Текст книги "Жизнь замечательных людей по дзэну (СИ)"

Автор книги: Эсаул Георгий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Ваши же очи горят адским пламенем, губы пухлые, влажные, похотливые, а руки вознесены к небесам, словно вы тучи ловите в женском отделении бани.

– Всё из-за рассеянности: и руки воздетые, и губы пухлые влажные, и отсутствие больного взгляда, – Михайло Сергеевич Менделеев оправдывался и облизывал губы, увлажнял их, как на ветру в Сибири. – Вона как рассеянность меня подвела! Дзэн!

БЕСОВСКОЕ

Банкир Анатолий Михайлович Шерер крупно выиграл на бирже, словно золотую гору нашел в доме терпимости.

Радостную весть он отправил письмом с гонцом своей жене Анне Павловне Шерер, а сам отправился на дружеский ужин в честь победы на бирже – так Александр Македонский съедал на ужин коня после победы над врагом.

После ужина Анатолий Михайлович Шерер с сотоварищами и примкнувшими незнакомыми, но весьма положительными по виду, людьми отправился в увеселительное заведение, где ночью светлей, чем днем, как в Африке.

Поутру компания разрослась за счет веселых дам, похожих на розанчики.

Домой банкир Анатолий Михайлович Шерер вернулся только через неделю: уставший, раздраженный, больной и бедный – все деньги спустил на увеселения.

– Что ж вы, ирод, прогуляли состояние! – жена Анна Павловна Шерер из будуара кидала в мужа мягкими подушками и флаконами с ароматной французской водой: – Знала бы я, так курьеру тому, подарила бы своё благоволение, чем теперь на вас взираю с укором и журьбой в глазах.

Отвечайте, Анатолий Михайлович, зачем деньги потратили на пустое, никчемное и без юбок?

Граф Анатолий Михайлович Шерер долго мучительно соображал, чмокал, вытирал нос батистовым белым платочком, затем развел руки в стороны, словно ловил балерину Альфонсину и произнес с великоросской тоской – так кричат гуси под ножом повара:

– Бесовское всё это! Бесовское! Дзэн!

ОТЧАЯНИЕ

Помещик Иван Сергеевич Тургенев каждый день с ружьем и записной книжкой уходил на охоту, как в библиотеку читального общества «Знание».

Теплым августовским днем, когда жирные зайцы обнаглели и гоняли по лугам диких баранов, Иван Сергеевич Тургенев вышел к извилистой речке с неисчислимым количеством уток в камышах.

Чу! В речке омывала перси белая молодая поселянка с длинными распущенными соломенными волосами.

Помещик Иван Сергеевич Тургенев в недовольстве крякнул от досады – наступил на одни и те же грабли мысленные:

– Эка! Я ведь заранее знал, что так закончится, что зайца не затравлю!

Дзэн отчаяния!

Предчувствовал, а к реке свернул, словно баламутный школяр.

Иван Сергеевич Тургенев скрипнул зубами от злости, откинул ружье и ягдташ, разделся и с недовольством полез в речку к прекрасной незнакомке.

ИЗОБИЛЬНОЕ

Императрица Екатерина Вторая с дружеским визитом осматривала свои земли возле Вологодчины, словно с небес сошла пава.

После утреннего дзэна, еще немытая и нечесаная Императрица в карете въехала в село Балабуево, прославленное пирогами с калиной.

– По сусекам поскреби, Иван Павлович, собери медяков – раздам нуждающимся крестьянам, а то у них дырки на задницах. – Екатерина Вторая приказала казначею, зевнула и прикрепила парик к голове, как корону Российской Империи. – Я – матушка моего народа, щедрая и справедливая.

Уши, уши не затыкай, когда с тобой Императрица разговаривает – одаривает золотыми словами.

Иван Павлович руки от ушей убрал, но медяки не собирал, а сказал супротив госпожи:

– Их бин, матушка!

Крестьяне твои живут привольно, ни в чем не нуждаются, особенно в мелкой монете, потому что на золоте едят, богаче аглицких Королев живут.

Не обессудьте, лучше медяки мне отдайте на благие дела по переустройству моего прохудившегося загородного имения.

– Потерял рассудок и помешался, дерзновенный! – Императрица укорила Ивана Павловича и вышла из кареты, как в сноп с золотыми зернами прыгнула.

Налетели на Императрицу крестьяне и дети крестьянские: в золото и парчу разодетые, в собольих накидках и горностаевых мантиях.

Сапоги у всех дорогущие, на руках перстни с драгоценными камнями – немерено, как в казне.

Телеги крестьянские из золота, а ведра в колодцах из серебра.

Императрица Екатерина Вторая подивилась весьма, словно на небо в Рай живая пришла, вскочила в карету, послала устное благословение крестьянам и прошептала хихикающему Ивану Павловичу:

– Истинное изобилие! Дзэн! – Екатерина Вторая стукнула перстнем в лоб Ивана Павловича, чтобы журьба из глаз его – вон!

Не слышала и не видела матушка, как крестьяне в золотых цепях и яловых новых сапогах бежали за каретой, падали на дорогу, мощеную мрамором, воздевали руки к небу и вопили дурными голосами паралитиков:

– Не надо нам изобилия злата, матушка!

Исти, исти хотим!

На что нам золото и каменья драгоценные, если нетути хлебушка!

С голоду пухнем в шелках!

На брюхе шелк, а в брюхе – щелк!

Изобилия хлебушка нет! Дзэн!

ПРИСТАЛЬНОЕ

На Новогоднем балу Наташа Ростова, ах, как хороша, свежа – бутончик в панталончиках!

Графиня Ростова танцует, а муж её граф Безухов с князьями беседы политические ведет, словно пьет водку стаканами.

На одинокую танцующую Наташу Ростову внимательно смотрит поручик Голицын, закручивает ус, сверкает глазищами – по три рубля за фунт глаза черные идут на ярмарке.

Графиня конфузится, поправляет оборочки, натягивает бальное платье, веером грудное место прикрывает, чтобы охальник Голицын не взирал с животной страстью.

– Так-с, – Наташа Ростова не выдержала и после мазурки, которую танцевала одна одинёшенька подошла к поручику Голицыну, надула губки и игриво стукнула поручика веером по правой щеке: – Милостивый государь! Объяснитесь!

Почему вы меня конфузите пристальным взглядом, от которого я честь замужней жены теряю?

Охальник!

– Ничего, сударыня! – поручик Голицын звякнул шпорами, как серебряными колокольцами. – После дзэна меня на баб потянуло!

Вы танцуйте, танцуйте, я пристально не на вас смотрю, а на ваши прелести, ваши движения и ягодицы!

Вас, как личность вниманием не оскорбляю.

Нет мне дела до вас, а ваши прелести – они живут своей, отдельной жизнью, как платье отдыхает в шкафу.

Поручик Голицын алчно зыркнул графине Ростовой в разрез бального платья, словно высматривал щуку в проруби.

Графиня отбежала на середину залы, танцевала снова одна, но уже не конфузилась под взглядами поручика Голицына:

«Не на душу мою пристально смотрит, а на телеса!

Честь замужней жены не запятнана! Дзэн!»

ПОЧТИТЕЛЬНОСТЬ

Статскому советнику Евгению Петровичу Карнаухову в трактире попала в горло гусиная кость и стала поперек, как баба домой пьяного мужа не пускает.

Евгений Петрович закашлялся, покраснел, затем позеленел и посинел, словно гусь протухший на печи.

Он стучал пальцами по столу, хрипел, вращал очами дико, будто разбойник на опушке леса.

Вокруг собралась толпа холопов, послали за доктором, но никто не решался кость вытаскивать из горла статского советника.

– Поймите, сударь, – кабатчик приложил руки к груди, со страхом и подобострастием смотрел на хрипящего статского советника. – Мы с почтением относимся к знатным особам, поэтому не лезем грязными мужицкими руками в горло господам – не сортир ваша глотка, а – храм Государственных дел.

Ежели бы мужик подавился костью, или баба, то мигом бы кость вытащили, даже не запылились.

Но к вам с почтением относимся, потому что дзэн почтения!

Вы же нас потом укорите и засудите, если мы пальцами неблагородными вам в глотку залезем за костью.

Ваши начальники пожурят вас за сношения с низшим сословием, словно вы купили дешевую девушку на ярмарке.

Кабатчик почтительно кланялся, а статский советник Евгений Петрович Карнаухов задыхался кровью и сучил ногами – так сучит сурок на весенних играх.

Народ качал головами в знак согласия со словами кабатчика – кабатчику не перечат, потому что – не нальет спорщикам.

Через час прибежал запыхавшийся доктор Антон Сергеевич Плеханов в бекеше, раскрасневшийся на морозе, свежий и значительный, как Исаакиевский собор.

Пенсне-с доктора запотели в жаркой избе, и доктор их долго протирал замшевой тряпочкой, словно любимую кобылу вычищал.

Наконец доктор Антон Сергеевич Плеханов взглянул на пациента, затем скрестил руки на груди, воздел очки к закопченному потолку и пропел красивым семинаристским голосом:

– Почтим усопшего Евгения Петровича Карнаухова.

Экая нелепая смерть простая – костью подавился, да я запозднился! Дзэн!

НИЗМЕННОЕ

Корнет Оболенский Дмитрий Васильевич демонстрировал перед барышнями в Манеже своё искусство верховой езды, словно на помеле летал.

Барышни охали, ахали, посылали корнету воздушные поцелуйчики (при этом краснели неимоверно от конфуза).

Корнет Оболенский разохотился, сменил кобылу, показывал чудеса конкура и танцев на лошади, словно на плечах балерины восседал.

К обеду у дам пыл поубавился, а к ужину барышни откровенно зевали и стреляли глазками по сторонам в поисках разносчика пирогов с потрошками.

– Корнет, не пора ли отужинать у Лавуазье? – смешливая княгиня Волконская Ольга Витальевна раскрыла веер – так рыбачки поднимают юбки в порту Одессы. – Уж полночь близится, а Дмитрия всё нет!

Нам би бизе-с на один зубок-с!

– Полноте, полноте, Ольга Витальевна! – Корнет Оболенский взял новую высоту – перепрыгнул с лошадью через бадью с опилками. – Возвышенное – наша пища, духовное; насыщение от искусства, а не от рестораций, где половые напомаживают волосы, как сапоги. – Корнет Оболенский подстегнул лошадку (плеткой с серебряной рукояткой корнет гордился, как и золотыми зубами).

Когда он входил на очередной круг на манеже, то обнаружил, что барышни ушли, словно в опилки закопались.

– Низменное! Дзэн! – Корнет Оболенский соскочил, ловко ударил каблучком о каблучок, но звон не выветрил досады от одиночества – так академик живописи ужасается наскальным рисункам в Коктебеле.

ЗАИМСТВОВАННОЕ

Граф Сергей Александрович Вяземский привез из Англии новую забаву – боксирование.

К обедне в имении Вяземских собрались приглашенные князья, графья и деятели искусства с красными носами и в припудренных париках, как в соломе.

Граф Вяземский демонстрировал новую забаву спортивного толка, комментировал, как в газете «Ведомости»:

– Небывалое ощущение радости, безопасность движений, унятие нервной дрожи – всё соединено в новом физическом упражнении боксировании.

Мы прыгаем, мы наносим удары, отскакивает взад, отворяем душу порывам.

Каждый культурный светский человек и дамы обязаны знать боксирование, как французские идиомы. – Граф Сергей Александрович Вяземский подпрыгивал, наносил удары по потешной соломенной груше, причем сам выглядел для гостей не менее потешно: диковинные большие кожаные рукавицы, маленькие сапожки, и полосатое нижнее белье – гадкое до неприличия.

– Экий стыд и срам! – князь Радонежский сплюнул в бороду раскольнику Никодиму: – Вырядился Сергей Александрович шутовски – полосатое исподнее.

– Истину, истину глаголете, Анатолий Александрович! – граф Коломенский Андрей Егорович покачал золотым лорнетом, как веслом: – Негоже русскому человеку заимствовать у поганых иностранцев срамное, нечистое, смердящее и бесстыдное, как заголенные ягодицы отрока.

Не по дзэну заимствованное, ох, как не по дзэну!

– Ну, это с какой стороны к делу подойдешь, уважаемый Андрей Егорович, – академик словесности Михайло Иванович Ломоносов вступил в спор, потому что всегда спорил, как на торгах на ярмарке. – Случается, что заимствованное красоту приносит в рукаве, словно девица ведро студёной воды в полдень на стол выставила.

Князь Шереметьев Антон Поликарпович заимствовал из Парижа новый вид искусства в виде танцорок – пляшут в прозрачных одеждах, а ногу выше головы поднимают, аж до небес.

Дух захватывает, и ничего сложного в заимствованном искусстве не наблюдается, но не так омерзительно как боксирование.

– Возможно ли подобное, чтобы дама в прозрачной одежде ногу выше головы вскидывала? – господа взволновались, приказывали запрягать, да без экивоков в гости к князю Шереметьеву Антону Поликарповичу ехать. – Почто скрывает заимствованное от света?

Дзэн!

НЕМЫСЛИМОЕ

Помещица Салтыкова Нина Евграфовна слыла самодуршей – избивала и убивала крепостных крестьян по своему хотению – так медведь на воеводстве рыбу глушит лапой.

Летом Нина Евграфовна отправила крепостных девок в лес по ягоды – на заготовки зимние, чтобы зимой с голоду животы не подводило у неё и её гостей с женскими голосами.

Чтобы девки во время сбора ягод не кушали ягоды, помещица приказала им петь до хрипоты в горле и до покраснения в выпученных очах – так норвежские рыбаки выпучивают глаза, когда возвращаются из похода, а дома ждет любовник жены.

Но девки во время песен умудрялись – кушали ягоды по дзэну!

Салтыкова Нина Евграфовна тогда приказала, и девкам зашили рты проволокой – через губы протыкали.

Но девки кушали ягоды через нос – немыслимо как.

Махнула рукой на немыслимое и на девок помещица Салтыкова Нина Евграфовна, приказала – вытащили проволоку у девок из губ, раны залечили, смазали мазями заморскими дорогими, чтобы девки красоту возвратили, а затем Нина Евграфовна продала крепостных девок туркам на потеху.

На вырученные деньги помещица купила греческое варенье из греческих же орехов.

Дзэн!

ВСПОМОЖЕНИЕ

Графиня Маргарита Викторовна Сухомлинская прекрасно музицировала, профессионально танцевала, похвально пела, изящно откидывала головку к правому плечу и знала всё о женском вопросе в губерниях – так писарь знает все закорючки начальника.

На балу в честь приема французского посла графиня Маргарита Викторовна собирала пожертвования на детскую больницу в Саратове, где люди пухли от голода, на завтрак кушали крапивные щи и нюхали на ужин лапти.

Францзузианец посол Жан-Жак жмотился, скаредничал, не клал на серебряный поднос пожертвование, словно у него дома ураган прошел.

Жан-Жак амурничал, сплетничал и за сплетнями и амурами скрывал жадность – так лисица скрывается в перьях петуха.

Но графиня Маргарита Викторовна Сухомлинская упорно требовала денег на больницу для сирот, словно готовила койку для Царя батюшки.

Французский посол пришел в неистовство, укорял, журил графиню в излишнем рвении во вспоможении, но с лица угодливую улыбку не убирал, потому что держал имидж куртуазника:

– Ах, мон шер, графиня Маргарита Викторовна Сухомлинская!

Вы во всех изящных искусствах преуспели, а на больницу гадкую себя тратите, словно по болоту идете в бальных тапочках. – Жан-Жак осветился внезапной спасительной мыслью, которая спасла бы его от пожертвования: – Если бы вы станцевали канкан, графиня, то я бы дал денег на больницу для сирот.

Но вы же не переступите через себя, как и я через себя не переуступлю изящной ножкой в башмачке Людовика.

– АХАХАХ! – графиня Маргарита Викторовна Сухомлинская засмеялась, откинула к плечу изящную головку и тотчас начала танец канкан, немыслимый на великосветском вечере, посвященном культуре.

Когда танец закончился, и графиня Маргарита Викторовна Сухомлинская зашнуровывала корсет, французский посол Жан-Жак с негодованием и неудовольствием бросил на поднос деньги – вспоможение на строительство больницы для сирот, словно Луну от сердца оторвал.

Но графиня Маргарита Викторовна Сухомлинская деньги посла схватила с подноса и засунула себе за лиф профессиональным движением поэтессы.

– Ах, мон шер! – Жан-Жак от удивления уронил золотой лорнет (под ноги купца Калашникова, и лорнет тотчас же погиб под сапогом). – Вы забрали деньги себе?

Но это же – дурной тон!

– Дурной тон, когда мужчина не вспомогает сирым и убогим, а бросает деньги в жерло разврата! Дзэн! – графиня Маргарита Викторовна Сухомлинская грозно смотрела на французского посла, от негодования даже топнула изящной ножкой.

ПРЕДРАССУДКИ

Помещики Артем Иванович Дубровский и Сергей Игнатьевич Троекуров выехали на охоту на матерого волка.

С вечера ловчие обложили волка, и помещикам с борзыми и легавыми осталась только честь – посадить матерого волчицу на нож – так в трюмах Санкт-Петербурга на нож сажают журналистов.

Гукнули, аукнули, понесли кони.

Помещики скачут на добрых лошадях, лица мужчин розовеет на фоне белейшего снега цвета кристаллов цианистого калия.

Волку нет дороги, бежит на охотников, как в нору к львице.

Вдруг, с тракта несется жирная свинья, а за ней баба в тулупе, и вопит дурным голосом злой сплетницы:

– Борька! Борька, чтоб тебя черти сожрали!

Сбежал, ах, сбежал, родимый, из свинарника!

Баба ловит сбежавшую свинью, а помещики с досады рвут бакенбарды, как девушкам локоны обрывают.

Боров прорвал красные флажки, и в дыру ринулся матерый волк, убегал, уходил от погони, потому что борзые и гончие рванули за свиньей, оттого, что она менее опасна и более жирная, чем матерый волк.

– Свинья охоту сорвала! – Артем Иванович выстрелил в сторону бабы, но нарочно не попал, чтобы грех на душу не лег мельничным жерновом.

– Полноте, Артем Иванович! – Сергей Игнатьевич Троекуров порывисто извлек фляжку с водкой и сделал пять глотков, как верблюд в Кара-Кумах. – Свинью загоним вместо водки – потеха!

– Свинью-с? Фуй, Сергей Игнатьевич! Это низко и неподобающе, словно в бане с мужиками париться и трогать бородатых мужиков, как баб.

– Мой дзэн считает ваши слова предрассудком, почтеннейший Артем Иванович, – Сергей Игнатьевич Троекуров подгонял коня за свиньей.

Когда конь и всадник с собаками скрылись в лесу, Артем Иванович в задумчивости почесал затылок под малахаем: не знал помещик, о чем сказал Сергей Иванович, что – предрассудки – о гонке за свиньей, или о бане с бородатыми мужиками.

ОСОЗНАНИЕ

Мальчик Миша княжеского рода Васнецовых рос прилежным гражданином, умным, почтительным, благородным, как олень в английском зоосаде.

Становлению Мишеньки способствовали родители, сказки няни Арины Петровны и книжки с картинками пристойного содержания, не меняющую сущность человека в дурную сторону – так кусок шоколада не испортит ребенка.

Папенька Мишеньки – богатый граф Васнецов Сергей Иванович поощрял Мишенькино рвение к книжкам, говорил, что в книжках – правда жизни, и, кто по книге живет – добра наживет!

Мишенька очень любил книжки о Царях и богачах, что естественно для мальчика в полосатых чулках и в парике с буклями.

Маменька Мишеньки графиня Анна Александровна тоже поощряла Мишенькино рвение – погладит сыночка по головке, угостит медовым пряником и укатит на балы.

Веселая маменька, добрая, от неё всегда пахло шампанским и мужскими духами, как от поручика Оболенского.

Однажды графиня Анна Александровна прибыла с бала под утро в прекраснейшем настроении, даже пела в будуаре, как соловушка.

В опочивальне на кровати Анна Александровна нашла зарезанного своего мужа – графа Васнецова Сергея Ивановича: в крови, с множеством ран.

Анна Александровна бросилась в детскую, но бежала изящно, следила, чтобы стопы правильно выворачивались, как на сцене в балете «Лебединое озеро».

В детской в кроватке лежал младшенький сынишка Андрейка с перерезанным горлом, а рядом, на коврике с вышитыми медвежатами мирно сопел с окровавленным ножом Мишенька.

– Мишенька, Мишенька, сынок мой! Не спи на полу – простудишь простату и не сможешь на балах блистать! – Анна Александровна разбудила Мишеньку, аккуратно взяла у него из детской ручки ножик: – Почто, Мишенька, ты папеньку своего убил, мужа моего Васнецова Сергея Ивановича и братика своего зарезал Андрейку – несмышлёные они, но это не повод для убийства.

– Повод, милый друг маменька, огромный повод для убийства! – Мишенька потянул к маменьке кровавые ручонки, и Анна Александровна тщательно оттерла с них кровь, как макияж на личико накладывала: – В умных книжках литераторы пишут, что надобно убивать конкурентов, поэтому и я убил, как в одну реку два раза вошел: с папенькой вошел, и с братиком Андрейкой.

Когда я бы достиг наследного возраста – кто знает, как папенька повернул бы себя, с хитрецой: вдруг бы все состояние на Андрейку написал, а меня постылым бы прогнал.

Али от кого бы еще одного наследника прижил, словно каленым железом кроликов размножал.

И вас, маменька, бросил бы, без вспомоществования оставил, а я уважаю вас, маменька, потому что вы – веселая и красивая, как яблоня в цвету!

– Ах, Мишенька! Прекрасная ты натура, восхитительная! – Анна Александровна заключила сыночка в объятия и осыпала поцелуями, как парики после кваса и пива посыпают мукой: – Дзэн тебе помог, не иначе, как дзэн! – Маменька на миг отсранила Мишеньку: – Ты осознал?

– Осознал, милый друг маменька, что я вынужден, как мужик зимой в сугробе.

И вам же выгода – я не буду препятствовать вашим утехам на балах и в будуарах!

– Ну, ежели осознал, Мишенька, то – умничка!

Помоги мне, мертвых конкурентов наших – папеньку и Андрейку – надо до утра в речку Неву сбросить осетрам на корм.

НЕЗНАЧИТЕЛЬНОЕ

В имении князя Пинягина Сергея Васильевича любили голубцы – капустные листья, а в них фарш свиной с рисом и специями заморскими.

По утрам каждого дня: кто куда – Питерцы на причал за свежей финской рыбой, Саратовцы и Астраханцы – на базар за арбузами и воблой, подданные князя Пинягина – на местную ярмарку за свежими голубцами – так кукушка весной летит в родное гнездо чижа.

Пинягинский шеф-повар из крепостных крестьян Антон Егорович Блохин прошел обучение кулинарному искусству в городе Париже, где много беспамятных дев окунают тела в холодную воду, чтобы похудеть.

Но свой шедевр – Антон Егорович Блохин создал втайне и секрет пинягинских голубцов не отдал бы даже под пытками каленым железом, а палачи – голые Королевы красоты Мозамбика.

В четверг князь Пинягин Сергей Васильевич как всегда выездом проследовал на ярмарку за свежими – ночными голубцами – так кружки падают на глиняный пол янычара.

Народ расступался, пропускал хозяина – шапки долой, поклоны земные с пристрастием, словно лбом пробивают дорогу для ростков пшеницы.

Около лабаза шеф-повара Пинягино Антона Егоровича Блохина князя Сергея Васильевича пробил пот – так карась пробивает головой тонкий лед.

На двери висел амбарный замок, а толпа мужиков, баб, стариков и детей черным морем назревала к бунту, как чирей.

– Что-такое! Голубцов дай, Антошка! – князь Пинягин робко спросил закрытую дверь, хотя в робости не замечен был ранее: – Где повар?

Где голубцы, народ честной?

Что вы молчите, ироды? – Сергей Васильевич привычно схватился за рукоятку серебряного пистоля, другую руку красиво положил на эфес шпаги.

Но народ не отступал, в толпе мелькали топоры, вилы, рогатины на медведя и ножи для кастрации кабанчиков.

– Ишь, будто не знает, а сам виноватый! – мужик в одной ермолке, голый, словно из бани выскочил, а, может и из бани пробегом до голубцов, взмахнул топором над головой, как мечом Правосудия. – Хандрит повар, говорит, что свинина некачественная и рис негожего сорта, а листья капустные – грех, а не листья.

Антон Егорович сердится, бает, что не будет больше нам голубцов по причине дурного сырья – так Донецкие шахтеры отказываются от балерин.

– Как не будет? Почему? Кто приказал? – князь Пинягин грозно сверкал очами, но в карету подался, дальше от народного гнева русских своих же медведей.

– Кровь! На тебе кровь наших детей, князь Пинягин, – толстая мать-героиня неожиданно взорвала толпу, неприличными жестами ягодиц призывала к бунту – так сучка ведет за собой стаю кобелей.

И тотчас толпу прорвало, как плотину Беломорканала после смерти Сталина:

– Кровь! Кровь!

– Раньше всё лучше было: капуста без нитратов, свинина на хлебе, рис нашенский, краснодарский круглолицый.

– Химия! Всё ваша химия голубцы губит!

– Сами по мамзелькам, по заграницам да по ресторанам, а в стране голод – неурожай голубцов.

– Бей его, опричника! Пусть ответит за голубцы!

Толпа рванула к карете, но спасибо отчаянным коням и трусливому кучеру Петрухе – вывезли, родимые, спасли князя Пинягина от поругания чести.

В тот день князь Пинягин Сергей Васильевич в Думу не пошел, пропустил важные думские слушания о разделении украины Руси на татаро-монгольские улусы.

И к балеринам не поехал на празднование дня рождения Мими.

На квартире в Пинягино (о которой мало кто из народа знал) князь пил горькую и сокрушался, что не закусывает голубцами.

– Незначительное всё: и голубцы, и балерины, и улусы! Дзэн! – после десятой рюмки князь Сергей Васильевич засмеялся, а затем заплакал над конфузом, как поваренок над развалившимся голубцом.

БЛАГОРАЗУМИЕ

Графиня Елена Натановна Ольшанская прослыла сердобольной и добродетельной помощницей людям в несчастиях и грехе – так добрый доктор Айболит помогает зверушкам.

Елена Натановна часто жертвовала на строительство изб-читален для крестьян, домов терпимости для нуждающихся молодых девушек, приютных комнат с повивальными бабками для проделывания абортов и на другие благие цели, словно птичка летняя с клювиком желтым.

Однажды сердобольная графиня Елена Натановна в лютый мороз пробегала от ресторации к карете, а в карете печурка дымится и шуба медвежья готова на печке, как казак молодой в постели.

На Елене Натановны небрежно накинуто соболье манто, на ножках изящные котильоны с мехом горностая, панталоны оторочены беличьим мехом, а душегрейка из серебристой лисы.

Возле кареты стояла девочка нищенка в рубище, и мороз дубил оголенные её посиневшие места, так усердный кучер стегает ломовую лошадку.

– Барыня, помилосердствуйте! Дайте на хлебушек, с голоду пухну! Три дня не кушала, только снег и лёд, снег и лед!

Губы девушки лиловые, едва двигаются, словно им ножки невидимые оторвали.

– Ах ты, негодница! – графиня Елена Натановна Ольшанская возмутилась, топала изящными ножками (а камердинер приоткрыл уже дверцу кареты). – Молодая бесстыдница!

Шляешься без толку по дворам, а приличные девушки в домах терпимости, построенных на мои пожертвования, пользу приносят, как пчелки мед.

Всё у трудолюбивых девушек в почете: лафиты, теплые ванны с пузырьками, шампанское рекой, овощи питательные, фрукты занимательные, колбасы и мясА, дичь в изобилии, а самое главное – общество знатное – господа расфуфыренные, и господа девушек потчуют.

А ты, как тебе не совестно, несолидно, девица, замороженная, с третьёводни не кушавшая, – графиня Елена Натановна Ольшанская укорила и пожурила нищенку, запрыгнула в карету, прислонила озябшие ручки к печурке, искала понимания у огня.

Но, когда лошади тронули с места – красивые, лоснящиеся дорогие лошадки – гордость и краса Замоскворечья, сердце доброе графини не выдержало, слеза скатилась по гриму на щечке – так ледокол прокладывает дорогу к золоту тунгусов.

Елена Натановна Ольшанская приоткрыла дверцу и крикнула по доброте души своей в поучение нищенке (девушка уже осела в сугроб):

– С мороза в тепло иди, а то замёрзнешь, непутевая!

Прояви благоразумие! Дзэн!

С чувством выполненного перед народом долга графиня Елена Натановна Ольшанская отправилась на балет, где балероны ноги поднимают.

ПОТРЯСЕНИЯ

Помещик майор в отставке Анатолий Борисович Карамзин увлекался историей, разведением породистых свиней и искусством, словно подсчитывал последние дни до финальной выставки на Небесах.

Каждый вечер после ужина в горницу Анатолию Борисовичу приходила дворовая девка Глашка в цветастом сарафане, похожая на распустившуюся голландскую розу.

Глашка обычно два часа плясала и пела перед барином – незамысловато плясала и безыскусно пела, но с народной душой, подпрыгивала, взвизгивала, ухала.

Щеки у Глашки румяные, глаза навыкате, а телеса – дородные, справные, потому что Глашка не отказывала себе в еде, и барин не отказывал ей в еде, так породистую свинку откармливают сразу два хозяина.

В субботу перед сном в горницу вбежала жена Анатолия Борисовича помещица Авдотья Никитична, взволнованая, словно её обокрали мыши.

– Вы увеселяетесь, Анатолий Борисович, а в Москве земли трясения происходят – скоро и до нашей Саратовской волости докатятся толчки земли, как на почтовых прискачут! – Авдотья Никитична потрясала Московской газетой «Известия», как веником.

Чепец барыни съехал на левое ухо, а панталоны безобразно несвежие, словно в них земли трясение.

Анатолий Борисович придирчиво оглядел жену, мысленно укорил её и пожурил за несвежий вид, но недовольства не показал, потому что культурный человек, оттого, что – майор в отставке:

– Полноте, душа моя, Авдотья Никитична!

Нам ли чрезвычайно волноваться по поводу Московских потрясений.

Мы живем по своему дзэну, и никакие обстоятельства не заставят меня сменить его на трясение земли в Москве, где медведи по улицам бритые разгуливают.

– Эка, батюшка! – Авдотья Никитична покосилась на пляшущую и взвизгивающую Глашку. – Земли трясения…

– Славная вы, матушка, – Анатолий Борисович с досадой отставил стакан с наливкой, словно провожал молодость в сабельный поход, – но неспокойная, как свинья без кормежки.

Истинное трясение в искусстве – Глашка: трясется, потрясает, и телеса её трясутся – вот трясение, подобного в Москве не видывали!

Дзэн!

ЛУЧИСТОСТЬ

Известная в светских кругах балерина Эвка Мирековна Новак в холодной Москве чувствовала себя неуютно, а в Санкт-Петербурге – подавно, словно в лиф подложили снега.

Но в Польсце денег нет, поэтому Эвка терпела и холод, и грубости пьяных мужланов, и нравственный разврат эстетов, похожих на палки.

Эвку Мирековну охотно приглашали на увеселительные вечера по поводам и без поводов – так охотник любуется уткой.

Балерина посещала мероприятия, танцевала балет (иногда и без одежд), получала деньги за танцы, но хулила устроителей веселья, словно рубила сук, на котором сидела.

– Невежи! Настоящего балета не видите за пьяными грезами!

Вам бы скотское, а не возвышенное птичье!

Однажды, на пирушке в Думе по поводу принятия закона о Возлияниях, Эвка Мирековна перебрала бургундского и излишне ретиво хулила Депутатов, словно они виноваты в падеже свиней в Польсце.

– Ишь, как вас мой танец разобрал, до трясения рук!

Женились бы на приличных девушках, как я, а не на ваших безграмотных бабах, которые ногу выше головы не поднимут, словно ТАМ заклинило.

В балете не смыслите и в балеринах, а в законы лезете, как шелудивые псы в холодильник за колбасой.

Одни депутаты потешались и смеялись над журьбой Эвки Мирековны, другие не замечали пьяную балерину, но находились и те, кто осуждал её слова, словно Эвка не пьяная балерина, а член английского Парламента.

Депутат граф Семенихин Федор Иванович вознегодовал и даже толстыми ножками топал, как пьяный извозчик:

– Извольте любить нас, пани балерина!

Мы вас пригрели, накормили, напоили, денег дали, а вы буяните и поносите нас, как дворовых крестьян.

Из милости вас терпим, хотя вы уже старая для праздников, ищИте себе пристанище в богадельне, где на сто стариков один зуб.

Старички оценят ваши гадости, хотя вы уже не лучитесь весельем!– граф махнул рюмку водки, будто назойливую пчелу отгонял.