Текст книги "Запреты (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
========== Вступление. Шаги по песку ==========
Розовое покрывало с сеточкой сиротливо приютилось в углу комнаты. Эвента, морщась, примеряла походное – оливковое. Кое-где оно было в заплатках. Не совсем то, в чем принято отправляться к жениху, но выбрано не случайно. Чтоб не жалко: ехать далеко, через полупустыню, ветер и песок непременно испортят ткань. Розовое придется оставить, наверное… если бы это было самое страшное в ее положении.
– А вы бы стали жить с дикарем? – кусая мокрые губы, жалобно спросила девушка.
– Брак предписан Всевышним, – увещевала Эвенту тетушка, качая головой и похлопывая по седельным сумкам, с немудреным скарбом племянницы.
– Меня продают как ишака! Брак тут ни при чем, – горестно воскликнула девушка. Тетка возвела глаза к небу.
– Меня тоже продали в свое время, за приданое и земли. Такова судьба женщин.
Эвента упрямо отвернулась.
С одной стороны, она была круглой сиротой в свои двадцать три, и женихи не толпились у ее дверей и окон. Никому не было интересно жениться на племяннице земледельца, у которого самого были дочери, и им в приданое готовились волы, коровы, отары овец. А что было у Эвенты? Наследство, оставленное родителями, и без того небогатое, давным-давно перекочевало в лапы ростовщиков, в кузницу, где ее брат закупал оружие и доспехи, а дядя – чинил косы и плуги.
В Таворе Эвента могла рассчитывать на скромное положение одной из нескольких жен какого-нибудь немолодого вдовца из ругов или кельхитов, но кочевники заезжали сюда редко. Северянам же до соседей дела было и того меньше.
Могла она рассчитывать перейти в наложницы двоюродного брата, у сулов подобное не слишком осуждалось. Только он не испытывал к ней приязни, и предпочел отказаться от такой перспективы. И вот теперь тетушка, задыхаясь от восхищения, рассказывала о том, как прекрасно устроила ее судьбу, сосватав за какого-то дикаря. За афса! За одного из тех жителей предгорий, которые красят себя в разные цвета, носят кости в носу, протыкают серьгами и кольцами все части своего тела, и, помимо прочего, не против съесть своего сородича, одолев его в драке!
– Он сын торговца драгоценными камнями и тканями, дитя мое, – назидательно повторила тетушка, – он очень образован, его семья влиятельна. Они исповедуют нашу веру и живут в достатке.
– Он все равно из Афсар, – сдаваясь перед неизбежностью, всхлипнула Эвента. Тетка поморщилась. С правдой сложно было спорить.
– Что за слезы? О, девочка моя, зачем плакать! – это был дядя. Войдя на женскую половину, он, против обыкновения, не приветствовал супругу, а сразу скользнул к племяннице, – ну же, Эвентиэль! – он часто дразнил ее, увеличивая имя на загорный манер, – будь стойкой перед близостью любви.
– Но вы отдали меня дикарю! Дядя, вы видели его? Какой он?
Дядя подкрутил ус.
– Совсем не страшный. Высокий для них, чернявый.
– Тоже весь в краске, как эти?..
Дядя расхохотался.
– Нет, и он не носит татуировок и черепов на поясе. Одевается по-нашему и говорит на хине. Тетя сказала тебе правду. Это единоверцы. Они живут точно как мы.
…
Прощались с ней тепло и красиво. Тетя спешила дать последние наставления о том, как соблазнить и удержать мужчину, и не давать потачек слугам и рабам. Сестры наперебой обещали молиться и скучать. Дядя о чем-то договаривался с караванщиком, а тот на все отвечал неизменным: «Ваше повеление, господин».
Пять дней поездки пролетели, как один бесконечный душный, жаркий день. Ишаки ревели и упрямились без воды, лошади храпели и задыхались в налетающих песчаных вихрях, а у каждого колодца Эвенту встречали все более дикие жители, и все меньше ей это нравилось. Хотя руги и кельхиты, и другие остроухие жители восточного Черноземья и выглядели тут, как и везде, все же одежда их была еще более убогая и оборванная, чем в Таворе, а вот Афсар, Бигум и другие племена раздевались по мере продвижения навстречу восходящему солнцу. Вскоре приблизились сопки Синегорья и Холмы Таш, и потянулись кряжи знаменитой Красной Гряды – насыщенно-розового цвета. Как фламинго Приморья – Эвента еще помнила их. Как далеко она была от дома! И с каждым неохотным шагом осла – все дальше.
За Грядой открылся проход по каменистым пустошам, и вскоре пейзаж вновь изменился. Теперь встречались не только высохшие кусты перекати-поля, но и колючки, в которых вили гнезда стаи крохотных ткачиков, и самшитовые куцые рощицы – здесь паслись дикие ослы и козы. Стало еще жарче, и погонщики разделись, оставшись кто в набедренной повязке, а кто и вовсе без нее – прекрасно обходясь тонкой кожаной юбочкой, ничего не скрывавшей и неизвестно для чего предназначенной.
Стали встречаться, наконец, жители Тарпы – по словам того, кто взялся сопровождать Эвенту, к вечеру они уже должны были достичь поселения. В основном здесь обитали Афсар, из тех, что не слишком крепко держались за обычаи прежних времен, и мудро избегали открытого противостояния с остроухими соседями и оборотнями с севера. Как заметила сама Эвента, выглядели они, тем не менее, столь же устрашающе, как и воинственные племена.
К Тарпе приблизились уже к середине дня. Погонщики, желая сократить время поездки, не стали делать привал и прятаться от полуденного солнца под навесами, и к городу караванщики приблизились, одинаково изможденные и уставшие. Духота плавила воздух, и над землей парили дрожащие миражи. Под тяжелым ружским покрывалом Эвенте стало несладко. Сидя верхом на муле, она смотрела на мир вокруг сквозь плетеную сеточку, открывавшую окошко в ткани, и защищавшую от насекомых и пыли до какого-то предела.
Проезжая через пригород Тарпы, пожалела, что обзор столь мал. Тарпа, утонувшая в желтой и бурой пыли, стоила того, чтобы запомнить ее. Везде, куда ни кинь взгляд, сушились ковры, шерсть, крашеная шерсть, снова ковры. Везде росли оливковые деревья и финиковые пальмы. Казалось, нет клочка плодородной земли, что как мозаика, встречалась среди безжизненных песков и суглинков, который не был бы засажен густо и как будто хаотично.
Попадавшиеся по дороге встречные караваны и одинокие путники представляли собой все восточное Черноземье и Пустоши. Кого здесь только не было. Все оттенки, все языки и диалекты, все вероятные сочетания нарядов и повадок.
Тарпа тем временем предстала перед глазами утомленных путешественников. Покрикивая, они принялись разгружать вьюки и сносить во дворы. Движения их были слажены и быстры. Очевидно, товары под заказ здесь ждали давно.
Любопытные соседки выглядывали из-за камышовых занавесей, и вытягивали шеи, по самые подбородки украшенные ожерельями, лишь бы разглядеть, чем разжились подруги. Караванщики не особо пеклись о сохранности уже оплаченных товаров: вьюки кидали прямо на песок, вздымая клубы пыли.
Точно так же «разгрузили» и Эвенту. Ухватив ее поперек тела, как мешок (чему способствовало покрывало), ее перенесли в один из дворов, поставили около боковой двери. Перекинувшись с принимающей стороной двумя-тремя словами, караванщик повернулся спиной к девушке и двинулся прочь.
Эвента недолго оставалась одна. Почти сразу ее за руку потянул молодой паренек из тех, что подпирали стенку и жевали табак, и уволок по темным и узким коридорам дома в комнату приема.
На невысоком кресле восседал толстый афс, с настолько типичной внешностью торговца – одинаковый во всех краях Поднебесья типаж, – что Эвента улыбнулась, радуясь тому, что закрыта с ног до головы. Радость ее длилась недолго – торговец дал знак пареньку, и тот, нимало не смущаясь, закатал ткань покрывала наверх. Скользнул по остроухой ничего не выражающим взглядом и снова вернулся к сосредоточенному жеванию табака.
– Ну как? – спросил торговец Эвенту приветливым голосом, улыбаясь в пространство, – добрались хорошо?
– Да, спасибо за…
– Нет, не нужна, – перебил ее вежливый ответ голос из угла. Из тени явился другой афс – точная копия первого, но, надо признать, в более стройном варианте. Высокий, с черными кудрями, светлой кожей, юноша-афс смотрел на Эвенту равнодушно и немного брезгливо.
– Не нужна, – повторил он без акцента на хине, и отвернулся, – не приму.
– Сида! Отведи девушку в сторону, нам с сыном надо поговорить…
В глазах у Эвенты поплыло, и она едва не рухнула в обморок. В руки ей кто-то сунул кувшинчик с водой, и девушка жадно его опустошила. Мушки перед глазами никуда не делись, но воздух хотя бы стал проходить в легкие. Обернувшись, Эвента увидела девушку в светлом бежевом наряде кельхитки, хотя она сама, очевидно, к этому народу не принадлежала.
– Я – Сида, и я служу в этом доме, – приветливо поздоровалась девушка на срединной хине, и Эвента обрадовалась звукам знакомого языка, – ты невеста из Таворы?
– Да, – кивнула сулка. Сида грустно покачала головой.
– Какая жалость для тебя!
– Почему? Что-то случилось с женихом?
И она не удивилась, услышав и так предвиденный ответ:
– Да вот же он. Только что от тебя отказался. Что ты будешь делать теперь?
«Что со мной будут делать», мелькнуло в голове у Эвенты.
Похолодевшая от ужаса, она приготовилась ждать своей участи, когда в комнату вошел еще кто-то. Сулка не придала значения тихим шагам, звучавшим за ее спиной.
– Достопочтенный Ба приветствует гостя, – негромко прогундосил старик из своего угла. Эвенту оттеснили в сторону стены, где служанка уже изнывала от любопытства. Из-за сетки на глазах сулка не могла рассмотреть того, кто на минуту отсрочил оглашение ее судьбы. Видно было лишь то, что это крепкий, кряжистый представитель Афсар. Она могла лишь разглядеть его длинные черные космы, да вплетенные в них кости и бусины.
– Кто это? – шепотом спросила Эвента, отклонившись назад. Сида с готовностью зашептала:
– Ба Саргун, наемный охотник, воин из Таша. Пришел за деньгами. Опять.
Это о многом сказало девушке.
– Переведи, – попросила она Сиду. Сцена разворачивалась.
– Достопочтенный Ба собирается платить? – хриплый, каркающий голос охотника неприятно контрастировал с нарочито слащавыми интонациями старого торговца. Ба нахмурился, щеки его слегка задергались.
– Но разве Ба Саргун не получил своего вознаграждения в прошлом месяце?
Охотник рассмеялся. Смех совершенно не выражал веселья.
– Прошлый месяц прошел. Я принес тебе много доброго товара. Плати.
Торговец заерзал на циновке. Очевидно было, платить ему очень не хотелось, тем более, когда он только рассчитался с караванщиками. Внезапно бегающий его взгляд остановился на Эвенте, и он вскочил с места, радостно улыбаясь. Выволок сулку за руку в центр комнаты, сорвал покрывало прочь, и горделиво представил свой вариант оплаты охотнику. На лице охотника не дрогнул ни мускул, лицо же торговца озаряла глумливая ухмылка.
– Вот, смотри! – он схватил девушку за грудь, стиснул ее, подергал ее безвольной рукой, – хороший товар, ни на одном рынке не застоится! Она стоит дорого. Отдам за полцены.
– Девка мне не нужна. Я не торгую рабами, это ненадежный товар и арут.
– Посмотри на волосы! Чистый лен! Они красивые.
– Я похож на цирюльника? – в словах охотника появилось раздражение.
– Она может убрать в твоем доме и приготовить еду. У тебя есть пашня? Она может работать на пашне.
– У моей бабушки огород и две козы, и она прекрасно справляется, – в голосе Саргуна прорезалась скрываемая усмешка: ему суета торговца была понятна, – ее надо кормить, ее надо одевать.
– Посади ее в своем доме, и сможет ходить голой! Она не съест много.
– Достопочтенный господин Ба оглох? – любезно поинтересовался Саргун, – мы воины. Мы не держим скверны в доме. Собаки, грязные рабы и прочая неприкасаемая нечисть не ходит по нашей земле.
Торговец обдумал и это, очевидно, заранее. Он высунул язык и сплюнул табачную жвачку.
– Ты прав, конечно, высокородный Ба Саргун. Твой порог не переступала скверна, мы все знаем. Но это не урожденная рабыня, не нечисть. Ее прислали моему сыну в подарок, чтобы она грела его постель и рожала ему сыновей, но он не стал приближаться к ней, у него есть другая наложница. Эта теперь мне не нужна. Я могу продать ее в тупичок самхитов, или в караван, но предлагаю тебе. За полцены.
– Полцены будешь предлагать тому, кто в ней заинтересован.
– Но сейчас сколько стоит невеста?
– Невеста стоит столько, сколько и должна стоить свободная достойная женщина из чистого племени. Не путай невест и рабов.
– Сколько я там тебе должен?.. – сделал вид, что не расслышал, дядя Ба, – двадцать? Она стоит никак не меньше двадцати пяти.
– Я возьму ее, а достопочтенный Ба отдаст мне вторую половину долга через две недели, – железным тоном уверенности отчеканил Саргун, – или будет искать другого охотника.
– Ты меня разоряешь, – убитым тоном ответствовал торговец.
…
С самого начала торга Эвента надеялась на побег. Это желание крепло в ней с того момента, как Сида встретила ее на пороге дома торговца Ба. Но стоило ей увидеть своего нового хозяина, как мысль о побеге превратилась в навязчивое желание. О чем именно говорил он с торговцем, она не поняла, но общее впечатление было достаточно жутким, чтобы ее практически парализовало от страха.
На базаре Ба Саргун продал ружское покрывало. Туда же отправились платье, два ожерелья, очелье, ножные браслеты. Ноги были босы: обувь он тоже продал. Подсчитав выручку, он продал с нее и юбку. На виду у всех она осталась одета в короткую рубашку да собственный стыд. От него щипало в носу. В таком виде она не убежала бы далеко, даже если бы находилась в степи одна. Вдобавок, у одного из прилавков Ба Саргун купил веревку и привязал девушку к себе за ногу – вернейший способ показать пленнице ее статус.
С мольбой глядела Эвента в проходящих мимо сородичей, но ни один из них не повел и бровью. Они не видели ее, или не хотели видеть. А ведь она разительно отличалась от афсов.
Одежды афсов были грубы и незамысловато сшиты. Разнообразие им придавали украшения и вышивки, иногда бусы и пояса. Сначала Эвента не могла отличить одних от других, но потом заметила, что мужчины носят прически с длинными волосами. А вот женщины прятали волосы под платки и повязки, оставляющие обнаженными шеи и груди, и ничуть не смущались, если нечаянно обнажались выше пояса. Под рубашками, доходящими до колен, у них были шаровары. А ноги чаще всего оставались либо босыми, либо в сандалиях.
Отличались не только одежда, но и повадки. И женщины, и мужчины афсов, кроме тех немногих, что за пределами Тарпы учились обычаям других народов (и Эвента подозревала, не без выгоды для себя), раскрашивали кожу чем-то, и она переливалась оттенками гнилой зелени. Некоторые добавляли и другие цвета. И она, с ее светлой розовой кожей среди смуглых раскрашенных афсов была заметна, как белая овца в отаре черных. Однако афсы игнорировали сулку. Внимания ей уделяли не больше, чем любому животному, которое точно так же вели бы на веревке. Может, афсы для нее были диковинками, но она для них ничем интересным не представлялась.
Она, внимательно разглядывавшая сына торговца и уже планировавшая соблазнить его и очаровать, теперь боялась лишний раз взглянуть на того, кто вел ее, периодически подергивая. Все, на что бы ни падал ее взгляд, казалось ей страшным и отвратительным, пугающим и чуждым. Охотник был обнажен по пояс, и вся его мощная спина, а также грудь, плечи, запястья были украшены сетью татуировок. Длинные спутанные черные волосы болтались чуть ниже лопаток, оттянутые подвешенными украшениями из плоских камней, бусин и костей. Костяное же ожерелье украшало могучую шею Афса. Он был почти в полтора-два раза крупнее любого сула, хоть и не слишком высок – едва ли на ладонь выше самой девушки. А зеленая краска, неравномерно распределенная по телу, издавала странный запах, напоминающий о влажной земле на пастбище.
Пару раз он оглянулся на свое приобретение, и дрожащая Эвента встретила взгляд внимательных черных глаз, поблескивающих красными огоньками. Мощная нижняя челюсть и чуть выпирающие бугорки верхних и нижних клыков, клочковатая щетина на подбородке и стремительные, хотя и не лишенные грации, движения дополняли образ, в котором было больше от зверя, чем от разумного существа.
Это был страшный мужчина, и Эвента теряла силы от одного взгляда на него. Ноги у нее становились ватные, когда она представляла себе, что ждет ее в его доме – насилие, жестокость, бесконечный труд, а возможно, пытки. Афсар прославились своей жестокостью, и теперь, похоже, девушке предстояло испытать ее на себе. Она ступала за ним, глядя на его руки, на широкую спину и мускулистые ноги, обтянутые штанами, и боялась представить, что он, с его первобытной силой, может сотворить с ней, хрупкой и беззащитной. Наверняка, изнасилует, а потом убьет или отдаст друзьям. А может, если не врут слухи, отправит ее в котел. Не зря же их считают каннибалами!
Думать о побеге хотелось бы – но только Эвента не могла найти в себе на это мужества. Весь мир сжался до пузыря, в котором она, привязанная за ногу, покорно вышагивала по обжигающе жарким улицам Тарпы все дальше и дальше за поработившим ее дикарем, и надежды не было. Только все тот же ветер нес ей в лицо пыль и песок, и она отплевывалась от них с каждым следующим вздохом, чувствуя, как трескаются пересохшие губы. Наконец, впереди показались желтые стены из песчаника, и потянулись жилые кварталы – низкие заборчики, просторные дворы, засыпанные песком, а в дворах побогаче – ракушечником. У одного из заборчиков Ба Саргун остановился. Посмотрев на глиняную хижину, Эвента поняла: в этом доме ей предстоит теперь жить.
Если она только останется жива.
Покосившаяся, подпертая с одной стороны тремя массивными сучковатыми стволами каких-то корявых деревьев, хижина доверия не внушала. Двор был выскоблен, хижина – побелена, но общее впечатление кромешной нищеты не оставляло при взгляде на хозяйство афса. Так вот, значит, на что предстояло ей поменять палаты торговца и свои скромные комнаты у тетушки. На хижину, со всех сторон оползшую. На колючки, впивающиеся в босые ноги. На бесконечную пыль вокруг, и бесконечный ужас перед будущим – и пристальный, опасный взгляд дикаря-афса из-за плеча, когда он, наконец, соизволил остановиться и приглашающим широким жестом показать своей добыче ее новый дом.
Эвента сглотнула и зажмурилась.
«Господь, пощади меня. Господь, верни меня назад».
Комментарий к Вступление. Шаги по песку
Будет обновляться, возможно, медленно и печально.
========== Нечистая ==========
Ба Саргун проклинал торговца Ба и искренне полагал, что духи, могущие разозлиться на подобное отношение к однофамильцу, на сей раз его поймут.
То, что денег ему не заплатят, он понял сразу. Это было очевидно, как рассвет над синими горами Тары. Он и не собирался больше работать на клан, но деньги надеялся вернуть. В конце концов, четыре месяца он гнул спину за тяжелой работой, и каждый раз ходить за своими же честно заработанными монетами на поклон к дяде Ба было унизительно. Торговцы! Для них слово «честь» имеет меньше цены, чем овечий помет! Надо было продать девку в бордель в тупичке самхитов. Там любят экзотических шлюх. Но сделать этого Саргун не мог по простой причине: стоило ему переступить это правило воина, и его честь погибла. Рабов нельзя продавать в такие места. Никто не запрещает их дарить, но и в этом случае на нем навсегда останется клеймо торговца живым товаром, да еще и распутного торговца.
«Лишний рот, – в отчаянии клял себя Ба Саргун, шествуя по рынку, – что я выручил за ее тряпки? Мы будем голодать, если она не умеет работать. А если она заболеет? А если она заразная?». Он с неприязнью покосился на пленницу. Выглядела она относительно чистой, но он-то знал, побывав в нескольких селениях западной стороны, что моются остроухие соседи не так часто, и ритуальная чистота их столь же слабо заботит, как и чистота сделок. Уж он-то никогда бы не дал продать себя в рабы. Никто из его друзей в Таше не дал. Да, они умерли, но это была честная смерть. Ему повезло тогда избежать этого выбора, но в том, каким бы тот был, Ба Саргун не сомневался.
Пленница, должно быть, здорово выдохлась с непривычки на обжигающем солнце, когда впереди показался тупичок Ба и его собственный дом. Завидев его, Саргун напрягся.
Ему предстояло объясниться с бабушкой.
Старуха ожидала прибыли от охраны каравана, а вместо этого он вел к ней обузу, с которой ей предстояло возиться даже больше, чем ему. И он не ошибся, оценивая ее реакцию. Едва лишь старая афсийка завидела рабыню на веревке, как когтистые ее руки сжались в крепкие кулаки и уперлись в бока, а нога принялась отбивать ритм злобного воинственного танца.
– Что это? – спросила она, когда Ба Саргун молча начал привязывать рабыню к каштану, – почему это здесь?
– Это вместо денег от господина Ба, – бросил через плечо Саргун, и поспешил разуться и снять с себя штаны.
– Это скверна! – визгливо выкрикнула старуха, семеня за внуком по пятам, – ты опозоришь порог дома? Как ты сможешь есть и спать под одной крышей со скверной?
– Она из свободных, – пояснил неохотно Саргун; он рад был бы заставить старуху молчать, но этого пока не удавалось никому.
Не удалось и на этот раз.
– А деньги? – алчно спросила бабушка, – деньги тебе заплатили?
– Нет.
– А на что кормить это… Эту…
– Будет работать, – поспешил сказать Саргун, облачаясь в привычную набедренную повязку, – помогать по хозяйству.
– Она дохлая, – заявила бабушка Гун, неприязненно тараща сиреневые глазища на пришедшую, – она ничего не умеет.
– Будет учиться.
– Она говорит на варварском наречии!
– Будет учить наш язык, – Саргун выдохнул, тяжело выпрямился: спина немилосердно болела после дня на разгрузке.
– Дикое животное и в клетке остается диким животным, – изрекла мудрость старуха, и, поджав губы, торжественно удалилась за занавесь.
Саргун помедлил, прежде чем войти в комнатушку, которая считалась его. Если рабыня в самом деле чистая, он будет держать ее здесь. Потом. Сразу она такого хорошего обращения не заслуживает. Пока поживет на улице во дворе. Может быть, со временем можно будет поселить ее с козами – если он убедится, что она ничем не больна, а бабушка скажет, что на ней нет проклятий, порчи и других форм черного колдовства.
Удружил дядя Ба, ох удружил!
Взяв более длинную и крепкую веревку и одну из циновок, Саргун вышел во двор к каштану.
Девушка, поджав ноги под себя, смотрела в сторону, но увидев его, сжалась и подобралась, как загнанный зверь.
«Дикое животное», – мелькнуло в голове у охотника. Бабушка была права. Приручать дикарей – тратить время, и никто не даст гарантий на успех. Но ему отчаянно нужна было поправлять состояние своего едва держащегося на плаву хозяйства, и рабыня была очень кстати, если отвлечься от возможных проблем.
Если. Ба Саргун не любил неопределенности.
Он быстро снял с щиколотки рабыни одну веревку, и принялся старательно завязывать другую. Закончив с этим, кинул под каштан циновку, и указал на нее пальцем. Девушка проследила за его жестом, но никак не отреагировала.
– Ты была свободной? – задал он первый вопрос, затем, подумав, дополнил его, – была? Родилась?
– Я свободная. Меня сосватали и должны были выдать замуж.
– Ты была честной?
Она промолчала.
– За что – подарок мой? – попытался объяснить ей он, жестикулируя, – за что – нет свободы? Вор? Грабеж? Убийство?
Ее ошарашенное лицо и активное отрицание предположений немного утешили охотника. Еще не хватало оставить любимую бабушку и драгоценный порог дома на попечение какой-нибудь преступнице! Оставался сложный вопрос: на что кормить лишний рот?
– Делаешь что-то? Глина? Камни? Дыня? Вино? Корзины?
Она качала головой, то ли отрицая, то ли не понимая.
– Продаешь себя? – спросил Саргун, все больше приходящий в уныние.
И вдруг рабыня замахнулась и ударила его. Она не попала ему в лицо, лишь скользнула пальцами по шее, но это! Снести он этого не мог.
Дикое животное. Только с воли. Он умел смирять таких. Поднявшись, Сайгун затрещиной опрокинул девчонку на пол. Нужен был кнут.
Бабушка Гун, заслышав хлесткие удары с улицы и задавленные вскрикивания рабыни, вздохнула.
– Арут! Нельзя! – повторял он, рыча над сулкой и надеясь, что это она поймет с первого раза, – нельзя! Нельзя!
Нанеся двадцать ударов, Саргун выдохнул, отложил кнут, и вышел отдышаться на улицу.
Он ненавидел дядюшку Ба и его щедрый подарок. Он никогда не держал рабов. Он принадлежал к другому роду, к другим племенам – там лишенные свободы не были лишены достоинства настолько, чтобы быть проданными или подаренными. Но даже раб из своего народа – это совсем не то же самое, что рабыня из чужого.
– Хорошо, когда ты уведешь чужих жен и ослов, – философски высказалась бабушка, ставя перед ним миску с луковым супом, – плохо, когда у тебя уведут твоих. Сегодня день твоих злых духов.
Саргун промолчал.
– Если не помрет, как ты будешь учить ее? – продолжала бабушка, – или думаешь, кнута она послушается?
– Придется, – буркнул ее внук.
– Только не подходи к ней слишком близко, – сердобольно посоветовала старушка, – вдруг у нее блохи или лишай.
– Лишай хотя бы лечится, – ответил Саргун мрачно.
***
Арут. Это было первое слово, которое Эвента узнала из языка Афсар. Нельзя. Табу. Непростительный проступок. Что-то, близкое к понятию «греха» в ее народе, но гораздо более могучее, определяющее слишком многое в повседневной жизни афсов.
Нельзя было многое. Одно из того, что нельзя было ей – это жить в помещении. Нельзя было прикасаться, даже случайно, к свободным Афсар. Ее обходили по кругу соседки, навещавшие бабушку, и к ней не приближались мужчины, опасливо глядящие на нее со стороны. Нельзя на свободных Афсар даже смотреть. Желательно не дышать с ними одним воздухом.
Раз в день старуха, выходя из дома с ведром воды, молча выливала его на рабыню. Эвента взвизгивала, уверенная, что это своего рода наказания, старуха сплевывала и что-то каркала на своем наречии, но взаимопонимания ежедневные обливания между ними не добавляли. Пока наконец Ба Саргун не взял ведро в свои руки.
– Чистить, – сказал он по-эребски, и выплеснул на нее половину ведра, – нет грязи в дом. Поняла?
И присоединил вторую половину, после чего удалился. Мокрая и злая, Эвента усвоила урок. Что ж, значит, таким образом ее чистят. Своим козам бабушка Гун дарила много больше доброты.
Кормили ее схожим образом. Опасливо двигаясь на расстоянии вытянутой клюки в когтистой руке, старуха ставила перед ней на землю миску с – надо признать – более чем съедобными, хотя и незнакомыми, блюдами. В основном это были овощи, встречалась и постная баранина. Но всякий раз кормежка заканчивалась гневными воплями старухи, и злобными ответными взглядами Эвенты. Что она делала не так, девушка понять не могла.
Привязанная за ногу, она слонялась по двору, пока старуха не сунула ей однажды в руки веник – тут Эвента хотя бы поняла, что от нее требуется.
– Чистить! – визгнула, повторяя за внуком, старуха, и ушла в дом.
Длина веревки позволила Эвенте найти вход в туалет – точно такой же, как и в родной Таворе, тот стоял на почтительном расстоянии от всего прочего хозяйства, и выглядел так, словно уцелел в беспощадном вражеском налете. Возможно, хозяева ожидали, что однажды он развалится сам, но оказаться погребенной под его обломками Эвенте не хотелось. Но при попытке навести в нем порядок и старуха, и ее внук-охотник уволокли рабыню прочь. Тогда она кричала.
Нет, ее вовсе не интересовала чистота выгребной ямы. По правде сказать, Эвента настолько устала ежедневно бояться – кнута, злобной старухи, соседских мальчишек и их камней, изнасилования, что могла выразить свою усталость лишь пронзительным криком.
– Молчи! – прикрикнул Саргун на нее, но никакие силы не могли бы заставить Эвенту замолчать.
Я сплю, повторяла она, сжимаясь в комок на пыльной земле, или уже умерла. Почему я не умерла сразу?
Не дождавшись тишины, ее безжалостный хозяин взял в руки кнут.
Крик сменился воем.
Следующие три дня Эвента лежала под каштаном, и не реагировала ни на что. Мухи спешили сесть на ее грязные ноги, на следы от побоев и на нетронутую еду, но девушке было решительно всё равно.
Видела бы ее тетушка! Выдать замуж, образованный юноша. Где это все? Теперь ее избивают грязные афсы, мимо ходят другие дикари, и она живет непонятно для чего на улице, под деревом, а снаружи продолжается жизнь – без нее. Рубашка уже превратилась в грязные лохмотья. Руки и ноги покрылись трещинами, и нос облупился под невыносимо палящим солнцем. Светлые волосы… Ох, нет. Их еще в первый день Саргун отрезал настолько коротко, насколько у него это получилось.
Она была уверена, что на этот раз умрет точно. Что угодно постигнет ее: заражение крови или какой-нибудь зловредный паразит, заползший под лоскуты оторвавшейся кожи на спине. Болезнь. Отравление. Случайная смерть от ядовитого насекомого или змеи. Может быть, Ба Саргун смилуется и перережет ей горло?
Но жажда жизни сильнее отчаяния. Эвента слишком хотела жить. Тем более, лежа под каштаном и молча разглядывая открывающийся вид тупичка Ба, она видела других рабов и рабынь, и никто из них не был так плохо одет и так сильно избит, как она. Конечно, на запястьях они носили веревочные браслеты, и одевались хуже своих хозяев, но никто не был привязан за ноги к дереву!
Но что еще подметила ослабелая и обессиленная сулка – подавляющее большинство соседей было в десять, а то и больше раз богаче, чем ее хозяин. И тем не менее, к нему относились с почтением. Никто не заходил запросто в его двор, хотя у Афсар редко встречались калитки и ворота. Никто не смотрел ему прямо в лицо – это тоже было знаком особого уважения, своеобразное избегание прямых взглядов.
«Должно быть, он родовит, – отметила она мрачно, – обнищал, но остался гордым аристократом…».
Сама Эвента не относилась по происхождению к дворянскому сословию, и даже не могла приблизиться к нему в дальнем родстве. Ее родственники почти все всю свою жизнь возделывали земли, да некоторые подавались в войска. Именно теснота западных земель Загорья в свое время вынудила семью отправиться в дальнее Черноземье. В поисках лучшей жизни безо всяких податей и налогов многие сулы готовы были работать день и ночь, даже в засушливых степях, где за глоток воды могли убить…
Через два дня после последней экзекуции во двор Ба Саргуна пришел татуировщик. Посмотрев на девушку, он замотал головой и дал понять, что его не устраивает ее состояние. Повторный его визит пришелся на неделю позже. Хозяин перекинулся с ним лишь парой слов, после чего сел рядом с рабыней, и обнажил свое левое плечо. Татуировщик глянул на оригинал, и меньше чем за час сделал на левой руке рабыни точно такой же знак. Так Эвента обзавелась клеймом.
