Текст книги "Жизнь замечательных людей по дзэну (СИ)"

Автор книги: Эсаул Георгий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Балерина Эвка Мирековна тотчас упала в обморок, но так как её никто не поднимал – Государственные люди не обращают внимания на падеж одной балерины, Эвка Мирековна поднялась и в слезах пошла в будуар (одежды забыла).

В будуаре балерину нагнал депутат радикал граф Сергей Миронович Антакольский, похожий на белую зиму в Ярославской губернии.

Сергей Миронович посадил обнаженную Эвку на колени и успокаивал словами медовыми – так палач успокаивает козу:

– Полноте, пани Эвка, не рыдайте, как корова на сносях.

Граф Семенихин Федор Иванович – Государственная душа, умнейший человек, но в балеринах только в молодых толк знает.

Вы же – зрелая, но ещё – ОГОГО!

– Но он сказал, что я не лучусь весельем! – пани Эвка с благодарностью приняла от графа Сергея Мироновича кредитный билет.

– Морщинки в уголках ваших глаз лучатся, извольте к зерцалу!

– Значит, лучусь! Дзэн! – Эвка успокоила своё самолюбие, и даже польщена в некоторой степени – так солдат радуется пощечине генерала.

НЕБЫЛИЦЫ

В Английском клубе на Тверской отдыхали после трудного дня графья, князья и другая знать – так рыбы караси собираются около кормушки.

Граф Одоевский Петр Николаевич только что прибыл из заморских стран и после дзэна с упоением рассказывал о путешествии, даже домой еще не заглянул (где его ждал сюрприз – графиня изменила с поручиком Рогожиным).

– Представьте, господа и судари, – граф Одоевский Петр Николаевич в волнении потирал потные ручки, словно муку пересыпал, да запачкался, – рыбачу на ихней реке, а по реке покойник плывет натуральный!

Я забеспокоился, а слуга подсказал, что обычай – покойников по реке сплавляют, как у нас бревна.

– Вздор-с! – граф Шереметьев Андрей Григорьевич откинулся на мягкие подушки, как в гробу.

– Небылицы, рассказываете, уважаемый Петр Николаевич, – генерал Смирнов Сергей Павлович укорил, но мягко, по-дружески, как лафит пил.

– Отчего же-с! Слыхивал и я, что тунгусы по рекам покойников из экономии сплавляют, – князь Охлобыстин Марк Иванович заступился за графа Одоевского.

В собрании воцарилось молчание, слышно только, как в будуаре упали юбки с приглашенных французских балерин.

– Скоты-с! – граф Антакольский Семен Евграфович заключил – то ли по поводу балерин, то ли по покойникам, то ли по другому поводу!

ОТЧАЯННОСТЬ

Графиня, вдова Анна Павловна Костомарова с зонтиком прогуливалась по Летнему Саду, искала жениха.

Женщина в соку, молодая, перспективная, богатая, она никак за три дня после сорока дней по мужу, не находила подходящего кандидата на роль нового мужа, что графиню очень волновало и досадовало, потому что продукты после поминок могут до свадьбы испортиться – так портится покойник на Солнце.

Графиня уже все перепробовала: визиты, театр, ресторан, возлежание в гамаке в Зимнем Саду, чтение умной книги на скамейке в Летнем Саду – ничто не помогало, женихи не набрасывались, словно отощали от голода.

Сейчас подходила прогулка с зонтиком – никакого результата, словно графиню бабка колдунья заколдовала от любви.

В конце аллеи графиня Анна Павловна Костомарова заметила графов Меркулова Антона Викторовича и графа Вышинского Сергея Михайловича, в исступлении побежала к ним, падала, поднималась, поддерживала подол подвенечного (на всякий случай) платья.

– Граф, Антон Викторович! Сделайте мне предложение руки и сердца немедленно, иначе прокляну вас, пошлю к лешему! – графиня Анна Павловна Костомарова схватила графа Меркулова за манишку, тягала, как пес крысу.

– Позвольте, уважаемая Анна Павловна, но я давно и счастливо женат! – граф Меркулов кривил лицо, искал поддержки у товарища – графа Сергея Михайловича Вышинского – так моряк просит акулу помочь доплыть до острова.

– Отравите жену, сошлите в Сибирь, а меня заместо её возьмите, как балерину!

Мочи моей больше нет в терпении!

Беспокоит одиночество пуще разорения! – графиня Анна Павловна Костомарова подумала секунду и взяла руку графа Вышинского Сергея Михайловича, словно девочка припала губами к руке: – Сергей Михайлович, так вы меня замуж возьмите – у эскимосов подобное принято, чтобы быстро и без проволочек, не то, что на Думских заседаниях, где курят и спят в залах.

– Знаю, что глупо, Анна Павловна, но и я женат счастливо и крепко, поэтому над сердцем своим и капиталами не властен.

– В шею! Гоните жен в шею! Меня берите! – графиня Анна Павловна Костомарова сломала зонтик о спинку скамьи, заламывая руки и стеная, пошла по аллее.

– Однако! – граф Антон Викторович пригладил пейс, словно уладил дела с судебным приставом.

– Отчаянье! – граф Сергей Михайлович с тоской смотрел вслед Анны Павловны Костомаровой – так крестьянин на полях Саратовской губернии читает следы коров. – Дзэн! Но какой дзэн от нас ускользает: грудастый, здоровый, с приданным, ах, прелестный дзэн!

– Отчаянность, а не отчаянье! Дзэн! – граф Антон Викторович поправил оппонента по Думским заседаниям и по балеринам.

УНЫЛОСТЬ

В ресторации оркестр из пяти музыкантов истязал тихую музыку Вивальди, отчего свечи заметно дрожали в негодовании.

Князь Мышкин Григорий Андреевич почесывал бородку, часто протирал пенсне-с и с ленивой истомой ждал выхода на сцену мадемуазель Мими в платье из прозрачного ситца, а на голове убор из перьев индюка.

Время шло, а мадемуазель Мими не удостаивала чести своим появлением, и публика напивалась под музыку Вивальди – так в портовых кабаках Нью-Йорка рабы негры напиваются под грохот барабана.

– Человек! – князь Мышкин после двух часов напрасного ожидания подозвал холопа и с недовольством скомкал салфетку, бросил её в морду халдея. – Почему нет мадемуазель Мими с перьями на голове?

Совесть свою прогуляла?

– Никак нет-с, барин! – холоп поднял салфетку, засунул за пояс, как кнут. – Мадемуазель Мими срочно выехала по настоянию Высочайшей особы, в Зимний Дворец, где обезьяны пляшут.

Если пожелаете-с, то музыкантов в перья нарядим, как кловунов.

– Уныло у вас без мадемуазель Мими! Унылость! Дзэн! – князь Мышкин порывисто встал в гневе, оттолкнул полового и вышел из ресторана на свежий воздух с миазмами лошадей и запахом извозчиков.

Не заплатил в ресторане – поделом им, беспорточным наглецам, что не удержали для него мадемуазель Мими.

НЕПОТРЕБСТВО

Граф Москвин Евгений Петрович обожал карасей жареных в сметане, с корочкой и луком Петропавловско-Камчатским.

Графиня Москвина, жена Евгения Петровича часто укоряла мужа за поедание карасей – так строгий учитель француз стегает ученика по оголенным ягодицам прутьями лозы:

«Дурно, дурно-с, милостивый государь муж мой, Евгений Петрович!

Караси с луком и в сметане – пища батраков, кузнецов и городовых! Непотребство – ваши караси с плавниками и хвостами, как у бешеных лисиц!

Мы, высшее сословие, не опускаемся до скотской пищи, а вкушаем дорогое, изысканное и редкое, как золотые слитки кушаем!»

Граф Москвин Евгений Петрович заказывал карасей тушенных в сметане и с Петропавловско-Камчатским луком в величайшей тайне, а затем в той же тайне кушал их и хрустел умными глазами карасей.

Однажды, когда он устроил пир, нежданно-негаданно приехала из Парижа, отдыхавшая там с полюбовником, жена.

Граф Евгений Петрович за неимением лучшего, скинул карасей в панталоны и сидел с жареными карасями за столом, а караси в панталонах приятно грели чресла.

Графиня Москвина тщательно посмотрела в глаза мужа, укорила его за сдержанность, что не встретил, не подбежал и ручки не целовал.

В оскорбленных чувствах она ходила вокруг стола, журила мужа, называла его бессердечным, но граф Евгений Петрович не поднимался, иначе конфуз – караси в панталонах.

Графиня Москвина не выдержала, подумала, что граф на неё зол из-за полюбовника, поэтому упала перед мужем на колени, зарыдала и била головой в пол, словно руду железную добывала кайлом:

– Грешна! Грешна перед вами, милостивый Государь!

Бес попутал, а хотя поручик Мордвин – чистоплотен и опрятен, и устрицы потребляет с шампанским, но не жареных карасей, как вы любили ранее.

Ну, так пойду я вымою тело со всей рачительностью, как балерина!

– Блуд! Стыд! Непотребство! – граф Москвин вывалил карасей из панталон, когда жена ушла в ванную комнату и там танцевала под музыку Бетховена, словно скидывала с себя грехи. – После пакостей жены, её непотребства с полюбовниками открыто стану вкушать карасей себе на потребу! Дзэн!

ПОСЛУШАНИЕ

Граф Никифор Самуилович Ольшанский по примеру Толстовских старцев и отшельников в Масленичные дни облачился в холщовое рубище, накинул на шею пудовую цепь и чугунные гири, босой пошел по Руси матушке.

На выходе из усадьбы графа удерживали жена, любовницы, дети, но он властным жестом отослал всех в чайную гостиную – так король отправляет на казнь сына:

– Не упрашивайте меня, ибо я уже не граф Никифор Самуилович Ольшанский, а – отшельник, словно оторванный лист ясеня.

Послушание – мой корабль, а дзэн – паруса на корабле том! – граф Никифор Самуилович с трудом звякнул веригами, но не заплакал, удержал скупую слезу отшельника – так крестьянин удерживает норовистую кобылу.

Граф Никифор Самуилович прошел по Руси от усадьбы не больше километра, но вспотел, словно Луну тащил с неба.

Он присел под дубом, жевал корочку хлеба (специально сушил для умерщвления плоти) и гордился собой в послушании.

Пошел дождь, пробежали миом злые собаки, ухнул филин к ночи.

«Ежели я послушник и отшельник, то в первую голову слушаю себя и послушаюсь себе, – Никифор Самуилович по темноте перекрестил лоб, шарахнулся от красных глаз из кустов. – Я же говорю себе истинно: иди и отшельничай в усадьбе своей, и не прибавь ничего от себя, но и не отбавь!

Не голос ли Разума мне шепчет, как сухой ковыль?»

По ночи граф Никифор Самуилович Ольшанский уже сидел в своем имении, в серебряной лохани; дворовые девки охали и натирали дебелое тело послушника ароматными китайскими снадобьями, повышающими воображение и интерес.

Из лохани граф поучал – ибо имел уже право на поучения, потому что – отшельник и послушник:

– Иже всегда слушайте голос своего Разума! Дзэн!

Станьте послушниками своего тела! – и добавил с довольством праздничного артиста: – Манька! жару поддай! Жару!

НЕТЕРПЕНИЕ

Помещик Иван Петрович Рудин вздумал обучиться игре на популярном народном инструменте румын и западных хохлов – скрипке.

Для благородной цели Иван Петрович выписал из Румынии скрипача румына и заодно: медведя на цепи с кольцом в носу.

Целый день румын учил помещика игре на скрипке, а к вечеру Иван Петрович раззадорился и журил румына:

– Что же, башка твоя, Карпатская, не научил меня еще музыке?

Прикажу – выпорют тебя на конюшне вожжами, так голос станет тонкий, как у скрипки!

– Помилуйте, царь-батюшка, – румын пал на колени, стучал лбом в еловые доски пола, подобострастничал, лебезил: – Учение игре на скрипке требует годы труда и таланта!

Видано ли, чтобы в один день человек скрипку выучил?

Нетерпение, барин, нетерпение в вас клокочет, как в жерле грязевого вулкана в станице Голубицкой.

– Нетерпение? Дзэн! – Иван Петрович схватил скрипку румына и скрипкой по хребту его, по макушке, по тощим ягодицам. – Бить тебя буду, пока с нетерпением меня не обучишь музицированию.

Худо тебе, правда, ль?

– Худо, барин! Худо! – учитель музыки ждал помощи от медведя ручного, но медведь принял сторону помещика, слишком медведю нравилось на Руси.

К следующему вечеру румын научил Ивана Петровича сносно играть чижика-пыжика, и годы труда не понадобились, словно провалились в колодец.

НАТУРНОЕ

Графини Анна Ивановна Молочникова и Аделина Семеновна Бургомистрова в жаркий полдень летнего дня искали на речке место для совместного купания – так утка ищет сход к проруби, в которой царствует пингвин.

Графини тщательно следили, чтобы поблизости не оказался мужик или сударь, потому что не взяли с собой купальные костюмы и имели намерения купаться оголенные, как в бане.

Графиня Аделина Семеновна робела, постоянно спрашивала:

– Не безнравственно ли купание в обнаженном виде на натуре?

Графиня Анна Ивановна тоже опасалась, но храбрилась и доказывала, что, если сама Аврора из пены вышла нагая, и древние всегда принимали купание без одежд, то и телу графинь полезно, когда на натуре в воде:

– Натурное, оно – полезно и не возмутительно, как у доктора Вассермана на приеме! Дзэн! – графиня Анна Ивановна ободряюще похлопала подружку зонтиком по левой руке с перстнями.

Место искали долго: то подход к речке удобен, да камыши растут; или – камышей нет, но место глубокое – авось водяной схватит и в омут затащит к русалкам; или мужичок вдалеке показался с бревном на плече – что, если увидит натурных барышень?

Наконец, под вечер графини отыскали прекрасное место под ракитой, даже башмачки сняли, уже платья потянули, но заохали, заахали, словно уксусной воды нюхнули.

– Ах! Трава колкая! Нежные ножки испоганила! – графиня Анна Ивановна в раздражении ругала обыкновенную прибрежную травку, сладкую, как мед.

– Ох! Я на сучок наступила!

Я оправдываю веточку но не нахожу слов поддержки своему поступку – неразумному!

Теперь вся жизнь моя нарушится до поездки в Париж!

Графини скоро надели башмачки, и пошли в сторону усадьбы – так и не приняли натурное купание нагишом.

Молодые князья Волконские с досадой выругались в кустах бузины, где волки воют.

– Винишь ли ты меня, брат Николай Андреевич, что графини не разделись на натуре, словно им в мозги вставили печные заслонки? – князь Федор Андреевич закусил травинку, сломал молодой, но с червоточинкой зуб.

– Целый день мы за графинями подглядывали, ждали, когда они в натуре разденутся, а они, словно – недоразумение женское! – князь Николай Андреевич встал в полный рост, выше кустов, словно к небу рос. – В крестьянках больше натуры: разделись, прыгнули в воду и – ОГОГО!

– Дзэн! – князь Федор Андреевич сплюнул осколки зуба с кровью, словно весь день пустой выплюнул.

ЕСТЕСТВЕННОЕ

Граф Егор Алексеевич Пантелеев по утрам совершал моцион: на велосипеде два раза объезжал значительное свое имение, как вокруг света за восемьдесят дней с Паспарту.

Одиннадцатого марта граф Егор Алексеевич после дзэна вскочил на велосипед, крутил педали и наслаждался мышечной радостью, притоком свежего воздуха в легкие и теплым дуновением Солнечного ветра – так щенок наслаждается первым годом жизни.

После моциона граф Егор Алексеевич соскочил с велосипеда, отдал дворецкому – Патрикеевичу, пошел было в умывальную комнату, но услышал несдержанный смех мамзелек.

Девушки прикрывали батистовыми платочками ротики, но не могли сдержать здоровый женский смех, будто пружинами его выпирало из грудей.

– Граф Егор Алексеевич, от вас потом воняет, как от мужика, – изящная княгиня Ольга Васильевна Лебедева озвучила причину всеобщего смеха и залилась пуще прежнего, как в театре братьев Филипповых.

– Больно возводить на себя поклеп, поэтому поклеп на себя не возвожу, – граф Егор Алексеевич поклонился барышням (на княгиню Ольгу Васильевну и её капиталы он возлагал большие надежды и уже считался её женихом). – Но потоотделение у мужчины после моциона естественно, также естественно, как, если бы вы, княгиня, например, испустили газы.

Естественное – не смешно! Дзэн!

После слов графа Егора Алексеевича наступила тишина, как перед грозой.

Девушки вспыхнули румяной зарей, подобрали юбки и спешно уходили от сконфуженного графа.

Только княгиня Елена Ивановна сложила губки бантиком и прошептала:

– Фи-с! Дурно-с, граф Егор Алексеевич!

Долго граф Егор Алексеевич укорял себя и журил за неосмотрительность и легкомыслие, искал повода подойти к невесте – княгине Ольге Васильевне, приводил барышням примеры из естественного в природе человека, но в конце третьего дня понял, что помолвка с княгиней и значит – с её капиталом расторгнута, как рвется в бурю якорная цепь – также естественно.

РАЗДЕЛЬНОЕ

– Иван!

– А?

– Гирю тебе в карман!

– Иван?

– Чего изволите, барин?

– Отец твой татарин! – помещик Иван Георгиевич Румянцев потешался над дворовым человеком стариком Иваном: – Иван?

– Ну, я Иван!

– На шею тебе солдатский барабан!

– Иван!

– Потешаетесь?

– С ведьмами по ночам шаритесь!

– Иван!

– Ась?

– В портках у тебя карась! – Иван Георгиевич в отличнейшем настроении после дзэна потешался и хохотал над Иваном, словно с кловуном в балагане.

Иван насупился, принимал потешание стойко, но с достоинством нищего мужика.

Наконец, после очередной потешки барина (– Иван! – Слушаю-с! – За обедом скушаю!) Иван обнаглел и сам пошутил.

– Барин!

– Да?

– На нос тебе женская м…а!

Барин Иван Георгиевич, как услышал потешку мужика, так сначала выпучил очи, хватал жадно воздух, как карась в сухом болоте, а затем успокоился, простил мужику Ивану фамильярность.

– Дзэн, он и на потешку дзэн и на раздельное!

На то дзэн нам и дан, чтобы мужик и крестьянин раздельно жили и шутили.

И баб разделил на красивых и плоскогрудых!

Вечером ужинали раздельно: помещик Иван Георгиевич за столом на веранде, а мужика Ивана подвязали к дереву вверх ногами, и под голову поставили корыто с помоями для свиней.

БЕСПРЕДЕЛЬНОЕ

Графиня Ангелина Федоровна Круглова в белом кружевном платьице с оборочками, рюшечками, ленточками, в белых чулочках, балетных тапочках бегала по Летнему Саду, взмахивала руками-крылами и звонким, милым кошкам и канарейкам голоском, призывала к радости:

– Господа! Сегодня прекрасный совершенный день!

Жизнь удивительна и обворожительна, словно лебедь.

Верьте, верьте в лучшее, господа!

Мы же все веселы!

Души у нас добрые, а сердца преисполнены благодати!

Откройте себя людям, подарите свою радость, искрящуюся, как шампанское в ресторации Жана-Жака. Господа!

– Беспредельное счастье! А ведь графиня Ангелина Федоровна – девица на выданье, и не боится в счастье казаться бесцеремонной! – князь Андрей Семенович Полянский от волнения пустил слезу, и слезинка бриллиантом застыла в уголке левого глаза с лучиками доброты – так плачет крокодил над рыбкой. – Девичий задор, нерастраченная энергия молодости, фонтан светлых, искренних чувств.

– Душечка, отчего же только господа? – князь Андрей Семенович Полянский подпускал к графине Амура, издалека, как с ружьем отправился на ловлю рыбы: – Радость – для всех, даже для скотов малых и великих.

Пусть же ваше веселье затронет и дам!

– Зачем мне дамы, милостивый государь? – графиня Ангелина Федоровна Круглова на миг сгустила тучи на обворожительном личике. – Дамы – вздор!

Дамы – конкурентки на пути к счастливому семейному счастью с мужем в белых обтягивающих макаронных панталонах!

Позвольте, я растрачу радость и призову к веселью только господ!

На мадемуазелек не растрачу доброту души и не призову гадких, отвратительных бабенок!

Дзэн!

ПОПИРАНИЕ

Граф, историк, политический деятель Семен Альбертович Кривоухов в Думе занимал солидное положение, как шмель на воеводстве.

На очередных Думских слушаниях разбирался насущный вопрос о попирании основ общества, Государства Российского иностранными кредиторами.

Граф Семен Альбертович стоял в оппозиции к радикалам, поэтому уверял коллег по Думскому собранию, что:

– Полноте! Полноте, господа!

Нет угроз Государству Российскому от инородных попираний – а вино из Италии кислое.

Наше Государство попирали много раз и еще неисчислимое количество раз попрут, я, вам, как историк Государства Российского со всей ответственностью скрипичного ключа заявляю!

Представьте, что я – Россия, и мне нет страха, если инородец с длинным носом меня попрет!

Дзэн!

Довольный своим выступлением, граф Семен Альбертович вытер круглое лицо батистовым платочком с вышитой Сусанной Хорватовой (венгерской балериной, что так ловко поднимает ногу и произносит «Зю-зю») и отправился по нужде в мужскую комнату!

Когда граф и историк Семен Альбертович наклонился над серебряным умывальником, нежданно-негаданно погасли свечи в канделябрах, и из полной темноты что-то или кто-то (граф Семен Альбертович потом уверил себя – что черт его попирал) чем-то (граф Семен Альбертович додумался, что ногой) ударило в ягодицы так, что граф Семен Альбертович конфузливо и больно ударился головой в серебряный в форме пениса лебедя кран.

Голос из темноты (граф Семен Альбертович нашел в голосе нотки Великого князя Сергея Анатольевича) с ехидцей пропищал:

– Аз, ежели ты – Рассея, то я – инородец и попрал тебя, Иуда?

Понравилось?

– Не попирание сие, а – глумление над личностью! Дзэн! – граф Семен Альбертович не согласился, даже в темноте начал диспут о значениях слов и политики, словно дзэн ему глаза выел.

– Вот тебе и глумление! Дзэн! – второй удар в ягодицы привел к обмороку графа Семена Альбертовича.

РАЗУМНОЕ

Графиня и балерина Анна Петровна Верховодина на своей даче часто устраивала литературные вечера с питием лафитов, водок и обилием закусок (за счет приглашенных).

Приходили графья, князья, купцы и просто просвещённые литераторы с массивными золотыми цепями.

Графиня Анна Петровна Верховодина часто жаловалась на припадки, в которых не ведала, что творила – так птица вьет гнездо и не знает о птенцах.

– Ах, господа, найдет на меня дурная болезнь, так я и не помню, что творю, несчастная! – графиня Анна Петровна Верховодина рассказывала, заламывала руки, пускала диковинную слезу, отчего все жалели балерину и сочувствовали весьма. – Страшная болезнь превращает меня в неразумную!

Дзэн!

Неразумность графини Анны Петровны заключалась всегда в одном и том же: балерина бледнела, порывисто раздевалась донага (но тапочек балетных не снимала, и одежду складывала аккуратно на пуфик – подарок английского посла), а после нагая танцевала до изнеможения час или более в зависимости от физических сил – так волчок крутится, пока не кончится вращательный момент.

После припадка графиня Анна Петровна Верховодина быстро приходила в себя, конфузилась, стеснялась своего поступка и нагого вида, с одеждой убегала в залу, одевалась, а затем весь вечер укоряла себя и журила за припадочность.

На очередных литературных посиделках (тема – поэты погребенщики) господа с деланным волнением следили за поведением Анны Петровны – не случится ли с ней прискорбный припадок, как в прошлые разы.

Все желали здоровья Анне Павловне, выражали на словах надежду, что припадки больше не повторятся, как Солнечные затмения в Антарктиде.

В десятом часу, когда господа уже отчаялись, и Анна Петровна Верховодина постоянно уверяла, что сегодня она чувствует себя как никогда здоровой, начался припадок – сильнейший с нагими танцами, подпрыгиваниями, подниманием ноги выше головы.

Господа удобнее уселись в плетеных креслах, качали головами, выражали сочувствие, словно сами танцевали в снегах Магадана:

– Ах, бедное создание!

– Графиня Анна Петровна очень больна, как белочка в колесе в зоосаду.

У белочки – гиперреактивность!

– Несчастная, не ведает, что творит в бессознательном, и танцует, и танцует нагая – етить её мать, как хороша!

– Господа, милостивые государи! – молодой поэт, впервые приглашенный на собрание литераторов Андрей Петрович Вознесенский, выразил сомнения словами и жестами – так индийская танцовщица жестами в банке умоляет выдать кредит: – Мне кажется, что графиня Анна Петровна Верховодина в полном сознании танцует – ишь, как ловко перепрыгнула стул, словно видит его и ощущает.

Разумная она, а не припадочная, словно патокой пятки смазали.

Наступило тягостное молчание – пролетел ночной жук.

Графиня Анна Петровна Верховодина продолжала танец, и Лунные блики выгодно играли на её обнаженном теле – так в ювелирной лавке правильный свет свечи приводит к сиянию бриллиантов.

– Извольте, сударь, покинуть собрание литераторов! – доктор Антон Евграфович Потехин в негодовании взмахнул золотым лорнетом: – Вы слишком неразумны, как каннибал в Африке.

В Африке я видел многое, и каннибалов видал!

Графиня Анна Петровна Верховодина в горячке безумия страдает, а вы журите её и укоряете, потешаетесь над болезнью!

Господа поддержали доктора Антона Евграфовича Потехина и выдворили молодого поэта Андрея Петровича Вознесенского из храма литературы.

Андрей Петрович долго отряхивал пыль с сюртука, мрачно ругал и графиню и литераторов, пошел в направлении к станции, но затем в поэтическом порыве не выдержал, побежал к саду, продирался сквозь колючие кусты, и из темноты, аки волк голодный, незамеченный литераторами, следил за танцем обнаженной графини Анны Петровны.

САМОДУРСТВО

Помещик Илья Соломонович Рубинштейн часто на конюшню вызывал для наказания мужиков и баб и собственноручно их стегал по оголённым ягодицам вожжами, даже не боялся, что ручки барские замарает.

Мужики с пониманием относились к порке, потому что знали – барин, он – Царь и Воевода в деревне.

Бабы и девки тоже радовались, и при малейшей удаче задирали подолы и подставляли для порки оголенные белые ягодицы, потому что барин после экзекуции очень страдал душевно и битым выдавал подарок дорогой: кому – платок Оренбургский пуховый, кому – пряник Тульский медовый, кому – топор наточенный Костромской.

Под Рождество Илья Соломонович на утеху выписал из Санкт-Петербурга балерину Анну Васильевну Ломакину.

Денег у Ильи Соломоновича много – удачный выдался урожай, знатный, и свиньи жирели на хлебах, как киты на отмелях.

Часть денег Илья Соломонович (малую часть) обещал балерине за танцы, ну и харч в придачу бесплатный, и постель с периной на гусином пуху.

Балерина Анна Васильевна позарилась на кормежку и денежку – в Санкт-/Петербурге Анна Васильевна вышла на время из моды после ссоры с поручиком Голицыным – так одалиска убегает из гарема падишаха Абдулы.

Посулы помещика оказались кстати, и Анна Васильевна с радостью прикатила в деревню на крестьянской попутной телеге (болталась на мешках с картошкой).

Три дня и три ночи балерина усердно в танцевальной форме плясала перед Ильей Соломоновичем в горнице: дворовые бабы плевали в сторону Анны Васильевны («Стыд, срам! Худобища, как у гадюки»), мужики качали головами в недоумении, словно ловили белок на качания: «Ишь, вытанцовывает, выпрыгивает, а сисек-то нетути!»).

Наскучила Анна Васильевна помещику Илье Соломоновичу, и повел он её на конюшню вожжами стегать по оголённым мускулистым рельефным ягодицам – так Король оказывает милость придворному шуту.

Анна Васильевна привязанная к столбу нагая вознегодовала, ругала помещика бранными столичными выражениями, кричала, что так не оставит избиения, а всенепременно пожалуется генерал-губернатору Павлу Олеговичу Остроумову.

– Самодурство, Илья Соломонович! Самоуправство! Дзэн!

Илья Соломонович не обращал на брань должного внимания и с усердием стегал балерину по натруженным ягодицам – так пахарь бросает в землю сырое зерно.

Сильная танцевально-спортивная Анна Васильевна неожиданно вырвалась из пут и мощными тренированными ногами воздала должное помещику: била Илью Соломоновича крепкими дубовыми ногами, потому что ручки у балерины тонкие, соломенные.

Балерина сначала била в живот, по нижним конечностям, а, когда барин подпрыгнул от боли, подняла ногу выше головы и ударила пяткой в лоб, как обухом по темечку.

Помещик Илья Соломонович отметил, что ноги у балерины ладные, а во время танца и не сказал бы, что красивые, а теперь – пригодные, прошептал:

– Сама дура! Самодурство! – и погрузился во тьму дзэна!

ОТВЛЕЧЕНИЕ

В собрании поручик Амбицин Евгений Петрович обучал корнета Милославского Сергея Анатольевича игре в правильный бильярд – так молодая коза обучает мужа козла собирать полынь.

Корнет Сергей Анатольевич Милославский делал заметные успехи: прикидывал кий к носу, перебирал ногами в белых панталонах, жевал слова, ругался по-французски и пил водку стаканами.

Удар в бильярде получался крупный, с вывертом.

Поручик Евгений Петрович поощрял корнета похвалами, ставил его руку, вытягивал плечо, как на резиновой веревке в бане.

В собрание вошла графиня Елена Антоновна Кречинская – молодая, эффектная особа с чувством юмора и потрясающего вкуса, словно породистая поджарая ахалтекинская кобылица, только не ржала.

Елена Антоновна скинула белые ажурные перчатки у окна и попросила прощения перед господами за визит, сказала, что давеча оставила в собрании муфточку и теперь пришла за ней, как за судьбой.

В собрании начался переполох, господа услужливо бросились на поиски муфточки, словно в ней сосредоточены мужская сила и женское обаяние.

Поручик Евгений Петрович предостерег корнета Сергея Анатольевича от необдуманного поступка:

– Друг мой, Сергей Анатольевич!

Ты не знаешь ещё коварства графинь в муфтах и без оных.

Не отвлекайся от бильярда, ибо отвлечение ведет к поражению, как в любви, так и на бильярде. Дзэн!

Корнет Милославский не послушал совета боевого товарища и отвлекся на гибкий стан графини Елены Антоновны, похожей на горностая в течке.

От волнения корнет кием пропорол дорогое сукно на бильярдном столе и поранил палец о костяной шар.

С досадой корнет сосал палец, а поручик Амбицин укорял ученика, словно лапшу китайскую развешивал на мортирах:

– Отвлечение, батенька, отвлечение! Дзэн!

Корнет Милославский молчал и проклинал дзэн отвлечения!

СОБЛАЗНЕНИЕ

Граф Троекуров Алексей Геннадьевич на лодке катал по озеру графиню Барышникову Светлану Михайловну – молодую, обеспеченную красавицу с брильянтами на пальцах и в волосах, как капли Лунной радуги.

Графиня Светлана Михайловна с одобрением и светским вниманием выслушивала куртуазности графа Алексея Геннадьевича, качала головкой, и время от времени оголяла ножку Солнышку – так уточка вылупляет из яиц последних птенцов.

– Вот-с, милостивая государыня Светлана Михайловна, утка! А за утицей селезень плывет с намерениями! – Алексей Геннадьевич Троекуров не слыл куртуазом, поэтому конфузился перед красавицей, часто потел и краснел, подобно вареной моркови. – Вот-с, если изволите, лебедь белыя, а подле неё вертится лебедь белый.

Или, взгляните на берег, мадемуазель, мужик за бабой бежит, как за поездом!

Потешно!

Граф Алексей Геннадьевич третий час катал графиню Светлану Михайловну и рассказывал о природе – так старый ботаник поучает молодую кухарку.

Графиня Светлана Михайловна отсидела ягодицы и потеряла терпение, словно в воду обронила:

– Ах, Алексей Геннадьевич, примерами с натуры не соблазняете ли вы меня? – графиня Светлана Михайловна наклонила головку и позволила милостивую, слегка игривую лукавую улыбку.

– Соблазнение? Хм! Соблазнения великий дзэн! – граф Алексей Геннадьевич сконфузился до конечной границы, поднял указующий перст в небо, и, забывшись, вышел из лодки посредине озера!

Лодку качнуло, и графиня Светлана Михайловна вылетела с зонтиком в воду вслед за неловким графом – так жена декабриста отправляется за мужем в ссылку в Париж.

ДОБРОДЕТЕЛЬНОСТЬ

Пожилой, но крепкий и задорный богатый граф Одоевский Михаил Афанасьевич после бала соблазнил графиню Наталью Васильевну Пушкину.