Текст книги "Гвенделл, лучший ученик"

Автор книги: Эмис Блаулихт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Зато с Лиреном началось что-то странное. Это “что-то” Берт явно ощутил поздней осенью, незадолго до дня рождения, когда они с ним договорились все-таки сходить пострелять в лесу зайцев или даже оленей.

Трава пожухла и пряталась под густым рыжим одеялом опавших листьев. Деревья стояли голые и темные. Пахло сыростью. Было хоть и облачно, но тепло. Лирен недавно выпросил у родителей арбалет на свое 10-летие и теперь аж трещал от гордости, ведь он впервые приготовился стрелять не в мишень, а в движущихся живых тварей. Милосердие Стендарра он оставил дома.

Они с Гилбертом прочесывали лес вокруг приората Вейнон. Расходиться по сторонам было бы опасно, потому что можно напороться на кабана или медведя, а луком или арбалетом от них отбиваться дело гиблое. Такие сволочи выпустят кишки даже со стрелой или болтом между глаз.

К тому же для них это была не охота, а прогулка с оружием и готовностью продырявить какое-нибудь безобидное зверье. Поэтому они шли рядом.

– А что ты хочешь на день рождения? – шепотом спросил Лирен. Листья тихо шуршали под сапогами. На поясе у него болтался отцовский колун.

– Меч, – Берт обвел глазами черные столбы деревьев. – Я в “Огне и стали” видел двемерский короткий меч. Он тяжеловат, но я же вырасту под него.

– Ты сказал отцу?

– Нет, – тише сказал Берт. Лицо у него посмурнело. – Не хочу. Я его почти не вижу.

– Точно, он же у тебя работает… А почему не хочешь?

– Да так. Всякое, – Гилберт вздохнул и добавил более живо: – Или в Имперский город съездить. Посмотреть на Акатоша. На Коллегию Шепчущих, там Бьюли училась. И оружие там получше делают. Но это потом как-нибудь.

– Да, там было бы интересно… Я тоже уговаривал папу на Хогитум – это праздник у нас, данмеров, такой – туда съездить, но не получилось. Он говорил, что там жизнь неспокойная.

– Она везде неспокойная.

– Все умирают, – прошептал Лирен и сразу закрыл рот рукой, испуганно глянув на Берта.

Но тот только вздохнул и отвел глаза:

– Правда.

– Я не х… Тс!

Они замерли и вслушались. Впереди, за буреломом похрустывали ветки. Вверху кружили вороны. Некоторые опускались на стволы поваленных деревьев и требовательно каркали. Лирен взял Берта за плечо и пригнулся с ним к земле.

– Крупное что-то, – он поднял арбалет и потянулся к колчану на поясе. – Заяц бы так не хрустел.

– Пошли, глянем.

В кронах пролетел ветер и снес на опушку остатки листвы. Берт и Лирен ползли гуськом к бурелому, смахивая желтые листья с волос.

Когда они приблизились к самому большому дереву, то услышали похрапывание и почувствовали какой-то тяжелый медный запах. За ветками, похожими на черные тощие руки, показались небольшие оленьи рога. Молодой самец. Зверь стоял, время от времени наклоняясь и прячась за сучьями.

Берт и Лирен переглянулись.

– С двух сторон обходим, – одними губами произнес Лирен, выразительно подняв брови.

Берт кивнул. Они разошлись и стали огибать ствол.

Олень оказался не один. Он стоял над раскуроченным трупом самки. В ее окровавленном брюхе не осталось ничего, белел только позвоночник и торчали ребра. От нее и воняло. Берт видел ее морду и круп стоящего оленя. Черные стеклянные глаза смотрели прямо в лицо, язык торчал из закрытого рта. Местами на него и на нос налипла земля. На массивной шее багровели следы когтей.

Гилберт увидел, как с соседней стороны дерева медленно выглянул Лирен. Олень тотчас встрепенулся и застыл. Тогда Берт заправил стрелу, натянул тетиву и прицелился зверю в голову, а Лирен стал заряжать арбалет. Олень сорвался и побежал через опушку, вспахивая копытами землю и подножную листву.

– Сука! – Берт вскочил и навел наконечник ему в затылок. Лирен вжал приклад арбалета в плечо и прицелился, зажмурив один глаз.

Гилберт выстрелил. Стрела со свистом пролетела между рогов оленя. От испуга тот поскользнулся на мокрой листве и чуть не завалился между деревьев, но забрыкался и вскочил на ноги. Болт Лирена врезался в ствол и выщербил из него щепки. Берт понесся к зверю, на ходу заправляя лук. Олень оббежал его, петляя между деревьями возле Лирена.

Стрела Берта врезалась ему в круп. Его нога подкосилась, он вскрикнул и рухнул на землю. Сразу подскочил и поскакал на трех, испуганно мыча.

– Сейчас! – Лирен выстрелил и дернулся от отдачи.

Болт вонзился оленю в бок. Зверь отшатнулся и грохнулся в кусты. Он снова взвыл и пополз прочь. Берт и Лирен побежали за ним, заправляя стрелы.

–Ща я перережу ему глотку нахер! – Гилберт выхватил с пояса нож, пока Лирен прицеливался в оленя.

Он выстрелил ему в шею и перебил позвонок. Голова оленя обессиленно бухнулась на землю. Зверь быстро дышал и похрапывал, его глаза бешено вращались, будто искали помощи. Из-под торчащих стрел бежала бородовая кровь.

От бурелома Берт и Лирен шли, каждый держа по оленьему рогу. Они прошли мимо объеденной туши самки и вышли на поляну. Посередине напротив друг друга лежали два бревна, а между ними чернело старое кострище. Вокруг шелестели клены. С запада по небу ползла пухлая сизая туча.

Берт запрыгнул с ногами на одно из бревен и положил олений рог. Лирен положил свой и сел.

– Кто-то же подрал ту самку, – говорил он, кутаясь в накидку с капюшоном и боязливо поглядывая на тучу.

– Вряд ли это волки, – Берт встал на цыпочки и потянулся. – Они обычно один скелет и голову оставляют, а у этой только внутренности подъели.

– Медведь, может, – Лирен оглянулся. – Как-то не хочется, чтобы он и нас заприметил.

– Ну раз он уже закинулся оленем, то мы ему зачем?

– Жир на зиму запасать, они же скоро в спячку впадать будут.

– Не-е, мы не сытные, – Гилберт спустился, сел рядом и стал разглядывать рог. – Ему кто-то вроде Нивенира нужен. Он пожирнее будет. Или Гаф. А Фуфел и Джерси тоже костлявые.

– Ты кроме Фуфела видел кого-нибудь?

– Нет. А ты?

– И я нет. Они, наверное, уже разъехались.

– И не надо, нам и так хорошо.

Лирен замолк, глядя на Берта. Тот с интересом рассматривал рог, крутя его в руках. На срубе остался клок шерсти.

– Ну, да, – осторожно сказал Лирен и опустил глаза. – Мне так тоже больше нравится.

– Мы ведь уже не мелкие, – Берт отложил рог. – Зачем они нам?

– Незачем. А ты… Ты уже нашел другую девочку? Ну, как Бьюли?

– Не знаю. Я со всеми дружу. А что?

– Просто спросил.

Берт смотрел на него и ощущал странное тепло. Надвигалась гроза, но душно было не от нее. Будто внутри тоже что-то напитывалось электричеством. Стало не по себе от мысли, что Лирен может отчего-то обидеться и пропасть из жизни так же, как все остальные. Когда он навещал Берта дома, было хорошо, даже если ломало или в голове творилась неразбериха.

И если он вдруг исчезнет, то жизнь точно станет совсем другой. Такой, к которой не хочется привыкать.

– Ты боишься, что мы тоже перестанем дружить? – спросил Гилберт.

– Да. Если честно. Просто…

Лирен глубоко вздохнул и стал нервно мусолить подол накидки.

– Все расходятся. Мы долго ходили с мошкарой, и теперь они куда-то делись. Даже не видимся. Только с Фуфелом, но он… Ну, он торчок. Он будто со всеми общается. А с тобой не хочется расходиться.

– Я и не собирался расходиться. Мне тоже не хочется.

– Скажи, что мы не станем, как остальные, – Лирен с надеждой повернулся к нему всем телом и вцепился в рог. – Что мы так же будем заходить друг к другу и вот так вместе стрелять в лесу.

– Будем, конечно, – Берт невольно придвинулся. Внутри что-то сжалось, сердце застучало об ребра. – Мы же с тобой все время вместе были, как…

“Как Чума с Бьюли”.

Мысль ужалила его, и он вздрогнул.

“Нет, нет, нет!”

– Ну, да! – Лирен будто услышал его мысли и закивал. – Вот я и не хочу, чтобы это кончалось.

По спине пробежали жгучие мурашки. Берт судорожно отгонял от себя осознание того, что ему приятно. Очень.

– Не кончится, – пробормотал он и опустил глаза в землю, будто ища у травы помощи. – Только нам…Ну, то есть, мы и так дружили…

– Да, – Лирен тоже потупился и посмотрел ему на руки. – Давай… Давай никогда не переставать?

Берт помолчал, бегая взглядом по опавшим листьям и обугленным поленьям в кострище. Пальцы дрожали, и Лирен это видел. Гилберт точно это знал, потому что краем глаза следил за ним.

– Давай, – пролепетал он.

Они замолчали, не смотря прямо друг на друга. Туча уже наплыла на них, и стало темно, почти как вечером. Накрапывал мелкий дождь. Берт видел, как редкие капли падали на сухую землю и впитывались темными пятнышками. Слышал, как взволнованно дышал Лирен.

– Нам, наверное, нельзя так думать, – тихо сказал тот.

Берт как наяву видел его мысли. Потому что в голове у него было то же самое.

– Я еще два года назад хотел об этом у тебя спросить, – сказал он и заставил себя нахмуриться.

– О чем?

– О том… Кто такие педики. Но Фуфел мне тогда сказал.

Лирена словно кто-то толкнул. Он резко отсел и повернулся к лесу. Молчал. Гилберт тоже отвернулся. В груди больно колотилось сердце.

Дождь уже стучался об бревно и листья на земле. В волосах застревали холодные капли. Запахло мокрой травой и древесиной. Вдали слышался тихий рокот грома.

Они молчали, беспомощно глядя в разные друг от друга стороны. Лирен так и мусолил свою накидку, а Гилберт царапал себе ладонь ногтем. На глазах начинала дрожать влага.

“Чума бы не стал так думать. Он бы за такое оторвал ухо.”

“Ненавижу тебя, Лирен, что ты натворил? Что мне теперь делать?”

Лирен накинул капюшон и молча поднялся. Листья под ним захрустели. Он взял свой рог и поправил колун на поясе.

– Надо идти, – тусклым голосом сказал он, не глядя на Берта. – А то промокнем.

– Угу.

До приората Вейнон они шли молча, боясь посмотреть друг на друга. По лицу стекала вода. Берт разглядывал в руке олений рог и надеялся, что папа не станет расспрашивать о том, где он его взял. Тогда не придется говорить о Лирене.

Только у городских ворот Лирен прервал тишину и грохот дождя.

– Мы же не перестанем из-за этого дружить?

Берт отвел глаза и сказал:

– Надеюсь, что нет.

У себя в комнате он положил олений рог в третий ящик комода, к любимым книгам. Ночью засыпал так же плохо, как в тот вечер, когда провожал Бьюли до дома. Гилберт думал, как ненавидит Лирена за то, что заставил его бояться за себя и за их дружбу. Думал, как любит его за то, что всегда был рядом. Думал, кто из них “педик” и кому первому Чума оторвал бы ухо, а кому сломал бы нос. Или кого бы убил.

Он лежал, спрятав голову под подушку, и глотал слезы.

Послезавтра на его день рождения Лирен принес двемерский меч.

Сожженные мосты

За два года они, как и боялись, стали видеться меньше. Отец Лирена затащил его в Часовню Стендарра и занял изучением богословских книг. В те редкие дни, что они с Бертом виделись, Лирен говорил, что ему в целом нравится.

В целом. Взрослые так говорят, чтобы утешиться.

Гилберт все так же занимался в Гильдии Бойцов, уже не с учебным мечом, а тем двемерским, что подарил Лирен. Он пытался утопить растерянность и страх оказаться “петухом” (еще одно мерзкое словечко взамен другим мерзким словечкам) в ворковании с девчонками. Даже целовался с Амалией и Вилисой, которую та на дух не переносила, но все равно было пресновато. Не так, как с Бьюли.

Когда Алер проболтался, что в свое время имел связи с Гильдией Воров, он стал для Берта живой легендой. Упросил показать, как взламывать замки, и рассказать о тех мрачных людях, о которых молчат в городе. В его привычный, хоть и тоскливый мирок пришли новые захватывающие истории. Впрочем, Берт все еще считал их сказками.

Постепенно занятия с оружием уже порядочно осточертели и слились в гадкую рутину. Гилберт стал чаще захаживать к Фуфелу. Даже “сомики” казались не такими противными. Больше всего ему нравился хайрокский табак. Мягкий, но насыщенный вкус. А от валенвудского кружило голову и тошнило.

Берт заметил, что Алер, Лереси, Лирен, его родители и все другие данмеры в городе стали какими-то грустными и тревожными. В таверне он услышал, что в Морровинде произошло какое-то несчастье. Потом спросил у Алера и узнал, что на столицу свалилось Министерство Правды, а затем изверглась Красная гора. Полстраны разрушилось, а на другую пошли войной аргониане. Тысячи погибли, многим пришлось бросать все и уплывать на Солстейм, соседний остров.

Красная гора, которая выросла из Сердца Лорхана. Берт долго думал об этом.

На следующий же день пришел в Часовню и нашел Лирена. Они долго разговаривали, но Лирен казался чужим. Словно в него переселили очень уставшего печального взрослого. То, что беспокоило обоих целых два года, они старательно обходили, точно шли по кочкам над булькающей лавой Красной горы.

Разве что осторожно, будто наощупь, напомнили друг другу, как хотели бы побывать в Имперском городе. Лирен сказал, что у него дома лежит тревожный рюкзак. Там ножи, веревки, спальник, карта, фляги с водой, пара лечебных зелий и огниво. Рядом покоится арбалет с полным колчаном и меч. Говорил, что после извержения Красной горы родители сами стали собирать такие. Берт задумчиво кивал.

После того дня они виделись только в городе. Когда Гилберт возвращался домой и поднимался к себе, часто доставал из ящика олений рог, садился с ним на кровать и долго разглядывал. Проводил пальцами между отростков, слышал шум осеннего дождя и дыхание Лирена. Затем доставал двемерский меч и вспоминал, как Лирен вручил его на пороге дома, потупив глаза. Гилберт тогда еле удержался от того, чтобы обнять его и… Нет, только обнять. И все.

С папой было все так же промозгло. На кухне снова начали появляться бутылки. Единственный раз, когда Берт поговорил с ним, случился утром. У отца был отгул, и он чинил окно в гостиной (рама подтекала в дождь). Гилберт умывался в уборной. И вот, когда он вытер лицо, то задержал взгляд в зеркале. Оно висело у двери в коридор. Берт подошел к нему и всмотрелся в свое отражение.

Все такое же девканское. Ресницы, кажется, даже гуще стали. Мерзость.

Берт помрачнел и спросил:

– Пап, а когда у меня борода будет?

– У меня начала расти в шестнадцать, – холодно сказал тот, стуча молотком. – Подожди немного.

– Шесть лет ждать?

Папа не ответил.

***

Весной, когда уже было по-летнему тепло, Берт с Фуфелом сидели под городскими стенами на нагретых камнях. В руках у обоих было по самокрутке.

– Где ты вообще смог это достать? – Берт поднес свою к носу и сморщился.

– Тебе-то фто? – Аксель (ему было уже 17, и над губой пробились темные волоски) держал “сомика” в зубах и пытался высечь искру огнивом на кусок льняной тряпки, лежащей между ними на камне. Тук-тук-тук! – Дофтал ве. Мне кореф подогнал, гововит, мутная, но унофит товько в пуфь.

– От нее несет, как от той дохлятины в подвале Одила.

– Иф ты, эфтет выифкафся! Ты ее нюхать собираефься или фе?

– А этот табак откуда вообще?

– Да я фе-то и не вапомнил даве. То ли ф Ювного мыфа, то ли в Гратвуда. Фто-то валенвудфкое, корофе. Тебе это вавно фто ли?

– Просто интересно. Ладно, жги уже.

Над Корролом лениво плыли серые тучи. Казалось, этот купол из тесных дождевых облаков сжимает внутри воздух. Мелькающие в небе ласточки спешно разлетелись и спрятались под крышами сторожевых башен. Город затаился и стал ждать, когда на горячую пыльную брусчатку обрушится ливень. Слабый ветер шелестел кронами осин. Постепенно он набирал силу и начинал трепать их настойчивее.

Кремень наконец высек искру, она упала на кусок ткани и разошлась тлеющей кляксой. Аксель поднес тряпку к кончику самокрутки, зажег и передал Берту. Тот решительно ее взял, но запах дыма все равно резал глаза. Гилберт скривился, сунул “сомика” в зубы и приставил к нему горящий уголок ткани.

– Ты давай не морщись,– усмехнулся Аксель. – Эта еще не самая вонючая.

– А есть хуже?

– Конечно, есть. Я однажды пробовал алик'рский. Вот это был разнос, у меня потом целый день глаза слезились. Ты давай не чеши языком! Она ж тлеет!

Гилберт торопливо затянулся и закашлялся. Едкий дым обжег горло и осел каким-то ядреным налетом на языке.

–Что? Не в то горло пошло?

– Кхе-кхе, акх-кха! Наверное… Акх-акх-кхе… Наверное, слишком сильно вдохнул.

Фуфел выпустил густой клуб дыма и расслабленно закрыл глаза.

– Ты не парься. Спокойно…

Гилберт откашлялся и увидел, как разморило Акселя. Тогда затянулся медленнее.

Чем дальше проникал дым, тем больше слабели конечности. Тело стало ватным, мысли развеялись, и в голове возникла приятная пустота. Берт так же, как Фуфел, прислонился спиной к стене и поднял в серое небо расслабленный взгляд. С каждой новой затяжкой мир терялся в блаженном неведении, а душа наполнялась покоем. Сознание будто поднималось к небу с дымом, освобождая тело от всяких чувств. Было похоже на глубокий дневной сон.

Сквозь туман в голове Гилберт услышал отдаленные напевания Фуфела. Но голос его казался раздвоенным, приглушенным. Потом Берту вовсе показалось, будто тело его оторвалось от земли и поплыло вверх. Под лопатками ощущался холодный предгрозовой ветерок, клубилась пыль… И время замерло.

– Хера тебя жмыхнуло! – услышал он голос Акселя. Через целую вечность, а может, вчера.

Он потрепал Гилберта по плечу, и тот еле разлепил тяжелые веки. Почудилось, будто Фуфелов тут не один, а три, и говорят все разом.

–Ты как? Живой?

– Я уснул что ли? – Гилберт еле шевелил губами и осматривался, будто спросонья.

– Походу. Тебя так сплющило, что ты вырубился. Ну, у всех такое в первый раз.

– А ск…

Он поморщился и попытался склеить вопрос. Вышло не сразу.

– Ск… Сколько я в отключке лежал?

– Да хер пойми. Я тоже закипел… Скорее всего, час. Или полтора.

Гилберт встрепенулся.

–ЧАС?! Точно? Это точно?

–Ты че переполошился? Ну да, где-то так. Тучи вон как низко, дождь скоро хлынет, значит, прилично прошло.

Берт вскочил на тряпочные ноги, превозмогая жуткую слабость. Едва удержался, чтобы не шлепнуться обратно на камень. Он стал лихорадочно бить себя ладонями по щекам, чтобы прийти в чувства.

–Ты чего? – спросил Фуфел.

– Да у меня отец домой пришел! Это пиз*ец! Я и так под домашним арестом! Пока он уходил по делам, я решил съе*ать к тебе по-быстрому, думал, успею вернуться. Говорил, что на полчаса выйдет. А я тут целый час….!

–Ты чего боишься? Он же у тебя не тиран. Не бил тебя ни разу, ты сам говорил.

– Он меня тогда на всю жизнь запрет!

Фуфел помолчал, с сочувствием глядя на то, как Берт растирает лицо и шлепает себя по щекам. А потом резко остановил его локоть.

– Что? – Гилберт прерывисто дышал.

– Мелкий… Тебе кранты.

– Что еще?! Что? У меня на лице что-то?!

– Да у тебя глаза покраснели! Ох, сука… Вот какого хера ты не сказал, что не должен спалиться? Я б тебе этот папоротник е*аный и не дал бы!

Гилберт со свистом втянул воздух. В висках застучало от страха.

– Б*ять! А они успеют обратно побелеть, пока до дома иду?

– Да не успеют! О-ох, мелкий… Может, вообще тогда домой не пойдешь? Ну, подожди, пока очухаешься. Можем в “Дубе” посидеть, я что-нибудь куплю под жабры залить.

– Говорю же, он тогда меня закопает! Сука… Так, ладно! Я скажу, что песком в глаза попал. Прокатит?

– Может прокатить! Потри глаза кулаками, чтоб выглядело так, будто ты правда вымывал оттуда песок. Три давай и беги!

Гилберт сорвался с места и побежал через заросший сорняками двор. Он растирал глаза, пока сердце бешено трепыхалось. На языке появился какой-то кислый вкус.

Начинал накрапывать дождь. На траву стали падать первые холодные капли. Прежде чем скрыться за обшарпанным углом дома, Гилберт заметил, как Фуфел закурил нового “сомика”.

Вскоре дождь уже гремящим потоком барабанил по брусчатке площади и жестяным навесам крылец. Буйная вода разрывала воздух. Густо пахло мокрой землей. Свинцовое небо прорезала яркая белая вспышка, освещая улицу почти дневным светом. Через несколько секунд ей откуда-то издалека страшным низким басом отвечал раскат грома. С исполинской кроны Великого дуба рваным потоком стекала вода. Мостовая блестела и рябисто отражала белое небо.

Это природное безумство отзывалось в Гилберте громким эхом. Ему хотелось творить бесчинства, танцевать и кричать под этим яростным ливнем. Кровь кипела в жилах, душа рвалась наружу, в сердце шторма. Ему даже показалось, что в эту минуту он способен на все, даже взлететь!

Он вскочил на залитое дождем крыльцо, ощущая себя таким же быстрым и легким, как дождевые капли, и зашел в дом. Шум воды и гром остался снаружи.

Коридор тонул в полумраке. Гилберт замер и прислушался, дома ли папа. Стояла полная тишина. Только дождь барабанил в окна.

Берт выдохнул и скинул промокшую куртку. Затем шмыгнул из коридора в гостиную, чтобы оттуда вбежать по лестнице в свою комнату.

И тут же застыл.

В гостиной стоял отец. Он прислонился к окну, скрестив руки на груди и глядя на улицу. Стекающая по стеклу вода играла светом и тенью на его хмуром лице. За последние годы он заметно постарел. Морщины углубились, на висках и в бороде пробилась седина.

Папа обернулся и посмотрел в покрасневшие глаза Берта.

– Мало того, что ты сбежал, так еще и курил.

– Это песок мне в глаза попал! – воскликнул Гилберт. – Честно!

– Сработало бы, живи мы на побережье, – сухо говорил папа. – Зачем ты врешь?

– Это правда песок! Видишь, как я их тер? Сильно тер!

Отец угрожающе приблизился. Берт попятился.

– Песком. Вот как. Слишком пахучий песок. Дурной даже. Да от тебя за версту этой дрянью несет. Я тебя сперва учуял, а потом только услышал.

Гилберт молчал, тяжело дыша. Он уже приготовился дать деру, если…

“Окровавленный нож. Чуму порешал.”

–Я запретил тебе уходить, – говорил папа с нарастающей злостью. – Я запер тебя на замок. А ты? Вылез через окно? Ради чего? Ради дури? Из-за которой у тебя уже были проблемы!

Берт впервые видел его таким рассерженным. В его глазах, кроме горечи, читалось еще и разочарование. Любого другого на месте Гилберта уязвило то, что он подвел единственного родителя.

Но никого другого на его месте быть не могло.

В нем распалялась чистая ярость, ему хотелось выпустить ее. Наконец-то выпустить! За все! Почему чужак, который вздумал считать себя его отцом, может запирать дома?! В голове Гилберта эхом отзывался тот дикий шум дождя и грома. Он сам чувствовал себя молнией – быстрой, острой и горячей.

– Что хочу, то и делаю, понял?! – выкрикнул Берт. – Я уже взрослый, у меня должна быть свобода!

–Такая свобода сведет тебя в могилу, – папа шагнул еще ближе, Берт отступил и наткнулся на подлокотник кушетки. – Правда думаешь, что ты единственный в мире ребенок, кто ее хочет? Свобода – это огромная ответственность, а не курение дури по углам непонятно с кем!

– Я не ребенок! Я хочу так жить, мне нравится так жить! Если ты будешь и дальше меня запирать, я каждый раз буду вырываться тебе назло!

– Наркотики – это яд! – папа уже кричал, и у Берта все внутри сжималось от ужаса. – Он тебя убьет! Ты этого хочешь?! Закончить жизнь в канаве?!

– Я сам решу, где и как заканчивать! – Гилберт пытался перекричать его, но горло стискивала боль. Глаза обжигали слезы. – Сам! Пошли вы все на*уй! Думаете, что если вы старше меня, то сразу самые умные?!

Отец едва сдерживался, чтобы не схватить его за шкирку и не посадить в комнату с решетками на окнах. Он взял Берта за плечо, но тот стряхнул руку и отскочил.

– Это был первый и последний раз, когда я пускаю тебя домой! – рявкнул отец, и Гилберт втянул голову в плечи. – Если еще раз ты выйдешь без разрешения, ты не войдешь в него больше никогда, пока не поумнеешь! Ты меня понял?

– Не понял! – крикнул Гилберт, схватил с кушетки подушку и швырнул на пол. – Буду делать, что хочу! Ты меня не удержишь! Я не хочу жить, как ты говоришь! Не хочу!!! И не собираюсь вырасти похожим на тебя, мать или еще кого-то! Ни за что!!!

Отец замолк, ошарашенно глядя на него.

–Ты понятия не имеешь, что она для тебя сделала, – сказал он дрожащим голосом. – Ни малейшего. Не смей больше так о ней говорить.

– А то что? – выпалил Гилберт. Кулаки чесались что-то разбить, сломать или порвать. – Что ты мне сделаешь, а? В подвале запрешь? На цепь посадишь? Да мне похер! Я не хочу быть похожим на тебя и на мать, потому что вы оба ничего не ст…

Голова резко мотнулась вбок, и тут же комнату огласил звонкий шлепок и грохот молнии. Гостиную осветила вспышка. Бледный след отцовской ладони на щеке загорелся болью и покраснел.

Берт чуть не рухнул на пол, но успел ухватиться за спинку кушетки. Он прижал руку к щеке, распахнул глаза и уставился на отца.

Тот смотрел на него с таким же удивлением и страхом.

– Кнопка, прости…

Гилберт скрипнул зубами и ринулся на лестницу.

– Кнопка!

Но Берт бежал к своей комнате, тяжело дыша от раздирающей боли в горле. Перед глазами плыло. Он ненавидел сейчас все на свете.

– Кнопка, я не хотел, прости!

Последнее слово оборвал громкий хлопок двери.

В комнате в открытое окно ветер швырял дождевые капли. Вяз сыро шелестел и сверкал. Пол у подоконника уже промок. Берта это беспокоило меньше всего.

У него дрожали от злобы руки, глаза щипало от слез, щека горела. Он стал бешено метаться по комнате, не зная, как дать выход своей ярости. Но быстро понял.

Гилберт пнул комод. Тот пошатнулся и громыхнул лежащим внутри добром. Разум и чувства сошлись. Оба кричали о том, как все несправедливо. И оба требовали крушить все вокруг.

Он пихнул ногой стул, и тот с грохотом упал на пол. Потом Гилберт смахнул со стола все лежащие на нем бумажки и книги. Они шумно разлетелись по комнате, раззявив страницы. Затем Берт выкинул с постели одеяло, подушку и содрал с матраса простыню. По щекам текли горячие слезы и превращали мир в плывущее пятно.

Потом он швырнул через всю комнату деревянный подсвечник в закрытую дверь. Тот с хрустом врезался в створку и рухнул на пол без двух ножек. Они стукнулись об соседнюю стену, упали на пол и закрутились.

С грохотом и хрустом выкипала и злость. В этом водовороте разрушений и шума что-то в нем рвалось на волю, какая-то клыкастая ревущая бестия.

Даже когда он перевернул комнату вверх дном, бешенство не притупилось. Оно бурлило еще жарче, сердце истошно колотилось об ребра.

Одного беспорядка мало! Надо раз и навсегда покончить со всем. Не как Валус Одил, он облезлый старпер, болтающийся в петле. Нет.

В ту секунду Берт понял, как жутко надоела ему эта комната. Как надоел дом. Как надоел отец с его вечными запретами и безразличием. Как надоел город из этих апатичных серых домов. Как надоела страна с ее “неспокойствием”.

Поэтому он нырнул под кровать и выудил тревожный рюкзак. Берт заготовил его на днях, когда вспомнил разговор с Лиреном в Часовне. Рядом валялся лук, колчан и двемерский меч. Берт накинул плащ, всем этим себя обвесил, запихал в рюкзак все кошельки и монеты, что были в комоде, и понесся к окну.

На улице бушевало: бурлящая вода одним потоком неслась по канавкам, дождь косыми линиями бил по крышам, гроза распарывала темно-серое небо яркими стрелами, мокрые кроны деревьев громко шелестели, а ветер вбрасывал в комнату холодную водяную пыль. Всюду стоял жуткий шум, весь город покорно склонился перед штормом.

Гилберт был готов уже лезть наружу, но замялся.

Нет, он не передумывал. Наоборот, хотелось оставить отцу какое-нибудь едкое послание. Последнее слово. И он придумал.

Берт схватил с пола листок пергамента и вытащил из-под стола кусок угля. Затем нацарапал на листе фразу, которую давно видел в какой-то книге: «Все мосты сожжены». Слащаво, но правдиво.

Он кинул записку на кровать так, чтобы сразу было видно с порога. Затем вернулся к комоду, вытащил третий ящик и достал олений рог. Берт прижал его к груди, в которой трепыхалось сердце, помедлил и сунул за пояс.

Он натянул капюшон, залез на мокрый подоконник, ухватился за толстую ветку вяза (теперь-то он доставал без проблем) и стал спускаться по стволу, вспоминая движения Фуфела. Спрыгнул на мокрую траву и побежал по пустынной улице под гремящим ливнем.

По пути не встретил ни души, и это одиночество его восхищало. Вот он, один-единственный, быстрый и сильный, кто осмелился выйти наружу в такой погодный кошмар. Кто теперь бы назвал его девканом?

Он бежал по блестящей мостовой прочь из этой жизни. Храбрый и одинокий, он напоминал себе дикого зверя, может, волка. Но волк не волк без своей стаи! Берт спешил в Часовню Стендарра.

***

Когда он добежал, ливень даже не думал утихать. Наоборот, вовсю плясал на ступенях, вздымая облако брызг. Перед лестницей растеклась здоровенная лужа. Вода пузырилась, отражение серого неба дробилось в колечках.

Гилберт влетел в вестибюль. С одежды и рюкзака текло. Эхо шлепающихся на пол капель разлеталось под высоким куполом и отражалось от стен. В Часовне было пусто и сухо. Пахло ладаном. Берт спустился в полумрачный холл под залом и пошел к комнате Гурерина Селвило, отца Лирена.

Тот как обычно читал, сидя за письменным столом, и что-то выписывал на бумагу. Рядом в канделябре горели свечи. Лирен вздрогнул, когда Берт вбежал в проем. Чернила с пера капнули на столешницу.

– Лирен, – тяжело выдохнул Гилберт. Сердце билось в горле после забега.

– Что такое? – тот с недоумением обводил его с ног до головы. Его длинные волосы были по-эльфийски зачесаны назад, точно как у Гурерина. На нем – любимая бордовая роба.

– Я из дома сбежал, – устало говорил Берт, привалившись к косяку.

– Что? Почему?

– Потом расскажу. Побежали со мной.

Лирен вытаращил глаза. На столешницу плюхнулась вторая чернильная капля. Он рассеянно сунул перо в чернильницу и встал из-за стола.

– Куда? Ты чего?

– В Имперский город! – Берт подошел к нему. Лирен ощутил запах сырой одежды. – Мы же с тобой хотели!

– Я не могу.

– Чего?

Лирен потупился и сказал тише:

– Мы с родителями завтра поедем в Блэклайт. Там родня осталась после Красного года, нам надо помочь им отстроиться. И…

Он замялся и стал мусолить подол робы.

– Что? – торопил Берт.

– Мама сказала, что там я буду должен жениться на девушке из Дома Садрас, – он прерывисто вздохнул и поднял глаза на Гилберта: – И папа поддерживает. Я не хочу. Но они говорят, что это поможет нам всем.

“И ты туда же.”

Сердце рухнуло. Берт неподвижно смотрел на Лирена, а в голове зияла пустота. Точно оттуда выскоблили все до последней мысли.

– Извини, Берт.

Лирен сел обратно за стол и склонил голову над книгой. Гилберт не мог отвести от него потрясенного взгляда.

– Я знаю, что ты думаешь, – дрожащим голосом начал Лирен. – Что мы договаривались…

– Нет. Нет, ничего. Мне уже все равно.

Лирен ошарашенно повернулся.

– Что?

Берт увидел его глаза, наполненные такой же печалью и растерянностью. Он сам чувствовал себя таким. Губы задрожали, в глазах снова поплыло. Он кинулся к Лирену и обнял его за шею. Сухого и теплого, пахнущего чернилами и отцовским бриолином.

Лирен сцепил руки на его мокрой спине за рюкзаком и луком.

– Не уезжай, – тихо попросил он.