Текст книги "Эхо (СИ)"

Автор книги: Edelven

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

========== 1. Подходящее время ==========

Концерт продолжался уже около двух часов.

Рок-клуб, в котором проходило мероприятие, был не похож сам на себя. Алюминиевые конструкции сцены и бортиков не отражали яркого света паров*, не крутился диско-шар под потолком, свет не был погашен до конца… На танцполе, на котором обычно отплясывала разгоряченная музыкой и алкоголем молодежь, стояли мягкие стулья, превращая его в импровизированный партер. Второй этаж клуба был неярко освещен.

Свободных мест не было. Не только «сидячих» – количество стоящего по бокам от сцены и на втором этаже народа было рекордным для «Рок-сити». Необычной была и та музыка, которая сегодня играла со сцены. Когда в городе впервые появились афиши, сообщающие о грядущем мероприятии, никто не воспринял затею всерьез. Нашлись и те, кто обвинил музыкантов в спекуляции и желании заработать на памяти. Но когда к организации подключился главный университет города, начав поиск и рассылку приглашений непосредственным участникам событий, в кассы хлынул поток людей, желающих купить билет. И тут выяснилась интересная деталь – билеты продавали только «молодежи». А те, кому будущий праздник был посвящен, получали бесплатно не только билеты, но и возможность приехать на мероприятие и уехать с него на такси.

В импровизированном партере рок-клуба, на мягких стульях сидели ветераны. Люди, прошедшие страшную войну и победившие в ней. Именно для них сибирские рокеры под покровительством истфака НГУ организовали этот концерт. Почему именно в этом зале? Да потому, что арт-директор клуба горячо разделяет идею и отдал зал на вечер безо всякой арендной платы.

Саша стояла у края лестницы, ведущей в гримерку, и смотрела то на происходящее на сцене, то на тех, кто сидел в зале. На морщинистые лица, то улыбающиеся, то поджимающие губы в одну ниточку… Такие разные. Но у них было одно общее свойство, которое она заметила не сразу. Глаза. Выцветшие от времени или наоборот, необычайно яркие – они светились. Светились силой, желанием жить и творить дальше. И радостью. И эта Сашина радость перехлестывала через край, заставляя ее кусать губы и подавлять стоящий в горле комок. Сколько же прошло это поколение? Поколение войны, поколение Победы? Сколько оно вынесло на своих плечах? Страшные бои на фронтах, три голодных года в Ленинграде, стертые с лица земли Сталинград, Киев, Минск, Харьков, Смоленск… Потерявшие в огне войны семьи, друзей, родных… Восстановивших страну из руин, в которые она была обращена нацистами. Сколько они вытерпели?

Перед глазами встал образ прабабушки – высокой, тонкой женщины с потрясающими глазами – яркими, синими, как небо. Никогда не унывающей и смотрящей на трудности свысока. Она пережила Блокаду. Что ее могло напугать в этой жизни? Риторический вопрос.

Когда она узнала об идее устроить концерт, посвященный Дню Победы, под эгидой сибирского рок-движения, то решила, что непременно будет в этом участвовать. Когда появились «защитнички памяти и скорби», Саша подключила свои рабочие связи, и недовольных быстро заткнули. И судя по тому, что она наблюдает сейчас – это было не зря.

Они долго репетировали с разными группами, пробовали разные аранжировки и исполнение военных песен, но так или иначе постоянно возвращались к оригиналу. Концерт решили проводить в два отделения, сыграв в первом военную лирику, а во второе собрав быстрые, «качающие» песни. А закончиться все должно было песней, от звучания которое сжимается горло у большинства слышащих ее людей.

– Мне кажется, порою, что солдаты… – Саша тихонько повторила строчку, и поморщилась. Вечная песня. Сильная. Но мужская. Не ее голосом это петь. Да и вообще, она не эту песню хотела исполнить… И не только она. Но большинство голосованием выбрало «Журавлей», как логичное завершение вечера. Можно, конечно, «поменять коней на переправе», благо, что выходит она под аккомпанемент «Коридора», но это будет просто некрасиво.

– Саша, наш выход, – вверх по лестнице поднимался Леха с гитарой наперевес. – Все по плану?

– Вроде да… – Саша оглянулась и внимательно посмотрела на старого друга. – Лех, я не хочу ее петь.

– Не пой. Я тоже не хочу.

Они смотрели друг на друга несколько десятков секунд, словно обмениваясь мыслями, а потом почти синхронно шагнули от лестницы к сцене. Никакого саундчека, все отрепетировали и отстроили раньше. Перед ТАКИМИ слушателями облажаться нельзя.

Стоя за колонкой, Саша одернула свое платье. Специально подбирала, темно-зеленое, строго покроя – чтобы на военную форму было похоже. Выйдя к краю сцены, она встала у микрофонной стойки и окинула взглядом зал. На нее были устремлены десятки взглядов: заинтересованных, испытующих… Саша поймала на себе взгляд сидящего в первом ряду мужчины в парадной форме. Его грудь была увешана орденами, а чуть выше, отдельно от остальных наград, светилась золотистым светом маленькая звездочка. Герой Советского Союза. Высшая награда страны. Что нужно было совершить, чтобы получить ее? Невозможное. И при этом выжить.

Увидев, что Саша тоже на него смотрит, мужчина улыбнулся и произнес: «Давай, внучка!». Саша не слышала слов, уловив значение фразы по движению губ. Комок в горле куда-то пропал, и ее охватила какая-то необъяснимая легкость и ощущение того, что она все делает правильно.

Услышав первые аккорды, она чуть отступила от микрофона, чтобы не «гвоздить» голосом зал, и запела. Голос, снова обретенный чудесным способом и усердно развиваемый, лился свободным потоком. Без ложной скромности можно было сказать, что сегодняшний тандем Саши и «Коридора» звучал на порядок, если не на два лучше, чем все остальные группы.

– А степная трава пахнет горечью, молодые ветра зелены. Просыпаемся мы – и грохочет над полночью то ли гроза, то ли эхо прошедшей войны… – Саша закончила песню и снова оглядела зал. Комок в горле снова возник из ниоткуда, мешая дышать и концентрироваться. Стоп. Она не имеет права «дать петуха».

Сыграв и спев еще три песни, музыканты увидели у сцены Терапевта – одного из организаторов, который показывал на часы. Пора закругляться – любой праздник когда-нибудь заканчивается.

– Ну что, «Журавлей»? – Славка, сидящий за клавишами, обернулся к Саше в ожидании отмашки к началу.

– Нет. Ту, что мы обсуждали в начале. – Саша почувствовала, как у нее холодеют руки. Этого ей могут не простить. Да и ладно.

– Решилась? – он понимающе ухмыляется.

– Решилась.

– Ну давай, соловей ты наш.

– Сразу после вступительного слова начинай.

– Не учи ученого!

Саша сделала шаг к стойке и сняла с нее микрофон, намотав шнур на руку. Пальцы мелко тряслись от волнения. Спеть песню, которую исполняла великая певица, женщина огромного мужества… У Саши хороший голос. Но куда ей до Анны Герман…

– Уважаемые ветераны! Дамы и господа, как принято говорить на современный лад… Товарищи! Наш концерт, к сожалению, заканчивается, и сейчас мы споем последнюю песню. Простите, крайнюю, – Саша заговорщически улыбнулась. – По плану, составленному заранее, сейчас должно прозвучать величественная и прекрасная песня о тех, кто не вернулся с полей сражений, умер в госпиталях… Но мы решили поменять программу. Потому что, кроме сражений, на этой войне была любовь. Которая давала сил, помогала верить, ждать, спасать друг друга своими песнями. Нам, тем кому сейчас двадцать-тридцать лет, так этого не хватает… Эта песня впервые прозвучала уже после окончания Великой Отечественной войны, в фильме «Судьба». Исполнила ее великая советская, польская певица Анна Герман. И я хочу закончить этот концерт именно ей. И сказать вам спасибо, дорогие наши ветераны, не только за ту победу, которую вы нам подарили, но и за любовь, которую вы смогли пронести через огонь сражений и через всю свою жизнь под завоеванным мирным небом!

Саша кивнула ребятам и, с первыми аккордами клавиш, запела.

– Покроется небо пылинками звезд, и выгнутся ветви упруго. Тебя я услышу за тысячу верст – мы эхо, мы эхо, мы долгое эхо друг друга…

Она пела и чувствовала, что ей тяжело. Практически чувствовала, как на пределе вибрируют связки. Никто не сможет повторить Анну Герман. Как никто не сможет понять и передать те чувства, тот накал и ту силу, которая была у людей на войне, сам не увидев бои и огонь.

– И даже в краю наползающей тьмы, за гранью смертельного круга, я знаю с тобой не расстанемся мы. Мы память мы память, мы звездная память друг друга…**

Песня закончилась, и в зале повисла тишина, показавшаяся стоящей под светом софитов женщине гробовой. Через несколько секунд она была разорвана шквалом аплодисментов и криков. Сидящие в партере ветераны вставали и аплодировали чуть не плачущей Саше и ребятам. Это того стоило. Стоило менять программу, перегружать связки невозможным для себя вокалом… Это того стоило. Эти лица, эти глаза, эти аплодисменты… Это настроение и эта радость, от которой по щекам текут слезы.

Они собирали оборудование и пили кофе, обсуждая, как все прошло. Точнее, мальчики обсуждали, а Саша цедила напиток, отвечая односложными ответами. Ее сегодня совершенно потряс этот ветеран из первого ряда. Ведь ему хорошо за 80, если не под 90… И у него такие глаза! Яркие, светлые, словно светящиеся изнутри. Дай Бог ему здоровья и сил. Пережить войну, пережить ту страну, за которую воевал…

Когда Саша вышла из клуба, стояла уже глубокая ночь. Она пикнула брелком машины, и Скай отозвался радостным морганием фар. Усевшись за руль и заведя машину, Саша задумалась. Куда поехать? Домой? Да, наверное, домой. Там ее ждет хотя бы кот. У родителей делать нечего – они уже давно спят. Ехать развлекаться куда-то… Нет. После такого концерта, такого праздника это будет просто кощунством.

Скользя глазами по проезжающим мимо машинам, Саша «зависла» минут на десять и очнулась только после того, как ей посигналил Димыч, усевшийся за руль припаркованной рядом машины. Саша ошалело подпрыгнула на месте, здорово впечатавшись коленями в руль, и выругалась, поминая добрыми словами и Димку, и японцев, и собственное головотяпство.

Положив руку на рычаг коробки передач, они включила задний ход и лихо выехала на дорогу, помигав аварийкой в знак благодарности пропустившему ее водителю.

Все-таки домой. Пить кофе, но уже без сигарет, и читать. Полученную от Локи папку она пролистала уже раз десять, но так и смогла понять, зачем он отдал ей все это. Кроме личного дела ее прадеда и ленинградских документов времен Блокады, там лежала тоненькая папочка на немецком языке с государственным орлом в шапке. Открыв ее впервые, Саша чуть не отбросила ее от себя. В ней лежали несколько документов явно медицинского содержания и фотографии, от которых любого нормального человека стошнит. Но больше всего ее поразила печать, стоящая на всех бумагах в папке.

“Konzentrationslager Auschwitz-Birkenau, lager №2.” Когда она впервые увидела эти документы, у нее затряслись руки. Их невозможно было спокойно читать. Чуть разобравшись в тексте, она решила отложить их до подходящего случая. Невозможно просто так взять и читать то, что было написано под диктовку “ангела смерти”. Именно так звали Йозефа Менгеле*** его пациенты, которых он “лечил” в Освенциме…

И, видимо, подходящее время пришло. Саша вела машину по пустому шоссе, ведущему из основной части города в Академгородок, и думала о том, как сейчас нальет кофе и приступит к изучению. Мы не можем об этом забыть. Мы обязаны знать историю, пусть даже ее страницы залиты кровью и ужасом. Потому что человеческая история ничему не учит. Она только наказывает за неисправленные ошибки.

* Пар – световой прибор, применяемый для создания сценического света.

** Анна Герман – Эхо любви.

***Йо́зеф Ме́нгеле – немецкий врач, проводивший опыты на узниках лагеря Освенцим во время Второй мировой войны. Менгеле лично занимался отбором узников, прибывающих в лагерь, проводил чудовищные эксперименты над заключёнными, включая детей и женщин. Жертвами Менгеле стали десятки тысяч человек.

========== 2. Дьяволы прошлого ==========

Февраль 1943 года, пригород Берлина.

– Так что вы скажете в ответ на мое предложение, доктор? – сидящий в кресле у камина темноволосый мужчина с усмешкой взглянул на своего собеседника, задумчиво перебирающего пальцами по подлокотнику. – В действующей армии вам делать нечего, а, взявшись за то, что я вам предлагаю, вы принесете Германии неоценимую пользу.

– Можете не утруждать себя объяснениями, господин бригаденфюрер*, – чуть усмехнулся тот, кого назвали доктором. – Но я не состою в… организации, что может стать проблемой.

– Этот вопрос легко решить. Так вы согласны?

– Я почту за честь работать на благо нашей расы, – избежал прямого ответа доктор. – Но мне нужны ответы.

Эсесовец поджал тонкие губы и откинулся на спинку кресла, жестом предлагая продолжать.

– Самый главный вопрос. Как быть с материалом для исследований? Мы не можем позволить себе использовать немецких женщин. Это просто бесчеловечно… – он развёл руками и изогнул губы, пряча под усами жестокую усмешку, так не соответствующую тому, что он только что сказал.

– Аушвиц вас устроит? Материала для исследований там более, чем достаточно.

– Другая сторона монеты, да, господин бригаденфюрер? Это ведь не арийцы. Разве мы можем позволить себе испытания по созданию сверхчеловека на неполноценных?

Военный только усмехнулся. Да, такой точный расчёт и преданность идее могут сослужить ему неплохую службу…

– Доктор, не притворяйтесь. Вы должны понимать, это же элементарно. Количество материала, который погибнет в ходе исследований, невозможно спрогнозировать. Вы готовы принести в жертву науке такое количество немцев? – эсесовец встал и начал прохаживаться по комнате. Доктор некоторое время следил за его перемещениями, а затем понимающе кивнул. Военный довольно улыбнулся.

– Я тоже не готов, господин Менгеле. Потому предлагаю вам использовать заключенных как лабораторных мышей. И привлечь к испытаниям представителей нашей расы только лишь на завершающем этапе, когда все исследования увенчаются успехом.

В комнате повисло молчание, разрываемое только треском поленьев в камине. Бригаденфюрер молчал, повернувшись лицом к окну и глядя на темную улицу, доктор продолжал постукивать пальцами по подлокотнику кресла. Предложение было заманчивым. Отказываться от него, особенно, когда к тебе приезжает такой чин СС и предлагает работу, о который ты мечтаешь, было выше его сил. Интересовало Менгеле другое – этот человек явно связан с Анненербе, хоть и не носит знаков отличия, и предлагает ему в качестве материала для исследований не что-нибудь, а узников самого большого концентрационного лагеря. Заманчиво. Но неужели им не хватает талантливых врачей? Определённо, ответ на этот вопрос положительный – хватает, и ещё как. Анненербе всегда держит марку. Значит, им нужен кто-то, кого в организации еще не знают. Если он сказал, что вопрос с его принятием легко решить…

– Я жду ответа, доктор, – гость отвернулся от окна и пристально взглянул на хозяина дома. На секунду тому показалось, что его глаза светятся зеленым.

– Я согласен, господин бригаденфюрер. Когда я должен приступить к работе? – Менгеле медленно поднялся из кресла.

– Даю вам два дня на сборы. О формальностях не беспокойтесь, – он взял со столика у окна тонкую кожаную папку и протянул ее доктору. – Возьмите. Это ваш контракт. Прочтите, подпишите. Завтра утром его у вас заберут. Хорошей ночи, доктор.

Он надел фуражку, перчатки, и вышел из комнаты, оставив доктора наедине со своими мыслями и черной папкой. Внизу хлопнула дверь. Подошедший к окну хозяин дома увидел, как гость садится в черную, словно облитую лаком машину, и она резво, но почти бесшумно уносится в темноту.

Вернувшись к камину, он раскрыл папку и углубился в чтение. Оторвался он только через полчаса, не дочитав и до половины.

– Это просто сделка с Дьяволом какая-то.

За этой фразой, сказанной вслух, последовал самодовольный смешок, заставивший доктора вздрогнуть и оглядеть комнату. Пусто. Показалось.

Он направился к бюро, стоящему у дальней стены, выудил из верхнего ящичка письменные принадлежности и широким, уверенным почерком написал три слова в конце последней страницы контракта.

«Доктор Йозеф Менгеле».

Сделка завершена, осталось только выполнить работу. Если получится то, что озвучил бригаденфюрер, то его имя войдет в историю, как имя ученого, создавшего сверхчеловека.

Май 1943 года, Польша.

Поезд медленно полз сквозь удущающе жаркий воздух. Солдаты, стоящие в карауле у главных железнодорожных ворот лагеря, изнывали от духоты и назойливых мух, жалящих не хуже любой пчелы.

Решетчатые ворота открывались навстречу приближающемуся эшелону медленно, почти лениво, словно им, как и охраняющим их людям, было жарко. Состав, напоминающий огромную коричневую змею, вползал в лагерные ворота, из которых он выйдет позже, оставив свой груз.

В эшелоне был тридцать один вагон. И в каждом из них – люди. По восемьдесят-сто человек в каждом вагоне, в страшной тесноте, без еды и воды, они ехали сюда последние шестеро суток. От вагонов воняло – пылью, экскрементами… смертью. В каждом вагоне были умершие, не вынесшие таких условий перевозки люди. Часовые брезгливо морщились и ругались на проходящий мимо состав. Для них находящиеся в вагонах – всего лишь человеческий мусор, подлежащий уничтожению после того, как отработает свой ресурс на благо Германии. Чего их жалеть? Передохнут эти – привезут других. Каждый день привозят. И если бы всех их оставляли жить… Зачем? Арийской расе столько не нужно. Солдаты посмеивались и жестоко шутили, что газа в Германии на всех хватит, а горят они прекрасно без дополнительной помощи.

Поезд дополз до станции и встал у огромной платформы. К вагонам тут же подошли вооруженные люди и начали открывать двери вагонов. Вонь, окутывавшая поезд, стала сильнее, и солдаты начали практически выбрасывать обессиленных людей из вагонов на землю. Упавших заставляли подняться и вместе с ещё держащимися на ногах построили в шеренги возле вагонов, в которых они прибыли в это жуткое место.

Спустя полчаса рядом с лагерем растянулось несколько нестройных шеренг, которые то и дело разрывались из-за теряющих сознание людей. На этот раз охранники уже не поднимали упавших, а прошивали их короткими автоматными очередями, оставляя лежать там же, на раскаленной солнцем платформе.

К платформе неторопливо шла делегация, состоящая из трех затянутых в форму СС мужчин. Один из них, довольно-таки молодой, с приятными чертами лица, на котором выделялись аккуратно подстриженные по последней моде чёрные усы, внимательно вглядывался во вновь прибывших. И улыбался. Такое количество материала! Анненербе, сами того не подозревая, дали ему огромную власть. Он стал руководителем проекта, который поручил ему его ночной гость, и получил в подчинение всю медицинскую службу лагеря.

– Господин гауптштурмфюрер, эшелон номер восемьсот двенадцать разгружен, построен и готов к отбору! – молодцеватый автоматчик вытянулся по стойке смирно и отдал Менгеле честь.

– Что с ними делали? Почему от них так воняет? – доктор скривился и помахал перед лицом кистью, затянутой в перчатку.

– Не могу знать, господин гауптштурмфюрер***!

– Женщин до двадцати пяти лет в санитарный блок – я осмотрю их отдельно, детей до девяти лет – тоже. Еще мне нужно тридцать крепких мужчин до тридцати лет. Хотя, их сложно назвать крепкими, – он окинул презрительным взглядом стоящую перед ним толпу. – Остальных – на ваше усмотрение.

Он изогнул губы в ухмылке и кивнул стоящему от него по правую руку коменданту.

– Позвольте вас покинуть, Рудольф**. Я не могу долго переносить такую жару, – он коснулся кончиками пальцев околыша фуражки и направился обратно, к стоящим невдалеке зданиям из красного кирпича. Вновь прибывшие узники смотрели ему вслед тысячами глаз.

Если бы те, кто в будущем станет избранным Менгеле для своей миссии, знали, что с ними будет, они предпочли бы умереть от газа и быть сожженными в печах крематория Аушвица, не прекращавших дымить ни на секунду с того момента, как были запущены.

* согласно общевойсковой классификации, звание «бригаденфюрер СС» соответствует званию «генерал-майор».

** речь идет о коменданте Освенцима, Рудольфе Хессе.

*** капитан, командир роты

========== 3. Во имя науки ==========

Темный, прямой и взыскательный взгляд.

Взгляд, к обороне готовый.

Юные женщины так не глядят.

Юная бабушка, – кто Вы?

Сколько возможностей Вы унесли

И невозможностей – сколько? -

В ненасытимую прорву земли,

Двадцатилетняя полька!

День был невинен, и ветер был свеж.

Темные звезды погасли.

– Бабушка! Этот жестокий мятеж

В сердце моем – не от Вас ли?.. (с)*

Санитарный блок представлял из себя несколько зданий из белого кирпича, соединенных между собой переходами. В крайнее из них партиями заводили молодых женщин и детей, отобранных по приказу Менгеле. Каждому выдавали кусок мыла и отправляли дальше – в баню. Женщинам отдельно приказывали привести в порядок детей. Всю одежду, что была на них, собрали и сожгли, как потенциальный источник инфекции и паразитов.

Женщины усердно отмывались от грязи и вони, пропитавших их за время путешествия, вымывали и вычесывали вшей. Матери старались постоянно держать своих детей рядом, чтобы никто чужой не дай бог не прикоснулся – им казалось, что к ним будут более благосклонны.

Исчерпавших свой лимит времени на отмывание силой выкидывали в предбанник, где выдавали новую одежду с лагерной символикой, и гнали дальше по переходам – туда, где их ждали несколько светлых кабинетов и улыбчивый черноусый доктор в белом халате, накинутом поверх СС-овской формы.

По одной их заводили в кабинет, где им замеряли рост, вес, размеры черепа и проводили краткое гинекологическое обследование. Матерей с детьми осматривали более пристально и после осмотра отделяли от остальных.

В коридор выглянула гладко причесанная медсестра и выкрикнула очередное по списку имя:

– Магда Дженгилевская!

От толпы ждущих отделилась стройная темноволосая девушка и прошла к двери. Медсестра впустила ее внутрь и с громким стуком захлопнула дверь. Процедура осмотра, примененная к Магде, ничем не отличалась от той, что проходили остальные, и через двадцать минут она присоединилась к группе женщин, отправленных в барак, где им предстояло жить все последующее время. А осмотр продолжался своим чередом, и вскоре медицинский барак заполнился женщинами под завязку. Обустраивая свое место на деревянных нарах и перекидываясь тихими репликами с соседкой, Магда отметила про себя одно обстоятельство: ни одной женщины, у которых были дети, в бараке не было.

– Как продвигаются исследования, доктор? Я надеюсь, что первая фаза уже близка к завершению? – голос, раздавшийся за спиной, заставил Йозефа Менгеле резко развернуться, расплёскивая кофе, который он смаковал, сидя в гостиной своих апартаментов.

Отставив чашку, он поднялся из кресла, стараясь сохранить максимально невозмутимое выражение лица и не допустить проявления своего недовольства. Он не ждал этого эсесовца так скоро и надеялся, что тот хотя бы предупредит его о своем приезде. Но он появился совершенно неожиданно, безо всякого предупреждения, просто войдя в гостиную его лагерного жилища. Не критично, конечно, но неприятно – за то время, что он является главным в медицинской службе лагеря, он привык постоянно «держать руку на пульсе».

– Добрый день, господин бригаденфюрер. Признаться, я не ждал вас так скоро, – Менгеле чуть наклонил голову в знак приветствия и сделал шаг навстречу гостю, оставляя кресло за спиной.

– Я не привык отчитываться о своих перемещениях и визитах, доктор. Я хочу получить ваш отчет о ходе исследований, и как можно скорее, – губы прибывшего сжались в тонкую ниточку, придавая лицу жестокое и надменное выражение. Поразмыслив, Менгеле счел лучшим вариантом сменить тактику и не пытаться любезничать с начальством.

– Как скажете. Все документы и результаты хранятся в моем кабинете в медицинском корпусе.

– Вы храните такие документы в своем кабинете? Доктор, вы в своем уме? – эсесовец сделал быстрый шаг вперед, заставив доктора отшатнуться, но сразу выправиться, переходя в защиту.

– Конечно, нет! Они заперты в секретном ящике сейфа, о котором никто, кроме меня, и теперь вас, не знает. Пойдемте, я покажу вам их.

Он аккуратно обошел бригаденфюрера и направился к двери, краем глаза следя за своим гостем. Тот развернулся на каблуках и молча устремился за доктором.

Они пересекли один из лагерных дворов и вошли в здание из светлого кирпича. Пройдя по полутемному коридору с закрытыми дверями, они остановились у одной из них. Менгеле покопался в кармане и извлек ключ, который секундой позже с легким скрипом провернулся в замке.

– Прошу, проходите. Может, желаете кофе или чаю?

– Я желаю посмотреть результаты.

В голосе бригаденфюрера доктор почувствовал сталь и решил больше его не провоцировать. Эти исследования, судя по масштабам и неожиданному визиту начальства, были весьма важны для Анненербе. Что же, он не сидел сложа руки, потому ему есть что показать. Менгеле направился к сейфу и, покопавшись в нем, извлек папку с орлом на обложке.

– Вот. Мы закончили испытания по воздействию рентгеновского излучения на репродуктивную функцию унтерменшей**. Есть весьма интересные результаты. Вследствие воздействия излучения в подавляющем большинстве случаев испытуемые становились стерильны, тридцать один процент получили развитие опухолей органов малого таза. У женщин в абсолютном большинстве случаев подобные опухоли развиваются в матке. Мы пытались удалять их и дальше воздействовать путем облучения и медикаментозной терапии, но в итоге пришлось почти всех этих женщин умертвить – они стали неоперабельны. Среди мужчин мы отмечаем стопроцентную смертность вследствие облучения. Причины различны, но вывод очевиден – организм мужчины менее устойчив к длительному рентгеновскому облучению, нежели организм женщины. Причина смерти та же: быстрое и массовое развитие опухолей. Также мы применяли те препараты, которые вы нам предоставили…

– Выжившие после их применения есть? – бригаденфюрер присел на край стола и сцепил руки в замок перед собой. Взгляд Менгеле невольно приковали его тонкие, красивые и холеные пальцы с аккуратными, явно отшлифованными ногтями – в естественном состоянии человеческие ногти так не блестят.

– Да, есть. Из тридцати женщин, подвергшихся предварительному облучению рентгеновскими лучами, и затем получившими дозу препарата, выжили четверо. Одна находится в тяжелом состоянии, и я считаю, что нам придется ее умертвить, если дело не пойдет на поправку. Остальные перенесли воздействие вашего препарата гораздо лучше. Двое находятся в сознании, но нам приходится колоть им снотворное и привязывать к кровати – они очень громко кричат и не имеют ориентации в пространстве. Ещё одна – без сознания, но состояние стабильное.

– Я хочу на них взглянуть, – он поднялся с края стола и выпрямился, демонстрируя аристократическую осанку – Немедленно.

– Как вам будет угодно, – доктор кивнул и закрыл сейф, параллельно кидая тревожные взгляды на папку, которая снова оказалась в руках у эсесовца. – Но, чтобы пройти в палату, вам придется оставить верхнюю одежду и обувь – мы стараемся поддерживать в исследовательском боксе полную стерильность…

– Это не проблема. Идемте, – он бросил папку на стол и нетерпеливо кивнул замершему в напряженном ожидании доктору.

– Тогда следуйте за мной, – Менгеле повернулся к двери и они проследовали в противоположную часть здания, остановившись перед массивной металлической дверью. Войдя внутрь, они оказались в помещении, где не было ничего, кроме нескольких шкафов. Тут оба переоделись в стерильные тканевые костюмы, оставив верхнюю одежду и обувь в шкафах, и пошли дальше по ведущему из помещения коридору. По обеим сторонам коридора тянулись закрытые однотипные двери со светлыми табличками. «Палата №1», «Операционная №1», «Операционная №2», «Прозекторская»… Дверей было больше двадцати, и возле одной из них остановились доктор и его гость. Табличка на двери гласила: «Палата №6».

– Прошу! – Менгеле повернул в замке ключ и толкнул дверь от себя.

В палате находилось три койки, стоящие изголовьями к окну. К ним кожаными ремнями были привязаны три женщины. Две из них лежали так, словно они глубоко спят. На истощенном, сероватого оттенка лице одной из них залегли глубокие тени, ярко обозначившие еле намечавшиеся морщинки и делая из молодой женщины почти старуху. Вторая – поджарая женщина средних лет с коротко, под каре, обрезанными седыми волосами и удивительно молодым для своего возраста лицом – спала, глубоко дыша, с полуоткрытым ртом. Выглядела она также неважно. Глаза третьей женщины были открыты и бесцельно блуждали по потолку. Когда мужчины вошли в палату, ее взгляд сфокусировался на эсесовце, после чего и без того расширенные зрачки заняли почти всю радужку, и женщина закричала. Тот подошел ближе к кровати и внимательно вгляделся в перекошенное ужасом и испытываемой болью лицо.

– Заткнись! – крик мгновенно оборвался, словно в рот женщине воткнули крепкий кляп. Бригаденфюрер повернулся к Менгеле: – Какие у них характеристики, доктор? Кто они вообще? И почему эта настолько стара? – он кивнул на лежащую с левого края женщину.

– Та, что спит слева – Зофка Яцына, полька, тридцать один год. Судя по документам, имела дочь, умершую от кори в двухлетнем возрасте, больше детей не было. Я взял её, не зная точного возраста, в качестве эксперимента, – доктор внимательно оглядывал спящую. – И она удивила меня – несмотря на свой возраст, удивительно хорошо перенесла процедуру, хоть и… – доктор приподнял седую прядь, – …сами видите. Способна к зачатию. Препарат же погрузил её в постоянный сон, из которого она не выходит уже долгое время.

Он сделал паузу, переходя к другой кровати.

– По центру – Анна Михайловская, двадцать лет, детей нет. После облучения стала полностью стерильна – способность к зачатию у нее отсутствует. После применения препарата впала в глубокий сон, из которого выходит хаотично и начинает вести себя так же, как и эта, – он кивнул на третью женщину, глядящую на них во все глаза.

– А эта? – женщина неотрывно следила за всеми движениями незнакомого мужчины с ярко-зелеными глазами.

– Эта – Магда Дженгилевская, двадцать четыре года, по ее собственному утверждению, имела сына, умершего по дороге сюда. После облучения способность к зачатию не потеряла, менструации сохранены. Препарат переносит гораздо лучше, сознание теряет в эпизодических случаях, но имеет серьезные проблемы с ориентацией в пространстве. Также препарат вызывает у нее галлюцинации – она утверждает, что видит странного человека в доспехах и золотом шлеме, который приходит по ночам и смотрит на нее.