Текст книги "На исходе дня (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Здесь собралось общество ночных интеллигентов и творческих личностей. Художники, писатели, поэты, актеры. Непризнанные гении и гении почившие. Спутницы гениев и гениальные спутники. Валенсио грациозно возлег на диван во втором салоне, и Ангелина присела рядом, раскрывая веер. Какая-то поэтесса зачитывала претенциозные стихи о любви и разлуке на староанглийском.

– Ничего звучит, – кто-то хмыкнул из угла, – жаль, что на гемма-лингве такого не слагают.

– Ты не читал просто! – возразили ему, когда поэтесса поклонилась и смолкла, – я недавно совершенно случайно услышала произведение… не поверишь, какая-то девица, причем обращенная. Здесь, в Лондоне. И так написала, так написала…

– Дай угадаю, – плавно включился Валенсио в разговор, – Господин прекрасен, и ничто не важно, кроме Господина?

– Ты циник, Валенсио, – узнала его собеседница, мягко роняя руку на его рукав, – как вы терпите его? – обратилась она уже к Ангелине, словно к старой знакомой, – но нет же, эти стихи – дай вспомнить.

Пожалуй, поэзия и театр – это то, что прочно соединяло народ Ночи с народом Дня. Не было такого кровососа, кто бы не сочинил хоть частушку, хоть один куплет.

– Там было так: «Мой Господин лелеет Госпожу, и я, захлебываясь кровью, слезами счастья исхожу, любуясь чистой их любовью», – закатив глаза, процитировала вампирша, – или что-то в этом роде.

– Кажется, я знаю, кто и о ком писал.

– Да, бедная девочка, вы слышали? Ее эта Госпожа потом и…

– Грязная история, – выплюнул кто-то оживленно и почти торжествующе, – они, конечно, теперь помолвлены и – кажется, здесь оба сегодня, но вы знаете, где я однажды видел эту Госпожу?

– Да уж сколько лет прошло, десять?

– Больше.

– Как летит время!

Вторая страсть после поэтического пафоса – прозаические сплетни. Ангелина слушала их, и впервые удивлялась тому, что ей даже нравится слушать.

Они говорили о каких-то лондонских знакомых, о каких-то случаях с обращениями, ставками, боями на выживание, о том, как кто-то знакомый съел другого знакомого, оставив сиротами детей и подчиненных. Они перемежали яд своих речей сладостью изысканной поэзии и горечью солоноватых напитков. И эта горечь была по вкусу Ангелине сейчас, и ее же она угадывала во всем вокруг: в собственных мыслях, в оттенке печали, с которой смотрел куда-то в пространство необычайно тихий Валенсио, в ароматах ладана и розового масла, которые витали в воздухе.

Горечь, как от грейпфрута, горечь кофе и спиртного, горечь табака и любви – Ангелина улыбнулась, заметив, что тоже вот-вот перейдет на рифмованные мысли.

«Мой День на исходе». И не было смысла печалиться – это был такой же факт, как смена времен года. Мысль эта слегка горчила, но больше не несла с собой боли или сожаления, страха, стыда или гнева.

– На исходе? – улыбнулся Валенсио, и она поняла, что невзначай что-то подумала или произнесла во всеуслышание, – ну-ка, продолжи, пожалуйста.

– Просим!

Слегка смутившись, Ангелина оглядела салон. Восемь пар искренних глаз, девять пар – насмешливо-выжидающих. Она опустила глаза, и вычеркнула этих девятерых из собственной версии пространства – она так часто поступала, живя на стороне Ночи.

– Я просто думала о любви, – отпив из бокала, сказала она негромко, – о том, что бы я сказала о любви. У меня нет Господина. И это…

– Завораживающе интересно, – подалась вперед вампирша напротив, – что же такое ваша любовь?

«С голодухи, сказал Биби, можно съесть мать. Что они могут знать о любви?».

«Мы, не они. Что ты знаешь о любви?».

– Я думаю, – продолжила Ангелина на гемма-лингве, невольно переходя на речитатив, – что любовь начинается не в сердце, и не в глазах. Я думаю, что любовь начинается в пульсе. Когда он проходит мимо – мелодия пульса, как дробь особого танца. И не ты решаешь, танцевать или нет – танец сам находит тебя.

– Бесподобно! Продолжайте, госпожа!

– …а когда танец закружит тебя, остановиться нет сил, и не знаешь – ты ведущий или ведомый.

– Очаровательно! Как мило!

– И останавливая себя, спрашиваешь: я чувствую или желаю чувствовать? Я мечтаю или когда-то мечтала? И хочешь ждать, чтобы время ответило на вопрос. И знаешь, что даже оно над любовью – не властно.

Вокруг была пронзительная тишина.

– И зеркало не способно отразить любовь, как и мысль – найти причину ее. И снова танец уносит тебя – до следующей остановки, – тихо завершила Ангелина, и, стараясь скрыть возрастающее смущение, поставила бокал и поспешила найти зажигалку.

Неожиданно для нее, раздались рукоплескания. Поэтесса, выступавшая со староанглийской балладой, сжала губки. В самом деле, пафосная речь ее даже близко не подошла по красоте к той простой, как народная песня, поэзии речи случайной ораторши.

– Вы потрясающе талантливы, – заключила любительница поэзии, визави, и коротким кивком затейливо украшенной головы изобразила поклон, – в вас свежесть чувств и зрелость мысли. И несомненная искренность.

Какой-то незнакомый вампир лет трехсот поцеловал руку Ангелины, и вскоре компания переключилась на какую-то другую философски-сентиментальную тему.

– И ни слова о луне, ночи и тьме, – пробормотал Валенсио, с улыбкой глядевший на подругу, – ты в самом деле умеешь хорошо сказать. Ты от души это говорила?

«Да что я такого сказала?».

– Ничего, – ответил на ее молчаливое замешательство тот, перегибаясь через подлокотник кресла, – именно, что ничего. Ты не сказала о крови, и о том, что чувствуешь, когда кровь Господина кипит в твоих венах. Ты не сказала о жажде обладать. Ты не сказала о печали, которая пронзает, когда любовь уходит – потому что тебя она не покидала, потому что ты переполнена ею, и это и делает тебя Чистотой.

– Прочти для всех, это тоже неплохо, – отчего-то вдруг стало не по себе, волнительно стыдно, а в сердце словно и в самом деле застучал какой-то незнакомый ритм – кажется, кастаньеты.

Стыдны вдруг стали обнаженные по локоть руки и бархатка на шее с крупным кулоном; неловко стало от розового платья с воланами и цветка в гладкой прическе, из которой, конечно, выбивались непослушные пряди. Вся, от макушки и до туфелек, незатейливо украшенных, Ангелина застыдилась себя, словно только что ее силой обнажили и выставили напоказ, а она, удивленная всеобщим вниманием, этого даже и не заметила.

Но внимание иссякло – словно отключили фонтан на зиму, а Валенсио по-прежнему смотрел на нее так, что она кожей чувствовала биение того самого пульса, о котором только что говорила.

– И я повторю свой вопрос: ты от души говорила?

– Это имеет значение?

Зачем она уходила от прямого ответа? Не потому ли, что его задавал именно он?

– Для меня имеет.

Сердце встало. Оно отказывалось биться. Шумело в висках, руки покрылись холодным потом. Дыхание перехватывало, и всё тело – куда там сердцу! – вибрировало в сладкой муке ожидания и предвкушения.

«Чего же ты ждешь? Чего хочешь? Да или нет? Если он скажет да, или если он скажет нет, или вы просто разойдетесь, не продолжив беседы – ты все равно будешь испытывать это волнение, и это биение пульса, и эту новую жажду. Так прыгай, Ангелина, в эту пропасть, и надейся, что вырастут крылья. Потому что если жить – то для чего еще, если не для этого мгновения перед прыжком?».

– Я импровизировала, но от души, – сухими губами, едва слышно, произнесла она, наконец, – почему это имеет значение?

Удар нанесен. Сладостный и долгожданный. Валенсио отвел глаза. Его плечи опустились. Девушка смотрела и не верила. В Валенсио, этом улыбчивом оптимисте, который всегда был рад любой шутке, а как шутку воспринимал все на свете – происходила какая-то сложная работа, сокрытая от всех.

– Потому что я люблю тебя, – глухо произнес он, не поднимая взгляда, – потому что люблю.

И когда вампир снова посмотрел ей в ошарашенное лицо, глаза его горели мрачной решимостью.

– В тебя невозможно не влюбиться, – тоном, исключающим сомнения, продолжил он негромко, – и, как и всякое чувство, это развлекает поначалу, потом мучает. Но даже и так – пускай – я согласен мучиться, если это означает быть рядом с тобой. Даже если это продлится вечность.

Ангелина не могла не усмехнуться парадоксу. То, что для людей представляется идеалом – вечная любовь – тем и хороша, что недостижима, тогда как для вампира вечная любовь – страшная своей реальностью перспектива . И вот на эту пытку Валенсио был согласен.

Непонятно только, отчего. Не пара стихотворных строф тому причиной, в самом деле.

– Тебе просто скучно, наверное.

– Анжи! – повысил голос Валенсио, почти простонал, – если ты начнешь играть мной, как все прочие женщины на земле, это ничего не изменит!

– Тогда зачем ты изображаешь из себя героя Бокаччо? К чему все эти мелодраматические позы и речи?

– Что еще изобрело человечество Дня и Ночи за все время? – зарычал итальянец, приближаясь к ее лицу, и жестикулируя; щеки его покрылись легким румянцем, – я открываю тебе свое сердце, я говорю от души, а ты играешь со мной. Я признаюсь тебе в любви. Если бы ты была человеком, я бы еще в этот же момент продемонстрировал бы способность к регенерации и открыл правду о своем режиме питания; и признание любовное как-то бы затерялось на этом фоне… я сто раз себя проклял, что поддался твоему зову в самолете. Всё должно было быть иначе. Но отказать тебе – чего бы ты ни попросила у меня – как я мог?

Он задохнулся, опустил лицо, поднял его снова. Теперь Ангелина видела, что он в самом деле искренен, и это напугало ее, и польстило ей, и вызвало еще множество странных чувств, которые она не знала, как и назвать.

– Анжи, – он взял ее руку в свои прохладные, чуть влажные ладони, – Анжи, выслушай меня, дай мне эти минуты, чтобы я почувствовал себя живым. Я люблю тебя. Люблю то, как ты ходишь, сидишь, спишь, говоришь; как ты одеваешься и раздеваешься; как ты ешь и пьешь, и как ты молчишь. Сложно признаться в этом самому себе, и я годы боролся с собой, и все равно, я понимаю, что проигрываю. Если ты можешь сохранить после… после всего, чувство дружбы ко мне, даже если это самое большее, что возможно, я буду счастлив.

Последние слова он договаривал, уже приближаясь к ее лицу, и она покорно замерла, чувствуя все ближе биение его сердца – так часто, что пугает.

– Потому что люблю… – повторил он, и осторожно потянулся к ее губам с неожиданно робким поцелуем, на который Ангелина не смогла не ответить.

…светский вечер удался. Гости разъезжались в легком подпитии, не обошлось и без излишеств, конечно, но все пришло к итогу достойно. Вечер удался: это было заметно по лицам матрон, утомленных танцами и разговорами, и жаждавших поскорее добраться до дома, чтобы на следующую ночь с оживлением перебирать подробности и детали с заклятыми подружками.

Вечер удался, и Карл Сакс потирал руки, наслаждаясь одобрительными репликами расходящихся гостей. Шуршали шелковые платья, зевали швейцары, морщась предрассветным лучам, пронзающим небо. И, что особенно порадовала Карла Сакса, сразу несколько старых приятелей из ценителей поэзии лично поблагодарили его за приглашение, что он рискнул выслать Ангелине Римкович и ее влюбленному Корсиканцу.

«Прелестная особа», – все, как один, говорили приятели. Карл Сакс, хоть и не высылал личного приглашения никаким Римкович, все же отметил это имя. «Возможно, – подумал Карл Сакс, – скоро у нас появится еще одна скандальная пара. О, хоть бы приключилась какая-нибудь история, вроде той, с сербами, террористами и кровной местью! Пусть и не такая масштабная – но что-нибудь новенькое!».

…

Слабое место Богуслава было спрятано за семью печатями и семью замками. А свое слабое место Ангелина знала хорошо.

Она не умела говорить «нет», когда речь шла о чувствах. Даже не испытывая и десятой доли сама – просто заимствуя их из окружения, в зависимости от температуры пространства – она не могла противиться приказам, в которые вкладывались эмоции, и не верить словам, когда в них звучали чувства.

Даже если сама и не испытывала ничего подобного. Ей хотелось узнать, что такое любовь – и она готова была отразить то, что испытывают к ней самой, но, до пятидесяти одного года зная по отношению к себе лишь ненависть и презрение, она в конце концов лишилась и этой способности.

И все, что могла Ангелина сделать для Валенсио – это избегать его со всей возможной старательностью. С его точки зрения, это была игра. С ее – печальная дань уважения чувствам, ответить на которые она не умела и боялась.

Из лет служения сами собой выпадали детали и соединялись в картинку. Валенсио! Как перенести центр фокусировки на него, если обычно вся ее жизнь вращалась вокруг приказов Его Могущества? Но память возвращала в реальность: Валенсио, открывающий дверь машины и освобождающий сиденье для нее, Валенсио, задерживающий взгляд на ее ногах в новых туфлях, он же, подающий ей кофе, он же, помнящий ее вкусы, идущий впереди в случае опасности, и он же, вступавшийся за нее там, где опасность была чисто символической.

И теперь она старалась встречаться с Валенсио только при третьих лицах. И на его лице она видела ревность и досаду, но ничего не могла с собой поделать. Изобретая для себя множество важных дел в свободное время, Ангелина пыталась прийти к внутреннему согласию.

Пыталась, но не приходила.

========== Часть 4 ==========

Горганы. Западный Бескид. Урочище Ясенек. АО-

Строго говоря, Ангелине нечего было делать на собрании Семьи. И поначалу даже бывали эпизоды, когда высшие чины клана отказывались садиться с ней рядом. Однако время брало свое, да и принципиальных личностей среди Народа Ночи никогда не водилось, и вскоре Чистота Его Могущества Богуслава заняла свое постоянное место в зале собраний.

Титулов Богуслав почем зря не раздавал, и с его решением, ворча, но не рискуя препираться, смирились. Изначально, пожалуй, лишь Валенсио – носивший и оправдывавший титул «Дружелюбие Его Могущества» – не возражал против присутствия Ангелины.

И очередная «планёрка» в полночь собрала часть Семьи. Иерарх не тратил на подобные занятия своего времени. От его имени сегодня говорил Люций – как и обычно.

– Кхе-кхе, – откашлялся Люций, призывая к тишине, – на повестке дня…

Из темноты выплывали светящиеся пары глаз. Радостные, голодные, уставшие, равнодушные, смеющиеся. Ангелина машинально отметила, что собравшихся не больше пятидесяти. Планёрку любили прогуливать.

Люций тем временем зачитал расписание, и продолжил бубнить, извещая Семью о принятых Его Могуществом (или от имени Его Могущества) решениях. Дело касалось бытовых вопросов, в основном. Подумать о том, кто в наступающем лунном году будет залегать в спячку, и позаботиться заранее – в порядке очереди – о своих незавершенных делах. Не забыть обновить лицензии на охоту. Виноватые в инциденте в Токио подлежат наказанию – принудительные работы на благо Семьи. Открыт сезон Охоты в Мозамбике – опять; есть десять виз, и особо голодные и исхудавшие могут подойти после собрания к…

Ангелина обнаруживала в каждом лице то самое, о чем ей говорил Чезаре. Они подчинялись и организовывались, лишь чтобы выжить. Те, кто прошел через выживание в одиночку, редко отважится на это вновь.

«А я? – спрашивала Анжи, – а обо мне ты думала? Я тоже прошла через это, забыла?».

«Забудешь такое, как же».

– А еще у нас задание от Его Могущества, – скомкал Люций бумажку с пунктами к исполнению, – есть основания полагать, что на угодья и честь нашей Семьи готовится покушения. Нам следует нанести упреждающий удар.

Довольный утробный гул зазвенел где-то под куполом пражского Дома. Одобрительно закивали немигающие красные и желтые глаза.

– По приказу Его Могущества мы отправляемся на Охоту на Римкович Милицу и ее банду, – закончил Люций, улыбаясь всеми зубами, и нехорошо подмигивая Ангелине, – и Охоту ведет Джо. Желающие поучаствовать могут записаться сегодня до четырех часов.

В груди Ангелины замерло и задрожало сердце. Руки сами собой сжались в кулаки.

– Первой запишите меня! – зашипел кто-то изнутри нее, сдавленно, но громко – на весь зал. Сначала из углов наползла гулкая тишина, затем одобрительные смешки и свист, и порыкивания.

– Молодец, Анжи!

– Меня тоже запишите! Давно пора!

– А лимит есть? А где это? Страховка действует?

Люций поднял руки, указывая папкой с бумагами на Джо – распорядителя Охоты. Собрание было закончено. Большинство участников разошлись по своим делам, но одиннадцать охотников сгрудились вокруг Джо.

И Ангелина в самом деле успела стать первой.

…

Запах влажных смерек окутал Ангелину с ног до головы, мокрая хвоя под ногами источала аромат смолы и леса. Уже пахло грибами и будущей осенью.

– Проше, пани.

– Так?

– Пан Богусь сказал, вы явитесь к нему отдельно.

Вот, значит, каков в своем Гнезде Богуслав, иерарх Бескидский. Пан Богусь! В его доме Ангелина была впервые. Где-то кто-то кричал «Вуйко, гость!». Ангелина дрожит от запаха. Все в этом доме пропахло иерархом Богуславом. Запах настолько древний, въевшийся, что даже человек, не способный уловить его угрожающих посылов, испытает ужас т убежит прочь, не зная, отчего. Так пахнет берлога зверя, который единолично владеет своей территорией, и давным-давно передушил слабых врагов и отогнал на безопасное расстояние сильных.

Дом похож на своего хозяина. Грубоватый в основе, изысканный в деталях. Круглые строевые бревна прилажены друг к другу на славу, нет ни щели. В сенях стоят огромные бочки, и от них идет пряный запах моченых помидорых и других солений, виноградных листьев и укропа – он же развешан огромными руками по стенам рядом с гроздьями чеснока.

И судя по тому, сколько чеснока здесь, Его Могущество действительно уже почти ничего не боится.

Еще в сенях обнаруживаются две грубые лавки, застеленные овечьими шкурами, одна из которых явно была снята с бедного барашка иерархом – Ангелина где угодно бы узнала его прикус. Миска с зерном стояла на лавке, веселые бубенцы и ленты под потолком в углах, да немного елового лапника в углу – и полынь с опилками разбросана по полу. Вот и вся обстановка.

– Пан в гражде, во внутреннем дворе.

Его Могущество Богуслав, пятый иерарх Горган и Западного Бескида, сидит на колесе от телег. Колесо с шиной, совсем неподходящей к обстановке; вампир обнажен по пояс, по спине его хлещут две длинные косы. В этот раз они сплетены из гребня волос, оставленных посередине головы на манер чуба; на оставшейся части черепа уже отрос ежик каштановых волос.

Ангелине стало не по себе еще на подходе к дому – от обилия оружия, от обилия человеческих черепов, которыми, не таясь, украшен горный подъезд к Логову. Но настоящий ужас объял ее только теперь, когда она увидела Богуслава в его истинном обличье, на земле его Истока, где сила его была практически ничем не ограничена.

Богуслав точил косу, старательно протирая лезвие от металлической пыли после каждых трех мощных точных движений. Глаза его были спокойны и взор сосредоточен. Он, без сомнения, знал о присутствии своей Чистоты, и знал, что она знает – но в данный момент заточка косы была важнее. А иерарх не отвлекается по несущественным мелочам.

– Ось, бачь, ека востра, – обратился он к той чернявой, что встретила Ангелину, и передал ей косу.

– Хвала, вуйенько, – застенчиво будто бы пролепетала девушка, и, чмокнув вампира в щеку, унеслась с грациозностью и скоростью горной козы.

Лишь тогда Богуслав перевел взгляд на Ангелину. Ее придавило к земле, тяжесть всех лет его жизни упала на нее в это короткое мгновение.

– Ты идешь охотиться на родную кровь.

Ангелина склонила голову.

– Ты и в самом деле идешь?

Вот здесь он во всем своем великолепии проявил свою суть. Одним тоном голоса, последовательностью слов выразив оттенки ситуации и все ее нюансы.

– Да, – не поднимая глаз, глухо ответила она, – она была чудовищем, и она им осталась.

– Большим, чем мы?

«Мы».

– Большим, много большим, – и Ангелина обнаруживает, что беззвучно рыдает. Стыдно, страшно, но никто из присутствующих – а их немало – не удивлен. Слезы текли по ее лицу, горькие, розовые слезы, много слез. Сердце сжималось в груди, но внутренне она оставалась спокойна. И это-то и было самое страшное.

Иерарх долго смотрел немигающим взглядом, как у змеи, в ее лицо, словно что-то подсчитывая и вычисляя. Затем отвернулся.

– Что ж. Это единственное сражение на нашей территории. Я отправляю тебя, и знаешь, рискую – в понимании нашего Народа.

«Они».

– И все же рискну. Иди. Тебя ждут.

Первые тридцать шагов она всхлипывала с облегчением. Следующие сто прошла твердым, размеренным шагом, с очистившимся и успокоившимся сердцем, уверенная в правоте, пребывающая в самом радужном ожидании.

Сегодня ее День должен был уступить место Ночи.

…

Двенадцать пар алых глаз уставились на Чистильщицу. Шесть из них принадлежали молодняку, шесть – особам более зрелым. Все они были напряжены, каждый по-своему, и все нетерпеливо переминались с ноги на ногу.

– Не спешим, не спешим. Ведущий сегодня Джо.

– Только формально, – склонил тот голову, уступая место Ангелине, – согласитесь, есть кое-кто надежнее.

«Они ждут. Справишься?».

Вместо ответа она наклонилась к самой земле, и втянула ее сырой прелый запах. Она ведет охоту на родную кровь. На кровь своей матери, и это особое, особое умение.

И, конечно, все они знают. Каждое движение ловят двенадцать пар алых глаз, каждых вздох двенадцать пар ушей, каждую каплю пота чуют двенадцать пар ноздрей. И – сколько там? – пар клыков нетерпеливо обнажаются, когда охотники осторожно пробуют языком воздух, изыскивая потоки тепла от опасности или добычи.

Ангелина не может сегодня проиграть. Провал среди Ночи будет означать возвращение в День, то есть к людям, где ей тем более нечего делать.

– Ну, теперь уже?

– Увянь, Грация. Она ждет.

– Я с рассвета не ела.

– Опять на диете?

Сзади послышались тихие смешки и нервные подначки. Ненастоящее оживление. Псевдо-беседа, в попытке еще поиграть с разумом, прежде, чем полностью отдаться инстинктам. Спиной Анжи чуяла азарт и напряжение охотников. От них нужно было отрешиться. Она прикрыла глаза, настраиваясь.

Тихий всплеск тепла в рогозе. Охотится лесная кошка, собрат хищнического набега. Небольшое и юркое, очень горячее и пушистое – землеройка. Торопится и пыхтит – еж. Скользит по камням, практически не излучая тепла – гадюка…

Чуть дальше, на пастбище, тяжело бухало сердце старого быка, удрученно качающего широкой рогатой головой, за ним, в стойле уже – много трепещущих овечьих сердец, пара задорных мелодий козьего пульса, остывающие ночью куры и утки, и, наконец, желанное человеческое сердце.

Не то, но аппетитное.

И все тело отзывается на следующий же звук. Знакомый запах, кровь, едва уловимые ноты ее присутствия. Знакомый ритм дыхания. Сколько раз, лежа на полу ее кельи в цепях, и пытаясь забыть о ноющих побоях, вслушивалась она в это дыхание, с подсвистом и какое-то нечеловечески, нездорово ровное!

– Добыча, – разомкнула она высохшие губы, облизала их, – Девять охраняют, девять спят в казарме, еще тридцать в Убежище…

Самые молодые вампиры плотоядно переглянулись. Охота такого масштаба подразумевала некоторое количество жертв сверх положенного. Их возбуждение передалось и старшим. Джо потянулся, Грация потянулась было к обуви, намереваясь от нее избавиться.

– Погоди, – Зосим, обычно игнорировавший коллективные Охоты, протянул к ней руку, – думаю, надо разделиться. Кто за «борзых»?

Поднялись восемь рук. Это были «борзые» – загонщики. Джо красноречиво посмотрел на Ангелину. Оставшиеся – Ангелина, Зосим, Джо, Грация и Сара – должны были схватить Милицу, а по пути получали еще некоторое количество жертв.

– Ну, молодёжь, – важно надул Джо щеки и поскреб в паху – напомнив Анжи своего младшего брата этим жестом, – любые инициативы, но помните, что их там много, они все умеют нас убивать, и лучше бы вам этого избежать.

– Шеф, а чего делать-то? – нетерпеливо перебил его молодой вампир в темных очках. Кажется, припомнила Ангелина, он был из Греции. Джо тихо зарычал, но взял себя в руки.

– Перво-наперво, заставить их покинуть убежище. Для этого подорвать… Анжи, где там у них арсенал?

– С северной стороны.

– Сначала тихо перегрызть спящих в казарме. Обесточить здание. Северо-восточный угол подорвать, и гнать остальных на нас. Поняли?

Восемь «борзых» кивнули, и, подняв ящики с взрывчаткой и детонаторами, побрели, пригибаясь к земле, в сторону убежища.

– Ох не нравится мне это, – проворчал Джо, – Анжи, ты уверена, что их там только девять? На стволы мы не поскупились, но – как знать. От Римкович ничего хорошего ждать…

Он осекся, посмотрел на Ангелину, потом замолчал.

Спустя полчаса все еще не доносилось ни звука со стороны убежища, но, судя по всему, молодежь действовала достаточно тихо и осторожно, потому что не загорелись ни сигнальные прожекторы, ни охрана по периметру ограды не забеспокоилась.

– У меня уже зубы сводит, – пожаловалась Грация, – нельзя же…

И, словно услышав ее жалобу, убежище вспыхнуло в ночи яркими ультрафиолетовыми лампами – вампиры попадали, кто куда, в высокую траву. На ногах осталась стоять лишь Ангелина.

– Ну все, начинается.

Раздалась стрельба. Свет замерцал и загорелся снова, снова замерцал, и, наконец, отключился. Видимо, у кого-то из молодых вампиров достало ума отрезать провод и от центральной станции, и от генератора. Стрельба продолжалась.

– Кого-то из наших, – негромко произнесла Сара. Остальные понуро нахмурились.

Эта добыча многим была не по зубам. Подойти к ней так близко – уже своего рода победа. Но перспектива захватить Милицу живой уже не казалась вампирам возможной.

Не сомневалась только Ангелина.

– Джо, надо завести машину, – негромко подала голос она, не отворачиваясь от убежища, – я знаю Милицу. Она не будет геройствовать и стоять до последнего. Только не здесь.

– Так ты что, хочешь… – недоверчиво начал было Зосим, но визг распахнувшихся ворот убежища подтвердил правоту Ангелины. Три внедорожника рванули вверх в горы, закладывая крутые виражи на серпантине.

– В машину, быстро!

План летел к чертям, но Ангелина впервые в жизни не нуждалась ни в каком подобии инструкции. Ею двигала неукротимая жажда возмездия. Похоже, ее настроем заразились и остальные, потому что они также подчинялись теперь лишь инстинктивной тяге преследования.

– Догоняй! – взвизгнула Грация, и вжала педаль газа до упора. Ангелину отбросило и впечатало в сиденье.

«Только не упасть. Господи, только не вниз, это же горы».

Разрыв между ними и преследуемыми – не устающими периодически отстреливаться – не сокращался, хотя участники гнали с максимально возможной скоростью. Ангелина не обманывалась возможностями: Грация впала в кровавый раж охоты, и уже и не думала о том, что падение машины вниз окажется смертельным даже для них.

С заднего сиденья то же, только исключительно нецензурными выражениями, сообщил им Джо. Зосим, закрыв глаза и вцепившись в колени когтями, беззвучно молился.

– Ну и как тебе это нравится? – выла Грация, теряя остатки разума в упоении погоней. Один из внедорожников добычи резко свернул, но Ангелина сжала когти на плече Грации.

– Не ведись, это только отвлекающий маневр! Милица все еще перед нами. Джо! – рявкнула Ангелина, – оружие под сиденьем! Зосим, подвинься!

Джо, хоть и обладал скверным и упрямым характером, на это указание среагировал мгновенно. Спихнув впавшего в обездвиженность Зосима, он не совладал с собственными силами, и оторвал мягкую обивку сиденья целиком. Как и ожидалось, под ней обнаружился арсенальный ящик.

Не медля больше, Джо локтем оттолкнул Зосим, вцепившегося в оторванное сиденье, и надел наушники. Одновременно его пальцы быстро бежали по оружию, скручивая, свинчивая, так быстро, что нельзя было уловить отдельных движений. Ангелина нажала на кнопку, открывая люк в крыше. Джо изогнулся, с трудом протискивая оружие за собой.

– Анжи! – послышался его требовательный голос, – цель!

– Двести пятьдесят, – ответила Ангелина, напряженно щурясь, – двести сорок два. Двести сорок. Двести тридцать восемь…

Теперь разрыв сокращался, но все же не столь быстро, как надеялись охотники. К тому же, убегающих было две машины, тогда как преследователей – лишь одна. И жертвы не намерены были легко сдаваться – отбивались они так, словно их арсенал был в три раза больше имеющегося в «Лексусе» вампиров.

– Поворот, – скомандовала Ангелина, – Джо, сто двадцать три…

В какую из машин стрелять? Милицу очень хотелось взять живой. Этого требовала честь Семьи и простое желание поквитаться по-настоящему. Ангелина пыталась проникнуть рассудком в логику своей тетки. Вторая или первая? Первая или вторая? Прикрытие или…

– Снимай первую! – визгнула она коротко, – Джо! Сейчас!

– Понял, – процедил Джо, и по крыше внедорожника заскрежетало железо.

От выстрела их ощутимо шатнуло, но Грация, слившаяся с автомобилем в инстинкте погони, даже не затормозила, и вырулила буквально с края отвесной пропасти. Зосим едва слышно простонал что-то малоразборчивое из угла заднего сиденья.

Раздался визг тормозов, и они влетели в облако дыма. Об бампер ударилось что-то тяжелое, потом что-то мягкое, и к своему облегчению, Ангелина увидела, что Милицу им, вероятно, удастся взять живой – вторая машина не пострадала от взрывной волны, ее лишь встряхнуло и развернуло поперек дороги.

– Так! Не суйтесь под пули! – деловито подал голос Джо, вползая в люк, – их там трое, один ранен.

– А она?

– Сзади, жива.

– Где мой пистолет?!

– Грация, если ты опять натворишь дел…

Вампиры засуетились. Навигатор отчаянно верещал. Сзади хлопнула крышка багажника, и раздался какой-то грохот. Зосим, наконец, отлип спиной от своего безопасного угла, но все еще старался держаться как можно дальше от Джо и тем более от Грации.

– Кажется, у меня контузия, – сообщил он сдавленно, ощупывая голову, – наверное, микро-инсульт.

– Кровь благая, только твоей ипохондрии не хватало. Грация, дай мне магазин!

Внезапно прямо перед ними в рассеивающемся дыму на капоте «вражеского» автомобиля возникла крохотная фигурка – миниатюрная, – с большим, большим стволом – и раздались четыре быстрых выстрела. Наступила недоуменная тишина.

– Это кто?

– Это Сара! – узнала Ангелина миниатюрную вампиршу, и выдохнула, едва не подавившись собственной слюной.

Сара быстрыми профессиональными движениями выбила лобовое стекло, просочилась внутрь, ловко вытянула за шиворот Милицу, по пути сделав два контрольных выстрела в еще живых сопровождающих, и направилась к напарникам.

– Я ехала в багажнике, – довольным голосом сообщила она, – вы все больные, и не лечитесь. Что с этим делать? – она потрясла левой рукой с зажатой в ней Милицей. Та молчала, до скрежета сжав зубы, однако находилась в полном сознании, и буравила Ангелину взглядом