Текст книги "По собственному желанию - 2 (СИ)"

Автор книги: Галина 55

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== Сумеречное… ==========

POV Андрей Жданов

Уже два года прошло с тех пор, как случилась вся эта история. Всего два года… Целых два года…

Жил-был на свете идиот. Симпатичный такой, лощенный, харизматичный, в меру богатый и успешный, обожаемый противоположным полом, ненавидимый заклятым другом. Амбиций и власти у идиота было на десятерых, а вот талантом, выдержкой, умением выслушать другого, умением сопереживать, а главное характером, твердым мужским характером, наш недогерой был напрочь обделен. Звали его, Жданов Андрей Павлович. Что, это имя вам кажется похожим на мое? А это и был я…

Сознание возвращалось ко мне как-то урывками, словно в пьяном бреду или в какой-то искривленной реальности. Я то припоминал какие-то крики и скандалы, в которых почему-то присутствовали то Кира, то Катя, а то вообще Шурочка с Малиновским, то открывал глаза и вообще не мог вспомнить ни кто я, ни как я попал в эту белую комнату, противно пропахшую дезинфицирующими растворами и лекарствами.

Иногда у меня было ощущение, что мне колют какой-нибудь амнезинчик*, чтобы я ничего не мог вспомнить. Но две вещи я знал твердо. Во-первых, я был уверен, что с Кирой я расстался. Не понимаю, как такое возможно, но даже когда я не помнил кто я такой, я знал, что Киру я бросил. При этом, кто такая Кира, я вспоминал не всегда. А во-вторых, я так же твердо помнил, что Катя бросила меня и что это крах всему. Чему крах, и кто такая эта Катя я тоже понимал далеко не всегда.

У меня першило во рту и периодически гудела голова, но ничего меня не беспокоило, и я снова не понимал, что это. То ли мне делают какие-то обезболивающие, то ли я абсолютно здоров. Тогда что я делаю в больнице? А то, что я в больнице, я уже понял и смирился с этим. Сколько времени прошло, пока я не очнулся в очередной раз в совершенно другой комнате, стены которой были выкрашены в салатовый цвет, я не знаю. Знаю только, что на этот раз я окончательно пришел в себя.

– Очнулся? – раздался откуда-то сбоку до боли родной и знакомый голос Малиновского. – Слава Богу.

Я хотел с ним поздороваться, спросить у него, что случилось, но вместо членораздельной речи из моего рта вылетел только сухой лающий кашель и сип.

– Молчи уж, покойникам говорить не положено, – схохмил Ромка, – Андрюха, это из-за интубации тебе говорить тяжело. Ты же у нас на искусственной вентиляции легких был. Тебе оттакещую трубу в глотку засунули, – Малина развел руки в стороны и засмеялся. – Ты только посмотри, какой я теперь медицински подкованный. А? Гордишься мной?

Я кивнул, но почему-то совсем не поверил веселью Малины. Его красные, не то заплаканные, не то воспаленные от недосыпа или перепоя, глаза, в глубине которых была боль и тревога, звучали жутким диссонансом его хохмочкам и смеху. Поэтому я решил во что бы то ни стало заговорить. И я заговорил, правда речь моя была больше похожа на лай.

– Ромка, что случилось?

– А что случилось? Ничего не случилось! С чего ты взял, что что-то случилось? Или ты спрашиваешь, почему ты попал в реанимацию?

– И это тоже.

– А не надо, козел, пить паленый виски, тогда и в реанимацию не угодишь! Достал ты меня, Жданчик, ох и достал.

Роман это крикнул. Крикнул зло и сразу выскочил из палаты. Из чего я и сделал вывод, что ему нужен был предлог, чтобы уйти и ни за какие коврижки не отвечать мне на мои вопросы. Я попытался встать, но почему-то не смог этого сделать, просто-напросто не хватило сил.

POV Роман Малиновский…

Я выскочил из палаты и даже дверью хлопнул для убедительности, пусть думает, что я на него злюсь, это все-таки лучше, чем смотреть сейчас в глаза Палычу. Это задание я бы провалил. Мы слишком давно дружим, он понял бы, что я вру и заставил бы меня говорить правду, а тогда… Тогда вообще неизвестно, что стало бы с его сознанием, он мог вообще поехать мозгами.

Нет! Ну, какие же они все умные, эти «люди в белых халатах»: – Жданова сегодня переводят в его палату, он еще не совсем пришел в себя. Сознание к нему то возвращается урывками, то снова сумеречное расстройство. Ему необходимо будет общение самыми близкими ему людьми. Понимаете? С ним все время нужно разговаривать, ненавязчиво рассказывать об эпизодах его прошлого, стараясь никак не упоминать о родителях и о той женщине. Его необходимо втягивать в эти воспоминания. И ни слова, ни одного слова о том, что произошло. Пока он не пройдет МРТ, все анализы и несколько встреч с психологом и психиатром – никаких разговоров о случившемся. Особенно о родителях. Я понятно изложил задачу? У вас есть время подготовиться, – сказал мне сегодня с утра один такой эскулап.

У меня есть время подготовиться! Какое время? И как можно подготовиться врать тому, кто знает меня, как облупленного? Ну, попытались мы с Катенькой и Еленой Александровной выработать тактику моего поведения, и что? Все разбилось об один его пристальный взгляд.

Я не знаю, как скрыть от Андрея, что его мама лежит в соседней палате и до сих пор лицо у нее кривое, а говорить она пока так и не начала. Я не знаю, как скрыть от него, что это Кирюша чуть не отправила на тот свет и его самого, и Катюшу, растворив в графине с водой свои алкалоиды. Я понятия не имею, как скрыть от Палыча, что его отец… что Павел Олегович… что он… он так и не пришел в себя после наркоза, что его ввели в состояние искусственной комы сразу после операции на сердце, чтобы избежать болевого шока и снять лишнюю нагрузку, и уже пытались отключить ИВЛ, но он (я так надеюсь, что лишь пока) так и не начал дышать самостоятельно. Как скрыть от друга, что его отец так и не знает, что Палыч жив?

И как скрыть, что у входа в отделение круглосуточно дежурит охрана, потому что эта бешеная тварь, Кира, бежала и ее до сих пор не могут найти, и что у нее на уме может знать один лишь дьявол, а он с нами ее планами не делится. Вот и получается, что пока эта ненормальная на свободе, мы все в опасности. Как? Ну, как можно подготовиться к разговору, когда такой ужас вокруг?

Мне срочно нужно было поговорить с Катюшей. Это просто фантастика, но достаточно мне было только увидеть ее, как я сразу же успокаивался, что бы не произошло. Вот и сейчас, она была мне нужна, как глоток воздуха, умирающему от удушья. Елена Александровна сейчас, к счастью, находилась в палате Маргошеньки, а Кольку я надеялся выпроводить из Катиной палаты без проблем.

Кстати, Николай оказался мировым малым, и очень, очень башковитым. Они с Катюхой разработали такой бизнес-план, что это даже не конфетка, это «bonbon» какой-то (именно так, с французским прононсом)!

– Коль, пожалуйста, може…

– Ухожу, ухожу, – Зорькин даже не дослушал мою просьбу, быстро понял, что мешает.

– Не поверил? – сразу же спросила Катенька. Она уже могла потихоньку разговаривать.

– Не знаю, я сбежал.

– Я знала, что ничего не получится, – Катя подошла ко мне и, положив свои маленькие ладошки мне на грудь, прислонилась ко мне всем телом, я обнял ее и слегка притянул к себе. Она могла стоять так часами, Бог его знает, что она чувствовала в такие моменты, может искала защиту, может пыталась согреться, не знаю. Знаю только, что через пару минут, я всегда не выдерживал близости такого желанного тела и отстранялся от нее. Но сейчас отстраняться не хотелось. – Ты ни в чем не виноват. Это и правда ужасно трудно, делать вид, что ничего не произошло.

– Катенька, перестань меня успокаивать, я же не маленький мальчик. И не прижимайся ко мне так сильно, я же не терминатор, чтобы такое выдерживать.

– Я не успокаиваю. Мне просто очень не нравится, что ты себя в чем-то винишь. Ты просто не понимаешь, какой ты. А ты самый лучший, самый преданный, самый, самый. И прижиматься я буду, потому что я тоже не против, – она покраснела. Я уверен, что покраснела, хотя мне и не было видно ее лицо. – Ромочка, я не знаю, что это – любовь, не любовь, но я тоже хочу быть с тобой.

Катя врала мне. Нет, не умышленно, она и сама в эту минуту верила в то, что говорит. Просто я знал, что она врет, только бы меня успокоить, не дать мне больше себя обвинять. И я успокоился, а как может быть иначе, если Катенок рядом и всегда на твоей стороне…

Комментарий к Сумеречное…

Амнезин – препарат, придуманный Ждановым, от слова амнезия (потеря памяти)

========== Ночной разговор… ==========

POV Андрей Жданов…

Я должен был понять, что происходит, потому что виски вовсе не был паленым, потому что Ромка прятал глаза, потому что врач ничего мне не говорил. Вот просто ничего определенного. А еще потому, что ни мама, ни папа не пришли меня проведать. Даже Пушкарева приходила меня навестить вместе с Малиной, а мама с папой так и не были. Катя тоже прятала глаза, бормотала что-то про бизнес-план, говорила, что она все исправила и чтобы я не волновался. Но когда я спросил ее, мол, что за бизнес-план, сразу перевела разговор на девочек из женсовета, которые передают мне привет.

Я начинал волноваться не на шутку. Что-то здесь было не так, что-то было глубоко паскудное и в том, что мне никто ничего не говорит, и в том, что когда я все-таки нашел в себе силы и поднялся с кровати, тут же пришла медсестра и вкатила укол в мою пятую точку, после которого мне все стало безразлично и я уснул крепким, здоровым сном. Самое неприятное было в том, что как только я пошел к выходу из палаты, тут же прибежала медсестра. За мной что, подглядывают? Может я какой-нибудь убийца? Ведь я не помню ничего, но зато твердо уверен, что Киры в моей жизни больше не будет. Так, может, я ее убил? Или это паранойя, и все просто совпало по времени?

И только около двенадцати ночи, когда я проснулся после укола снотворного, я сумел довольно легко встать и выйти в коридор. Это был не то что коридор, а скорее холл с диванчиками, цветами и шестью дверьми, включая дверь в мою палату. Я хотел найти кого-нибудь из медперсонала и начал открывать одну дверь за другой. Дверь рядом с моей палатой открылась легко и бесшумно, я заглянул внутрь – это тоже была палата, правда, в ней никого не было. Разве дано мне было знать в тот момент, что именно эту палату держат для отца, если он вопреки всему выйдет из комы и сможет ее занять?

Следующая дверь вела на лестничную площадку на которой никого не было, я понял, что это запасной выход, который был мне пока вроде как ни к чему.

В палате напротив горел свет, дверь в нее была приоткрыта и я увидел, как какая-то полная женщина склонилась над постелью больной или больного, который что-то мычал. Боже мой! Я ведь даже не мог тогда предположить, что слышал маму.

Сюрприз поджидал меня за четвертой дверью! Я тихонько постучал, но мне не ответили, однако, я четко слышал, как льется вода, значит, это была обитаемая палата и ее постоялец был ходячим, раз сумел посетить санузел в своем временном пристанище. Ждать до завтра я никак не мог, мне казалось, что я нахожусь в каком-то фильме ужасов, или в психушке, что сейчас меня поймают, снова уколют, а то еще и свяжут, и я больше так и не выясню ни где я, ни что со мной случилось, поэтому я приоткрыл двери и тихо спросил:

– Разрешите войти?

– Да, – раздался какой-то смутно знакомый голос.

Я вошел и мы вместе вскрикнули: – Андрей Павлович? Катя?

– Катя, что вы здесь делаете? Вы же только сегодня приходили ко мне с Романом! Или это было вчера? Господи! Я ничего не понимаю!

Сейчас мне стыдно за свое тогдашнее поведение, но я обещал быть откровенным и честным, а значит, буду писать, ничего не утаивая…

– Андрей Павлович! – а в глазах ее страх! Нет, я точно что-то натворил! – Сейчас ночь на дворе, вам спать нужно. Давайте завтра поговорим. Ну, пожалуйста.

– Нет, Катенька, нет! – вот тут я и сделал то, за что мне до сих пор стыдно. Я упал перед ней на колени и почти разревелся, как баба. – Я же вижу, что вы меня боитесь. Ну, хотите, можете меня связать, а потом расскажите мне правду. Что я натворил? Почему вы здесь, почему от меня все скрывают? Расскажите мне все, прошу вас, мне кажется, что я схожу с ума. Катенька! Я что, убил Киру?

– Лучше бы вы ее, и правда, убили, – тихо сказала Пушкарева. – Андрей Павлович, встаньте, пожалуйста. Я все вам расскажу. Я, конечно, не врач, но мне кажется, что он не прав.

– Кто неправ?

– Да врач же! Чем так мучиться от неизвестности и придумывать себе небылицы, так лучше уж все точно знать. Я расскажу вам все, только…

– Катя, не надо «только».

– Нет, надо! – твердо сказала Пушкарева. – Если вам станет хуже, я этого себе никогда не прощу. Поэтому вы вначале выпьете капли, которые мне дают на ночь вместо снотворного, это простое успокоительное на травах. Вы его выпьете, мы подождем десять минут и только затем я вам все расскажу.

– Я все понял! Вы хотите меня усыпить! Подсовываете мне снотворное, чтобы ничего не рассказывать. Значит, все же боитесь меня. Катя! За что? Что я сделал?

– Да не вас я боюсь, Андрей Павлович, миленький, – Катя заплакала, – я боюсь за вас! Понимаете разницу?

– За меня? Почему за меня?

– Потому что… Нет! – глаза Катерины высохли, словно она и не плакала вовсе. – Вначале успокоительное, все остальное потом. Андрей Павлович, вспомните, я ваша помощница, я всегда помогала вам. Ну, поверьте вы мне! Ну, доверьтесь.

И я доверился, проглотил послушно капли, которые она мне дала, а потом еще и бутерброд со сладким горячим чаем из термоса, пока мы ждали начала действия капель.

А потом Катя мне все рассказала, чему она сама была свидетелем, и участником, и пострадавшей. Даже то, что я обозвал ее бл… смущаясь и краснея она мне сказала. И про свой отек Квинке рассказала. А я все еще не мог понять, что произошло, как я мог так низко пасть и почему ничего об этом не помню.

– Катя, а вы не сочиняете? Я не помню такого, да и матом я не ругаюсь.

– А это не вы ругались, не вы меня увольняли, не вы орали на меня, как ненормальный и вовсе не вы отдавали одновременно два взаимоисключающих приказа.

– Кать! Вы же только что говорили, что это я…

– Вернее… в общем… Кира Юрьевна растворила в графине с водой целую пластину «Сиднофенона», таблеток, которые она принимает.

– Нет! – я закричал и Катя мягко прикрыла мне рот своей ладошкой.

– Не кричите, иначе я ничего не успею вам рассказать. Так вот, не нет, а да. И из этого графина мы с вами и попили водички. Так что это не вы говорили, это таблетки.

– И вы на меня не сердитесь?

– А вы на меня за отек Квинке и хамство? Я ведь тоже много чего вам наговорила, мне Ромка, – она смутилась, – Роман Дмитриевич порассказал, до сих пор стыдно.

– Как я могу на вас сердится, тем более за отек?

– Правильно – это была моя реакция на препарат. А у вас была другая реакция – матерная. Так что никто ни на кого не сердится.

– Катя, вы знаете, почему я так закричал? Вы просто не представляете какой дозой нас Кира угостила – практически смертельной. Дело в том, – я замялся. Ведь Пушкарева не знала, что Кира больна, а мне не хотелось ей об этом рассказывать.

– Андрей Павлович, я все знаю… про Киру Юрьевну.

– Ясно. Так вот, дело в том, что у Киры как раз был рецидив и ее обычная доза в двадцать миллиграмм была увеличена до пятидесяти. Десять таблеток по пятьдесят – это убойная доза. А откуда вы узнали о Кире?

– А вы считаете, что я не имела право знать правду? Правду о той, которая меня чуть на тот свет не отправила. Да, Роман Дмитриевич мне все рассказал, но даже если бы он промолчал, то следователь все равно сказал мне о ее диагнозе.

– Следователь? Какой следователь? Кира больна! Понимаете?

– А попытка убийства уже не подсудна? Пусть суд решает больна она или здорова, когда ее поймают, конечно.

– Она что бежала?

– Бежала и мы все в опасности, пока ее не изолируют от нормальных людей! Понятно? И нечего ее защищать! Я еще не все вам рассказала! А когда расскажу все, вот тогда и посмотрим, как вы ее защищать будете.

Теперь мне пришлось прикрыть Кате ладонью рот, потому что теперь кричала она.

– Не кричите и извините. Я был не прав, но вы поймите, я Киру не защищаю. Мне ее просто жаль.

– Господи! Вы бы себя пожалели, Андрей Павлович! Себя и всех нас, – Катя снова зашмыгала носом, – вы же ничего еще не знаете, – и слезы полились из ее глаз градом.

Вот тут мне стало страшно по-настоящему…

========== Про вину… ==========

– Не кричите и извините. Я был не прав, но вы поймите, я Киру не защищаю. Мне ее просто жаль.

– Господи! Вы бы себя пожалели, Андрей Павлович! Себя и всех нас, – Катя снова зашмыгала носом, – вы же ничего еще не знаете, – и слезы полились из ее глаз градом.

Вот тут мне стало страшно по-настоящему. Ничего больше слышать не хотелось, и знать ничего не хотелось больше тоже. Я даже малодушно подумал встать и убежать в свою палату, пока не поздно, пока я еще ничего не знаю. Не надо меня осуждать за мою трусость, она была секундной, она была «до», она была естественной. А, впрочем… я ведь пишу это не для того, чтобы оправдаться. Так что можете меня осуждать, сколько вам хочется.

– Катюша, не плачьте, пожалуйста. И расскажите мне все, если можете. Все-все.

– Могу, Андрей Павлович. Только не знаю как, мне так вас жалко, – губы ее снова скривились, а глаза наполнились слезами.

– А если жалко, то рассказывайте. Неужели вы не понимаете, что я сейчас думаю о самом, самом страшном, чего, может, и не случилось, так что я готов ко всему. Говорите.

– Когда нас всех увезли в больницу… Нет, еще до того. В общем Роман спас меня, вот видите пластырь на шее? – я кивнул. – Он проткнул мне горло шариковой ручкой, чтобы дать доступ воздуху, – у меня мороз побежал по коже. – А потом он нашел вас. Вы уже были в предсмертных конвульсиях, в моем кабинете, на полу. Это просто чудо и счастье, что реанимация оказалась под рукой. Но не только мы с вами пострадали, Ромка и сам испил водицы, правда, ему помощь пришла вовремя и он пролежал в больнице всего два дня.

– Господи, какой ужас! Да Кира, она… она просто… убийца.

– Да. И вы даже не представляете до какой степени. Нас троих ей показалось мало. Она поехала домой к вашим родителям.

Наверное, я отключился, потому что какой-то отрезок времени память не зафиксировала. Следующее воспоминание – я сижу на Катиной кровати, она бледная, растирает мне руки, а лицо у меня мокрое. Это не пот, пот не течет такими прохладными струйками.

– Андрей Павлович, послушайте меня, Андрей Павлович, все живы. Вы меня слышите? Все живы.

– А почему же они не приходят? – я сам не узнал свой голос. Он был какой-то старческий и дрожащий.

– Маргарита Рудольфовна лежит в палате рядом с моей, моя мама сейчас за ней ухаживает.

– Что с мамой? Катенька, скажите мне правду.

– У Маргариты Рудольфовны был инсульт. Малый инсульт и правого полушария мозга, а это хорошо, это очень хорошо, – поспешно добавила Катя. – Я знаю, нам врачи все объяснили. Значит, и речь к ней вернется, и ходить она сможет.

– Мама парализована?

– Да, Андрей Павлович. Но прогнозы очень-очень хорошие. Честное слово, я не вру. Ну, хотите, я маму позову? Она вам все расскажет и вы убедитесь, что я не вру. Ну, куда вы вскочили? Маргарита Рудольфовна спит, не нужно ее сейчас тревожить.

– Катя, я только гляну издалека и сразу вернусь.

Катерина цербером встала у самой двери.

– Я не дам вам тревожить ни маму, ни Маргариту Рудольфовну. Я не дам вам сейчас впасть в панику. Вы еще не все знаете и вам еще нужны силы. Или вы меня слушаетесь, или я замолкаю.

– Хорошо, Катюша. Говорите дальше, – и тут до меня дошло, – папа? Что с папой?

– С Павлом Олеговичем все намного хуже. Он в реанимации, в состоянии искусственной комы после операции на сердце. Прогнозы неутешительные, – ровно монотонно, словно робот, сказала Катя. – У него был обширный инфаркт.

– Я могу его увидеть?

– Нет, к нему вообще никого не пускают.

– Расскажите мне, пожалуйста, что натворила Кира.

Папа умирает! Из меня словно весь воздух разом выкачали. Мне больше не хотелось никуда бежать и ничего делать. Какая-то вялая тягучая апатия, как плащом, укутала меня всего с головы до ног. Хотелось только дослушать Пушкареву и пойти лечь спать. Возможно, это ее капли так действовали? А возможно, это я сам такой урод.

– Она приехала к вам в дом и сказала вашим родителям, что вы умерли, что вас убили. Павел Олегович стал звонить по всем телефонным номерам, но ни вы, ни Ромка, ни я, стараниями все той же Киры, не отвечали. Тогда Павел Олегович позвонил вам на работу. Трубку снял следователь… Видно в эту секунду ваши родители и поверили этой гадине. Вот так все и случилось. Ваша Ирина сменяет маму на дежурстве у Маргариты Рудольфовны, она нам с Ромкой все и рассказала.

По мере того как Катя рассказывала, плащ апатии слетел с меня со скоростью, близкой к скорости света. Затем появилась злость, затем ненависть, а когда Пушкарева замолчала, я вообще уже ничего не соображал, до боли в руках хотелось только одного, нет, двух вещей: вначале вырвать Кире язык, прямо вот так, голыми руками, с корнем вырвать. Чтобы никогда уже и никому этот лживый, мерзкий язык не смог сказать ни одного слова. А потом взять ее двумя руками за горло и сдавить его так, чтобы ее наглые, бесстыжие, холодные глаза из орбит полезли.

Наверное, я выругался, наверное, непроизвольно делал какие-то жесты руками, потому что Катя вдруг схватила меня за запястья мертвой хваткой за запястья и, глядя прямо мне в глаза, сказала четко и жестко:

– Вы не будете больше материться. При мне – никогда! И вы не будете устраивать самосуд, она свое получит, уверяю вас. Но это не значит, что вы, вместо помощи родителям, должны будете отсидеть срок за убийство убийцы.

– Как убийцы? Вы же сказали, что все пока живы.

– Мы все пока живы это правда. И все же эта дрянь стала убийцей. Вы готовы слушать дальше? – я был не готов! Но я прекрасно понимал, что это необходимо, и я кивнул. Катя выпустила мои руки и продолжила говорить, – Когда она ехала к вашим родителям, то, видно, проскочила поворот, а когда стала разворачиваться… Андрей Павлович, я ничего в этом не понимаю и не сумею вам рассказать правильно, вам это в подробностях Ромка потом расскажет. Я только суть, ладно?

– Она устроила аварию?

– Да. В машине по встречной полосе ехали мама с дочкой.

– Обе?

– Нет! Мать насмерть, девочка покалечена.

– Сколько лет ребенку, где она?

– Я не знаю точно. Где-то от восьми до десяти. А в какой она больнице я вообще не знаю.

– Катенька, а вас когда выписывают?

– Завтра, а что?

– А меня? – Пушкарева пожала плечами. – Катя, нужно будет узнать, где девочка и перевезти ее сюда, в вашу палату. Сможете все организовать?

– Я вряд ли это смогу, а вот Ромка, он да, он все сможет, – она как-то тепло улыбнулась. Но мне сейчас было не до этого.

– А откуда известно, что это именно Кира устроила аварию? Были свидетели?

– Нет, трасса была совершенно пустой. Но за три километра до места аварии есть пост ГИБДД. Их камера зафиксировала только одну единственную красную машину, которая проехала в том направлении в это время. Потом эта же машина через несколько минут проехала в обратном направлении, а через час с небольшим, как раз, вскоре после побега эта же красная машина снова проехала в направлении к месту аварии. Номера на машине были ее. И камера это зафиксировала.

– А почему вообще искали именно красную машину?

– Девочка рассказала, что именно красная машина их подрезала.

– Понятно…

Это было последнее слово, когда я еще мог держать себя в руках. А потом чудовищное чувство вины обрушилось на меня, придавив грузом смерти незнакомой женщины, покалеченным ребенком, инсультом мамы, комой отца, и маленьким пластырем в ложбинке на длинной Катиной шее…

========== Разве сторож ты брату своему? ==========

POV Катя Пушкарева…

Вы когда-нибудь слышали, как воет смертельно раненый зверь? Нет? И я не слышала. До той самой ночи не слышала.

– А почему вообще искали именно красную машину? – спросил Андрей

– Девочка рассказала, что именно красная машина их подрезала, – ответила я.

– Понятно, – сказал он немного отрешенно и устало. Опустился на мою кровать, посмотрел на меня глазами больной собаки, прямо на заклеенный пластырем участок кожи на горле посмотрел. Потом обхватил голову руками, закачался из стороны в сторону и завыл.

Это было так страшно, что мне самой захотелось спрятаться и завыть. Знаете, это очень страшно, когда молодой, успешный, красивый и сильный мужчина, мужчина, которого ты так любишь, раскачивается и воет. Воет не переставая.

– Катенька, что с тобой, что случилось? – в палату влетела мама.

Я думала, что Андрей смутится, или хоть как-то отреагирует, но он, похоже, вообще не воспринимал окружающую его действительность. Как выл и раскачивался, так и продолжал.

– Мамочка, – я сунула ей в руки свой мобильный, – ты иди. Все в порядке, иди к Маргарите Рудольфовне, пожалуйста.

– Катюша, что с Андреем Павловичем? И зачем ты мне суешь свой телефон?

– Я все ему рассказала. Позвони Ромке, пусть приезжает. Немедленно. Слышишь? – прошептала я маме на ухо. – И врачей позови, я думаю, что Андрею нужно успокоительное. Только аккуратно, без паники, пожалуйста, мама.

– Все сделаю, – шепнула мне мама в ответ и вышла из палаты.

Я присела рядом, прислушалась к его вою и мне самой захотелось, своими руками придушить эту гадину. Андрюша не просто выл, он еще во всем случившемся обвинял себя, но так пронзительно и на одной ноте, что со стороны это слышалось одним непрекращающимся «у-у-у-у-у».

– Я виноват, только я виноват. Зачем я ее пожалел? Зачем я ее спасал? Она должна была сдохнуть, она, а не мы все. Она-а-а-а. Я виноват, я виноват. Я-я-я-я-я… Господи! Господи, прости меня…

Я больше не могла этого слушать. Обняла его голову, прижала к себе и заговорила, как говорят взрослые, когда хотят успокоить маленьких детей. Я больше не дала ему раскачиваться, я укачивала его сама, и гладила его по голове, и целовала его, и говорила, говорила…

– Ты ни в чем не виноват, слышишь? Андрюша, не бери на себя функции Бога. «Разве сторож ты брату твоему»? * Не тебе карать, не тебе миловать, не тебе становиться братоубийцей.

– Ты не понимаешь, я виноват, я очень виноват, – ну хоть выть так страшно перестал. И то хлеб.

– Ну, в чем ты винишь себя, Андрюшенька? – мне было все равно, что мы перешли на «ты», что сейчас может прийти Ромка, а, если посмотреть со стороны, мы со Ждановым более, чем в двусмысленном положении.

«Ничего, Ромочка, ничего. Ты же умница, я все сумею тебе потом объяснить, даже если тебе придется увидеть эту картину», – думала я, продолжая все так же целовать и гладить Андрея.

– В чем ты можешь себя винить? В том, что не позволил ей умереть? Да? Или в том, что не убил ее сам?

– Если бы она сдохла раньше, если бы она сдохла… – он снова завыл.

– А тогда ты винил бы себя в том, что она умерла. Ты ведь не знал бы, что она на такое способна, правда? Андрюша, случилось то, что случилось. Ведь ты хотел, как лучше. Хотел помочь человеку, хотел спасти. В чем же ты себя обвиняешь? В нормальном и человеческом желании помочь? Вот послушай. Послушай меня. Я как-то читала такой фантастический рассказ. Одного человека, у которого в войну убили всех родных, отправили в прошлое, чтобы он убил Гитлера еще маленьким, тогда не было бы войны, тогда его родители, его мать, его жена и его дети – они все остались бы живы. И он отправился убить Гитлера.

– Убил? – Андрей заинтересовался.

– Нет! Потому что он Человек, а ему предстояло убить ни в чем не повинного ребенка, который в этот момент играл с котенком и очень доверчиво и невинно посмотрел Человеку в глаза. Понимаешь, Андрюша? Невинно. Он еще не был ни в чем виноват. И человек понял, что если он сейчас убьет ребенка, он сам станет тем, кого пришел убить.

– Я мог не убивать, я мог просто не спасать.

– А разве это не одно и тоже?

– Я не знаю, я ничего не знаю, Катя. Я только знаю, что если бы она пусть не умерла, пусть. Но была бы закрыта в сумасшедшем доме, ничего не случилось бы.

– Это правда. Но почему ты винишь себя в том, что ее не закрыли? Ты кто? Психиатр? Или ты забирал ее когда-нибудь под расписку? Но насколько я знаю, если врач считает больного опасным для окружающих или для себя самого, то он не имеет права выписать пациента. Правда?

– Я ее никогда не забирал.

– Так почему ты себя обвиняешь? Что за манера считать себя Господом Богом, виновным во всем происходящем на земле? Это гордыня, Андрюша, один из смертных грехов.

– Кать!

– Да, Андрей.

– Спасибо тебе за все.

Он еще всхлипывал, но уже успокаивался. Именно в этот момент я и приняла для себя решение.

– Не за что. Андрей, ты понимаешь, что пока ее не нашли мы все в смертельной опасности?

– Понимаю, конечно.

– Тогда нужно успокаиваться, нужно брать себя в руки, и нужно начинать помогать ее искать.

– Как?

– Никто лучше тебя не знает о ее привычках, о ее связях, вообще о ней. И еще… Ты помнишь, что ты президент? Ты понимаешь, что от тебя сейчас зависит не только судьба людей, работающих в компании, но и быть ли «Зималетто» вообще?

– Поверь мне, что это меня интересует в последнюю очередь.

Это меня даже не разозлило! Это меня просто взбесило.

– Ну, правильно. Зачем нам думать о каких-то там работниках? На улицу их! А мы лучше будем упиваться своим горем, своим чувством вины, мы будем выть о своем прошлом, которого не изменить, и плевать на настоящее и будущее людей, которые от тебя зависят. Правильно?

– Катя, ты чего?

– Ничего! Конечно, какое тебе дело, что Машке Тропинкиной хоть на панель идти после увольнения, а Ольге Вячеславовне просто прилечь и умереть от одиночества останется, а я снова буду голодать, и моему папе никогда уже не сделают операцию и… и… и он, наверное, умрет, так ее и не дождавшись. Но это все ерунда, правда? Это тебя интересует в последнюю очередь. Зато как горько-сладко тебе будет потом плакать и винить себя в наших бедах!

– Катя, погоди.

– Не погожу! Не хочу и не буду. Только помни, Андрюшенька, твой отец тоже не переживет краха «Зималетто». Даже если его сейчас и спасут. Все, уходи! Я устала и хочу спать. Ты мне больше не интересен. И еще, помни, что в этот раз ты мог стать стражем брату своему, но ты опустил руки.

Он смотрел на меня так, как будто увидел перед собой зеркало, в котором отражался он сам, уродливый, трусливый и страшный. Я видела, что он снова впадает в панику. Боже мой, ну что я за идиотка? Не могла тактично и нормально поговорить? Почему я не учла, что он в горе, что он только сегодня из реанимации, что он сломлен и что на него сейчас свалилось столько информации и такой страшной, что это любого подкосит.

– Прости, Андрюша. Прости, слышишь. Я только… – ну, правильно, Катя Пушкарева всегда умела зареветь не вовремя.

– Это ты меня прости, Катя. И не плачь, слышишь, не надо плакать. Мы все обязательно решим, только дай мне чуть-чуть времени все переварить.