Текст книги "На исходе дня (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Ангелина облокотилась о дверь. Спина страшно ныла. Плечи до сих пор слегка подрагивали от напряжения. Ломило колени от удара при внезапном торможении. Но ни одного укола совести, ни единого. И где родственные чувства? Ушли с днём вместе? Да и были ли когда-нибудь?

– Транквилизатор у Грации.

– Уже нет, – виновато потупилась та, – я его только что дала Зосиму. Он так переживал…

Сара воздела свои пронзительно-малиновые глаза к небу, и после возгласа «Меня окружают психи», сделала несколько коротких движений – в шее Милицы что-то слегка хрустнуло – и поволокла уже безжизненное тело к багажнику.

– Ты же ее не убила? – взволновался Джо, – Повелитель будет недоволен.

– В отличие от некоторых, я знаю, что делаю. Она очнется. У кого есть изолента?..

…

Прага. ВВ-

– Я был абсолютно уверен, во-первых, что вам не удастся ее схватить, а во-вторых, что вам не удастся схватить ее живой. И, в-третьих – я был уверен, что она готовится к нападению на нас, и даст отпор. Но вот она – сидит в клетке, и, хоть это и отрадно для меня, видеть ее там, она – не тот, кого я искал. Значит, пока что…

– Да, Ваше Могущество, – поклонилась Ангелина.

– Значит, я по-прежнему должен ждать удара в спину, – задумчиво проговорил Богуслав, глядя куда-то в сторону, – Ангелина, подойди сюда.

Она встала рядом, по детской привычке сцепив руки перед собой, как примерная школьница.

– Знаешь, кто остался из той Семьи, которую я знал?

Всплыла картина – прямо в мыслях, словно она видела ее сама. Богуслав – и склонившийся над ним в склепе Люций.

– Ваше Могущество, – шипит благоговейно Люций, и низко кланяется открытому саркофагу, – доброго пробуждения…

– Который год? – глуховато спросил иерарх, связки еще не восстановились полностью.

– Две тысяча шестой.

– А, второе пришествие не свершилось! Обидно.

Он сел, помогая себе руками. Оглянулся. На мертвом еще лице уже живы были желтые глаза, и выражали они крайнюю степень недовольства и недоумения.

– Ты один? – спросил в пространство, и Люций опустился на колено, – а Семья?

Молчание было ответом.

– Павел? Где Павел?

Тишина.

– Зося?

Тишина падала вместе с тремя сотнями лет в колодец вечности, откуда ничего не вернуть.

– Марек? Зарина? Ирида? – с каждым новым именем Люций вздрагивал. И на Ангелину накатило чувство, испытанное Богуславом, к которому пришлось привыкнуть. То чувство безысходной опустошенности – когда вместо друзей и Семьи остаются лишь слуги и рабы.

Иерарх посмотрел девушке в глаза, кивнул.

– Кто угодно из Народа, кроме Люция и тебя.

«И тебя», – эхом отнесло в дальний угол памяти, и Ангелина съежилась.

У доверия, которым ее одарил Богуслав, не было ни единой логической причины. Вампир не мог так поступить, просто – не мог. Это было бы противно его природе. И тем не менее…

«Кто угодно, кроме тебя». Эти слова давили ей грудь и шею, как тяжелая петля, весь остальной день. Она смотрела на мир уже другими глазами. Кто угодно? Правда? Неужели вот тот шустрый парень, водивший машину? Или секретарь в приемной на первом этаже новенького офисного здания в самом центре оживленной Праги? Разносчик документов? Секретарша Валенсио или Джо? Сам Джо или Валенсио?

«Я сойду с ума от паранойи».

…

«Кто?».

Погрузиться ли в сплетни ночи? Окончательно признать, что Богуслав Бескидский слишком стар, и видит опасность там, где ее нет и быть не может? Остальные так и сделали – даже Люций. Они слушались его приказов, и сопровождали его, и выполняли все, чего бы он ни повелел, но не верили в опасность.

Служение было для народа Ночи лишь хорошо упакованным способом провести с пользой время.

Ангелина же, проклиная собственную дотошность, не могла отделаться от желания найти врага иерарха, и… и она обессилено опустила руки. А что будет дальше?

Мир отказывался вставать в привычные рамки. Настроение портила Раяна – увязавшаяся за Ангелиной в ее прогулку, и составлявшая теперь компанию, которую Ангелина приравнивала по значимости и ценности к костылю для инвалида. Если бы инвалид был здоров, костыль немедля полетел бы в помойку.

– Ой, смотри, какое! – Раяна протянула руку к платью, – натуральный шелк. Мне пойдет?

– Выбери зеленое, – машинально ответила Ангелина, окидывая спутницу взглядом,.

– Мой Повелитель будет доволен, – под нос на гемма-лингве пробормотала Раяна, и Анжи криво усмехнулась.

Когда кто-то из подчиненных говорил о Повелителе «мой», дело сразу становилось ясным.

– А для Его Могущества ты присмотришь что-нибудь? – довольная Раяна уже возвращалась из примерочной. Ангелина отрицательно покачала головой – хотя ей хотелось закатить глаза и взвыть.

– Он не Хозяин мне.

– Ну, как хочешь назови, – Раяна воинственно протянула кассиру кредитку, – разве ему неприятно будет провести вечер с тобою, одетой красиво?

– Раяна! – нажала голосом Ангелина, оглядываясь, – он не мой. Ни повелитель, ни мужчина. Посмотри на то, с синим воротником.

Гемма-лингва точнее, чем языки людей, описывает отношения между отдельными особями; это язык индивидуалистов. Раяна посмотрела странным взглядом на полукровку.

– Все знают, что он тебя… – она деликатно замолчала перед тем, как продолжить, – кусал. Синий мне не идет.

– И тем не менее. Он мне не Хозяин. И об этом тоже все знают.

– Бедный Валенсио, – вздохнула Раяна, уводя безразличную Ангелину из магазина.

А это имя заставило девушку вернуться в реальность. Раяна уловила перемену и продолжила с воодушевлением.

– Каково ему постоянно думать о том, что Повелитель тебя… – тон ее щебечущего голоска вновь упал и взлетел, – кусал.

Анжи не знала, какая чертова туча нашла на нее, и заставила прижать Раяну к стеклянной витрине – манекен за нею качнулся, и вампирша выронила пакетик с покупками.

– Сука, – зашипела Анжи, оскалившись, и стекло покрылось за головой Раяны холодным паром ее дыхания, – при чем здесь Валенсио? Кто эти сплетни разносит?

Раяна низко зарычала, также скалясь, но потом она резко дернула шеей в сторону, демонстрируя понимание и доброжелательность. Ангелину удивил было такой быстрый переход к благодушию, но тут она увидела, что прямо на них смотрят два ошеломленных охранника.

В самом деле, очень редко столь красивые девушки, за минуту до этого мирно беседующие, накидывались друг на друга посреди торгового центра.

– Платье не поделили, – мило улыбаясь, прокомментировала Раяна, оправляя одежду и поднимая покупки с пола, – дышите, мальчики.

Они удалились на достаточно безопасное расстояние, и Раяна принялась издавать специфические низкочастотные вибрации – долженствующие означать насмешку.

– Ты все-таки неисправимо романтична, Анжи, – мерзко похихикивая, заговорила она первая, обращаясь к удрученной полукровке, – и наивна. Правда. Я просто не могу портить твою натуру дальше…

И она снова завибрировала, обнажив свои крепкие клычки, немного измазанные губной помадой на кончиках. А затем – снова спрятала лицо охотницы, и наружу выступила лишь самодовольная, самоуверенная и не очень в чем-либо, помимо себя же заинтересованная, женщина.

Спустя некоторое время Ангелина с неудовольствием поняла, что упускает какую-то жизненно важную нить событий.

– Раяна, прости меня, пожалуйста, – слегка неловко обратилась она к вампирше. Та посмотрела через плечо странным недоумевающим взглядом.

– Анжи! Честно говоря, я другой реакции и не ожидала. Это называется «провокация». И ты продемонстрировала правдивость сплетен, между прочим. Все знают, что Валенсио неравнодушен к тебе. Он мрачен, как ультрафиолет, когда Его Могущество вызывает тебя. Да и в последнее время…

«Все знают». Ангелина внутренне застонала.

Тирана. Римини. АВ+

Ах если бы речь шла о людях! Тогда пятидесятилетняя боль опыта – столкновения с самыми низкими человеческими эмоциями под прикрытием самых высоких слов – была бы оправдана. Но это были не люди. Нелюди. Это были точно такие же страшные создания, как Анжи, которая все чаще брала свое, напоминая о своих правах на сто процентов ее, Ангелины, времени и жизни.

Ангелина знала Анжи, и потому представляла, каковы же те, у кого вовсе нет сдерживающих факторов, кроме рудиментов человечности – а часто и ее не существовало изначально. Как это было просто!

Утро в монастыре: голод, пытка; утро в монастыре – дети пришли к причастию; утро в монастыре – мирное, росное, свежее. И вдруг она, Анжи, выползшая, с оторванным ошейником, с руками в крови, сбитыми о холодный камень темницы – а на дворе так тепло, так животворяще весенне-весело. Розы в саду, соловьи и майские жуки, аромат невиданных луговых трав – обоняние обострено, а от зрения практически ничего не осталось. Поэтому запах добычи чуешь задолго до того, как видишь ее.

Белокурая девочка шести лет. Чистая и свежая, как это дивное, прекрасное майское утро. Чуть-чуть пряного солода от причастия вином, чуть-чуть нежной горечи от легкого испуга и волнения, и много, много пузырьков эндорфина – детский самый сильный, самый бесшабашный.

Таких случаев было от силы пять или шесть, остальные – смазанные, глупые – забылись со временем, потеряли краски и значение. Но вспоминала Ангелина не выбитые клыки и не строгий ошейник, и не сломанные пальцы на руках и ногах в результате весеннего завтрака маленькой белокурой македонкой. Вспоминала она упоительное чувство, перекрыть которое не могли даже побои.

– Благодать, – выла она громко еще трое суток после того, как насытилась живой человеческой кровью.

И избиение не могло заставить ее замолчать. А лезть в рот, чтобы вырвать язык, они все-таки боялись, и ограничились ударом по зубам.

И это была она, полукровка. До того, как ее обратили на сторону ночи.

Так что Ангелина не обманывалась присутствием человеческой логики в рассуждениях той же Раяны. Раяна для нее была воплощением среднестатистической самки вампира. Жизнь ее была проста и понятна. Двое детей, Повелитель – стайка его собственности – стайка его бывшей собственности – итого двадцать или около того вампиров, самая настоящая Стая. Пока этой Стае всего сорок лет, но со временем, если чистокровных будет рождаться больше, и они будут становиться сильнее, Стая может превратиться в Семью, осесть в Доме и дробиться до бесконечности, как пчелиный рой или термитник.

С чистокровными детишками проблем было немало. В детстве они похожи на себя взрослых – та же логика, тот же садизм. Только порезвее, и есть хотят больше. И еще, за ними надо следить в сто раз пристальнее, потому что без этого лишь четвертая часть доживет до взрослого состояния. Для детей в возрасте до семи лет загрызть врага по песочнице или дворовому футболу еще не кажется аморальным. Особенно если чешутся зубы.

Снова Ангелина заступила на дежурство у иерарха, и снова она отрешается от своей воли и личности. Теперь это даже приятно. Валенсио рядом – но между ними ни искры, ни лишнего взгляда. Оба сосредоточены на своей работе, хотя, пока Анжи подчиняется Богуславу, Ангелина сама по себе – и просто расслабленно наблюдает за происходящим вокруг.

Его Могущество возвратился с вечера встреч в вайшнавском храме, который ему подготовили в знак добрых намерений Ракшасы. Одет он в просторный сальвар-камиз, на шее у него – цветочные гирлянды.

– Непременно нужно ввести моду на кольца в носу, – бормочет иерарх, – и эти штучки на голове. Так изящно. Я хочу перестроить приемную в «Балканике». Надо написать учредителям. Мебель из сандала! А сколько подарков!

Он с детским восторгом перебирает разноцветные пакеты.

– «А-юр-ве-да», – по слогам читает Богуслав незнакомое слово на обложке дорогого подарочного издания, – любопытно. Эту убери, я уже читал, – он отодвигает не менее красочную «Кама-Сутру», – а это что? Сладости? Их оставь, их люблю…

Посланница Ракшасов из Кералы, Дэви Амрита, правнучка Раавана, очаровала иерарха Бескидского, что заметно. Он в упоенном восторге от ее манер, от ее женственности, и, как если бы находился один, щедро делится переживаниями от встречи, много жестикулируя и улыбаясь всеми зубами.

Ангелина давно заметила, что слащавость служит вампирам отдушиной. Чем старше и кровожаднее был вампир, тем милее и манернее был он в общении с сородичами, пока речь не заходила о личной конкуренции.

«Такие сладкие, что тошнит».

А уж женские сообщества охотниц просто представляли собой клубки гадюк – но гадюк ухоженных, безупречно владеющих собой, и неизменно улыбчивых. Если самцов Ангелина терпеть еще могла, по привычке, вбитой в монастыре, не ожидая от них многого, то с женской половиной подлунного мира сходилась с трудом. Пожалуй, как-то «дружить» она пыталась с Раяной. Раяна принадлежала к Семье по праву ее почившего супруга; после ее взял под опеку другой старый кровосос, и теперь, в свои неполные девяносто, она представляла собой инициативное ядро в женском клубе домоводства.

Ангелина не реже раза в месяц посещала этот клуб – прямой обязанностью это стало сразу после получения титула «Чистота».

«Издевается. Повелитель издевается».

«Отчего же? Немного посидеть в кругу подруг».

«Подруги, ха».

Ничего более угнетающего, чем сидеть в круге двух десятков кровососущих домохозяек, подчиненных последние десятки лет Хозяевам и их нуждам, Ангелина при всем желании придумать не могла.

В ночном мире большая часть подчиненных вампиров принадлежала к женскому полу, что было понятно, учитывая мужскую полигамию и интерес к новым самкам. Вампиры в возрасте около ста лет обрастали стайками восторженных дурочек самого отталкивающего типажа, готовых глядеть в рот Хозяину и выполнять все, что он велит. Какой мужчина откажется от такого, даже мертвый?

Присутствовала и обратная сторона. Даже покорность рабыни и любовь господина не могли погасить жажды. И любовь, и привязанность заканчивались гораздо раньше. Начинался голод, выгоняющий клыкастых фавориток на непродуманную и беспорядочную охоту. Наказание несли, бывало, и их Хозяева.

«Выжившие носят жемчуг и лодочки, закупаются в Волл Маркт и собираются по воскресеньям обсудить преимущества стиральной соды».

– Девочки, – прощебетала Раяна, – доброй ночи, хорошей охоты. Сегодня у нас важная тема…

«Начинается».

– Кровавые потеки в машине. Согласитесь, случается? Очень неприятно. Кто чистит сам, не пользуясь услугами нашего автосервиса?

– Да там цены в автосервисе ломят, я их в гробу видела. Я в химчистку сдавала. Говорила, муж охотник.

– Ну, у вас в Канаде…

– Финляндии.

– И почем? – брюнетистая вампирша, задавшая вопрос, от любопытства даже подалась вперед всем своим необъятным бюстом.

– Тридцать баксов.

– Что! Разорение. Мы застилаем сиденья полиэтиленом. Повелитель не любит грязи.

– У меня на руках младенец, пробовала кормить в машине? Это ужас. Все это потом на потолке, на лобовом стекле, на ручках, у меня в волосах…

– Сестра, но на ходу кормить вредно.

Обычно на этой по счету реплике Ангелина готова была выть. Выть в голос, скрежеща когтями по кафельной – блестит, отчищенная чудо-средством! – плитке. Домашние, прирученные самцами хищницы, что ходят на охоту раз в год, поставляют по одном кровопьющему ребенку раз в три года, все-таки чуть менее опасны, чем дикие.

И все они любят Повелителей. Они щебечут о том, как это прекрасно – подчиняться Хозяину. Даже те из них, что свободны всю свою жизнь, начинают называть своих спутников С Большой Буквы, и выделяют его имя голосом, и надувают губки, и широко распахивают алые глаза, говоря о нем.

Если это и симулятор любви, то Ангелина принимает его за чистую монету. Сама она неспособна ни на что подобное. К Его Могуществу Ангелина испытывала самые сложные чувства. Главным из них был страх, на втором месте обычно обитала обида.

Она не простила ему укуса. Она не простила ему всего, что за укусом последовало.

«Рассуди здраво, – увещевает привычно Анжи Ангелину, – ты несколько лет ходишь на Охоту, пьешь свежую кровь, и фактически потворствуешь превращению улиц в круглосуточный мясокомбинат. Если в эквиваленте посчитать…».

«Двести пятьдесят в сутки. Больше редко».

«За год двадцать человек целиком».

«Быть того не может… и потом, есть доноры».

«Тогда больше. Сказать, во сколько раз? Бедные детишки с лейкемией. Не дождутся своих спасительных трех литров для переливания».

«Заткнись».

«И после того, как ты, даже не убивая лично, оставила за собой за сотню трупов, минимум, ты считаешь искренне себя невинной? Лучше той же Раяны? И это еще ты – Чистота. Жить-то хочется».

«Захлопнись».

«Что, не получается после нехитрой арифметики жалеть себя за один-единственный укус, который принес тебе свободу и силу?». И под натиском беспощадной логики чувства Ангелины меняют направление. От обиды к благодарности.

…

Зачем я Его Могуществу? – спросила усталая Ангелина как-то. Марина поморщилась – частый ее жест.

– Некоторые человеки, – делится она мыслями, – держат у себя ядовитых пауков. Пятиметровых змей. Крокодилов в ванной. Знают, что сожрут, а держат. Ради адреналина.

Сильнее сморщилась красивой физиономией, и идеально выписанное лицо поплыло в кривой и уродливой гримасе.

– Человека же не будешь держать для адреналина, правда?

Конечно, какой адреналин от лежащей в холодильнике колбасы или куска сыра?

Но Ангелина уже тогда – нечитаема и недосягаема для их подколов. Монастырь, в самом деле, сделал ее стойкой. Настолько стойкой, что ее боятся.

Но суть ее жизни – служение, а не соперничество.

Она знает об иерархе все. Все бытовые мелочи, все тысячелетние ревностно оберегаемые привычки и причуды. Она поощряет и развивает их, потому что это ее обязанность. Она знает, где должна лежать пилка для ногтей, где разноцветные мелки для рисования, крем для рук, газета «Садоводство». В любой точке планеты она должна обеспечить иерарха Бескидского шерстяными носками из овечьей шерсти ручной вязки, ананасовым ароматизатором для помещений и тремя видами одеколона под настроение.

Ей известно, с какой стороны он предпочитает садиться в машину (а также марка и цвет машины), известно, в какое время суток он предпочитает летать бизнес-классом, в какое – эконом-чартером. Она знает любимый цвет чернил, наизусть способна перечислить номера его свояков и кумов из родственных Семей, что могут звонить неприлично днем, когда все уважающие себя охотники спят. И, конечно, Ангелина уже выучила наизусть сорта крови и коктейлей с кровью, которые следует подавать иерарху и его гостям. По сезонам, производителям, по форме бокалов…

Богуслав доволен ею. Внимания не проявляет – но и не делает выговоров. Он таскает ее, как и остальных, по городам, а она становится невидимой. И иерарх любит ее прилежание и старание, и с удовольствием изобретает новые беззлобные издевательства в нестареющем вампирском стиле. Так, впрочем, продолжалось и по сей день.

– Валенсио принесет мне контракт на поставки винограда и кукурузы. Страниц триста, не более. К завтрашнему нужно непременно перевести на словацкий…

– На саммите будут пять иерархов, говорят, предстоит просто шоу с мороком. Закажи мне что-нибудь необычное для маскарада.

– Через неделю Люций прыгает с парашютом на Кипре. Мне то же, но на Фиджи. Сегодня.

– Во время корпоратива у Марко будет выступать очередная готическая тоска. Наше собрание будет другим. Никакого уныния! Хочу Леди Гагу и много кокаина.

– Надо подать к ужину запеченного вомбата.

На последнем Ангелина притормозила.

– Вомбата, – беззвучно пришлось ей повторить, и это был первый случай, когда она что-либо произнесла без его приказа. Богуслав повернулся к ней, балансируя на коврике для йоги. Глаза его искрились золотом.

– Кровь благая! Ну наконец-то. Я боялся, что ты разучилась разговаривать.

– Ваше Могущество… простите…

– Вомбаты, думаю, вообще несъедобны. Я смотрел Discovery и услышал название.

Ангелина несмело улыбнулась. Чувство юмора не было прописано в ее должностных обязанностях.

– Чушь! – возмутился Богуслав, меняя асану, – знаешь, эти… искусственные женщины.

Взгляд Ангелины падает на журнал с крупным заголовком «Дроиды нового поколения».

– Никакой… искусственный… прибор… не будет веселить и забавлять, как ты. Ом швари ом! – гнусавит он, и звучно шлепает босыми ногами, сходя с коврика, – подай мне стакан с витаминами.

Витамины растворены в четвертой положительной. Его Могущество Богуслав продолжал приобщаться к здоровому образу жизни.

«Нет никакой опасности для Семьи, для Его Могущества. Ему просто скучно и хочется издеваться надо мной. Или у него, в самом деле, маразм».

…

Это разочарование как-то смазано и нереально. Ну и что, говорит себе Анжи, Повелитель он мне или нет, какая разница? Всего лишь работа. Что такое это рабочее разочарование по сравнению с тем жгущим стыдом и отчаянием, которые пронзают ее, если в тесном коридоре она, проходя мимо Валенсио, задевает его тень, и физически чувствует это? Руки соприкасаются, заряженные током, рождая искры и разряды, глаза встречаются, и говорят то, что Ангелина предпочла бы не слышать и не знать, надеясь, как в детстве, что чудовище уйдет, если на него не смотреть.

Он страдает, горит гневом, ломает руки – внутри своей безупречности и стиля. Говоря с ней мысленно, он повторяет одни и те же слова и фразы, вторым потоком, как белый шум. Чувство захватило его целиком, и он отдается ему, как только существо ночи может себе позволить.

Если бы на это была инструкция. Если бы у Ангелины была смелость чувствовать. Если бы, если бы.

«Убью за тебя. Умру за тебя. Мир взорву за тебя», – говорят его глаза, и он, плавясь в мазохистском блаженстве своей любви, пугает Ангелину, но не тем, что требует ответа с ее стороны, а тем, что ничего не требует.

«Вот это и страшно».

«Может, это заключительная ступень трансформации?».

…

В ожидании восьмой и заключительной встречи с Габсбургом Ангелина откровенно заскучала. Встреча переносилась уже трижды по непредвиденным обстоятельствам, и все мероприятие, изначально не имевшее смысла, забуксовало в бюрократических препонах.

Возможно, поэтому она отправилась на предполагаемое место встречи одна, не перезвонив по тому номеру, с которого пришло короткое сообщение, подписанное «Гербертом».

И, не ожидая подвоха, пропустила короткий и мощный удар по голове сзади.

«Это ж надо, так облажаться» – сокрушенно прокомментировал ехидный голос прежде, чем сознание отключилось.

========== Часть 5 ==========

Если бы можно было сравнить это состояние, Ангелина сравнила бы его с наркозом. С таким принудительным наркозом, в котором нет осязания, слуха, вкуса, зрения и обоняния, но остается сознание собственного «я». Стояние на месте, в вечности, то ли настолько пустой, то ли настолько плотной, что не двинуться ни на шаг, ни на полшага.

Как ни старайся, не вырваться, а потому остается молча зависать во времени, представления не имея, сколько его там прошло. И в итоге даже начиная получать особое удовольствие от собственного дрейфа в посмертии.

Возвращаться было значительно менее приятно, хотя и не болезненно.

– …Это она? Ты проверил? Это точно она?

– Да. Я видел ее на фото.

– Какая-то дохлая.

– Сам ты дохлый.

– Потрогай, чувак! Она реально холодная! Ты ее не убил?

Ангелина сглотнула, чувствуя во рту соленый привкус крови. Но больно не было. Было только удивительно. Ее явно оглушили, поймали и связали люди. И конечно, они удивились тому, как в отсутствие сознания ее тело достаточно быстро остыло практически до комнатной температуры. Она могла лишь надеяться на то, что пробуждение вернет немного тепла…

Чья-то мозолистая неловкая рука сжала и отпустила ее лодыжку.

– Ты погнал. Нормальная баба. Звони тому козлу.

«Тем козлом» оказался какой-то другой человек, но он уже точно знал, что собой представляет его пленница, потому что первым делом нацепил на нее намордник, и старательно обмотал серебряной проволокой ноги и руки. Словно этого было мало, он надел девушке на голову мешок – слабая надежда, но это могло значить, что ее предполагается оставить в живых. Приговоренных к смерти никогда не лишают возможности полюбоваться на окружающую действительность и лица палачей.

Ангелина покорно перебирала ногами, осознав, что притворяться нет смысла. Ступеньки, тяжелые двери, тяжелые двери, холодный пол, ступеньки.

– Позвольте, дальше я сам, – раздался незнакомый голос – голос из Ночи, и дальше идти было значительно легче, потому что ее спутник практически нес ее над землей, казалось, вовсе не затрачивая сил.

«Они тут все сытые. Не уличные бродяги. Организованные».

Ее провели по еще одному пустому и большому помещению – где-то в высоких потолках отдавался стук ее каблуков – и усадили на стул. И только тогда сняли с головы мешок и намордник.

Анжи встряхнулась, и уперлась взглядом в пару алых, доброжелательных глаз точно напротив. Их разделяло метров пять, не больше – пять метров дорогого дубового стола, старинного, с резьбой. На столе стояли свечи, прочая же часть зала была погружена во мрак.

– Анхелика, дорогая! – Чезаре поднялся со своего места, сделал к ней несколько шагов, – вы доставили мне немало хлопотных минут. И все ради чего… – он хмыкнул, – позвольте же мне не запугивать вас, и не тратить на это драгоценное время. Итак, я не предлагаю вам предательство в стиле Средневековья. Знаю, вас не купить. Но это вовсе не значит, что вас не продать.

В горле у Ангелины пересохло, но она усилием воли сохранила непроницаемый вид. Чезаре вздохнул – громко, театрально, сел напротив нее за стол, налил в бокал немного третьей крепленой – положительный, отрицательный, пропорции один к трем – и посмотрел на нее в упор через пламя свечи.

Глаза у него были опасно ярки. Сытый, но не удовлетворенный.

– Кому нужна наёмница? – сухими губами выпалила Ангелина, не прикасаясь ни к вину, ни к одному из изысканных блюд, что источали ароматы на столе, – вам доплатят, чтобы от меня избавиться. Богуслав не торгуется.

И это была чистая правда. Богуслав Бескидский не торговался даже за жизнь сыновей, не говоря уж о подчиненных. Интересы Семьи для него стояли много, много выше собственных или чьих-либо других.

– Вы недооцениваете себя, – покачал Чезаре головой, с аппетитом отламывая тонкими пальцами ножку от курицы, что лежала перед ним, и обсасывая ее – затолкав целиком едва ли не в глотку.

Покончив тремя мощными движениями челюстей с курицей, он принялся за карпаччо. Смотреть на его быстрое насыщение было неприятно, но и оторваться нельзя. Ангелина знала каждую из немногих причин, по которой чистокровный мужчина из Народа Ночи мог есть так быстро и так много.

И ни одна из них не предвещала ничего хорошего ей лично.

– Вы недооцениваете, – повторил он, вновь упершись в нее немигающим взором, – и этим вы и прекрасны, Анхелика. В вас поровну всего: дня и ночи, благоразумия и безумия. Красоты и скромности. Воспитанности и вульгарности – насчет последнего, кстати, не уверен. Я в непрерывном восхищении любовался вашими достижениями со стороны.

Из тьмы, окружавшей их, вынырнул как бы безликий, словно слепой и глухой подчиненный, и мгновенно убрал со стола объедки, что оставил Чезаре. Одновременно двое других неуловимыми, исполненными величавой поспешности движениями, сменили скатерть. Свечи взметнулись, свечи опустились.

– Чего вы хотите от меня? – спросила Ангелина, ощущая непрерывно растущую слабость.

Слабость предчувствия. Слабость страха – который, как она думала, покинул ее в раннем детстве, и никогда больше не являлся. И страх воплотился теперь в этом дорого одетом, красивом до омерзения, скалящемся белозубо бледном сицилийце.

– Я, конечно, желаю предложить вам сделку. А вы о чем думали?

– Нет. Можете начинать меня убивать.

– Убить? Вас?! Ни за что. Выслушайте условия.

Он поднялся, подал ей руку, легонько сжал кончики пальцев, подвел к себе ближе – свечи взметнулись, свечи опустились, свечей стало больше, и комната – высокие потолки, неожиданно массивная лепнина, выход на просторный балкон – озарилась.

«Какая же ты тварь, – глядя изнутри на вампира, молча выплюнула Анжи в пространство, – примитивная, самодовольная, лишенная всякого воображения, тварь. Мелкая и ничтожная. Если думал произвести на меня впечатление – тебе этого сделать не удалось».

Чезаре дернулся, неприятно скривилось его лицо – оскал едва наметился, когти царапнули ее ладонь – но тут же взял себя в руки.

– Позвольте изложить вам подробности ситуации, – высокопарно продолжил он звенящим от сдерживаемой злобы голосом, – и возможно, вам придется изменить свое мнение. Как я и сказал, вас нельзя, вероятно, купить. Но я уже сейчас готов вас продать. И среди приближенных вашего драгоценного Могущества есть, по крайней мере, один, кто заплатит за вас любую цену.

Сердце Ангелины сжалось, и она не смогла остановить ледяной, бегущий по жилам, ужас. Чезаре ехидно захихикал, читая по ее глазам, как по книге.

– И мы с ним в некоторой степени земляки. Я знаю, что такое страсть, Анхелика. Я знаю, что такое страсть к Ночи и ко Дню. Но даже я боюсь представить, как опасна может быть страсть к Сумеркам – к вам, моя дорогая. Это хуже наркотика, это хуже жажды. В Ночи нам скучно, День нас гнетёт. И только Заря дарует … вы улавливаете мою мысль?

«Он ни за что не пойдет на это».

– О, конечно, пойдет, моя сеньорита! – Чезаре привлек одеревеневшую девушку к себе, положил галантно руку ей на талию, и совершил с ней вместе некоторое подобие первых движений танго, – вы не знаете его так, как я знаю. Вы не представляете себе, какой талант, какая воля кроется внутри. Он – это огонь, запертый в темнице. Ему давно следовало вернуться к жизни одиночки, но он оттягивал это мгновение – и как вы думаете, кто держал его в Семье Бескидского последние лет шесть? За вас он принесет мне голову Богуслава на блюдце… нет-нет, Анхелика, не так скоро.

Она метнулась к балкону, но прямо перед ее носом двери захлопнулись.

– Я буду заботиться, моя дорогая, чтобы мой товар не испортился. Или, по крайней мере, не слишком сильно испортился. Слишком долго я ждал своего часа, и, вы не поверите, когда я узнал, что в глухой обороне одного из иерархов сама собой открылась такая дверь… и вы ее открыли, Анхелика.

Его пальцы скользнули по ее открытой спине. И Ангелина опустилась на пол – села на холодный мрамор, обняла руками колени – как когда-то делала давно, в прошлой жизни, в эпоху Дня, в монастыре. Пытки продолжались.

– Не расстраивайтесь, Анхелика, – сверху вниз говорил Чезаре, глядя на нее с нескрываемой радостью, – если вы желаете помочь нашему общему другу Валенсио, – имя было произнесено, и отсчет начался, – и помочь ему избежать позорной смерти где-нибудь в центре Сахары в компании с грифами, бетонными плитами и серебряными цепями, у вас есть возможность.

Она посмотрела на него. «Что я должна делать?».