, затаив дыхание, дождалась, пока зазвенит кольцами шторка на двери. С недавних пор она ночевала уже не в загоне для коз, а на крохотной плетеной кушетке у входа в комнату хозяина, и теперь поспешила принять вид спящей. Проходя мимо, Саргун толкнул кушетку ногой.
– Иди сюда, – позвал он ее негромко и сел на свое ложе.
Девушка, увидев его, расстроилась. Ей было жалко афса по-настоящему. Он закрыл лицо руками, потом посмотрел в сторону. Замкнутое, холодное выражение его лица сменилось глубокой задумчивостью с оттенком боли и невыразимого одиночества. Словно слыша его мысли, знала Эвента, как он клянет себя за слова об отказе от торговли днем, о том, что собирается блюсти арут до последнего – ну что стоило приврать, был бы уже с женой!
И в то же время Э-Ви чувствовала гордость за стойкость афса. Однако когда он перевел на нее пронзительный взгляд своих черных глаз, все добрые чувства мгновенно испарились. Взгляд этот был тяжел и неприятен.
– Встань здесь, – негромко приказал Саргун, и Эвента с опаской подошла ближе.
Афс засопел.
– Плохой я, – произнес он на эребской хине, – бедный. Нет денег.
Эвента покосилась на подозрительно притихший угол бабули Гун, которая только что считала деньги, привезенные внуком. Правда, звон монет умолк. Возможно, поэтому Ба Саргун и перешел на язык, которым владел плохо.
– Нет денег, – повторил Саргун, и оперся руками о свою постель, – нет ничего. Нет торговли. Нет… – он повел рукой, пытаясь подобрать слово, чтобы описать домашний скарб, – этого тоже нет. Нет жены.
Эвента сглотнула. Сердце у нее ушло в пятки. Саргун поднялся, подтолкнул девушку к постели.
– Ложись, – негромко сказал он и распустил шнурки набедренной повязки. Эвента застыла.
Ей стало тяжело дышать. Она не могла двигаться. Тело словно окаменело. Дыхание стало горьким.
Саргун истолковал по-своему ее замешательство.
– Болеешь?
– Нет, – сцепив зубы, ответила Э-Ви, – нет, не болею.
– Хорошо. Ложись.
Послушавшись его, она легла, сложив руки на груди, и закрыла глаза, стараясь ни о чём не думать.
Он стянул с нее шаровары, задрал рубашку, раздвинул коленом ноги, подтянулся, напряженный, повыше… Поворочавшись немного, Афс дернул ее колени в стороны, раздраженный тем, что она не понимает, чего он хочет. Эвента закусила руку, зажмурившись. Почти беззвучно пискнула, когда он все-таки вошел в нее одним коротким рывком. Несколько сильных, глубоких движений с гортанным выдохом – и вдруг Саргун остановился, тяжело дыша.
– Ох, – услышала над собой девушка. Этот звук состоял из удивления и смущения.
Шершавая ладонь похлопала ее по щеке.
– Э-Ви, – хрипло произнес Саргун.
Она открыла глаза и увидела его озадаченное лицо.
– Не было раньше мужчины, – сказал он тихо, – я не знал. Не понял.
За полтора года только эти слова могли отдаленно сойти за какое-то подобие извинений. Эвента заморгала и отвернулась. Несколько секунд тишины… и движение возобновилось.
Это было неприятно, болезненно и гадко; особенно противно от его спутанных волос, лезущих в рот, и от резких движений, которые он и не пытался смягчить. Все закончилось достаточно быстро. Задрожав всем телом, Саргун рыкнул, вытянулся на ней, несколько секунд лежал, потом перекатился на бок и снова сел на постели, отвернулся от Эвенты и не смотрел на нее.
Она же так и лежала, глядя в низкий глиняный потолок, и удивлялась тому, как просто оказалось то, что ей казалось сложным и наполненным едва ли не мистическим смыслом.
Была бы свадьба. С соотечественником. На родине, в Загорье. Были бы глиняные кувшины с разбавленным родниковой водой вином. Были бы венки из ромашек и выбеленные до скрипа льняные простыни. Свадебная процессия и ветви сосен с подвешенными подарками и свитками с молитвами и поздравлениями… была бы прозрачная сульская вуаль небесно-голубого цвета, что так выделяла бы цвет ее глаз.
Не было ни свадьбы, ни процессий. Не было ничего, что предвещало интерес Ба Саргуна: взглядов с его стороны, прикосновений, двусмысленных речей, не было щипков за бедра. И в том, как он овладел ей, чувства было не больше, чем в заготовке дров или подметании двора.
Что ж, если не он, то сосед Ду или любой другой дикарь. Когда-то это все равно должно было случиться, а призрачные надежды на спасение из Тарпы давно истаяли. Эвента хотела бы переживать, плакать, хотела бы испытывать хоть что-то, кроме дискомфорта между ног и чувства неприязненного отчуждения к Саргуну – и не могла. Чувствовала лишь бесконечную жалость к себе и ко всему вокруг. И спасение казалось ей как никогда далеким.
Саргун оглянулся. Пригладил взлохматившиеся волосы, подобрал с пола ее передник, вытерся им, протянул ей. Потом встал, начал одеваться. Кто-то окликнул его со двора – Афс уже собрался идти, когда вдруг вспомнил что-то, и пристально посмотрел на девушку, замершую на кушетке.
– Э-Ви, слушай, – снова заговорил он на ее языке, – другой мужчина не будет.
И выразительно провел ребром ладони по шее, ясно давая понять, каковы его взгляды на границы собственности.
…
Следующие месяца два прошли для Эвенты в увлекательном изучении самых нелепых интимных традиций семейства Ба. Сида, пугая ее борделями и нравами хозяев-извращенцев, говорила о цепях, плетках, троих мужчинах на одну женщину, и прочих нелепицах. Но в реальности Ба Саргун оказался беден на выдумки.
Когда он хотел ее – это обычно происходило, когда бабуля Гун дремала на улице или гуляла по соседкам – то указывал на свою жесткую кушетку и приказывал «Ложись». Дальше ничего не требовалось, кроме как «лежать».
Она не пыталась сопротивляться. Разум подсказывал девушке, что сопротивление будет наказано так же беспощадно, как любое другое неповиновение. Но ее хозяин не требовал ничего большего, чем неподвижность и покорность.
Он испуганно взбрыкивал, словно необъезженный жеребец, когда Эвента пыталась обнять его за шею – хотя бы для собственного удобства. Он ни разу не пытался целовать или даже раздеть ее. Немало сумятицы вносила и бодрая старушка Гун. Времени на что-либо, кроме самого действа, не оставалось. Не раз случалось им отпрянуть друг от друга, заслышав ее голос во дворе дома.
Это удивляло девушку. Как она успела заметить, прочие хозяева рабынь не особо с ними церемонились, и нередко, бредя поутру с кувшином от источника, она могла разглядеть сношающиеся парочки где-нибудь под каштанами и ореховыми деревьями. Пока жены спали, их заменяли безотказные рабыни. Это было в порядке вещей. Никто и бровью не вел, если в его присутствии хозяин проявлял знаки внимания к принадлежащей ему на правах имущества женщине. Но Ба Саргун ее прятал от всех, даже от бабушки.
«Он стыдится меня, – осознавала Эвента, неуверенная в том, как ей нравится это знание, – стыдится того, что у него нет денег на равную, и приходится пользоваться рабыней из чужеземок».
И всё же она много чаще стала ловить на себе взгляды Саргуна, задумчивые и пристальные, когда делала свою обыденную домашнюю работу. Наблюдения его были продолжительны. Она много раз чувствовала на себе взгляд его блестящих черных глаз, и никогда не могла распознать их выражения. Бесстрастный, как наедине с ней, так и в обществе равных. Однако она смогла понять, что у нее всё же есть рычаг давления на него, которым она владела, и это было его влечение. Оно может стать мостом к пониманию между рабыней и ее хозяином.
А если она постарается, то будет управлять своим афсом. Будь она благородной дамой, все было бы иначе. И мысль влюбить в себя дикаря никогда не пришла бы девушке в голову. Но ради сносной жизни чего только не сделаешь и на что не решишься.
Эвента несколько приободрилась. Может быть, лишь теоретические, но знания в этой области у нее имелись.
Девушку готовили соблазнять хорошо воспитанного юношу из влиятельной семьи, а достался ей настоящий дикарь, но мужчины есть мужчины, и в чем-то все они одинаковы.
Думая о Саргуне, она уже не испытывала того немыслимого отвращения, которое возникло в начале их знакомства. Как минимум, он был чистоплотен и не причинял ей ненужной боли, хоть и выглядел устрашающе со всеми своими шрамами и татуировками. Черты грубого скуластого лица отличались от утонченных лиц остроухого народа, но вокруг был край Афсар, и по здешним меркам афс мог даже посчитаться симпатичным. Жесткие волосы, покрывавшие его тело, крючковатый большой нос и мощная нижняя челюсть – в этих деталях было что-то брутальное и воинственное, и если богатые дамы запада заводили себе любовников из других народов, не за этим ли они гнались? А что до зеленой краски на коже – этот отличительный знак афсов Эвента и на себе привыкла видеть, и даже удивлялась тому, что когда-то его не носила.
Ночи, прежде проходившие в глубоком сне без сновидений, стали беспокойны. Девушка не могла забыть, что всего лишь в трех шагах от нее спит – если спит – Саргун. Да и не спал он – ворочался, скрипели ножки кушетки, пока, наконец, не раздавался почти просящий шепот:
– Э-Ви! Спишь?
Иногда ей хотелось притвориться спящей, но почему-то она ни разу этого не сделала. Прикосновения Саргуна, жесткие волосы на его теле, пряный запах зеленой краски, и красных листьев, что он жевал вместо табака – все вошло в привычку. Не особо приятную, но отчего-то такую же естественную, как умение раскрашивать тело и совершать омовения, носить неудобный кувшин к источнику и выпасать коз в зарослях колючки и на окрестных помойках.
Неудобный, нежеланный и чужой мужчина в трех шагах, бабуля Гун за занавеской, раскаты грома над далекими горами. Вот она, ее новая жизнь, и дорога в старую теряется в песках. Много раз за длинные ночи думала Э-Ви, что было бы, если бы сын торговца Ба не отказался от нее. Если бы у Саргуна хватило денег на покупку жены. Если бы она сама и ее родня никогда не покидали Загорья…
Но, с другой стороны, почти год они двигались с крайнего Запада на крайний Восток. Прошли пешком почти все Поднебесье. Пережили множество бед, потеряли много добра, болели всеми хворями подряд. И казалось, когда прибыли в Тавору, что впереди – вся возможная свобода. К отсутствию налогов, к безвластию привыкли быстро. Осмелели. Быстро стек лоск и воспитанность, огрубели лица и руки, и порядки далекой родины постепенно затерялись в пыли новой земли.
Так же быстро была забыта и Тавора. Эвента хотела чувствовать вину за собственное приспособленчество и никак не могла себя заставить. Вела с собой бесконечный диалог, в котором оправдывалась перед невидимым строгим собеседником. Отчего-то собеседник то и дело переходил на наречие Афсар и все чаще произносил слово «арут».
Больше всего на свете в эти минуты Э-Ви желала подойти к хозяину Ба. И лечь рядом, прижаться к нему, без намерения удовлетворять его желание. Просто немного побыть с кем-нибудь живым рядом. Хоть так.
Казалось, они так и обречены на странную игру в прятки от самих себя до скончания дней, но затем пришел сезон дождей.
***
Саргун повернулся на левый бок. Спина от постоянного ёрзанья уже была натерта.
Если бы можно было проклясть что-то в своем доме безнаказанно, он бы проклял три шага глиняного пола между собой и Э-Ви, отсутствие сплошной занавески на дверном проеме и узкую кушетку. И чуткий слух своей бабушки.
В небе громыхало. Начинался сезон дождей – короткий, но всегда насыщенный период, предшествующий цветению пустыни и предгорий. В окно видны были сполохи и переливы молний, кое-где перепуганно блеяли овцы, где-то, словно обезумев, лаяла на привязи собака. Бабуля спала – храп разносился по всему дому из закутка за очагом.
А вот спала ли Э-Ви?
Саргун закрыл глаза. Но и так его рабыня представала перед ним, словно живая. Он никогда не видел ее без одежды, даже в памятный день покупки, но мог представить, насколько прекрасно это зрелище. Он знал наизусть впадинки и выпуклости ее хрупкого тела. Знал танец теней на ее лице, когда она жмурилась, прикрывая глаза от слишком яркого солнца, светившего как раз на кушетку хозяина. Знал манящее движение бедер, когда она садится, встает, идет…
Не выдержав, Афс снова повернулся на другой бок. Это было невыносимо!
И всё же он боролся с собой. Не хватало еще дать понять рабыне, что он в ней нуждается, даже и по такой незначительной причине.
Ему действительно нужна была женщина. И он действительно экономил на посещении проституток. Пора перестать экономить. Нельзя привязываться к рабыне. Наведаться к продажным женщинам в их кибитки…, но какая из них – натертых жиром, грязных, суетливых и возможно, даже заразных – сравнится с Э-Ви, пахнущей свежестью даже после тяжелого рабочего дня?
– Хозяин Ба! – вдруг раздался шепот из пространства около двери, – спишь?
Он решил, что ему послышалось. Но всё же откликнулся:
– Нет.
– Я иду тогда.
Послышался тихий шорох, и она присела возле него на край. Обрадованный, он уже готов был встать, но она остановила его – обеими руками прикоснулась к его груди.
– Подожди, – попросила девушка. Он не мог разглядеть ее лица, даже когда сверкали молнии.
– Что?
– Лежи там.
Одним движением она скинула рубашку и осталась обнаженной. В следующий миг взобралась на него и оседлала с ловкостью прирожденной всадницы. Теперь их разделяла тонкая ткань покрывала. Саргун сглотнул, не зная, куда деть руки.
Медленно Э-Ви взяла его руку, провела ею по своему телу – он не мог оторвать взгляда – и устроила ее на одном бедре. Затем проделала то же со второй рукой.
Потянула покрывало назад.
«Арут, женщина, овладевающая мужчиной – хотел кричать Ба Саргун, но зубы стучали, его охватил озноб, он не мог вымолвить ни слова, ни звука, – арут! Слезь с меня, и я притворюсь, что не видел этого!».
Ему казалось, это сон, это не могло быть правдой. Но нет, ни в одном сне не было такого же призрака – призрака с гладким плоским животом, с округлыми небольшими грудями, с торчащими темными сосками, к которым так тянуло прижаться губами.
Она чуть подалась вперед, нежно погладила его по животу – мышцы напряглись, как будто готовясь встретить удар – и осторожно опустилась на его член, восхитительно медленно, словно боясь причинить ему боль или неудобство.
Ба Саргун потерял счет времени. Потерял рассудок. Потерялся… сжал зубы, дышал носом.
Она неловко поднималась и опускалась, затем перестала это делать; теперь она работала всем телом, словно крепко приросла к спине лошади на галопе. Ножки кушетки подозрительно скрипели.
Он не сдержался, зарычал, когда пошатнувшись, девушка слегка накренилась. Приподняв одно колено, поспешил подхватить темп, занимая какую-то невообразимую позу на тесной кушетке, где с трудом мог поместиться лишь один. Это было волшебно, это было упоительно, это было…
Но едва он излился в нее и, выдохшись, прижался к взмокшему плечу сулки лбом, как днище старой кушетки не выдержало. Раздался треск, и они оба вместе с тонким одеялом, со свернутой вместо подушки циновкой свалились на пол.
– О-ох, – застонала Эвента, потирая колено. Саргун едва не вторил ей – он ударился локтем.
Внезапно за стеной прекратился старушечий храп, и раздалось подозрительное покряхтывание. Как напуганные птички, хозяин и рабыня встрепенулись на этот звук.
– Бабушка, – одними губами произнесла Э-Ви и вскочила на ноги. Саргун не успел даже перевести дух – а она уже упорхнула прочь и растворилась в ночной тишине спящего дома.
Через несколько минут храп возобновился. Прислушавшись, тонким слухом охотника Саргун мог уловить и тихое сопение девушки. Сам же, так и оставшись на полу, он закинул руки за голову, и тоже вскоре уснул.
…
В следующий раз их свидание проходило на полу точно между кушетками на тонком покрывале. Впервые они были в равном положении – и впервые после соития Э-Ви легла на его грудь и прижалась к нему всем телом, обнимая его.
Это было новое чувство.
Проститутки и те несколько любовниц, что были у него до рабыни – те были женщины либо настолько падшие, что Саргун брезговал к ним лишний раз прикасаться и тем более оставлять в них семя, либо женщины настолько скучные, что посещал он их лишь по крайней необходимости и никогда рядом не задерживался. И каждый визит к женщинам стоил денег. Даже постоянная женщина стоила денег. Регулярные вложения, вечный торг – суть семейной жизни Афсар. Плохо это или хорошо, Саргун задумываться не привык.
Ему уже исполнилось тридцать, и постоянной подруги не было. Не было ничего постоянного в мире песка, засухи и блеяния коз, дурных заработков и вечной болтовни о торгах и ценах.
Саргун искренне презирал все, что связано в Тарпе с торговлей. Несколько раз он нанимался охранником для караванов рабовладельцев, бывали случаи, доставлял ценные грузы лично, но на эти места предприимчивые дельцы старались пристроить родственников и случайных наемников избегали.
В один из этих печальных дней в его жизнь вошла эта женщина с запада, с берегов полноводной реки, а уж откуда она там взялась – никто не мог сказать.
Впервые за свою жизнь Ба Саргун понял, что отвечает не только за самого себя. Да, она обошлась ему в двадцать пять хлыстов и двадцать пять монет, и лишь тогда стало понятно: новое имущество не будет покорно стоять в углу и ждать указаний. Как бы ни пытался Саргун относиться к рабыне как к предмету – а ему казалось, именно так и следует к ним относиться – ему не удалось сделать это.
Теперь она лежит у него на груди, и тонкими руками, на которые уже набежали мускулы, обнимает его и гладит его. Руки чужеземки – с плоскими короткими ноготочками, маленькими ладонями и тонкими пальцами. Чужеземные руки стараются украсить еду, что ест Саргун, и натирают жиром его сандалии, когда он идет на соседнюю улицу на сборище мужчин. И эти руки не хочется заменить другими. Не следовало вообще давать ей прикасаться к себе. Не следовало начинать тайные встречи. Ничего удивительного, когда хозяин берет рабыню, почему же он прячется, как ребенок? – но Саргун не мог ответить на свои собственные многочисленные вопросы.
Годами после поражения в Ташских боях Саргун пытался забыть, что когда-то был воином – настоящим, не тем, что развлекают за монету публику на базаре по средам. Ущемленная гордость осталась жива и мучительно напоминала о себе сто раз на дню. Он был готов терпеть смешки за спиной, сочувствие, даже жалость, не говоря о голоде и нищете. Но он остался один из тех, кто выжил в Таше. Почти все прочие убрались в горы и носу не казали вниз. Были и те, кто радостно бросил воинский образ жизни, забыл слово «арут» и все, что с ним связано, и растворился среди прочих Афсар. Саргун презирал их, предавших заветы и запреты предков. И только теперь, глядя на задремавшую Э-Ви, с горечью понял, что именно непримиримая гордость оставила его в одиночестве.
И его одиночество с ним делила лишь рабыня.
Возможно, и она была одинока, рассуждал Саргун, не спеша будить девушку и прогонять на положенное место. Одна в чужой стране, среди чужого народа, непонятного и очень может быть, неприятного ей. Он честно пытался представить себя на ее месте, но понимал лишь, что не стал бы так жить и существовать – должна была быть особая надежда или что-то, ему недоступное, чтобы можно было остаться в живых, будучи рабом. Что-то сильнее, чем его собственный арут. Раньше казалось, сильнее не может быть ничего, а оставшиеся в живых рабы просто не имеют представлений о чести, а потому подобны животным. Однако у этой рабыни оно точно было, хотя и свое, отличное от законов Афсар.
Ненавидят ли рабы хозяев? Саргун покосился на светловолосую макушку на своем плече. Может быть, он не понимает ее коварства? Многие говорили ему, что за пределами края «честь» подразумевает совсем другое, чем привыкли Афсар. Возможно, размышлял Саргун, не шевелясь, она все-таки колдунья? И то странное щемящее чувство, из-за которого он вновь и вновь покоряется страсти и похоти, ее рук дело?
«Мне стало недостаточно того, что есть, – честно признавался Ба Саргун перед собой, – теперь хочется, чтобы она тоже хотела». Это было удивительно. Женщины Афсар были исключительно простым – с точки зрения воина – народом. Им следовало приносить деньги и украшения, и вкусную женскую еду – сладости и фрукты. Тогда они позволяли делать с собой детей и удовлетворять желания и не противились. Были и капризные особы – Саргун знал их методы; если муж плохо зарабатывал или был жаден, женщина начинала болеть, отсиживаться по соседкам, мазать себя между ног соком едкого растения, произрастающего на окраинах селений.
Он подозрительно покосился на рабыню и приподнялся. А что, если она и в самом деле околдовала его похожим способом? Медленно он протянул руку к ее бедрам, осторожно провел ладонью по внутренней стороне. Нет, ничего, кроме остатков зеленой краски. Похоже, что ничего.
