Текст книги "Временные трудности (СИ)"

Автор книги: Desmondd

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

И что самое удивительное, не держал он зла и на учителя. Нет, понятно, он ненавидел этого мерзавца, презирал его и желал скорейшей мучительнейшей смерти, не забыл ни обид, ни боли, ни издевательств. Но за то, что учитель сделал всё, дабы быть с Мэй, осуждать не мог никак. Ведь это же Мэй Линь – самая прекрасная девушка во всём мире, и каждый мужчина, если он не скопец и не дурак, приложил бы любые усилия для её завоевания!

Ведь как гласило изречение, которое когда-то придумал сам Хань: «Воин не знает жалости к противнику лишь в двух случаях – в бою и в любви»!

Если бы только мерзавец и Мэй не встретились, если бы не познакомились, всё бы было совсем по-другому! Все отвернулись от Ханя, все бросили – родители, слуги, знакомые, а вот теперь и Мэй. Впереди его ждала бесконечная боль, причём к постоянной физической добавилась тысячекратно более сильная душевная. И всё из-за чего? Из-за этой дурацкой клятвы, которую подтвердили глупые духи! Во всём виноваты только они!

– Ничччго, – прошептал он, развернувшись и направившись прочь, – я вам всссм покхажу! В-вы у мня всеы п-по-плачете! Будыты жлеть, шты мня ны цыныл-лы! Но бдет п-з-здно!

Стены и коридор начали не только гнуться, но и расплываться, но Хань упорно шагал вперёд. Он уклонялся от дверных косяков, хотя те коварно возникали на пути, получал по лицу от вздыбившегося пола, но упорно вставал, ощущая не физическую боль, но лишь огромную пустоту внутри. Он вышел из дома, как и собирался, но без Мэй сбегать не было смысла – наоборот, если он уйдёт, то они все только обрадуются. Наверное, все, кроме учителя – ведь у того не останется жертвы, которую можно мучить. Мама и отец и так нашли ему замену, Мэй выбрала другого, слугам было всё равно – и если Хань исчезнет, то все вздохнут с облегчением. Нет, он не позволит им отделаться так легко!

Не обращая внимания на обеспокоенные взгляды стражей, он вышел из дома и направился прочь, в глубь территории поместья, к месту, которое посещал раз в год для совершения церемонии почтения к предкам. И вот теперь он проявит настоящее почтение, то почтение, которое они заслужили!

Показался небольшой храм на возвышенности, который выглядел в свете лун очень зловеще. Фонари возле входа как всегда горели, освещая голубоватым светом ци таблички с именами и подвигами предков и бросая зловещие блики на озерцо рядом. Хань шагнул вперёд, сжимая кулаки, его переполняли обида, злость, жажда справедливости и желание отомстить. Ведь духи предков тоже предали его, не защитили, не спасли, наоборот – именно они навлекли на него все беды! Тогда чего они заслуживали в ответ?

Дверь попыталась уклониться, подставив на пути косяк, но Хань не зря всегда был настоящим героем! Он наполнил тело ци, пробил лбом стену и шагнул внутрь.

Синий свет фонарей окрашивал храм в потусторонние зловещие цвета, но отвагу Ханя такими трюками не сломить! Он окинул взглядом каменные стены, отделанные ониксом и яшмой, постаменты со статуэтками предков, высокие колонны, украшенные тонкой резьбой. Взгляд его остановился на семейном алтаре, том самом, рядом с которым он получил своё взрослое имя, на который столько лет возносил дары и просил у предков защиты и процветания для рода Нао! И что? Помогли они ему? Защитили? Или даже не считали его Нао? Они приняли клятву отца? Значит им нравятся разные клятвы? Что же, они такую получат! Отец, матушка и Мэй Ханя не ценили и смеялись над его бедами. А вот если он умрёт, они всё поймут, осознают, что натворили, но будет уже поздно! Хань расхохотался, представляя их лица завтра утром! Но единственное, о чём он сожалел – что сам этого уже не увидит.

У него не было при себе ножа, но как там говорил мерзавец-учитель? Для чего оружие, когда есть ци?

Он собрал энергию в руку, намеренно делая ци острой, как клинок из Звёздной Стали. Из пальцев хлынула кровь, но не полилась на землю, а зависла в воздухе, формируя кончик большой кисти.

– Будь проклят род Нао и его предки, тот, кто поклялся, и те, кто слышал клятву! Кто смотрел на мои страдания, но не сделал ничего, чтобы помочь! – закричал Хань, волна ци вырвалась из его тела, на мгновение залив святилище ярким светом.

Снаружи завыл ветер, тёмные облака закрыли луны, загремел гром и заблестели молнии, их отблески через проем в стене превращали любое движение в череду застывших картин.

– Я ухожу из этого рода! Не хочу иметь с ним ничего общего, ни сейчас, ни потом, в следующих жизнях!

Ослепительная молния ударила прямо перед входом так громко и сильно, что уши заложило, а вокруг брызнули осколки камней.

– Вы меня никогда не ценили, так что я тоже не буду почтительным!

Хань взмахнул рукой, которая сжимала кровавую кисть, и написал почерком столь прекрасным, что каждый иероглиф являлся произведением искусства, размашистую надпись:

«Если Гуангу Нао и Лихуа Нао так нравится учитель, то пусть их сыном будет он, а не я, Хань!»

Родовое имя Хань добавлять не стал – ведь он уже отрёкся от этого рода!

Кровь, наполненная ци, светилась алым, её яркое сияние осветило святилище, подавив свет фонарей. На него нашёл новый приступ вдохновения.

«Кто не ценит своего сына, пусть получит чужого», – написал он на ещё одной стене.

Он окинул обе надписи оценивающим взором. Тут же мелькнуло сожаление о содеянном. Ещё бы не сожалеть, ведь он, уходя, незаслуженно оставляет этому роду такие прекрасные шедевры! Он понял, что поторопился, надо было ещё пройти по поместью и сжечь все свои цитаты, чтобы им не досталось ни одной! Но ничего уже не поделаешь. Пусть это будет прощальным даром.

«Предательство родных – как тысяча отравленных кинжалов», – написал он ещё одну фразу, новый шедевр в долгой череде предыдущих.

Он хотел написать ещё что-то, но решил, что для рода Нао это слишком ценный дар, которого они совсем не заслужили. Он перестал удерживать ци, кисть утратила твёрдость и плеснулась на пол кровавым потоком.

Хань подошёл к алтарю. Окинул последним взглядом статуэтки предков и духов самих предков, которые яростно кружились в воздухе, видимые только с помощью ци, и демонически расхохотался. Вот уж действительно, жаль, что он завтра ни на что не сможет посмотреть своими глазами. Хотел бы он увидеть их лица, насладиться плодами своей мести! Но ничего, возможно, он когда-нибудь прочтёт об этом в трактате: «Падение рода Нао», или даже увидит всё в созерцательном кристалле.

– Хуже смерти только позор, и вам придётся жить с этим позором!

Это тоже было отличной, достойной увековечивания фразой, но записывать Хань её не стал – он и так отдал роду Нао слишком много незаслуженных даров!

Стремительный росчерк ци – и кровь из его тела хлынула бурными потоками, заливая святилище. Было больно, но не больнее, чем на пытках-тренировках, не больнее, чем видеть Мэй в объятиях этого подлеца, не больнее, чем слышать, что родители находят ему замену!

Пусть отец поплатится за свои слова, а духи – за то что приняли клятву. Ну а если им что-то не нравится, то рядом есть мерзавец, который довёл Ханя до подобного! Пусть рухнет род, пусть матушка плачет сколько угодно, а предательские слуги, так ликовавшие при виде его мук, жрут свои помои – ведь раз род падёт, они потеряют работу и сдохнут от голода!

– Кем бы я ни переродился в будущем, все равно будет лучше, чем сейчас, – пробормотал Хань напоследок. – Попробуй, разберись с такими временными трудностями, у-чи-тель!

Он рухнул на алтарь, заливая его кровью. Наконец-то Хань, теперь уже не Нао, ощутил облегчение и внутренний покой.

Часть 2. Заплыв головастика. Глава 9, в которой желания героя исполняются, но не лучшим образом

Сегодня Фенга переполняла радость, почти что ликование. Несмотря на недавний случай, повлёкший получение очень обидной и прилипчивой клички, приемные родители отправили его сегодня стирать одежду и бельё, вместо того чтобы заставлять горбиться на поле. Это было занятием не столь тяжёлым, сколько ответственным – требовалась внимательность и некоторая ловкость. И то, что отправили не родных детей, а его, значило многое. Возможно, дело в том, что по происхождению он был городским, хоть самого города никогда не видел, так как был слишком уж маленьким, чтобы хоть что-то отчётливо запомнить. Впрочем, это не мешало напропалую врать, что в городе хижины строят из лучшего бамбука и кроют не рисовой соломой, а деревом, они бывают такими большими, что в них помещаются сразу столько семей, сколько пальцев на ладонях, и что строят их в два и даже три этажа. Впрочем, ему никто не верил, его за такое даже поколачивали – но так, беззлобно, для порядка. В этой деревне его не обижали – приемный отец Широнг колотил его не слишком уж намного чаще и сильнее остальных членов семьи, а приемная мать Зэнзэн кормила, пусть и остатками после себя, мужа и родных детей.

Происхождение Фенга, которое обычно служило лишь причиной насмешек и злых шуток приемной родни и односельчан, сейчас оказалось очень кстати. Ведь кто лучше может постирать бельё, как не «этот городской»? А то, что для стирки надо много времени – ну так у нас в городе так принято: делать всё тщательно и на совесть.

– Эй, Дерьмофенг, ты чего там застыл? – прокричала издалека старшая сестра Айминь.

Фенг повернулся, обиженно засопел, но ничего не ответил, продолжая стирку. Кто же мог знать, что в тех кустах, через которые он решит срезать дорогу, перед этим кто-то справил нужду? И даже так не было бы ничего интересного – ведь каждый рано или поздно вступает в дерьмо – не попадись он в этот момент на глаза брату Кангу, которого отец отправил проверить, почему Фенг возится так долго. И если бы только у Канга язык не оказался размером с тележную оглоблю и он не растрепал об этом всей округе! Кличка прилипла намертво, её употребляла даже мама! И это получилось намного обиднее прозвища «головастик», которым его называл учитель!

Стоп, какой такой учитель? Фенг, конечно, родился в городе, но всякие учителя – это для богатеев, умеющих читать. В их деревне таковыми были староста и бабка тётушки Жао, преставившаяся ещё до рождения не то что Фенга, а его приемных родителей.

Фенг вздохнул и прогнал глупую мысль. Подобные вещи иногда возникали в его голове с самого детства, а в последнее время случаи участились. Всплывали странные мысли, возникали новые, ранее неизвестные желания, появлялись очень непривычные привычки. Об этом Фенг, которому ни капли не хотелось прослыть чокнутым и получить ещё более обидное прозвище, не рассказывал ни одной живой душе. Он даже решил, что у него действительно не всё в порядке с башкой, как у старика Чуня, который несколько лет назад свалился с дерева и треснулся об камень.

Но, во-первых, головой Фенг бился разве что о затрещины отца, а во-вторых, это никак не объясняло, каким образом он стал обладателем умения читать. Откуда ему вообще знать, что в большой надписи на въезде в деревню «Пусть боги удачи и плодородия защищают Дуоцзя» допущена ошибка? Но он каким-то образом понимал, что вместо иероглифа «река» стоит иероглиф «лягушка», и таким образом слово «защищают» превращается в «сморкаются». И несмотря на то, что вслух обе фразы звучали одинаково, надпись обретала зловеще-правдивый смысл – боги действительно сморкались на деревню Дуоцзя, давно уже не посылая ни плодородия, ни удачи.

Фенг покрепче ухватил палку и принялся перемешивать бельё в плетёной бадье. Делать такие умел лишь кривой Яо – только он знал хитрое плетение, чтобы вёдра и корыта не протекали. Несмотря на то, что бадья была гораздо легче деревянного корыта, у Фенга никогда не хватало сил дотащить её к реке, всегда приходилось катить.

Бельё в бадье, наполненной водой и золой, сопротивлялось, оно лишь булькало и неохотно сдвигалось с места. Фенгу приходилось налегать на палку изо всех сил. Он не имел понятия, почему, чтобы сделать одежду чистой, её нужно ещё больше испачкать в грязной золе, но каким-то образом это получалось.

«Чистота превращается в грязь, а грязь превращается в чистоту», – подумал Фенг. Красивая фраза вышла настолько удачной, что ему захотелось её тут же записать на свитке из лучшего шёлка!

На свитке? Из шёлка? Писать? Фенг никогда не учился писать, единственный свиток в деревне находился у старосты, а весь шёлк – в праздничной ленточке его жены, которой та очень гордилась. Что за ерунда лезет в голову? Фенг посмотрел на свои руки – они оказались непривычно маленькими, тонкими, мозолистыми и с намертво въевшейся грязью, как будто после тренировок учителя. Может, приказать слугам, пока его нет поблизости, чтобы бельё постирали они?

Фенг мотнул головой и застонал. Опять! Опять это начинается! Снова лезут эти глупые мысли! Он ухватил бельё из бадьи и, надрываясь от тяжести, потащил полоскать в реке. Стекающая вниз вода делала бамбуковые стволы маленького мостка, на котором стирала вся деревня, очень скользкими, так что несколько раз он едва не свалился.

Наклонившись, он прикинул, как лучше всего начать полоскать бельё, но, увидев своё отражение в спокойной речной заводи, удивлённо открыл рот.

Вместо исхудавшего, но, несмотря на тысячи издевательств, прекрасного юноши на него смотрел ребёнок. Маленькое острое лицо, впалые щёки, грустные усталые глаза – отражение принадлежало совсем малолетнему, лет шести-семи, сопляку. И этот мальчик совершенно явно являлся простолюдином – пусть вовсе не злобным и не отвратительным, как выглядел учитель.

Фенг застыл, ошеломлённый совершенно незнакомым и одновременно таким странно привычным отражением. Зачарованно наклонился всё ближе и ближе к воде, пока его нога не поскользнулась на мокром бамбуке и он не рухнул в реку.

Фенг замахал руками, забарахтался в воде, но сделал только всё хуже. Его подхватило медленное, но сильное течение, затянуло в стремнину и направило прочь от крестьянок и других детей.

– Эй, смотрите, Фенг тонет! – закричал кто-то.

– Дерьмофенг тонет!

– Дерьмо не тонет!

– Следи за языком, сопляк! – прозвучал сварливый голос, и раздался звук затрещины.

Фенг хватался за белье, но оно вырывалось из рук, его тащило течение. Он попытался позвать на помощь, но только ещё больше нахлебался воды.

– Криворукий приемыш! – раздался выкрик Айминь. – Да что ж такое!

– Воистину, городской дурачок!

– К берегу греби, дурак!

– Дерьмофенг наконец-то помоется!

– Да ты сам дерьмом воняешь!

– Я? Да иди ты сам помойся!

Дети дрались, парочка полетела в воду, но Фенгу было совсем не до возни на берегу – он уплывал все дальше, а бульканье воды и шум реки заглушали удаляющиеся голоса. Наверное, опять чесали языки, что он приемное криворукое говно, порождение городской шлюхи из выгребной ямы, чем, несомненно, и объяснялась его криворукость. Где-то в глубине души Фенг даже был с ними согласен: ну как он мог уронить столько белья, столько важной и нарядной одежды, да ещё когда ему поручили ответственное дело – помочь в подготовке к празднику летнего солнцестояния и дню подношений духам?

Он пытался судорожно ухватить бельё, оно путалось в руках и ногах, а попытки встать оканчивались печально – течение сбивало с ног и волокло дальше на глубину. Страх потерять белье и получить наказание дополнился страхом смерти, того, что его унесет далеко, а то и вовсе из глубин вынырнет речное чудовище и утащит к себе для злых развлечений.

– Духи предков, молю вас! – взвыл Фенг, пытаясь вскинуть руки. Но на руках повисли мокрые тряпки.

Ну и опять-таки, какие духи, какие предки? О предках он знал лишь то, что его мать была блудницей из города, подкинувшей ребенка странствующим монахам, которые и оставили его в этой деревне, а Широнг приютил – ведь в деревне лишние руки нужны всегда. Он не какой-нибудь сын генерала, а безродный сирота, которому не дали помереть от голода и зверья только добрые люди.

Течение увлекло его под воду, он задержал дыхание, с ужасом подумав, что теперь мерзавец-учитель добьётся своего, закончив то, что пытался уже сделать много раз. А матушке и отцу скажет, что Хань утонул, так как был слаб, и весь род Нао может быть спокоен, ведь теперь с флага семьи пропало пятно позора.

Но стоп, какая вода? Он же был на пиру! А потом матушка сказала... И Мэй! А потом... Ханю хотелось завыть – большей глупости, чем сделал он, трудно было представить! Он отрёкся от рода Нао, оскорбил духов предков – и что? Теперь он оказался сиротой, приемным сыном в крестьянской семье, в деревне, находящейся где-то в самой мерзкой дыре Империи. Работа и снова работа, грязь, дерьмо, еще грязь, какая-то невообразимо отвратительная еда, подзатыльники от старших за плохую работу, и все по новой, день за днем, однообразно и кошмарно.

И самое ужасное, что до этого дня он, сирота, не осознавал всего ужаса своей жизни: радовался, когда удавалось набить живот жидкой рисовой похлёбкой с травой, морковку считал за лакомство, а маленькое яйцо из разорённого птичьего гнезда – поводом для великого праздника. Его радовало, когда не сильно били, и приводило в восторг, когда удавалось избежать работы и удрать в лес или на болота.

И звали его не благородным именем, а какой-то собачьей кличкой, постоянно что-то требуя:

– Фенг, ты чего не на поле?

– Фенг, неси дрова!

– Фенг, ах ты паршивец, опять убежал на речку? Почему не поймал рыбы?

– Фенг!

Хань барахтался и пытался вырваться, все вокруг кружилось и шумело, воздуха перестало хватать, он уже почти приготовился отправиться на новое перерождение, как темнота сменилась светом, а удушье – таким сладким, вкусным и живительным воздухом. Мир вокруг взорвался запахами и звуками, шумом реки, обжигающим холодом воды, болью в спине и животе, а также руках и ногах, столько бившихся о камни. Голова кружилась, а вода вокруг шла бурунами и пенилась, пытаясь засосать его назад, снова утащить на глубину.

– За что? – заорал он. – Это награда за все мои страдания?

Кто страдал в этой жизни, но не поддался злобе и зависти, возвысится в следующей. Кто в этой жизни жил праведно, тот в следующей тоже возвысится и продолжит свой путь к Небесам. Так гласили общеизвестные истины, и именно так Хань прожил всю недолгую жизнь! Он жил праведно, ни к кому не испытывал плохих чувств – разве что к злодеям, особенно к мерзавцу-учителю, но тот ведь заслужил! Нет, нет, такого просто не могло быть: ведь он столько страдал! И делал столько добра – дарил миру свою мудрость, иногда хвалил слуг и очень любил маму и Мэй! И если бы под Небесами существовала справедливость, он просто не мог бы получить новую жизнь, полную еще больших страданий и отвратительной еды!

– Это сон, сон, сон, – твердил он, пытаясь не нахлебаться воды.

Но если это и сон, то только настоящий кошмар, состоящий из ничтожной жалкой жизни, холодной воды и близкой погибели. Одна из плывущих тряпок попала на лицо, закрывая рот и нос и мешая дышать, но его сейчас беспокоила лишь мысль о наказании за потерю белья. Вот эти лохмотья, тряпки, которыми Хань в прошлой жизни побрезговал бы даже подтереться, в деревне являлись большой ценностью, которую приходится долго шить или покупать за огромные деньжищи у проезжего торговца, а потом ещё долгими месяцами ждать заказанного.

Что уж говорить о повседневной одежде, которую делали из волокон крапивы – высокого и густого сорняка, который ему столько раз приходилось долго рубить острым камнем, а потом, надрываясь, тащить в деревню? Такое даже не заслуживало права называться тряпками, эти порождения кошмара не надели бы не только сами слуги, но и слуги их слуг! Да и обувь в лучшую сторону совсем не отличалась – лапти, сплетённые из коры и подбитые рисовой соломой, словно их придумал главный палач императорского дворца. Правда, Фенг надевал их редко и только по важному поводу, всё остальное время бегая босиком.

Новая волна накрыла его с головой, и Хань снова ушёл под воду. Сил бороться не было, хотелось просто утонуть, чтобы прекратить эти страдания.

– Ты ничтожный головастик, утонувший в луже! – раздался голове насмешливый голос учителя, звучащий как хохот тысячи подземных демонов.

Он изо всех сил дернулся и начал загребать руками и ногами, пытаясь вырваться из потока. Откуда здесь взялся этот негодяй-учитель? Последовал за ним в другую жизнь? Или это у Ханя продолжались предсмертные видения, кошмары, насланные духами предков?

– Да, это кошмар, – снова начал твердить он.

Внутри вспыхнула надежда – вдруг он еще не умер? Вдруг это какая-то иллюзия, вызванная коварным воздействием ци учителя? Вдруг его спасут, а матушка Лихуа отмолит у духов предков прощение? Надежда рванула к небесам, Хань опустил было руки… и тут же вскинул их, спасаясь от еще одного удара о речной валун. Все надежды рухнули и пропали, ушли камнем под воду, как едва не ушел он сам.

Какое еще «отмолит», когда отец дал клятву этими самыми духами, а Хань осквернил их святилище? Спасут? Чтобы что? Что после этого с ним сделает мерзавец-учитель?

– Ты не головастик, не икринка, а грязь, в которой эта икринка утонула! – снова зарокотал учитель.

Хань даже повернул голову, но не увидел ничего, кроме реки и камней, хотя голос звучал как наяву. Неужели справедливость существует и учителя покарало, как Хань и мечтал, но этот мерзавец мстительным духом явился за ним следом? Хань взвизгнул, рванул прочь и все же вырвался из потока, ближе к берегу, той части, где вода была мельче и текла слабее. Из-за накатившего ужаса от мыслей о мстительном духе он проскочил почти до самого берега, оказался на отмели и только там уже обессиленно рухнул в воду, ощущая себя полностью опустошенным.

Тело Фенга тряслось и дрожало, и Хань внутри тоже трясся и дрожал. За что ему это? За что ему такой кошмар, он столько страдал в прошлой жизни, почему продолжает страдать и в этой? Встав, он, тяжело загребая воду ногами, направился к берегу.

– Это все он! – взвыл Хань. – Да, ты, мерзавец и негодяй, злодей, притворявшийся учителем, проклинаю тебя, слышишь, проклинаю и не боюсь, явись сюда и сразись со мной, сыном генерала Гуанга!

Смутное отражение в водной ряби словно поплыло, сменилось, показав вместо незнакомо-знакомого крестьянского ребёнка помолодевшего, но такого же отвратительного учителя. Текущая вода оживила его облик, сделала подвижным и живым. Губы мерзавца шевелились, словно вновь рассказывая о ничтожности Ханя, об икринках и головастиках и о том, кем ему теперь точно не стать.

Хань размахнулся и ударил изо всех сил. Кулак разбил отражение, прошёл сквозь водную гладь, почти не встретив сопротивления. Хань потерял равновесие и снова рухнул в воду.

– Дурачок! – в ответ на его проклятия раздался чей-то голос. – Ты что, совсем голову ушиб?

Хань повернулся – на противоположном берегу стоял кто-то из крестьян. Из-за кошмарного заплыва по реке в глазах всё расплывалось, но какая разница, кто перед ним находится? Не будет же он называть это простолюдинское ничтожество по имени?

– Сам ты дурачок! – заорал Хань в ответ, все же выходя из воды. – Я аристократ и сын аристократа, генерала первого класса, а ты никто! Безродное крестьянское отродье!

– Да как ты смеешь? – раздался возмущенный вопль.

– Я? Смею? Моё призвание – повелевать крестьянами и простолюдинами, я не создан для какой-то грязной работы! – орал Хань-Фенг, приходя в себя.

Он всмотрелся в воду. Мстительный дух куда-то делся, он явно боялся Ханя, а может, был привязан к речным глубинам. И теперь, когда злодейские планы провалились, то он исчез или просто затаился.

– Для тумаков ты создан! Эй, Дерьмофенг, к тебе обращаюсь! – резанул уши другой голос, тоньше, но гораздо пронзительней.

Хань поднял взгляд и обнаружил, что на другой стороне реки теперь стоит старшая сестра Айминь, злая, как сотня дюжин мстительных и голодных духов. Выплыви Хань на неправильный берег, ему бы уже отвесили пару подзатыльников да накрутили уши. Вот только это порождение кошмара еще не знало, что теперь перед ней новый Фенг! То есть Хань! Герой, который не боится даже духов и призраков, не то что крестьянскую девчонку!

– Иди сюда, я не боюсь твоих тумаков! – крикнул он, принимая боевую стойку. – Я буду порхать как журавль и жалить как змея!

Правда, нога тут же подвернулась на скользком камне и Хань упал, едва не уплыв снова на глубину.

– Ха-ха-ха-ха, – покатилась со смеху Айминь. Схватившись за живот, она потеряла равновесие и чуть не улетела в воду сама. – Да ты и правда треснулся головой, приемыш! Слышь, ты, дурачок городской! Беги за бельем, да поторапливайся, если не хочешь на ужин каши из тумаков!

Айминь махнула рукой и развернулась, чтобы уйти.

– Стой! – невольно крикнул Хань, протягивая руку.

– Извините, ваше генеральское великолепие, – с крайней язвительностью отозвалась та, имитируя поклон до земли, то есть воды. – Нам, безродным крестьянам, в отличие от вас приходится работать от зари до зари.

Она самодовольно вскинула голову и направилась прочь. Хань долго стоял в воде, пока убедился, что теперь никому до него нет дела, наклонился, взболтнул ладонью воду и негромко спросил:

– Эй, подлый него… учитель, вы здесь?

Ответа, конечно же, не последовало. Хань тяжело вздохнул и посмотрел на «спасённые тряпки». Ими оказались вещи приёмных родителей Фенга: рубаха «мамы» и портки «отца». Он наморщил лоб, задумавшись. Чуть ниже по течению река разливалась, там была масса отмелей, скоплений мусора. Там крестьяне даже сделали небольшую запруду, чтобы можно было поить коз и отводить воду для рисовых чеков. А значит, у него имелись шансы переловить все белье! Ну или не все, но хотя бы большую часть, чтобы, вернувшись, получить в придачу к каше из тумаков ещё и ужин. Хотя если вспомнить, что тут считали за ужин... Хань скривился и сплюнул в отвращении.

– Да будьте вы про… – Хань начал было проклинать небеса, богов и духов, но тут же прикусил язык.

Хватит! Он уже выказал разок неуважение к духам предков и получил вот это! Чахлое изнемождённое тело приемного ребенка в крестьянской семье, живущей в деревне где-то на краю неба, в углу океана! Может, это наваждение, какая-то иллюзия, но тогда ещё хуже – ведь это значит, что если он очнется, то увидит перед собой мерзавца-учителя.

Хань как наяву увидел, как тот обнимает и целует Мэй, а та отвечает взаимностью. Ноги подкосились, и он рухнул в воду, снова заходясь в безнадёжных рыданиях. Хотелось найти ближайшее дерево или камень, чтобы удариться о него головой и биться до тех пор, пока телесная боль не заглушит душевную. Если бы все эти разговоры о колесе перерождений были хоть немного правдой, то он бы сейчас находился в столице и был бы ребёнком наложницы самого Императора! Ну или хотя бы каким-то иноземным принцем, на крайний случай единственным наследником могучего варварского вождя! Он застонал, хватаясь за голову, которая теперь гудела и раскалывалась от свалившихся на него несчастий.

Хорошо было Фенгу! Пока Хань ничего не помнил, пока оставался приёмным сыном грязных крестьян, безысходности своего положения он не осознавал. А выхода действительно не было. Ни сбежать, ни пожаловаться, ни вырваться из этого замкнутого цикла крестьянской работы на износ до самой смерти, которая к тому же наступала очень рано. Не имел представления Фенг и о том, насколько отвратительна тут еда и беспросветна сама жизнь. Зато Ханю это было предельно очевидно: ведь даже та еда, которую ели слуги в поместье Нао, тут могла считаться лишь праздничным деликатесом, а тяжёлые тренировки мерзавца учителя казались почти что сносными по сравнению с обычной крестьянской работой.

– Мы еще посмотрим, кто тут головастик, – размазал он по лицу слёзы и сопли, после чего громко шмыгнул.

Следовало идти и собирать белье, рискуя снова утонуть, но выбора особого не было, а безысходность ситуации угнетала. Он не мог сбежать и жить в лесу – просто умер бы от голода и холода. Семья Широнга и Зэнзэн, давшая ему приют, оставалась единственным местом, куда он мог вернуться. Но что делать без белья, с вот этими двумя тряпками? Без остальной праздничной, если её можно так назвать, одежды? Да побои учителя показались бы ему легкой игривой щекоткой! К тому же исцелять тут было просто некому, так что смерть после такого могла оказаться более лёгким выходом, чем остаться калекой.

– Духи предков, слышите ли вы меня? – заорал он на всю округу.

Увы, героический вызов судьбе и обстоятельствам, который всегда делали герои кристаллов, в исполнении деревенского малолетки прозвучал откровенно жалко. Тонкий мальчишеский голос сорвался, и Хань зашёлся в кашле. Если что и радовало в этих несчастьях, так это то, что Хань всё больше и больше становился собой – Фенг, проживший очень короткую и безрадостную жизнь, словно растворялся в обширном жизненном опыте Ханя Нао, сливаясь с ним в одну цельную личность. Ещё бы получить назад своё красивое округлое тело... Но тут Хань вспомнил, во что это тело превратил негодяй-учитель, поэтому снова заплакал.

– Духи!

Духи молчали, возможно, они злились или отказались от Ханя или их всех развоплотило, когда он осквернил семейное святилище. Может, его предсмертные проклятия повлекли на род Нао погибель. И пусть Хань считал, что это вполне заслуженно, сожаления всё равно кольнули его великодушное сердце. В любом случае, духи не отвечали, не было здесь ни отца-генерала, ни предавшей, но всё ещё любящей матушки, ни даже слуг. Он был никем, не имел ничего своего, даже имени – вместо него было лишь детское прозвище.

– У тебя есть ци, этого достаточно! – вновь прозвучал в голове голос мерзавца-учителя, наполняя Ханя возмущением и желанием действовать.

Хань задумался и попробовал встать в стойку дабу. Стойка не получалась, и он махнул рукой. Не будет же он сам, по доброй воле, заниматься тем, что раньше делал только после палки учителя?

– Владеющий ци – владеет своей судьбой, – пробормотал Хань, валясь оземь.

Но ци не было, да и судьбой своей он не владел. Поэтому Хань поднялся, выбрался на берег и побрел вдоль реки, дабы там вылавливать одежду, которая возможно – возможно! – застряла в запруде. Если не застряла, то его ожидает каша из тумаков, ну а если удастся спасти хотя бы половину, то к тумакам добавят... Что там дают в этих деревнях?

– Похлебка из травы и риса, – скривился Хань.

Где-то вдали раздался вой каких-то зверей, и тело Фенга напряглось, ноги ускорили шаг, а боль отошла на задний план, сменившись страхом. Хань обнаружил, что кое-какая выносливость у него всё же имеется – по крайней мере достаточная, чтобы сорваться на бег. Иначе просто не выжить в мрачной крестьянской жизни, полной работы, страданий и очень плохой еды. Хотя, конечно, еды, пусть даже плохой, было совсем не полно.

А может, это всё не зря? Может, как в кристаллах или свитках? Все настоящие герои перед тем, как начать путь к вершине, падали на самое дно. Часто они считались никчемными, бездарями и мусором. Иногда злодеи вырезали их семьи, чтобы в итоге герой преисполнился решимости стать сильным и отомстить. А иногда враги лишали героев ци, разрушали даньтянь, но герой находил способ стать сильнее, чем раньше, и страшно отомстить. Случай Ханя объединял все три варианта – его считали жалким и никчемным, он остался без семьи, да и ци совсем пропала. Осталось найти мудрого учителя, скрытого эксперта-отшельника, натренироваться – и можно грозить Небесам!