Текст книги "The Symmetrical Transit (ЛП)"

Автор книги: everythursday

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

8:34

– Я думал, возможно, мне стоит еще раз постараться, чтобы продемонстрировать свою мужественность.

Гермиона подняла на него глаза, не зная, как ей на это реагировать. Малфой смотрел на нее так, что сомнений не оставалось: речь шла о сексе.

– Но раз у меня такой отличный, большой и фантастический член, – он ухмыльнулся, – полагаю, мне больше не надо ничего доказывать.

Что ж. Последнее слово за ним, – и ее это не устраивало.

– И хорошо. Мужчины обычно не лучшим образом проявляют себя в условиях стресса.

Он снова окинул ее сердитым взглядом.

23:21

Его пальцы накрыли ее ладони, прижимая крепче к древку.

– Готова? – его дыхание обожгло раковину ее уха, когда Малфой схватился за метлу.

– Нет. Нет-нет-нет. Я не… Малфой!

Он издал низкий смешок и раскинул руки в стороны.

– Ты летишь.

– Я же уже говорила тебе, что знаю, как летать! Мне просто это не нравится!

– Ты не возражаешь, что мы теперь пересекаем границы по воздуху.

– Это потому что не я лечу, – Гермиона знала, что в ее голосе слышны истеричные нотки, но ей было плевать.

– Покажи мне, как ты летаешь.

– Малфой, богом клянусь, если ты не вернешь руки на метлу, я тебя убью.

– Да? И как же ты собираешься это сделать?

– Я тебя сброшу!

– И все эти долгие-долгие мили полетишь в гордом одиночестве?

– Я тебя ненавижу. Я отпускаю.

– Отпускай.

– Ты сумасшедший? – вскричала она.

Малфой рассмеялся, потянул ее за руки и оторвал ее ладони от метлы. Гермиона взвизгнула, пытаясь вырваться и снова схватиться за древко.

Мы умрем, мы умрем, мы умрем.

– Расслабься, – его тело сотрясалось от смеха. – Грейнджер, эй. Эй. Успокойся. Посмотри. С нами всё хорошо.

Ей потребовалась пара секунд, чтобы осознать его слова, прекратить свою отчаянную борьбу и перестать кричать о его скудоумии. Ее сердце отбивало бешеный ритм, и Гермиона была готова заплакать, так сильно пульсировал в ее венах страх.

– Почему мы не падаем?

Она поняла, что он улыбается.

– Дело в контроле. Нашем весе, балансе. Моей магии. Если бы мне…

Он вытянул в сторону их соединенные руки, ловя равновесие, и качнул бедрами вперед. Гермиона широко распахнула глаза, почувствовав его давление и то, как он двигался. Метла нырнула вниз, затем выровнялась, и опять – вниз, вверх в такт его движениям.

– О господи, – прошептала она.

– Твои глаза закрыты?

– Нет, – неправда.

– Хорошо.

Он вернул их руки на древко и крепко прижал ладони к дереву.

Затем был толчок, давление его тела, касание, – и они внезапно рванули по спирали вниз.

День сто одиннадцатый, 6:23

Гермиона глубоко вздохнула, выныривая из сна к приглушенным звукам и ощущению шершавой ткани под своей щекой. Простонала, еще глубже зарываясь лицом в… Она удивленно принюхалась, открыла глаза. И уткнулась взглядом в гладкую белую кожу, тут же почувствовав под своей головой изгиб плеча.

– Доброе утро, Грейнджер, – его голос был низким и хриплым, и Гермиона решила, что Малфой либо недавно проснулся, либо не спал вообще.

– Уже утро? – было чуть больше семи, когда она провалилась в сон в трясущемся автобусе, следя за меняющимися цветами уступов, что окружали узкую дорогу.

– Ты пускаешь слюни.

Его слова не сразу дошли до ее сонного мозга.

– Вовсе нет!

– Да. Всё уже высохло, но всего через тридцать минут после того, как ты положила на меня голову, у тебя начали течь слюни. А твои лезущие в лицо волосы – одно из самых больших неудобств, что я когда-либо испытывал.

Она покраснела, представив выражение его лица в тот момент.

– Почему ты меня не оттолкнул?

– Оттолкнул. Но ты привалилась обратно.

– Но ты мог снова меня отпихнуть.

– Я был слишком ленив.

Гермиона посмотрела на блики света на его штанине, затем, прищурившись, выглянула в окно. Холодно сияющее в морозном воздухе солнце только что поднялось над полями.

– Красиво, – пробормотала она, прикрывая глаза от тепла его шеи под своей щекой.

– Ты проспала около двенадцати часов.

– Угу.

– И моя рука затекла.

– Ммм.

Он то ли вздохнул, то ли что-то проворчал, потянувшись и снова накинув ей на плечи свою мантию. Примял ладонью ее волосы, пытаясь убрать локоны от своего лица, и опять устроился на своем месте.

– Тебе удобно.

Он фыркнул.

– Просто не могу дождаться того момента, когда мы вернемся в Англию, и мне не надо будет больше терпеть твои слюни и раздражающие позы.

Гермиона приоткрыла глаза, моргая от света.

– Я думаю, ты обманщик, Драко Малфой.

Он промолчал.

День сто тринадцатый; 15:32

– Знаешь… чем ближе мы подъезжаем к Англии, тем больше ты замыкаешься.

Она не ждала, что он что-то ответит, но когда Малфой заговорил, его голос был сухим и тихим.

– Я всегда сдержан.

– Через двадцать минут мы прибудем на Кинг-Кросс.

– Я знаю, – он выглядел задумчивым, но было в нем что-то, что напомнило ей о той первой ночи в здании.

Выражение его лица, когда он придушил ее. Когда боролся с чем-то бОльшим, чем был он сам, и ненавидел это.

– Ты расскажешь мне сейчас?

– Нет.

– Малфой, но ты же сказал…

– Я не твой рыжеволосый дружок, Грейнджер, тебе не надо напоминать мне о том, что я сказал.

Он был раздражен. Она не могла объяснить причину, но знала, что если надавит на него чуть сильнее, Малфой взорвется. У нее было ощущение, что всё это связано с тем, почему они вообще вернулись обратно. И несмотря на его далекое от идеального поведение в этот момент, Гермиона решила, что терпела и мирилась достаточно.

– Тогда расскажи мне…

– Ты ждала так долго, сможешь потерпеть еще десять минут. А если не сможешь, тогда иди к черту.

Гермиона скрестила руки, сузила глаза и начала отстукивать секунды ногой просто потому, что знала, как его это бесит.

15:41

– После всего произошедшего, думаю, у меня есть право знать. Что-то случилось? Почему ты передумал? Ты нашел его и не сказал мне? Ты… что? Мы команда, Малфой. Мы прошли через многое и всё делали…

Она посмотрела на него. Он словно опять погрузился в свое отрешенное состояние, вот только внутри него бурлила злость. Малфой был собран и сдержан, будто окунулся в свои воспоминания о чем-то, что когда-то давно его разозлило и сбило с толку. Когда он заговорил, его голос был четким и ясным – совершенная артикуляция, идеальное произношение, – а эмоций было столько же, сколько в каменной глыбе.

– Нет никакого крестража.

Гермиона оказалась в такой ситуации, когда не знала несколько вещей сразу. Правильно ли она его услышала, шутил ли он, спала ли она, или же это всё происходило на самом деле. Действительно ли она была именно этой девушкой, а он – именно этим мужчиной, врал ли он, что вообще творится. Ей казалось, что она на пару сантиметров воспарила над своим телом – достаточно для того, чтобы знать и чувствовать, что происходит что-то странное.

– Что? – ей действительно больше нечего было сказать.

– Не хочу принижать твой мозг, повторяя такую простую мысль, Грейнджер.

– Ты шутишь.

– Нет.

– Врешь.

– Не сейчас.

– Ты… Малфой. Ты же не можешь говорить это серьезно, – и она рассмеялась тем жутким искусственным смехом, услышав который, всем сразу становится ясно, насколько тот неестественен.

Малфой откашлялся и продолжал смотреть в окно, потому что именно так и поступают трусы.

– Конечно же Пожиратели Смерти не были частью плана. Однако, я не убил Крэбба… Не смог. Полагаю, они были не в курсе, и когда об этом узнал Крам… Это дошло до Министерства, и всё оставшееся время между нашей встречей с Крамом до того дня, когда мы отправились в Англию, они искали нас, чтобы вернуть.

Она могла поклясться чем угодно, что предметы в купе вращались вокруг нее вместе со своими нечеткими двойниками. Ей пришлось моргнуть снова и снова, но сфокусировать взгляд хотя бы на чем-то так и не получилось. Гермиона видела только неясные контуры на периферии зрения и Малфоя, который не поворачивался к ней лицом.

В животе разлился ледяной холод, затопил грудную клетку и хлынул в горло. Ее сердце сжалось, дрогнуло и болезненно забилось в такт толчкам крови. В ушах раздавалось лишь собственное ускоряющееся дыхание. Это напомнило ей о том здании. О гонке по ступеням… о падении… и о Малфое. Так долго после этого один лишь Малфой.

– Ты была… Ты убежала. Вниз по лестнице. Вылетела на Блетчли, Крэбба. К нам приближалось еще много других Пожирателей. Может, я и хороший маг, но не настолько. Я не могу одновременно уничтожить пятнадцать Пожирателей Смерти. Я не… Я не знаю деталей, ясно? Я просто… Тонкс, Флетчер и Подмор появились из другого коридора, они помогли…

– Ты лжешь. Малфой… Я даже не знаю, о чем ты говоришь! Что…

– Ты отрубилась. Когда ударилась об стену, твое плечо встало на место. Ты потеряла сознание. Мне было велено схватить тебя и бежать, держать от всего этого подальше. От Пожирателей Смерти, войны, от всего. Я рассказал им, как ты залила кровью все бумаги с информацией о крестраже, – документы сгорели или потерялись, – и они придумали историю, чтобы скормить тебе. Это был способ сделать так, чтобы мне не нужно было постоянно тебя караулить. Я даже не думал, что это сработает…

Кровь клокотала под кожей, и она могла поклясться, что всё это нереально. Эта история, этот момент, всё это. Она подняла ладони и с силой провела ими по лицу, чтобы не заплакать или не сделать что-нибудь еще.

– Я… Ты… – она качала головой все быстрее и резче, пока почти не перестала слышать Малфоя сквозь шум воздуха и свои собственные сумасшедшие мысли.

– Послушай, я… Сначала мне это жутко не понравилось. Но затем я понял, что ты действительно разрушила мое прикрытие, и присматривать за тобой лучше, чем заниматься бумажной работой в Министерстве или отправиться в Азкабан ради общественного мнения. А затем… Грейнджер, я не хотел… Не хотел, чтобы всё это дерьмо произошло. Для… Ты и я, мы… Так случилось. Я не хотел, чтобы всё зашло так далеко, или чтобы я даже… Я не мог рассказать тебе. Это было задание, именно это Министерство…

– Ты сейчас серьезно, Драко Малфой? Ты действительно говоришь серьезно? – закричала Гермиона, вскидывая голову от ладоней.

Теперь он смотрел на нее. Чуть более взволнованный, чуть менее сдержанный. Он наклонился, подался вперед, пока их глаза не оказались на одном уровне.

– Прости.

– Ты… Я… Я! Я не могу… фуф! – Гермиона выдохнула, втянула воздух, подняла руки и лицо вверх, будто могла найти ответ на потолке. – Я такая дура! Я… самая большая идиотка! На свете! Самая большая идиотка из-за… из-за тебя. Потому что поверила тебе. Тебе? Малфою? Да я… Неужели я действительно настолько нелепа? Я купилась на всё. И пыталась помочь! И спала с тобой! Я спала с тобой, целовала тебя, и ты мне нравишься, Малфой! Господи. Господи. Я такая… гребаная дура!

У нее началась истерика. Голос сорвался, руки тряслись, перед глазами всё расплывалось. Ей хотелось кричать, плакать, смеяться и драться одновременно. Она просто сломалась.

– О господи, – она повторила это три-четыре раза.

– Я не мог ничего изменить…

– Не мог изменить… ха! Ха! Ты мог рассказать мне! Мог не спать со мной, может быть, раз ты знаешь, что ты… и… Знаешь, что? Знаешь, что? Вот поэтому ты плохой человек, Малфой! Вот это делает тебя таким ужасным, дерьмовым человеком! И я хочу поблагодарить тебя – нет, закрой свой рот – я хочу поблагодарить тебя за то, что напомнил мне! За то, что опять дал мне понять, почему такая, как я… Такая, как я, и близко не может подойти к такому, как ты! Почему доверие и Малфой – это оксюморон. И почему я полная дура, что вообще думала, – за каждую идиотскую секунду – дура! – что ты действительно чего-то стоишь, неважно, для меня или для мира, в принципе.

Ее затошнило. Хотелось очистить желудок, расплакаться, лечь и проспать много дней. Пока мир не прекратит своего существования, и не нужно будет больше это чувствовать.

Малфой был в ярости. В бешенстве, но не произнес ни слова. Просто сверлил ее взглядом, когда она вскочила, чтобы высказаться. Чтобы кричать и орать на него еще пять минут. И Гермиона была совершенно уверена, что смысла в этих воплях не было никакого, но так было легче, чем просто стоять и чувствовать свою слабость. Сидеть и не знать, что сказать, или, не дай бог, расплакаться перед этим ублюдком.

– Я не хотел этого делать! Пытался найти решение, Грейнджер, но не смог. Ты оставалась ради своей же безопасности, и я не собирался ничего тебе говорить, чтобы ты, как чокнутая, не побежала обратно в Англию и не вляпалась…

– Не вляпала в беду тебя! Потому что ты эгоистичный ублюдок, Малфой! Ты. Эгоистичный. Кусок. Дерьма. И я ненавижу тебя, я тебя ненавижу, я тебя ненавижу, я тебя ненавижу, я тебя ненавижу, я ненавижу… тебя. Всё, что с тобой связано. И богом клянусь, чтобы я еще раз была такой кретинкой, чтобы… чтобы просто снова подумать о тебе…

– Грейнджер, всё… Нет, послушай! Слушай! Я не… Я лгал, да. Ладно, хорошо. Я ублюдок, сволочь, ты можешь послать меня в ад, и да, всё, что угодно, хорошо? Но… Я лгал только до определенного момента. Ты понимаешь это? Нет, послушай… я только… Я лгал только о том, о чем должен был. Всё остальное… – он покачал головой, потому что, как бы там ни было, Драко Малфой был гребаным трусом и не мог этого произнести.

– Я слепо шла за тобой, Малфой. И мысль об этом… обо всех этих месяцах… обо всем… вызывает. У меня. Тошноту. Я никогда больше не буду такой наивной. И должна сказать тебе спасибо, Малфой. Спасибо за то, что разрушил мою веру в людей. Снова. Господи! Господи, да мне надо за многое тебя благодарить! За то, что я узнала о расизме и предрассудках, о слове «грязнокровка». За то, что ты научил меня, что такое зло в людях, жестокость в детях, показал, каково это не быть…

– Не бросай мне это дерьмо в лицо! Я извинился за это…

– Что? Что? Я не слышала извинений!

– …юность, но сейчас я пытаюсь это исправить и изменить, я пытаюсь. Пытаюсь. И я никогда не говорил, что совершенен. Не говорил, что не лгу или что не причиню тебе боль, или что… Черт! Черт, Грейнджер! Что я должен был сделать!

– Сказать мне!

– Я не мог!

– Ты обманщик! Ты, – она икнула и поняла, что плачет. – Ты обманщик. И… я тебя ненавижу. И… не разговаривай со мной, Малфой. Не разговаривай, не смотри, не произноси мое имя. На всю свою оставшуюся жизнь я хочу сделать вид, что тебя не существует.

Ей надо было уйти. Потому что она всхлипывала, потому что все еще пребывала в шоке, потому что у нее не было времени, дабы всё это переварить. Потому что она сходила с ума, и от взгляда на Малфоя ее сердце сжималось в комок, жилы натягивались, мышцы рвались в лоскуты, и происходили все те вещи, которыми можно было объяснить такую сильную боль. Потому что так и было. Больно.

Она заставила себя сделать шаг к выходу: мокрое лицо, руки прижаты к груди, и легкие, разрывающиеся от гипервентиляции. Малфой схватил ее за руку, но Гермиона всем телом отшатнулась от него, словно тот был заразен. Она со всего размаху врезалась в стену, и он смотрел на нее так бесстрастно, как только мог, но его маска треснула.

И сейчас она могла заглянуть прямо вглубь него.

– Я… я не видел другого пути. И мне жаль.

– Заткнись, Малфой. Закрой рот. Меня не заботят твои оправдания, твои извинения. Иди куда-нибудь и умри, или исчезни, всё, что угодно. Мне всё равно. Я просто хочу… чтобы ты ушел, – она покачала головой, пытаясь справиться с истерикой.

Он достал из кармана ее палочку. На секунду Гермиона была уверена, что это его, и не знала, что ей делать: бежать или остаться и посмотреть, что Малфой задумал. Но затем она обратила внимание на размер, форму, цвет… признала палочку так, как это может сделать только владелец.

Он протянул палочку ей. Гермиона схватила древко и едва ли вообще смогла это почувствовать.

А затем она его ударила. Не осознавала, что делала, но когда отшатнулась от Малфоя, ее ладони горели, а костяшки жгло.

– Рахх! – выкрикнула Гермиона, потому что у нее не было слов, чтобы выразить свой гнев.

Малфой, полный злости и чего-то еще, попытался ее схватить, но она выскочила из купе, хлопнув дверью и бормоча под нос ругательства.

Путь по коридору и другим вагонам был по меньшей мере смазан. Она не сомневалась, что пассажиры кидали на нее удивленные взгляды, но Гермиона ничего не видела. Она скорее выпала из поезда, чем сошла с него, и сквозь толпу людей разглядела копну рыжих волос и какого-то аврора, чьё имя не могла вспомнить.

Улыбка на лице Джинни замерла и потухла, а Гермиона продолжала обвиняюще сверлить подругу взглядом. Они, наверное, обо всем знали, если то, что рассказал Малфой, было правдой. Скорее всего, знали, да каждый, наверное, был в курсе, что это одна большая шутка над Гермионой. Проказа уровня близнецов Уизли. Но это было не смешно – потому что оказались замешаны чувства. Чувства. И от этого всё очень запуталось. Они всегда всё усложняют.

Она развернулась в поисках путей отступления и увидела, как держась за поручень, с поезда сходил Малфой. На его лице застыла странная смесь вины и принятия, и Гермиона возненавидела это выражение. Хотелось ударить его по лицу, чтобы он разозлился, и она могла с ним расправиться. Найти причину, чтобы атаковать, проклясть, выплеснуть весь свой гнев и боль. Но, говоря по правде, даже этого желания не было, и это ранило хуже всего. Единственное, чего она действительно жаждала, – больше никогда его не видеть. Никогда не видеть никого из них, уехать куда-нибудь далеко-далеко, чтобы подумать и побыть одной. Просто очутиться подальше от Малфоя, воспоминаний, от всего.

Она добежала до пункта аппарации. Единственным доступным «далеко» была ее квартира, но та была заперта и находилась слишком близко, чтобы брать ее в расчет.

День сто семнадцатый; 2:44

Гермиона закрыла камин, заперла дверь и наложила оглушающие чары, поэтому не слышала, когда они приходили. Она никого не хотела видеть до тех пор, пока всё не обдумает. Пока на сможет найти те ответы, что ей были нужны, не сумеет разобраться, действительно всё не поймет. Пока не осознает, что же такое случилось.

Она прокручивала это снова и снова. От того здания и до вокзала Кинг-Кросс. Перебрала каждый разговор, каждый странный момент. Заставила себя вспомнить всё, что успела забыть, и, как одержимая, погрузилась в эту катастрофу.

И внезапно всё стало ясно. Очевидно. И Гермиона подумала, что это лишь потому, что она уже обо всем знала, но всё равно не могла не удивляться, какой слепой и глупой она была. Всё так лежало на поверхности, что ей хотелось разбить свою голову о кофейный столик.

Гермиона Грейнджер была такой дурой, когда дело касалось Драко Малфоя. И чем дольше она об этом думала, тем очевиднее это становилось.

День сто восемнадцатый; 11:02

Гермиона фыркнула, задрала подбородок и шагнула на следующий лестничный пролет. Ее волосы были в беспорядке, на ней все еще была пижама, но сейчас это мало заботило. У нее было дело.

Гермиона не всегда могла найти ответы на свои вопросы. Ей нужна была вторая, третья точка зрения. Человек не может прийти к какому-то мнению, пока не владеет всей информацией, а у Гермионы ее, конечно же, не было.

Она всё обдумала. Изучила всё, что произошло, каждый вариант и каждую причину, которые только могли прийти ей в голову. И сейчас настало время для ответов. Не для мнений или домыслов, а для настоящих, правдивых ответов.

Она была бойцом. И могла выпасть на несколько дней, – Гермиона утешала себя тем, что все же не дошла до ручки, – но главное заключалось в том, что она вернулась. Готовая встретиться с миром.

Или, в зависимости от обстоятельств, со своими лучшими друзьями.

Она стукнула в дверь пять раз, прежде чем та открылась.

Рон выглядел удивленным, возбужденным, счастливым, обеспокоенным, а потом просто испуганным.

– Вот черт.

День сто двадцатый; 13:31

– Ты бы не была так расстроена, если бы что-то не произошло. Что-то заставило тебя так переживать из-за того, что Малфой тебе лгал. Это не должно было стать для тебя шоком, не говоря уже о таком горе, Гермиона.

Гермиона вздохнула и подтянула к себе одеяло. Она уже пару дней провела у Джинни, потому что одиночество ее раздражало. Она явно сходила с ума. И когда осознала, что сидит на диване и думает о том, как скучает по этому ублюдку, как ей не нравится быть одной, и как ей без него странно, решила найти себе компанию.

Ей все еще надо было уйти.

Это была не ее вина. Человек не может безвылазно провести столько времени с другим человеком и не привыкнуть к его присутствию. К тому, как он дышит, когда вы ложитесь спать, как помогает сосредоточиться и подумать, как разговаривает или выводит из себя. Во время их путешествия она привыкла к Малфою, как к самой себе. Его присутствие успокаивало, и пока он был рядом, ее это даже не беспокоило.

Это было похоже на неудачные отношения. Никто не понимает, как всё плохо, пока оба не изменят ситуацию и не перестанут слепо мириться со всем, что происходит.

Сейчас же она всё видела в истинном свете, так? И это только еще больше доказывало, что Гермиона тронулась рассудком, раз все равно думала о Малфое, хотя однозначно решила никогда больше о нем не вспоминать.

– Факт, что Орден считает меня некомпетентной. И что Гарри и Рон согласились с этим…

– Орден беспокоился, что с тобой что-то случится, и это станет угрозой для эмоций и концентрации Гарри, особенно после предпоследней миссии, на которой он закрыл тебя собой от заклятия. Ни Гарри, ни Рон с этим согласны не были. Нам даже ничего не сказали, пока ты уже не исчезла с Малфоем. Мы пытались выяснить, где ты, чтобы связаться, но отследить тебя было невозможно. Мы всего несколько недель назад узнали, с кем ты – ребят чуть удар не хватил. Жаль, ты не видела их лиц.

Гермиона покачала головой и с силой потерла ладонью лоб – этот жест помогал ей сосредоточиться на чем-то, кроме желания заплакать. Она теперь была такой чувствительной, – как же это отвратительно.

Она уже обо всём знала. И о том, что мальчишки не имели к этому отношения, и о том, что они пытались ее найти, и о том, что Рон из-за этого устроил Тонкс истерику. Она не могла их винить, пусть и не разговаривала ни с кем из них с тех пор, как ушла из квартиры Рона.

Просто было больно. От всего этого. Было так плохо, что хотелось на кого-нибудь разозлиться.

– Это было дурацкое решение. Если они не хотели, чтобы ты сражалась, им стоило дать тебе бумажную работу. Или, может быть, отправить в убежище.

– Они не хотели, чтобы у меня была возможность вернуться обратно или влезть в какой-нибудь бой. И я могу тебя заверить, что буду участвовать в последней битве. Мне плевать. Но я пойду с Гарри, – Гермиона фыркнула и сморгнула выступившую на глазах влагу. – Просто это было…

Она снова покачала головой. Она действительно не знала, почему они решили сделать то, что сделали. Хотя она же купилась на это, ведь так? Она бы так и бегала с Малфоем за этим крестражем. А он бы так и продолжал ей лгать.

И неужели ему действительно было жаль? У него была масса времени, чтобы ей рассказать. Если бы он и вправду сожалел, то наплевал бы на их приказы и задание и рассказал бы ей. И будь он хорошим человеком, обязательно сделал бы это до того, как с ней спать. Или вообще не стал бы заниматься с ней сексом.

Возможно, именно поэтому он был таким сдержанным. Таким далеким и странным. И поэтому не переспал с ней той ночью, когда сказал, что они возвращаются обратно в Англию. Может быть, он понял, каким дерьмовым поступком это бы стало.

Но всё равно было уже слишком поздно. Они уже сделали это однажды. И она все еще была немного влюблена в этого ублюдка.

– Гермиона… ты в порядке?

– Я в норме, – она махнула рукой, делая глубокий вдох, снова и снова, пока не начала дышать нормально.

Джинни помолчала.

– Во сне ты произносишь его имя.

– Нет.

Кивок.

– Да.

– Только если в кошмаре, уверяю тебя.

– Гермиона. Остановись.

Тот край под ее ногами, на котором она балансировала все эти дни, ускользнул, и Гермиона снова расплакалась. Джинни что-то сочувственно пробормотала и обняла подругу.

– Он тебе не безразличен?

– Больше нет!

Джинни погладила ее спину и вздохнула.

– Судя по тому, какая ты всё это время потерянная, думаю, ты обманываешь саму себя.

Гермиона резко выдохнула, взяла себя в руки и надолго замолчала, прежде чем ответить.

– Я больше не хочу переживать о нем.

Джинни не знала, что на это сказать, поэтому просто продолжила вычерчивать на спине подруги круги. Это напомнило Гермионе о Малфое, о том, как он гладил ее, как касался себя перед сном. Это о стольком напомнило, и она злилась, что ей так трудно перестать о нем думать. Что всё напоминает ей о нем.

– Ладно, я соврала. Ты не произносишь его имя, но по крайней мере теперь всё понятно, – выпалила Джинни, потому что по части вранья она была лишь чуть-чуть лучше Гермионы: могла обмануть, но всегда чувствовала себя виноватой.

Гермиона откинулась назад, чтобы хорошенько разглядеть подругу.

– Не могу поверить, что ты так поступила!

– Я встречалась со слизеринцем в момент формирования моей личности.

– Пфф! – Гермиона чуть отклонилась, вытерла глаза и щеки.

Маленькая хитрюга. Хотя ей стоило лучше соображать. Джинни всегда знала, как выяснить то, что хотела узнать.

– Расскажи мне.

Гермиона вздохнула, окинув ее взглядом, прежде чем устроиться на диване.

– Я не знаю, хочу ли кому-нибудь об этом рассказывать.

– Да ладно, Гермиона. Просто выкладывай. И мы найдем решение.

– Я уже всё решила! Я просто больше никогда с ним не заговорю, даже не подумаю о нем, не буду иметь с ним ничего общего. И считаю, это отлично сработает.

Джинни посмотрела на подругу: пустое выражение лица, уголки губ опущены, брови нахмурены. Гермиона скользнула глазами по стенам, полу, своим тапочкам, затем снова обратила внимание на Джинни.

– Не сходи с ума. Или… или ты…

– Ты спала с ним, ведь так? О Мерлин, насколько он большой? – Гермиона изумленно уставилась на подругу, и та покраснела. – Прости.

– Господи, Джинни.

– Я же сказала, извини, – Джинни откашлялась. – Хорошо, а теперь всё с самого начала.

Гермиона втянула в легкие воздух и резко выдохнула.

– Ладно.

========== Двенадцать ==========

День сто двадцать третий; 15:36

Он выглядел хорошо.

На самом деле, так же хорошо, как тогда, когда она видела его в последний раз. Даже лучше.

И от этого было гораздо больнее, чем ожидалось. Гермиона чувствовала себя чудовищно: словно ее разорвали изнутри надвое. Она очень хотела отвести взгляд и уйти, но не менее острым было желание подбежать к Малфою и ударить, а затем, возможно, поцеловать.

Она много размышляла и знала, что это одна из тех глупостей, которые, – Гермиона видела, – совершали другие девушки, и которые она сама когда-то считала нелепыми. Но вот уже несколько дней и недель она пыталась всему найти рациональное объяснение. И задавалась вопросом, насколько же сильно ей стоило его винить.

Гермиона понимала: это всё потому, что она по нему скучала. И знала, что это глупо. Знала, что должна была хотеть никогда больше не иметь с ним ничего общего.

Но кое-что стало понятно. Под «кое-что» подразумевалось следующее: Гермиона все еще злилась из-за случившегося, но, вероятно, захотела бы перевязать этого придурка после того, как сама бы его и прокляла.

Он выполнял то, что должен был. То, что ему приказал Орден. Тот самый, который, по его убеждению, списал бы его со счетов, перестань Малфой приносить пользу… конечно, при условии, что это тоже не было враньем. И если судить по поступкам, Малфой казался не так уж сильно виноват в том, что продолжал всё это. На самом деле, зная обстоятельства, Гермиона могла теперь припомнить те ситуации, когда, по-видимому, он разрывался между двумя решениями.

В конечном счете, он выполнял задание, которое, как ему сказали, было для ее же пользы. И Гермиона была не тем человеком, кто поверил бы, что Малфой ничего не рассказал, движимый заботой о ее безопасности. Но она была тем, кто мог немного обдумать эту мысль, прежде чем окончательно отбросить.

И она действительно понимала. Гермиона очень хорошо умела ставить себя на место других людей, и будь это ее задание, не бралась решительно утверждать, что не поступила бы подобным образом. Даже после того, как он ей понравился, проведя столько времени с ним бок о бок, Гермиона бы не рассказала ему, каков настоящий план. В конце концов, у нее бы был приказ.

Хотя она всё равно полагала, что не переспала бы с ним, обманывая. И дело не в том, что ее желание или чувства значили бы меньше, просто в итоге Малфой мог бы посчитать себя использованным. Обманутым и использованным. А именно так Гермиона себя и ощущала. Но она сомневалась, потому что никогда не оказывалась в такой ситуации. И не могла знать наверняка, что бы сделала, а чего бы нет.

Она не имела понятия, что чувствовал Малфой. Он извинялся, и это единственное, в чем Гермиона была действительно уверена. Но как знать, вдруг ему было не важно, увидит ли он ее снова. Он провел с ней какое-то время, получил, что хотел, и на этом всё. Освободился для любого другого нового задания Ордена.

Секс не был тем, чем Гермиона могла просто заниматься. Она все еще лежала ночами в кровати и вспоминала о том, каково это – ощущать Малфоя.

Чувствовать себя использованной было тяжело. Особенно использованной им. Особенно тогда, когда она так многого хотела вместо того, чтобы просто стоять и пялиться на него через всю комнату, не имея ни малейшего представления, что делать, думать или какие эмоции испытывать.

Он разговаривал с кем-то, кого Гермиона не знала, и ей нравилось считать, что Малфой заметил ее, – такой вывод напрашивался из того, как он напрягся и продолжал смотреть в пространство между ними. Возможно, Гермиона всё это выдумала, но ей хотелось верить, что Малфой чувствовал себя в этот момент так же неловко и неуверенно, как и она.

Господи, как же тяжело было видеть его прямо здесь, совсем рядом, и не иметь возможности сделать хоть что-нибудь. Так сильно по нему скучать, чтобы столкнуться теперь и не суметь облегчить свою боль. Встретить и начать тосковать в сотни раз сильнее.

Стоило ли оно того? Именно это ей и предстояло понять. Имеет ли смысл никогда с ним снова не заговаривать или же можно смягчиться и посмотреть, что из этого выйдет. Стоило ли то, что он сделал, того, чтобы никогда больше не быть с ним рядом.

Ей нужно было подумать. Или, быть может, просто держаться от него подальше и ни в коем случае не вспоминать.

Он посмотрел на нее. Его собеседник развернулся и двинулся по направлению к коридору, и Малфой на нее взглянул. Или на стену над ее головой, или на дверь за спиной. Расстояние было слишком большим, чтобы сказать наверняка, но он смотрел в ее сторону, и Гермиона почувствовала, как сердце падает в желудок.

Стук, стук, стук.