Текст книги "Запреты (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
Еще через пару дней вновь Саргун подошел к ней ближе, чем обычно. Присел на корточки напротив. Внимательно рассматривал ее.
– Злая, – сказал он на эребской хине, кивая на веревку, – потому как собака.
Она не была уверена, что поняла его.
– Будешь злой и грязной? – и это не звучало как вопрос, – будешь собакой. Нет хода в дом. Будешь чистой? Будешь в доме.
Это заставило ее разозлиться еще сильнее.
– Я была бы добрее, не сидя на привязи! – сквозь зубы прошипела она, – как мне вести себя, если ко мне так относятся!
Казалось, он вообще не оценил ее вспышку. Пожал плечами. Что-то сказал на своем наречии. Сел напротив на колени, руки положил на них, внимательно взглянул в лицо девушки.
– Амат, – указал он на вход в хижину, – дом. Поняла? Амат – чистый. Аматни – кто в доме. Аматни чистые.
Казалось, он пытается ей что-то объяснить. Нечто важное. Определяющее саму суть жизни и бытия. Эвента молчала, надеясь уловить смысл в его речи.
Тогда Саргун взял веточку, и нарисовал на песке перед ней круг. Ткнул в середину.
– Амат, – повторил он, – дом. Чистый. Ты в дом. Аматни.
Затем потыкал за пределы круга, и поднял строгий взгляд.
– Нет дом. Арут, – грозно поведал он, тыча палкой в изображённое на песке, – не понимаешь арут? Не живешь в дом. Живешь как собака.
Встав, он бросил палочку на песок, и удалился.
Значит, все дело было в понимании чистоты, рассудила Эвента. Оно у них своеобразное. И все же, после двух недель житья на привязи под каштаном она готова была попытаться понять логику Афсар – если ей будет позволен ночлег под настоящей крышей даже самого убогого жилища, и, может быть, без веревки на ноге. На следующее утро, когда бабушка Гун вышла к ней с ведром воды из-за угла, Эвента вскочила на ноги и поспешила остановить старуху прежде, чем та обольет ее водой и уйдет.
– Нет, не надо! – она растянула на лице самую жалкую из улыбок, выставила ладони вперед, – поставьте, прошу вас. Я сама.
Старуха поджала губы и поставила ведро точно между собой и рабыней, но далеко отходить не стала.
Эвента подошла к ведру с опаской, и снова посмотрела на старуху.
– Чистить – как? – используя весь скудный общий запас слов афсов, спросила она больше жестами, – чистить, как аматни?
В глазах старухи мелькнуло что-то, похожее на одобрение, и она жестами же показала, как моются у Афсар. Суть явления ничем не отличалась, но сейчас Эвенте очень нужно было доказать свою принадлежность к разумным существам, а не родственникам собак.
Когда она оттерла и ополоснула руки, ноги, спину и шею, старуха не осталась довольной.
– Чистить там! – когтистый палец указал в промежность девушке. Со смущением пришлось расстаться. Удовлетворившись зрелищем, бабуля Гун вынесла из дома два других предмета. Один из них был коробкой с толченым мелом, другой – с зеленой пастой. Эвента взяла с земли обе, не зная, что с ними делать. Старуха тяжко вздохнула.
– Чистить рот, – показала она на коробку с мелом и сопроводила свои слова интенсивными жестами, потирая свои беззубые десны, – а то – красить тело…
Еще неделю потратила Эвента на то, чтобы освоить простейшие знания о правилах приличия афсарского общества. Теперь ей становилось понятно, что именно отвращало жителей домов от привозных рабов, и ясно стало также, что лишь немногие были столь же бедны, как семейство Ба Саргуна, чтобы преодолевать брезгливость и учить рабов всем правилам.
Но, как она заметила, практически все рабы здесь принадлежали также к Афсар, реже встречались другие народы и расы. Из остроухих же она и вовсе была одна.
Наконец, когда спустя неделю она догадалась выкрасить зеленой краской и лицо, в стене отчуждения появилась первая широкая трещина.
Ничто не предвещало перемен, но из дома вышел Ба Саргун, подошел к каштану и отвязал от него веревку. Еще не осознавшая счастья этого события, Эвента последовала за ним к дому. Перед порогом Ба Саргун остановился, смотал веревку в клубок, сунул в руки рабыне и показал пальцем на дверь.
– Амат! – торжественно и важно сказал он, – сначала так, – он наклонился и дотронулся рукой до земли, а затем прикоснулся к порогу, – потом внутрь.
Она собиралась повторить его движение, но тут Саргун словно вспомнил что-то и остановил ее.
– Как твое имя? – спросил он.
– Эвента.
– Плохо, – отрезал Саргун, – ты – Э-Ви. Входи.
Смерив его уничижающим взглядом, но не забыв поприветствовать порог дома, Эвента впервые оказалась внутри жилища афсов.
В первой комнатке, служившей, очевидно, кухней, с трудом могла бы развернуться одна некрупная женщина. Сюда выходила топка печи, и здесь все было заставлено и завешано: связки чеснока, лука, сушеных трав, мешки с рисом и прочей снедью, утварь – Ба Саргун протискивался боком. Вторая комнатка была чуть просторнее, но потолок также оказался прискорбно низок – точно на две ладони выше макушки Саргуна. Афс развел руками, поворачиваясь к рабыне.
– Амат, – пояснил он, – здесь я.
Из кухоньки, как заметила Эвента, наличествовала также вторая дверь – узкая, прикрытая занавеской. Отодвинув ее, афс показал на то, что за ней крылось: калитка и загон для коз. Там же бродило несколько кур и один тощий петух.
– Работать здесь, – кивнул Саргун на очаг, – спать там, – палец его указал на загон для коз.
Затем повторил то же на языке Афсар. Эвента повторила за ним. Хозяин кивнул, удовлетворенный, и удалился.
Жизнь Эвенты изменилась кардинально. Да, спала она под навесом – вместе с двумя вилорогими козами, но работы ей теперь доставалось столько, что иной раз она с тоской вспоминала циновку под каштаном. Теперь она не считалась нечистой. И могла ходить за водой. Руки затекали от неудобного кувшина, сползавшего то и дело, и почему-то имевшего неровное дно – его нельзя было поставить на землю, из него почти невозможно было перелить воду, не потеряв при этом половину. И кувшин был один такой большой – его следовало беречь.
У родника приходилось ждать долго, вода текла по капле, скука и мухи одолевали. Эвента прислушивалась к словам женщин и осваивала новые выражения. Иногда они посмеивались над ней, но прямо не обращались. Другие рабыни отличались от нее, были одеты в шаровары, носили кое-какие украшения и платки на головах. Если бы не веревочные пестрые браслеты, Эвента не отличила бы их от свободных.
Сама себя она старалась считать свободной. Просто взятой временно в плен. Может быть, однажды придет прекрасный воин с запада и освободит ее. Или хотя бы просто воин. Или торговец. Хоть кто-нибудь!
Но никто не приходил, кроме торговцев мукой – к которым был арут приближаться, торговцем металлом – тоже арут, соседей – арут смотреть, арут слушать. Большую часть времени Эвента проводила за плетением корзин. Пальцы распухали от уколов лозы, болели, два ногтя уже слезли. Руки ее уже делали свое дело без участия мысли, смотрела она перед собой, но мысль лихорадочно работала. Она впитывала все, что слышала, и запоминала.
Обращения. Слова. Интонации. Если ей придется выживать здесь, надо запомнить. Надо понять, проникнуть в образ их мыслей. Ах, если бы Ба Саргун был побогаче! Но страшная нищета ограничивала Эвенту ничуть не меньше, чем ее хозяина.
…
Жизнь в доме Саргуна налаживалась. Медленно, с трудом, но он радовался. Конечно, сначала было тяжко. Еще один рот. Да еще и с подозрением на слабоумие. Не особо умная женщина ему досталась. Выкручивалась, пыталась избежать утренних омовений, постоянно что-то бормотала, сложив руки лодочкой перед грудью – Саргун уже видел, как ее сородичи делают то же. А все же перемены к лучшему произошли. Два месяца муштры бабушки Гун – и вот, рабыня поумнела! Ба Саргун наконец чувствовал себя хозяином положения.
Теперь рабыня могла сказать несколько простых фраз, но что важнее – понимала указания и выполняла их. Говорить ее никто не просит. Гораздо важнее – чтобы она слушалась. Другие мужчины посмеивались над Саргуном. Их рабы были настоящими, полезными приобретениями, которые не стыдно было показать и похвастаться перед соседями. И только Ба Саргун, этот вечный мечтатель из клана воинов, зачем-то покинувший Ташское Синегорье, разжился остроухой бестолковой женщиной, ничего не умеющей и не понимающей.
По крайней мере, бабуля научила ее плести корзины, и новое занятие девушка освоила быстро. Ловкость ее маленьких рук удивляла и старуху, и Афса. И это было хорошо: деньги в дом никогда не лишние.
Особенно сейчас, когда Саргун твердо решил жениться.
Стоя за забором своего двора – невысоким, доходящим ему едва до груди – он имел полное моральное право разглядывать гуляющую по улице девушку. Любую. Но взгляд его чаще всего падал на Фоску Муи. Когда взгляды их встречались, она краснела – это было видно и под слоями краски, и под темно-синей чернильной полоской, которой она украшала свои полные щечки в знак того, что ищет мужа.
Смотреть на Фоску было одно удовольствие. Конечно, в своей семье она младшая, и никто не даст за ней никакого имущества, кроме самого простого – пары глиняных горшков да циновок, – но и выкуп и приданое за нее требуют небольшое, тридцать монет, не больше. Расценки на невест хорошо были известны Саргуну. Первая дочь хорошей семьи и плодовитой матери могла стоить сто монет и дороже. Это было слишком дорого для него. К тому же, в округе не было ни одной старшей дочери, которая нравилась бы ему.
А Фоска ему нравилась. Темно-каштановые, отливающие краснотой волосы до плеч выгодно оттеняли ее глубокие карие глаза, формой напоминающие орехи миндаля. Полные круглые груди с два его кулака соблазнительно покачивались в разрезе рубашки, а крутыми бедрами Фоска вращала при ходьбе так, словно вытанцовывала каждый шаг отдельно.
Такая женщина родит много крепких детей и будет предметом гордости своего мужа. Саргун перестал покупать баранину, брался за любую не позорную работу – и вел обратный отсчет.
Сколько ему осталось заработать? Восемнадцать… Семнадцать… Шестнадцать… А, проклятые духи ущелий, снова семнадцать – пришлось потратиться на обувь для бабушки. Семнадцать… Шестнадцать…
Когда до заветной тридцатки монет оставалось всего три, духи опять прогневались на Саргуна. И орудием своего гнева избрали рабыню.
Работая во дворе дома Саргуна, Эвента никогда не ловила на себе взгляды соседей и случайных прохожих. За исключением соседа Ду – тот, жуя табак под орехом в собственном дворе, нередко не сводил с нее своих пристальных черных глаз.
– Твой хозяин идет, Э-Ви! – добродушно кричал он, не ожидая ответа, когда Саргун возвращался домой. Эвента поднимала голову от корзины, кивала афсу – тот не реагировал. Никогда не реагировал. Но Ба Саргун отчего-то казался Эвенте более безопасным, чем сосед Ду, который и во двор их никогда не заходил. Неосознанно Эвента избегала его взглядов. Ей не хотелось видеть его, но что она могла поделать, если заборчик вокруг двора был скорее символическим, и доходил ей едва до бедра?
Предчувствие не обмануло девушку. Отправившись с утра за водой, она не успела и трех шагов за пределами двора сделать, когда в ее запястье впилась твердая мужская рука. Сулка дернулась в сторону, прижимая кувшин к себе. Но афс Ду держал ее крепко. Он улыбался. Его нельзя было бы назвать уродливым, с толку немного сбивала традиционная зеленая краска и татуировки, но Эвента уже начинала привыкать видеть за ней и выражение лица. Лицо мужчины было даже по-своему привлекательным. Не таким грубым, как у Саргуна. Ни одного шрама. Ухоженная короткая бородка, карие любопытные глаза, весело сложенные губы…
И много, много похоти во взгляде и движениях, самоуверенной похоти самца, который не только не ждет отказа, но и не примет его. И ответит ударом. Эвента дернулась в сторону. Покосилась на хижину. Ее хозяин еще спал.
Звать его?
Или это арут? Звать бабушку Гун? Звать на помощь вообще хоть кого-то?
Сосед Ду что-то пробормотал, одной рукой снял кувшин с ее плеча. Потянул ее за плечо, ткнул лицом к себе в грудь, потом крутанул от себя и нагнул к заборчику.
И тут Эвенту словно освободили от заклятия неподвижности. Она рванулась в сторону, ударила по колену афса, пихнула его – он упал на землю, заодно опрокинув и кувшин. Черепки впились в босые ноги девушки, когда она, выворачиваясь из-под его рук, дернулась к спасительному входу во двор. И, отбиваясь много сильнее, чем того требовала ситуация, сама не поняла, как впилась в ухо афса Ду зубами.
Крик, который издал мужчина, разбудил всех. Весь тупичок вывалил на улицу, чтобы лицезреть соседа Ду, прижавшего руку к раненному уху, и вывшего, как раненный насмерть. Выбежал и сонный Ба Саргун, со следами облезшей вчерашней краски на лице и теле и еще не до конца заплетенными волосами.
Собравшаяся толпа взорвалась многоголосьем. Все кричали, размахивали руками, пока Эвента, вцепившись в заборчик изнутри двора дома Ба, по шагу ступала назад. Что они собирались делать с ней, ей было неясно, но она готовилась к тому, что окажет сопротивление. Тем не менее, на нее даже не смотрели. Теперь возмущение соседей оказалось направлено на ее хозяина. Молча, с каменным лицом, Ба Саргун выслушал обвинения от соседа Ду, так же молча развернулся, и удалился в дом. Толпа не расходилась. Подтягивались жившие в отдалении. Эвента просочилась в кухоньку, и столкнулась с бабушкой Гун.
– Что делать? – спросила она слабым голосом, – что будет?
– За проступки рабов и животных наказывают хозяев! – прошипела старуха и плюнула на пол.
Эвента обессилено прислонилась к глиняной стене. Никто не стал ее слушать. Никому не было дело до того, что случилось. Вот если бы этот сосед изнасиловал ее и тем самым покалечил – да, это было бы воровство у соседа Ба, а значит, оскорбление, и следовательно – наказали бы его. А раз девка жива, о чем речь?
– Ну что, вкусное было ухо? – раздавались смешки со совсем сторон, и Эвента морщилась, желая на время забыть язык Афсар, – перекусила? Наверное, тебя плохо кормят в доме Ба!
Она знала, кто смеется громче других. Те самые, что засматривались на нее не меньше рискнувшего пристать соседа Ду. Другие молчали. Многие сочувствовали девушке-рабыне: её сегодня явно ждала не легкая ночь. Наверняка разъяренный хозяин захочет отвести душу на своей собственности, причинившей ему столько неприятностей.
Но никто не знал, что чувствует сам хозяин. Непроницаемое лицо Ба Саргуна ничего не выражало, когда он вышел из двора своего дома, в полном традиционном облачении и обновленной краске.
Точно так же, спокойно и без малейших признаков страха или нервозности, он подошел к дверям двора Ду, где опустился на колени, уперся кулаками в землю и принялся ждать.
Долго ждать не пришлось. Из-за точно такого же низкого заборчиками показался афс лет пятидесяти – насколько Эвента разбиралась в возрастных изменениях этого народа – с длинным кнутом в руках. В отличие от того, какой висел на видном месте в доме Ба Саргуна, у этого было три грубо сработанные деревянные колотушки на кончике, и выглядел он значительно более зловещим оружием наказания.
Не было произнесено ни слова, ничто не предвещало первого удара – лишь любопытная толпа соседей и соседок, выглядывающих из своих дворов и закутков и рассевшихся по заборчикам. Представитель семьи Ду замахнулся и с размаху опустил кнут на спину Ба Саргуна. Эвента вскрикнула и прижала руки к губам.
Она и не подозревала, как ужасно это выглядит со стороны. А афс Ду, ничуть не смущаясь и не замедляя темп, бил и бил, равномерно нанося все новые кровавые полосы на спину своего соседа.
Э-Ви стало плохо. С каждым следующим ударом она ощущала приближение тошноты – а ведь ее не укачивало даже на муле. На спину хозяина она и вовсе не могла смотреть, ведь та представляла собой одну сплошную рану. Лохмотья окровавленной кожи со следами татуировок, прилипшее к потной шее Ба Саргуна волосы с костяными украшениями…
Когда экзекуция закончилась, Ба Саргун встал не сразу, но никто из наблюдателей не сделал и попытки помочь ему. Но он поднялся сам. Слегка пошатываясь, деревянными шагами он приблизился к своему палачу, молча передал ему звякнувший кошелек и двинулся в свой двор.
На его бледное, в капельках пота лицо Эвента смотреть не стала. Она так и осталась сидеть возле забора, не в силах двинуться и справиться с охватившей все тело слабостью и дурнотой.
В дом ей заходить не хотелось, но оставаться на улице не хотелось тем более. В комнатке на кушетке лицом вниз лежал Ба Саргун, над ним, закусив тонкие губы, склонилась бабуля. Появление рабыни она не одобрила.
– Уйди, – прошипела старуха, склонившись над спиной внука. Афс зарычал от боли, когда она принялась вынимать занозы из его ран, щедро поливая раны водой.
– Я хочу помочь.
– Помогла! – беззубый рот бабушки Гун ощерился, словно пасть дракона, – помогла! Подожди, я возьму в руки кнут!
– Бабушка, можешь не говорить с этой, – сквозь стиснутые зубы подал голос Саргун, – не ругай её. Она неразумна. Ты не ругаешь коз.
Бабуля Гун качала головой.
– Коза умнее этой рабыни, – высказалась она, – когда у нее нет рогов, она не бодается.
– У меня тоже есть честь, – глотая слезы ярости, ледяным тоном ответствовала Эвента, не двигаясь с места, – я не знаю, что делают ваши женщины, когда нарушают их арут, но я делала все правильно, и в моей земле за это не наказывают!
Бабушка и внук одновременно повернулись и взглянули на нее, на какой-то момент схожие до невероятности. Возможно, их удивила мысль о том, что у рабыни возможна честь или свое представление о ней, а может быть, это было что-то иное; старуха, скорее всего, и не поняла половины из сказанного, ведь от волнения девушка вмешала в речь немало хинских слов. Бабуля Гун, закончив со спиной Саргуна, ушла на кухню, и оттуда раздавалось грозное хлопанье всем подряд и звон посуды, да еще ее свирепое ворчание. Эвента села около кушетки Саргуна.
Ей было и стыдно, и обидно, и в то же время она гордилась одержанной победой, сколько бы за нее ни заплатили другие.
– Я злой на тебя, – сказал Ба Саргун, морщась и пытаясь лечь удобнее, – пусть сосед Ду утопает в выгребных ямах – но теперь нет денег. Хотел бы я побить тебя. Не буду.
– Почему не побьешь? – спустя какое-то время спросила Эвента. Ба Саргун хмыкнул.
– Толку мало.
– Что со мной будет?
– Пойдешь работать.
Наверное, он спиной чувствовал ее колебание, потому что поднялся на локтях, поморщившись, и посмотрел через плечо.
– Будешь чистить везде, – без злорадства сообщил он, – подметать дворы у соседей. Носить хворост. Плести корзины. Стирать. Будешь делать все, чтобы нам было что есть.
Еще помолчав, сжалился:
– Продавать себя не будешь. Я не ем нечистый хлеб.
Эвента отстранилась, надеясь, что соленые слезы её не упадут в одну из его ран.
– Прости меня, пожалуйста, – тихо произнесла она. Саргун повел плечами, рыкнул.
– Много болтаешь, – сообщил он, и снова отвернулся и замолчал, на это раз окончательно.
…
Ба Саргун сдержал свое слово. Он ни разу не взялся за кнут. Чего нельзя было сказать о бабушке Гун, которая на следующий же день после избиения своего внука гоняла Эвенту кнутом по всему двору, таскала ее за едва отросшие волосы и наставила немало синяков на все тело и на лицо тоже. Сулке повезло, что старуха была уже в годах, не то дело могло дойти до сломанных ребер или пальцев, если не чего-то серьезнее.
И в следующие две недели бабушка мстила за своего внука, отыгрывать на виновнице его страданий, как могла. Но потом раны Ба Саргуна зажили, он стал выходить и работать, и поблажек себе не давал. Гнев старухи улегся.
Эвента работала с ним вместе. Рассудив, что рабыня не понимает элементарных правил и не способна контролировать себя, Афс должен был либо не выпускать ее из дома, либо везде таскать с собой, и выбрал второй путь.
Вместе они работали на сборе оливок, лимонов, на чистке загонов для овец, на разгрузке и сортировке шерсти… День за днем, неделя за неделей без перерыва Э-Ви покорно таскалась за Ба Саргуном, смутно чувствуя себя виноватой перед ним и злясь на это чувство, и больше, чем когда-либо, мечтая о побеге.
Что-то останавливало ее, хотя попробовать стоило. Конечно, стоило! Например, когда Саргун, надорвав и без того израненную спину на сборе лимонов, слег и лежал почти два дня, молча и зло глядя на Эвенту, которая нарезала и сушила цедру. Или когда он же встретил знакомых на сборе оливок и пропадал с ними. Эвента впервые увидела, как выглядят танцы Афсар. Вопреки ее ожиданиям, воинственные дикари двигались слаженно, грациозно и даже изящно. Ба Саргун затерялся среди полуобнаженных сородичей, и она его не смогла признать в толпе танцующих, однако танец остался в ее памяти надолго. Афсы вскидывали высоко ноги, гортанными голосами пропевали отдельные фразы, потрясали своим топориками и ножами. Они отдавались танцу со всей страстью, и Эвента легко могла скользнуть под покровом ночи в степь, в темноту – поминай как звали.
Не в этот раз. Может, на промывке шерсти? На глиняном карьере? Шансы предоставлялись один за другим. Но к вечеру не оставалось сил даже на ужин, а с утра приходилось заставлять себя встать на омовение, едва начинался рассвет. А для побега нужны были силы. Как бы мало ни знала несчастная Э-Ви о дикой жизни, это она понимала твердо.
И она не убежала. Не предприняла попытки. Осталась с Саргуном и продолжила вести свою убогую жизнь на грани выживания: собирать лимоны, собирать оливки, прясть шерсть, чесать лен… почти привыкла к запаху зеленой краски. Почти смирилась с обнаженными телами вокруг. Работать – так работать. И за полтора месяца изнурительного труда хозяйство Ба заработало пятнадцать монет, из которых восемь, как ни крути, должно было потратить.
Вернувшись, Эвента была встречена старушкой-афсийкой, слегка переменившейся к ней. Может, все было исправлено совместной работой или привезенными деньгами. На деньги у старухи был особый нюх – она бросалась на сумку с кошельком, где бы та ни находилась. Пересчитав монеты, она покосилась на внука. Саргун потер лицо руками, махнул в сторону комнатки.
– Я отдохну, – сказал он в пространство устало.
Бабуля принялась расспрашивать о делах у Эвенты. Девушка, сначала еще понимавшая клекот старухи, вскоре начала путаться, но, как вскоре ей стало ясно, та и не хотела ничего, кроме как отвести душу. Иногда она бросала торжествующий взгляд на кошелек с монетами, и взгляд ее в это мгновение теплел. Расчувствовавшись, афсийка даже открыла свой сундук, где хранила немудреные одежды Афсар, и, покопавшись, извлекла какой-то сверток с самого дна.
– На, – швырнула его сулке бабуля Гун будто бы небрежно. Развернув потертую ткань, Эвента вскрикнула от неожиданности и восхищения. Это были афсарские шаровары – наверное, им было лет пятьдесят, если не больше, красный бархат протерся, но это была, без сомнения, самая красивая вещь из тех, что она держала в этом доме в руках.
– Старшая хозяйка! – поспешила она произнести то, что старухе нравилось слышать больше всего, – какая красота! Что это?
– Ослепла? Это то, что носят на ногах, – буркнула Гун, явно польщенная восхищением молодой рабыни.
Потом добавила, поясняя:
– Я носила когда-то, давно.
И отвернулась, принялась суетиться в крохотной кухоньке. Эвента не могла наглядеться на подарок. Потом вздохнула, сворачивая шаровары и намереваясь отложить до лучших времен, но бабуля Гун остановила ее.
– Нет! Надень сейчас! – приказала она строго, – спрячь ноги!
– Раньше – нет…
– Раньше было раньше, – поджала губы афсийка, – теперь ты другая. Теперь прячь ноги.
Было ли это признание рабыни, наконец, частью дома?
Когда Эвента попробовала подсчитать, сколько времени прошло с ее приезда в Тарпу, она насчитала почти четыре месяца, потом сбилась и испугалась. Как получилось, что она забыла о праздниках, о молениях? Как получилось, что она точно не могла сказать, какой месяц на дворе? Все, что она твердо знала – это распорядок своего дня. Одинаковый раз за разом. Она цеплялась за него, как за последний приют. Странно было просыпаться, и твердо знать, что именно ее ждет, и как именно она будет это делать. Жизнь в предместья Таворы все еще всплывала в ее памяти, но далекой, словно подернутой пеленой реальностью. Не было ничего менее схожего с ее настоящей жизнью, чем дом тетушки.
Со временем забылись старые неприятности, появились новые заботы, и жизнь вошла в свое русло – как весенний паводок в вади. О будущем думать не хотелось. Эвента клялась перед собой каждый вечер – каждый! – что однажды, но не сегодня, она вернется домой. Непременно уберется прочь от Тарпы и Афсар так далеко, как только сможет. Но о том, когда это произойдет и как, старалась не думать. Слишком много вопросов возникало, и ни на один она не находила ответа.
С наступлением холодов Саргун покинул дом и хозяйство и отправился на заработок в предгорья. За время его отсутствия у Эвенты почти не было свободного дня, ведь бабуля явно решила загружать рабыню по полной.
Стоило девушке заболтаться с соседкой – ни о чём, лишь для тренировки памяти на новые, непривычные слова и обороты – как старухе срочно необходимо становилось выбить коврики и циновки. Едва Эвента, задумавшись, проводила рукой по волосам – не слишком ли растрепались, не пора ли переплетать косички? – как тут же бабуля появлялась, словно из-под земли, и задавала такую прорву работы, словно на земле Поднебесья настал последний день перед судным часом.
И, пока рабыня, проклиная все на свете, мела двор, скребла крыльцо и щипала тощих кур, бабуля в окружении соседок-ровесниц восседала на топчане во дворе под сенью гигантского афсарского каштана, и жевала беззубыми деснами оливки и финики, понося нравы современности и бестолковую молодежь.
Но именно эти визиты соседских женщин яснее ясного демонстрировали Эвенте ее изменившийся статус в обществе Афсар. Кое-что она отметила: афсы не помнили оплаченных долгов и свершившихся наказаний. Грязная рабыня на привязи под каштаном, провинившаяся перед соседом строптивая девка как будто умерли или никогда не существовали. Теперь она подавала соседям еду или утварь, и они не шарахались от нее и не делали отпугивающие знаки, как будто отгоняли шакала. Как и все женщины улицы, она стояла в очереди за водой, и никто не находил в этом ничего предосудительного.
«Это все штаны бабушки Гун, наверное, – усмехалась над ситуацией Эвента, переминаться с ноги на ногу с кувшином на плече, и дожидаясь, пока наполнится водой другой, побольше, – афсы принимают меня за… Одну из своих?».
Нет, этого признания она пока не добилась, если вообще хотела добиться. К ней перестали относиться, как к парии, вот, пожалуй, и все. Бабушка Гун, вопреки своей первоначальной реакции на рабыню в доме, привыкла к ее присутствию. Особенную радость старой афсийка доставляла возможность иметь слушателя, который не станет спорить, даже если будет не согласен.
От бесконечных словесных излияний старухи у Э-Ви начинала кружиться голова, а руки так и тянулись влепить пару затрещин. Но иногда бабуля предавалась воспоминаниям о прошлом – это было много интереснее сплетен о соседях. А еще реже, когда старуха вспоминала о своей миссии научить рабыню приличиям, она, тяжело усевшись на топчан, начинала вещать об устоях общества Афсар.
От нее Эвента узнала, что красота женщины – в ее дородности и плодовитости ее матери и теток, а бесплодные женщины обречены на немилость духов. Даже рабыни в богатых домах должны были непременно толстеть, обзаводиться большим потомством – тут бабушка кривила тонкие губы, косясь на фигуру сулки. Особо красивым считалось изукрасить подбородок и шею татуировками, но Эвента, пользуясь отсутствием хозяина Ба, не далась мастеру-татуировщику в руки, предпочтя получить несколько ударов кнута старушки, чем изуродовать себя еще больше в угоду вкусам Афсар.
Со временем она обнаружила, что зеленая краска, так неравномерно распределяющаяся по коже, словно впиталась намертво, и ее уже при всём желании не оттереть песком и не смыть водой. Эвента была в отчаянии, глядя на безобразные разводы на коже, казавшейся теперь всегда грязной и серой – и это несмотря на два купания в день!
Уже отросшие почти до плеч волосы, чьим серебряным блеском восхищались в Загорье и в Таворе, Пожалуй, были единственным богатством Эвенты, которому искренне завидовали женщины Афсар. Соседки при каждом разговоре не сводили глаз с ее волос, как назло, выбивавшихся из-под платка.
– Как сделать такие? – спрашивали они Э-Ви и наперебой предлагали за секрет платиновых волос подарки: финики, леденцы, апельсины. Эвента смеялась, но много раз думала, что, знай она секрет осветления волос, стала бы богачкой.
Побег, который казался спасением от избиений и унижения, превратился в нечто нереальное и невозможное. Эвента не рисковала выбраться в центр города, но много раз гуляла по окраинам. Их запутанные улочки, на вид совершенно одинаковые, все заканчивались в каменистой пустоши. Сначала большие дома, потом хижины, вроде той, что принадлежала семье Ба, но еще беднее и обшарпанней, потом совсем уж горестные кибитки и лачуги – и все. Дальше не было ничего, иногда попадались груды мусора, колодцы, брошенные или высохшие, да одиноко торчащие тотемные столбики с полинявшими на солнце лентами и белыми костями вместо бубенцов.
Ни дорог, ни направлений Эвента не знала, указателей или верстовых столбов в помине не водилось, карты у Афсар если и существовали – то не в доме Ба Саргуна, а бежать в никуда Эвента не видела смысла.
Иногда ей хотелось, как прежде, помечтать о чудесном спасении из рабства, но к своему несчастью, девушка была слишком прагматична и рассудительна, и мечты тоже подвергала критике. Куда увез бы ее незнакомый рыцарь-спаситель? Кем бы он мог быть и как оказался бы в Тарпе? Далеко бы увез? И, что интереснее: как бы отличил ее среди толпы точно таких же зеленокожих, облаченных в пестрые шаровары и ничего не прячущие накидки?
Сида, как-то заглянувшая из любопытства в тупичок Ба, сказала, что иногда хозяева смотрят на свадьбы рабов благосклонно. Эвента сомневалась в благосклонности старухи Гун, но во всей Тарпе больше не было ни одной остроухой рабыни. Если бы она могла найти соотечественника или просто единоверца! Но тогда ей пришлось бы пасть перед ним и умолять выкупить ее – что тоже могло быть затруднительным. А что потом? Разве здесь так много благородных единоверцев? Разве не ее сородичи спокойно похищают девушек соседей и перепродают их в бордели по всем окраинам Поднебесья?
И, подобно многим рабыням в ее положении, Э-Ви пришла к печальному выводу: знакомое зло лучше незнакомого, а перемены опасны.
