Текст книги "Гвенделл, лучший ученик"
Автор книги: Эмис Блаулихт
Жанр:
Историческое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Ребята прыснули и издали заинтригованное “у-у-у”. Лирен и Бьюли стыдливо опустили глаза.
А Берт не знал, поэтому промолчал. Больше всего сбили с толку слова “на нее”. Гилберт бы даже на свежую голову не придумал, что можно делать НА красивую девчонку.
– Точно, ты ж девка, – с притворным озарением воскликнул Чума и грубо отпустил воротник Берта. Он пошатнулся и едва не повалился обратно на скамью. Ноги были точно деревянные.
– Девкан, – подсказал Гаффер.
Чума обернулся на него, одобрительно подняв брови.
– Хорош! Точно!
Он снова посмотрел на Берта.
– Чего стоим, девкан? Топай! И эту с собой забери, – Чума вытянул с лавки Бьюли и провел ее с Бертом к двери. – Трахать ее тебе все равно нечем. А я попозже приду.
Мошкара посмеивалась вслед. Берт едва понимал, что сказал Чума. Он шел, чувствуя на лопатках его руку и запах Бьюли. Ночной воздух обдал лицо прохладой, когда Чума вывел их на улицу и закрыл дверь.
Бьюли сразу привалилась спиной к стене и сползла по ней на землю. Подол светло-голубого платья красиво облегал ее колени и расходился широким полукругом на гранитных плитах. Она молчала и смотрела на соседний дом, будто ничего и не случилось.
Из головы Берта немного выветрился дурман. Он потер глаза запястьями и оглянулся, как если бы видел эту улицу впервые. А потом пришло и осознание произошедшего. Сердце больно застучало об ребра.
Он посмотрел на Бьюли и сразу же отвел глаза. Мало того, что обозвали, так еще и выгнали вместе с ней, как двух придурочных подружек. Было бы в сто раз лучше, если б выгнали одного. Даже в миллион! Но теперь будут до конца жизни считать таким же лохудриком, как эта Бьюли. И такой же девкой.
Остатки сахарной неги не позволили ему разозлиться, поэтому он хмуро спустился на мостовую и уже готов был пойти домой, но тут Бьюли спросила:
– А как тебя зовут?
Берт едва ее расслышал. В голове еще мутилось. Он замер и вяло оглянулся.
– Гилберт.
– М… Красивое имя. А меня Бьюли.
– Я знаю.
Она улыбнулась, вздохнула и подняла глаза в звездное небо. А Берт смотрел на нее. И снова хотел ЧЕГО-ТО, не в силах оторвать взгляд.
– Тут поблизости твой тезка живет. В Везерлехе. Это ферма такая. Только его зовут Гильберт. Тебя, наверное, в честь него назвали?
– Не знаю, – полусонно говорил Берт. – Вряд ли.
Он разглядывал белеющую в сумерках шею Бьюли. Ее светлые волосы до плеч. И потихоньку понимал, что никакая она не лохудра. А очень даже симпатичная.
– Ты только не обижайся на Чамбера, – тихо сказала она. В таверне приглушенно балаганил народ, так что Берту пришлось поднапрячь слух, чтобы разобрать ее слова. – Просто встал не с той ноги. А так он хороший.
– Почему не с той ноги?
– Да просто так говорят, – улыбнулась Бьюли и посмотрела ему в глаза. – Когда у человека день плохой. Боги…
Она снова вздохнула и обхватила колени руками.
– Ты такой маленький… Куда ж тебя занесло?
– Я не маленький, – серьезно ответил Берт. – Мне уже шесть с половиной. А осенью будет семь. И я умею подрезать.
– Что делать?
– Из карманов воровать. А ты умеешь?
Бьюли опустила уголки губ и покачала головой. Она стала похожа на маленькую девочку, хотя была, наверное, ровесницей Чумы. И Берта снова охватило необъяснимое желание ЧЕГО-ТО.
– Я на колдунью учусь в Коллегии Шепчущих, – с детской виноватостью объяснила она. – Я и не должна такое уметь. Зато могу призвать скампа.
– Я таких в бестиарии видел, – похвастался Гилберт и по памяти произнес по слогам: – Да-эд-ри-ческом.
– Тебе нравятся Даэдра? – на губах Бьюли расцвела чудесная улыбка. Самая чудесная, какую видел Берт за свою недолгую жизнь.
– Ну…
Он попытался вспомнить имя хотя бы одного Даэрического Принца, с усилием продираясь сквозь дурман.
– Я знаю некоторых, – раздумчиво произнес Берт, лихорадочно копаясь в памяти, и наконец нашел: – А! Мне Сангвин нравится. И Шеогорат. И кто-то еще… А другие скучные. Но мне еще нравится Лорхан, только он не Даэдра, а… М-м…
– Аэдра, – помогла Бьюли.
– Да. И Барензия. Ты читала про Барензию?
– Это же человек, – хихикнула Бьюли и подперла подбородок костяшкой указательного пальца. —Ты много читаешь, да?
– Ну, наверное.
– Умничка.
На щеках Берта вспыхнул румянец, а спину окатила волна жара. Сердце взвилось под горло. Берт спешно отвел глаза в сторону Великого дуба , точно увидел там что-то интересное.
Лереси только один раз назвала его умницей, но это не было настолько приятно. А сейчас он захотел прыгнуть до облаков от радости, напрочь забыв, что его только что вышвырнули из таверны под гогот друзей. Все тревоги и обиды вдруг стали такими пустяковыми – аж смешно.
Он снова повернулся к Бьюли и встретился с ней глазами. Внутри все застыло. Берт забыл, о чем они только что говорили и что было в таверне.
– Хочешь, я тебя провожу? – тихонько спросила она. – Уже ведь и правда темно.
– Нет, – как можно тверже сказал Гилберт, с трудом удерживая дрожь в голосе. – Это ведь мальчики должны провожать.
– Кто сказал?
– Все это знают.
– Провожают те, кто хочет, – просто ответила Бьюли и встала. – Пойдем.
– Нет, я тебя провожу, – Гилберт услышал свой обиженный тон и постарался нахмуриться, чтобы казаться серьезнее, но вышло слабовато. – Я тоже хочу.
Бьюли усмехнулась и спустилась к нему на мостовую.
– Ладно, пошли. Я рядом с часовней живу.
По дороге они разговаривали о Барензии, о Даэдра и Аэдра, о книгах в целом. Дурман в голове уже почти растаял, и Берт мог соображать по-прежнему резво. Сумерки густели по мере того, как в домах гасили свет. Вдалеке лаяли собаки Рены Бруйант, раздирая ночную тишину.
Бьюли говорила, что есть кое-какие книги, которые Гилберту пока читать нельзя.
– Потому что я не пойму?
– Просто они…
Бьюли умолкла, подбирая слова. Берт украдкой смотрел на нее снизу, разглядывая розовые губы. Они вдруг стали очень притягательными, почти такими же, как ее грудь. Про губы Лереси ничего не говорила, поэтому Гилберт решил, что на них можно смотреть хоть до одури.
Их шаги разносились по темной аллее гулким эхом, и от этого было почему-то очень хорошо.
– … Ну, не для детей, – сказала наконец Бьюли. – Они похабные.
– Как это?
– Неприличные. Там пишут такое, что детям читать рановато. Да и не всем взрослым нравится.
– А тебе нравится?
Бьюли растерянно улыбнулась и оглянулась по сторонам.
– Так неудобно с тобой об этом говорить. Давай ты подрастешь сначала? Тогда сразу скажу, честно.
Гилберт остановился и вкрадчиво сказал:
– Я никому не скажу. Мне же интересно.
Бьюли замерла в паре шагов от него и снисходительно покачала головой.
– Нет уж. А то твой папа мне предъявит.
– Я совсем никому не скажу, даже ему. Совсем-совсем никому.
Снова она помотала головой, на этот раз с виноватой улыбкой. Берт насупился и отвернулся к часовне. Он уже думал над тем, чтобы бросить Бьюли и уйти домой, раз она считает его малышней. Но перед глазами все еще стоял образ ее губ и груди. Он-то и пригвоздил к земле. Очень уж нравился. Ну просто очень.
– Больно надо, – буркнул под нос Гилберт и пошел за Бьюли. – Я тогда тебе про “Детей неба” не расскажу. А там такое…
Но он рассказал.
Стоя на пороге ее дома. Он рассказывал про нордов с могучими Голосами и смотрел ей в лучистые серые глаза. А потом Бьюли погладила его по голове и сказала, что он солнышко.
Солнышко.
Гилберт зачарованно прокручивал в памяти это слово перед сном. От него было так жарко, что Берт скинул одеяло и долго ворочался, прежде чем уснуть.
***
На следующее утро он хотел встать пораньше, чтобы застать папу, пока тот не ушел в караул, и рассказать о Бьюли. Берт предвкушал его расспросы и молчаливую гордость во взгляде. Может, он даже бы рассказал, что значит «похабный».
Но не вышло. Гилберт спал даже дольше обычного, ведь ночью он долго не мог заснуть. А еще вчерашний сахар хорошенько его «притопил», как сказал бы Гаф. Идиотина Гаф, который не защитил от Чумы и дал этот тупой сахар. Безусловно лучший на свете, но тупой, потому что Гилберт мог думать только о нем и о Бьюли.
Но о сахаре больше.
Он набирал воду в колодце за домом, слушая непривычно громкий птичий щебет в кронах. Раньше Гилберт выходил рано утром, когда было еще тихо, чтобы поскорее закончить всякую возню по дому и пойти шляться с мошкарой. Или подняться к себе и почитать.
А сейчас птицы орали вовсю, и Гилберт чувствовал странную оторванность от времени. Да и мысли о Бьюли уносили его куда-то далеко. Будь папа рядом, Берт бы все ему рассказал, потому что сгорал от непонятного желания смотреть ей на губы и слушать. Целую вечность.
Он стал крутить ручку на вороте, наматывая веревку с ведром. Вода в нем тяжело плескалась и искрилась в солнечных бликах. Берт докрутил до упора и стал вытягивать ведро на бортик, когда услышал за забором голос Лирена:
– Привет.
Гилберт обернулся, положив руку на отодвинутую крышку колодца. Лирен стоял смирно, даже не облокотившись на ограду.
– Привет.
– Ты не обижаешься? – заискивающе спросил Лирен.
– На тебя – нет. Ты же ничего не делал.
– Я просто подумал, что не надо было молчать. А то все как-то плохо получилось. Ты извини.
Берт тихо вздохнул. Хоть Лирен и не должен был извиняться, от этих слов все равно стало потеплее. Он подошел к забору и прислонился спиной к перекладине.
– Ты-то зачем извиняешься? Тебе не надо.
– Ну, просто папа говорил, что в стороне стоять тоже неправильно. А я стоял, вот и извиняюсь.
– Ладно. Тогда прощаю.
Они помолчали, слушая птиц, шелест листвы и невнятную болтовню на площади. Лирен смотрел на заросли осоки в углу участка, а Берт на ведро с водой, оставленное на колодце.
– Зато я Бьюли вчера домой провожал, – буднично сказал он, и сердце у него заколотилось.
– Здорово, – улыбнулся Лирен и глянул на него с искренней похвалой. – Жалко ее.
Гилберт недоуменно обернулся.
– В смысле, что она с Чумой ходит, – поспешил объяснить Лирен. – Он же ее обижает.
«Пол ею вытирает», сказала бы Лереси. А еще назвала бы ее круглой дурой. Берт согласился бы, если бы все утро не думал о Бьюли и не считал ее лучшим человеком в мире. За то, что назвала его умничкой и солнышком. Рядом с ней Лереси – просто старая грымза.
– Ну, да, – Гилберт снова перевел глаза на ведро.
Жгло желание наконец покончить с работой и побежать к себе в комнату, чтобы еще подумать о Бьюли. Ее лицо перемежалось в мыслях с образом сияющих гладких граней кристаллика сахара. В носу стоял приторный запах. Сахара и ее духов.
– Пойдешь сегодня шарить? – спросил Лирен. – Пацаны задумали снова к Валусу Одилу попробовать.
В последнее время мошкара начала пробираться в погреба жилых домов. Даже не для того, чтобы утащить какую-нибудь безделушку, а просто пощекотать нервы. Это и называлось “шарить”. Дом Одила стоял заброшенным уже много лет, и двери там заколотили будь здоров. Для мошкары это стало своего рода вызовом и делом принципа, когда они не смогли сломать доски на подвальном люке за домом.
Берту нравилось шарить, но теперь уже не так сильно. Ведь мошкара вчера обзывалась и даже не удосужилась защитить перед Чумой. Все они суки, теперь Гилберт в этом был почти уверен. Так что идея плюнуть на них и остаться дома казалась все заманчивее.
– Не хочу, – мрачно ответил он, не глядя на Лирена.
– Да, плохо вышло, – повторил тот и сочувственно кивнул. – Но они же не хотели. Это все Чума. Он всех пугает, мне Гаффер сам сказал по секрету.
Его рука дернулась ко рту, будто он испугался того, что проболтался, но успокоился и опустил ее. Берт этого даже не заметил. Он нахмурился и отвел глаза еще дальше.
– Да ну их.
– С нами Фуфел еще пойдет, – продолжал подбивать Лирен. – Помнишь его?
Берт ощутил волну мурашек на руках. Фуфел (хотя по-настоящему его звали Аксель, но мошкаре это слово казалось очень смешным) торговал дурью. В основном самокрутками с разными наполнителями, но бывали лунный сахар и скума. До вчерашнего дня Гилберт даже не вникал, что это такое и зачем, но стоило Лирену напомнить про Фуфела, в голове у него все сложилось в единый стройный рядок.
И Фуфел стал казаться даже важнее, чем Бьюли. Совсем капельку.
Гилберт бодро повернулся к Лирену:
– Точно пойдет?
– Да. Мы утром договаривались. Пойдет он, Гаф и Нивенир.
Самые старшие из мошкары. Они-то смогут сломать доски на люке.
Гилберт вдруг подумал, что будет глупо, если он зажмется дома и не пойдет. Тогда он точно останется в их глазах девканом, нюней и размазней. Джерси называл таких “обидушка е*аная”. Последнее слово Берт не понимал (хотя ему нравилось, как оно звучало, и потому запомнил), но “обидушка” заиграла для него новыми красками. Уж ей он точно становиться не хочет. И уж тем более “е*аной”, что бы это ни значило.
К тому же там будет Фуфел, а значит, наверняка и сахар.
– Ладно, пошли, – с наигранной неохотой согласился Берт. – Когда встречаемся?
– На закате. Как обычно, у трактира, – Лирен подумал и добавил: – Могу за тобой зайти.
– Ага.
– Тогда пока.
– Пока.
Лирен ушел. Гилберт постоял у забора еще немного, думая о Фуфеле и сахаре. Мысли о работе и Бьюли выпорхнули из головы. Глаза бездумно смотрели в угол участка.
Тут-то он и вспомнил, про что забыл спросить у Лирена.
***
Забыл спросить и вечером по дороге к “Дубу и патерице”. Дело в том, что днем Гилберт прочитал “Последователей Серого Лиса”, и теперь стал расспрашивать Лирена, правда ли существуют Гильдия Воров и Темное Братство и какие они. Тот тоже мало что знал, поэтому они с Бертом стали придумывать им мрачные убежища. Какие-нибудь огромные черные замки или глухие пещеры с леденящими кровь правилами и законами.
У таверны их ждал только Гаф. Едва увидев Гилберта, он как-то замялся и потупил глаза.
– О, пошел все-таки.
Берт молча остановился рядом, будто не заметив его, и обратился к Лирену:
– А остальные где?
Лирен пожал плечами и вопросительно посмотрел на Гаффера.
– Возле дома уже, – сказал тот, глядя на Гилберта. – Да ладно, хорош дуться. Как девка, блин.
Берт вспыхнул и в ярости пихнул его в живот.
– Ты достал!!!
– Ну извини-извини! – Гаф слегка отшатнулся и засмеялся. – Больше не буду, честно. И за вчерашнее залупу не держи.
“Залупа” тоже была непонятным, но смешным словом, которое Гилберт невольно кинул в копилку. Если бы он не бесился на Гаффера, то даже бы спросил, что это такое.
– Ты просто идиотина, – сказал Берт, стараясь звучать как Лереси. – А на идиотин не злятся.
– Да, да, – Гаф беззаботно потрепал его по плечу. – Пошли, там без нас, наверное, уже все доски сломали, а я хотел тоже топором помахать.
В переулке за домом Одила было так темно, что они едва разглядели мошкару. Но Берт сразу увидел, что пацанов больше, чем говорил Лирен. Вместо двух стояли трое. И собака, виляющая хвостом. Кто-то из мальчишек присел рядом с ней, стал гладить обеими руками и сюсюкать.
Чем ближе Берт подходил, тем четче слышались в ночи их голоса. И тут у него рухнуло сердце.
С собакой сюсюкал Чума. Гилберт узнал его притворный писк, ведь таким он передразнил его в таверне вчера.
– Уфастая бабака? – нежничал он. – Пуфыфтая бабака?
Нивенир и Фуфел возле него посмеивались, трепля пса по спине и за ушами. Берт испуганно замер, и идущий позади Гаффер наткнулся на него животом.
– Да угомонись ты, – усмехнулся тот и подтолкнул вперед.
Они подошли к мошкаре, и Чума обернулся. Губы у него растянулись в улыбке, отчего Берт ощутил неприятную резь в животе и поежился.
– Здорóво, – простецки бросил тот. – Ну че, как там с Бьюли?
– Никак, – промямлил Берт, ища глазами помощи у Фуфела и Нивенира.
– Что, не трахнул все-таки?
Знать бы еще, что это значит. Гилберт потупил взгляд в землю.
– А я вот трахнул.
Издевается, что ли?
– Да не ссы, я ж шучу, – рассмеялся Чума и слегка отодвинулся от собаки: – На, погладь.
– Ее вовут Фиха. Фифка, то биф, – прошепелявил Фуфел, как обычно что-то жуя. – Она у “Февой кобылы” куковала.
Берт с трудом удержался от того, чтобы кинуться на него с расспросами про сахар, и недоверчиво посмотрел сперва на Фишку, потом на Чуму. Собака была лохматая и рыжая. Пацанам она доставала до пояса, а Берту почти до груди. Фишка замахала хвостом, разматывая им густые заросли осота, и радостно чихнула.
Гилберт опасливо прошел мимо Чумы, будто тот мог в любой момент схватить за шкирку, как вчера, и протянул к собаке руку. Сразу почувствовал от нее запах мокрой шерсти. Он положил ладонь на огромную теплую голову и осторожно погладил. Фишка преданно смотрела в глаза и поскуливала. Рядом присел Лирен и тоже стал гладить ее по спине и шее.
– Ну что, ломаем? – Гаф подошел к трем сваленным у люка топорам и поднял один. Он подкинул его на ладони и взмахнул. Лезвие со свистом рассекло воздух.
– Поехали, – Нивенир взял второй топор, а Чума третий.
Они стали с хрустом расколачивать доски, прибитые к люку. Чума, самый крепкий, замахивался выше всех, и Берт видел, как под рубашкой округлялись его мышцы. Он мельком пощупал свое плечо и горечью ощутил, что рука у него такая же тоненькая, как…
Как у Бьюли. Сука.
На душе сразу стало так гадко, что даже влюбленный взгляд Фишки его не трогал. Гилберт вяло ерошил ей макушку, слушая удары топоров и треск ломающихся досок.
– Интересно, Рена Бруйант ее видела? – размышлял Лирен. – Она бы ее, наверное, приютила… Хотя куда ей еще одна собака?
Берт промолчал и снова посмотрел на Чуму. Тот иногда опускал топор и проводил рукой по волосам, убирая их назад.
Его-то девканом никто бы не посмел обозвать. Его все боятся. Потому что у него мышцы. Потому что он сам кого хочешь обзовет. И Бьюли его за это любит. Ходит с ним повсюду. И он ее тр…
– Аксель? – окликнул Берт.
Фуфел неподвижно стоял поодаль, засунув руки в карманы и жуя. В темноте он был похож на статую.
– М? – Фуфел даже не обернулся.
– У тебя есть сахар?
– Мгм. А тебе вафем?
– Ну… Надо мне.
Фуфел повернулся к нему. В темноте Берт не смог разглядеть его ехидную улыбку, но уловил ее в голосе.
– Подфел фто ли, мелкий?
– Нет! Просто еще хочется.
– Это и навывается “подфел”, дурик.
Лирен слушал их, нахмурив брови. Он искоса наблюдал за Бертом и очень боялся рассмотреть в нем признаки “торчка”, как сказал бы Нивенир.
– Так у тебя есть? – уперся Гилберт, не сводя глаз с Фуфела. Тот хитро улыбнулся и выплюнул то, что жевал. Берт вдруг вспомнил, что обычно он мусолил во рту листик табака.
– Допустим, есть, – Аксель подошел к ним и сел на корточки. Курносый, как Гилберт, стриженый “ежиком” и всегда ухмыляющийся. От него пахло куревом. – Но я ж не даю просто так, сам знаешь.
– Да знаю, – вздохнул Берт, угрюмо трепля Фишку по груди. – А дорого будет?
– Договоримся.
– Не надо, Берт, – шепнул Лирен. – Правда, не надо, а то станешь, как те пьяницы в таверне.
– Да не станет, – Фуфел расплылся в ленивой улыбке. – Они-то старперы, у которых нихера за душой не осталось, а этому еще жить и жить, – он снова посмотрел на Берта: – Десятка за кошель. Я кладу туда обычно пять шашек, но тебе подгоню еще одну. Короче, шесть за десятку.
– Какие шашки? Сахар, в смысле?
– Мгм. Ты же не станешь за раз все закидывать?
– Да нет, – Берт не совсем понял вопрос, но не хотел показаться “дуриком”, – Вряд ли.
– Одной в день тебе хватит до жопы, ты ж малой еще.
– Ага, – снова наугад согласился Гилберт.
– Вот и лады. Завтра днем принесу. Ты будь с деньгами, само собой.
– А пораньше можно?
– Не-а. У меня поставщик утром.
– Ну, ладно.
Фуфел деловито кивнул и оглянулся на остальных, которые уже сломали доски и распахнули дверцу. Теперь они стояли, разминая натруженные руки.
– Пасет оттуда пи*дец, – сообщил Нивенир, поморщившись. – Будто сдох кто-то.
– Да крыс там замуровали, наверное, – Гаф наклонился над проходом и тоже скривился, зажав нос. – Ох, сука!
Берт с горящими от любопытства глазами проследил, что же сделает Чума. Тот просунул голову в люк и выпрямился с искаженным от отвращения лицом.
– Е*ать меня в рот!
От сердца отлегло. Значит, можно не притворяться.
– Туда целую телегу этих крыс свалили что ли?
– Зажги факел, – сказал Фуфел, отцепил древко от пояса и подал Гафу.
Тот ушел на мостовую, чтобы подобрать огня от уличной жаровни. Берт и Лирен отошли от Фишки и встали рядом с остальными. Из погреба тянулся горячий воздух и так густо пахло разложением, что в носу засвербело, а горло стиснул приступ тошноты. Гилберт отвернулся и закашлялся.
– Во-во! – согласно закивал Чума. – Ну его нахер, не хочу я лезть в эту вонищу. Закрываем.
– Да давай хоть посмотрим, – сказал Фуфел. – Что воняет-то?
– А вдруг там правда труп? – забеспокоился Лирен. – Или зомби? И что тогда делать?
– Если б был зомби, мы бы услышали, – усмехнулся Нивенир. – Я таких видел, они ворчат вот так.
Он по-старчески закряхтел, высунув язык. При этом нарочно понизил голос, даже жутко стало. Мальчишки доверчиво закивали.
– И он бы сразу на нас кинулся, – добавил Нивенир. – Они такие злые мрази, что ворон считать не станут.
– А если дохляк?
– А нам-то что? Не мы ж кокнули. Уйдем и все.
Вернулся Гаффер с факелом. Он передал его Чуме и оглянулся, не идет ли патруль.
– Давай по-быстрому, а то там стражник скоро пойти должен.
Мошкара сгрудилась над люком. Факел рассеял темноту слабым рыжим светом. И тут все увидели, что дохляк и правда есть.
На земляном полу погреба лежал иссохший труп, даже, скорее, обтянутый кожей скелет. Одежда истончилась и превратилась в лохмотья. А вокруг – скопище пустых бочек и ящиков, поросших густым мхом. Было душнои и сыро, как в парилке.
– Я сейчас блевану, чесслово, – сдавленно сказал Нивенир и отвернулся во двор, прижав руку к груди.
– Это Валус?! – в ужасе отпрянул Берт. От вони слезились глаза. Он впервые видел труп, да еще такой старый.
– Да нет, – отмахнулся Чума. – Валус на ферме с сыновьями сидит. Когда он съехал, мы в дом пробрались, но люка там не нашли. Запрятал, наверное. Он этим погребом лет сто не пользовался, вон как все заросло. И трупешник аж завялился.
– Фу, – скривился Гилберт. Взгляд никак не мог отлипнуть от лица мумии.
Ему вдруг почудилось, что она вскочит и побежит к ним, скрипя костями и рыча, как показал Нивенир. Сердце застучало в горле, он опасливо отошел от люка и встал за Фишкой, которая все это время равнодушно сидела на траве и наблюдала. Лирен тоже попятился.
– Как девка, – опять завел Гаф. – Чего «фу»?
– Ну, – согласился Чума. – Трупешник как трупешник. Вяленый к пивку.
Мальчишки заржали. Гилберт и Лирен переглянулись, как бы спрашивая друг друга: «чего смешного-то? Это ж жуть!»
– Закусон собственного производства, – еле дыша от смеха, простонал Фуфел.
– А чего он его на веревку через весь погреб не повесил? – Гаф привалился к стене и закрыл лицо руками, хохоча в ладони.
– Перестаньте! – взмолился Берт.
– О, а давайте ему привезем? – продолжал Нивенир. – Скажем: «закуску подогнали, с тебя горилка». Хорошо ж посидим!
Они хохотали, пока Берт и Лирен недоуменно переводили между ними взгляды. Фишка, похоже, тоже оценила запах дохлятины, подошла к люку и просунула в погреб любопытную морду.
– Не надо, подруга! – Чума отодвинул ее, все еще смеясь.
Интересно, подумал Берт, Бьюли таскается за ним еще и потому, что он шутит про такие гадости? И ей смешно?
Он снова подошел к погребу мимо гогочущей мошкары и заглянул внутрь.
Ну, да, мумия страшная. Облезлая, коричневая, с выступами костей. Челюсть покосилась и валяется на земле. Но она и правда похожа на какую-нибудь вяленую рыбу. Только большую и более вонючую.
Он попытался улыбнуться от этой мысли, но улыбка налезла сама, вторя смеху мальчишек. Нивенир хохотал заразнее всех, – будто конь издыхал, – и Гилберт невольно захихикал.
– А кто это, если не Валус? – Лирен оставался серьезным и смотрел на всех с укором. Наверное, от отца научился.
– Поди разбери! – ответил Чума и вытянул руку с факелом подальше, чтобы лучше осветить труп. – Там особо и не поймешь. Но похоже на мадаму. У нее юбка была, видите, длинная тряпка на ногах? И тонковата для мужика.
– А у Валуса разве была жена? – спросил Фуфел.
Все разом на него посмотрели и умолкли. Через тишину вдалеке вдруг различилось тяжелое бряцание сапог по брусчатке. Чума быстро засыпал факел землей и закрыл люк. Мошкара затаилась, присев у стены.
Шаги приближались к их кварталу.
– Будем говорить? – шепнул Берт.
– По кой хер? – Нивенир тяжело дышал, прижимаясь к его плечу.
– Ну, – кивнул Чума. – Зачем палить? Может, это и не жена, а просто шлюху какую-то давно пришил, в погреб сунул и забыл. Он колдырил знатно, так что мог. Старый к тому же.
– Это же убийство, – возмутился Лирен. – О таком и надо страже говорить!
– Да забей. Кому не плевать?
Лирен с Гилбертом снова переглянулись. Шаги патрульного звучали уже напротив дома. Свет его факела залил улицу светом. Мошкара затихла. Даже Фишка сообразила послушно лечь на траву.
Шаги замерли. У Берта кровь застучала в висках.
Мучительная тишина длилась, кажется, целую вечность. Но потом ее разрезал знакомый голос.
– Выходите-ка вы, ребята.
Сердце сжалось в комок. Гилберт вспомнил, что у отца сегодня смена.
– Сука, – выдохнул он. – Это папа.
– Приплыли, бл*дь, – подытожил Чума и шепнул: – Уползайте, малые, а мы отмазать попробуем.
Мошкара поднялась, и у каждого на лице была написана безысходность, усталая и небрежная. Лирен с Бертом тихонько пошли за соседнюю стену.
Парни вышли из-за дома в круг света от факела и скрылись за углом. Гилберт услышал папин голос:
– Чем занимаетесь?
– Просто сидим кудахчем, – ответил Чума без нотки волнения.
– Почему от вас пахнет мертвечиной?
– Да мы с псиной обжимались, а она походу в дохлятине извалялась, – сказал Нивенир и окликнул: – Фишка! На-на-на!
Берт услышал, как она всполошилась и побежала к ним.
– Вот как, – недоверчиво проговорил папа.
Потом все утихло, только Фишка довольно поскуливала. Берт и Лирен стояли за углом и выглядывали на улицу с другой стороны. Был виден только край отцовской клейморы, которую он вешал на спину.
Вдруг она исчезла, когда папа двинулся на задний двор мимо мошкары.
– Что такое? – заволновался Гаффер.
Но папа не ответил. Их шаги переместились за дом. Тогда Гилберт с Лиреном выскользнули на дорогу и юркнули за соседний дом, а оттуда побежали в сторону Часовни. Вслед доносились голоса мошкары:
– Да это не мы ломали! Зачем оно нам надо?
– Так уже было, когда мы пришли!
Они вскочили на крыльцо дома Лирена и пригнулись за оградой, притулившись друг к другу и наблюдая за улицей. Дом Одила был далеко, так что свет факела казался маленькой точкой среди темноты.
– Больше никогда не пойду шарить, – шепнул Лирен, тяжело дыша. – Я этих дохляков и так в крипте Часовни навидался.
– Это же первый раз так, – ответил Гилберт.
– Все равно не пойду, хватит. Я уснуть не смогу.
Берт сразу вспомнил, что вчера тоже долго не засыпал из-за мыслей о Бьюли. Ее дом был совсем рядом, через два других.
Щеки залила краска. Сердце, почти утихшее после бега, снова затрепыхалось. В Гилберте вдруг поднялась волна смелости, и он подумал, как будет здорово, если он придет к ней посреди ночи и…
Что-то обязательно сделает. Берт не представлял, что, но очень хотел.
Вдруг они с Лиреном увидели, как мошкара вышла из-за дома, а отец – за ними. Они побрели вверх по улице в сторону трактира. Парни шли, беспокойно оглядываясь на папу, только Чума казался невозмутимым.
– Куда они? – спросил Гилберт.
– Может, в замок? – голос Лирена дрогнул. – Вдруг он труп нашел? И их будут допрашивать?
– Зачем их, если не мы виноваты? Это же Валус…
– Им надо всякие бумажки писать. Потом и до Валуса дойдут. Но, может, их и не в замок ведут, а домой прогоняют?
– Дома только у Чумы и Гафа есть, – напомнил Берт. – А Фуфел и Нивенир в таверне живут.
– Да, просто так говорят.
Они проводили мошкару и отца взглядами. Выпрямились, когда свет его факела исчез за Часовней. Улицу снова заполнила тишина.
– Страшно как-то, – шепнул Лирен.
– Почему?
– А вдруг их в тюрьму посадят, за то, что доски ломали?
Тут и Гилберту стало страшно. Ведь если Фуфела и правда кинут за решетку, то не видать ему сахара, как своих ушей. Ни завтра, ни послезавтра, никогда.
Но ведь тогда посадят и Чуму, а значит, Бьюли не с кем будет ходить. А значит…
Берт впервые ощутил и радость, и ужас одновременно. Он посмотрел на дом Бьюли, примостившийся через два чужих крыльца, и уже приготовился рвануть к нему, как вдруг Лирен сказал:
– От нас ведь тоже мертвечиной пахнет! – он приставил локоть к носу, вдохнул с рукава и помотал головой: – Надеюсь, смогу пробраться в уборную мимо мамы.
Берт тоже понюхал воротник куртки, задрав его пальцами к лицу, и глаза у него округлились. Ведь папина смена заканчивается ночью! Таскотня с мошкарой по замку (если они и правда пошли в замок) его, может, и задержит, но вряд ли надолго. А чтобы нагреть достаточно воды для ванной, нужна целая уйма времени.
– Вот сука! – он быстро хлопнул Лирена по плечу и спрыгнул с крыльца. – У меня он тоже скоро придет! Давай, пока.
– Пока!
Лирен стал судорожно возить ключом в замке, а Гилберт побежал за Часовню, чтобы срезать путь до дома в обход. За спиной он слышал сначала скрежет замочной скважины, а потом скрип створок. Оглянулся и увидел, как Лирена проглотила темнота коридора и захлопнулась дверь.
Он побежал быстрее, пересекая заросший пустырь за Часовней. В траве трещали сверчки. Берт продирался сквозь пырей и лебеду, тускло бледнеющую в темноте. Надеялся, что запах травы собьет дохляцкий душок. Жесткие стебли хлестали его по ногам и рукам, в лицо то и дело влетали ночные мушки.
Когда Гилберт добрался до дома, его снова ошпарила мысль, что у Лирена он так и не спросил про кое-что, скребущееся в душе. Не так сильно, как Бьюли и судьба Фуфела с сахаром, но тоже назойливое.
Он вытащил из кармана ключ и мельком обернулся на улицу, боясь увидеть идущего издалека отца. Но было пусто и тихо.
Внутри Берт стал впопыхах набирать холодную воду в бадью (к счастью, утром он натаскал порядочно ведер). Решил, что растапливать очаг и греть ее времени нет. Он скреб себя мылом и мочалкой, стуча зубами и прислушиваясь к улице. В любую секунду на крыльцо могли подняться лязгающие папины шаги. Отмываться горячей водой было бы в разы легче, поэтому Берту пришлось просидеть в ванной гораздо дольше. Пена тяжело смывалась с покрытой мурашками кожи, и пальцы задрожали от испуга. Гилберт уже представлял, как отец открывает дверь и застает его в уборной, насквозь пропахшего дохлятиной – как его друзья, – которую он лихорадочно пытался смыть. И тогда пиши пропало.
Он немного успокоился, когда все же смог оттереть пену, но теперь надо было выливать воду в канализационную решетку на улице. Берт наспех напялил ночную рубашку, чтобы не околеть, стал быстро зачерпывать мыльную воду из ванной и вытаскивать тяжеленное ведро на улицу. Несколько таких забегов, и он едва стоял на ногах от усталости. Мышцы горели, но хотя бы стало теплее. Следов преступления нет. Все чисто.