Текст книги "Временные трудности (СИ)"

Автор книги: Desmondd

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 41 страниц)

Глава 15, в которой герой встречает новую жизнь во всех возможных смыслах этого выражения

Фенг нервничал. Для него, победившего множество чудовищ, сражавшегося в лесу, воде и на болоте, подобные чувства должны были казаться до смешного нелепыми. Но, даже используя все известные способы сохранять спокойствие, унять волнение никак не получалось.

И дело было даже не в том, что близился день летнего солнцестояния, а значит, ему, родившемуся предположительно весной или, может, зимой, уже наступила первая дюжина лет, так что пришла пора получить взрослое имя и перестать считаться ребёнком.

Пусть самого главного и желаемого получить и не удалось, но в этом плане он давно всё уладил. Пришлось потратить немало усилий, чтобы втереться в доверие к жрецу и завести с ним приятельские отношения – насколько вообще возможна дружба между ребёнком и глубоким стариком. Сделать несколько ценных даров, типа горшков лесного мёда и хорошо выделанной с помощью ци волчьей шкуры, «чтобы у вас, дедушка, не мёрзли колени». Со временем жрец осознал, что этот милый, приветливый и такой добрый парнишка Фенг – прекрасный пример для подрастающего поколения и, в отличие от всей этой современной молодёжи, праздной, ленивой и не почитающей старших, хорошего звучного имени более чем заслуживает.

И всё равно Фенг испытывал сожаления. Сколько бы он ни напрягал голову, какие бы способы пробуждения памяти не изобретал, вспомнить имя учителя он так и не смог. К сожалению, в тот злосчастный момент он просто никого не слушал, а выудить из памяти оказалось можно лишь то, что в ней когда-то было.

Самое обидное заключалось в уверенности, что вспомни Фенг, как зовут учителя, от решения взять его мерзкое проклятое имя он бы рано или поздно отказался. Рассмотрел бы идею с разных сторон, нашёл бы в ней кучу недостатков, придумал бы имя во много раз лучше.

Но именно загадочность и недосягаемость делали имя учителя столь желанным, населяли сердце множеством демонов, превращая желание «стать таким, как он» в какую-то одержимость. Фенг признавал эту одержимость, научился использовать её силу, чтобы ещё больше и тяжелее тренироваться. Но всё равно отделаться от лёгкого чувства поражения никак не получалось.

В их с учителем битве, о которой тот пока что не был в курсе, царило равенство. Фенг сильно выигрывал во внешности – по мере взросления его лицо обретало всё большую мужественность и волевую красоту, не оставляя отталкивающей физиономии учителя ни малейшего шанса. Вот только учитель с лихвой наверстал утраченное преимущество, украв у Фенга его будущее имя.

Но сейчас, в этот момент, его волновали не имена и не учителя. И не тренировки, ведь он стоял и ничего не делал, просто ждал.

– Волнуешься, Фенг? – спросил отец. – Зря. Всё будет хорошо, а уж теперь – и подавно.

Фенг взглянул на отца, на братьев и сестёр, стоящих или сидящих на траве поблизости от дома, и мотнул головой.

– Не беспокойся, Фенг! – сказал староста Ван, который явно решил, что событие, столь важное для уважаемых членов деревни не может обойтись без его присутствия. – Почтенная Цзишань – лучшая повитуха на ближайшую дюжину деревень! Я сам, это, значит, привёз её на повозке!

О своих великих заслугах и неоценимой помощи староста рассказывал уже раз пять, и Фенга каждый раз удивляло, насколько за последние годы всё изменилось. Раньше Ван постоянно пыжился и надувал щёки, а отец разговаривал с ним заискивающим тоном и постоянно отводил глаза. Теперь, после получения возможности вдоволь питаться, длительного скрытного целительского воздействия Фенга, пробуждения ци и усиленных тренировок отец перестал выглядеть жалко и тщедушно. Его плечи и спина расправились, движения стали плавнее и величественнее, борода и усы стали столь густыми и шелковистыми, что им позавидовал бы и столичный чиновник! Пусть он пока что не отрастил потерянные зубы, но с оставшихся сошла чернота, и они белоснежно поблёскивали даже сейчас, в свете вечерних факелов. Он больше не выглядел потухшим стариком, максимум, сколько дал бы этому сильному широкоплечему мужчине незнакомый человек – три дюжины лет. И теперь не отец, а староста пытался угодить, чтобы получить расположение и одобрение Широнга и всей его семьи.

Братья тоже похорошели и заматерели. Канг и Ганг с лёгкостью нашли себе жён и покинули отчий дом. Обе жены, как и большинство населения деревни, являлись учениками Фенга и даже пробудили в себе ци.

Иинг и Айминь пока что замуж не вышли, но вовсе не потому, что не было желающих. Взять в жёны таких красавиц, да ещё и из богатой семьи, желали очень многие. Но эти дурёхи крутили носом, ведь из рассказанных Фенгом историй они почерпнули не важность тренировок, упорства духа, целеустремлённости и героизма, а то, что «городские» девушки должны демонстрировать недоступность, пока их внимание завоёвывает наследник великого рода или даже принц.

Больше всего изменения коснулись мамы. Та тоже словно скинула несколько дюжин лет, распрямилась и даже стала выше ростом. Её лицо разгладилось и лишилось морщин, глаза заблестели, а губы стали призывными и алыми. Об изменениях, произошедших с её фигурой, ранее напоминавшей очертаниями мешок соломы, не стоило и говорить – завидовать стала даже Айминь, которой жаловаться – только гневить богов!

Вновь обретённая молодость, да красота, о которой раньше она не посмела бы и мечтать, привели к закономерному результату. И вот теперь, через девять месяцев, Фенг стоял перед закрытой дверью и ждал известий. Он не особо хотел присутствовать при родах, но никому из семьи подобной возможности и не дали. Сварливая бабка с властными повадками, куда там наместнику провинции, выгнала их из дому с шипением и криками.

– Конечно, он волнуется! – прогудел Канг. – Это же наша мама! Мы все волнуемся!

Фенг лишь кивнул в ответ на слова брата. И этим кивком соврал лишь частично.

К своей новой семье он испытывал приязнь, желал им только самого лучшего. Подружился с братьями и научился терпеть сестёр. Но он их так и не полюбил, как они не полюбили его. Когда-то он был чужаком, приёмышем из города, и пусть, к чести Широнга и Зэнзэн, они не выделяли его среди прочих своих детей, раздавая питательные и вкусные тумаки всем поровну, Фенг прекрасно ощущал чёткую границу. Потом, когда удалось преодолеть нищету и ворох ежедневных изматывающих забот, тёплые чувства окрепли, но строились они не на любви, а взаимном уважении.

В обеих жизнях он любил лишь своих настоящих родителей – матушку Лихуа, которая так не чаяла в нём души, что потакала любым капризам, и отца Гуанга – с виду сурового и властного, но готового ради счастья сына, как он это счастье понимал, впустить в дом настоящего демона и обречь на уничтожение весь род. Сейчас, с течением лет, Хань всё понял и простил это предательство. У родителей просто-напросто не было ни малейших шансов противостоять демоническому колдовству учителя и его техникам воздействия на разум.

Но, несмотря на отсутствие сыновней любви, мама Широнг тоже стала теперь не чужой. Так что с помощью зрения и восприятия ци Фенг наблюдал за родами прямо с улицы, не пуская ситуацию на самотёк.

Поначалу всё шло неплохо. Ци мамы, лежащей внутри дома, сияла ярким и здоровым светом, сливаясь с ещё одним слабым и теряющимся источником жизни в её животе. Рядом с ней мерцал тусклый огонь, явно принадлежащий повитухе. Когда начались пульсации ци, обозначавшие потуги, Фенг увидел, как ци повитухи склонилась над мамой, как от низа маминого живота отделяется тёплый сильный комок. Но потом что-то произошло, и комок стал угасать.

– В дом! – решительно сказал Фенг, направляясь к дверям.

– Но ведь почтенная Цзишань… – начал Ван.

– Сколь бы почтенной она ни была, убить свою маму и её ребёнка я не позволю, – отрезал Фенг.

Он чувствовал, что дверь задвинута на засов, но это не имело значения. Всплеск ци из приложенной напротив засова ладони – и дверь распахнулась, а остатки толстого деревянного бруса осыпались на пол.

Фенг решительно зашёл в родительскую комнату, а за ним ввалились родственники и староста.

– Вы чего припёрлись? – завопила повитуха. – Сейчас важный момент, а вы мешаете!

Фенг окинул взглядом окружающую обстановку. Несмотря на вид обнажённого женского тела, открывшаяся картина не несла ни капли возбуждения. Он прекрасно помнил свиток, тот самый, с помощью которого негодяй-учитель унизил его перед Мэй. И понимал, насколько быстро эта скверная ситуация может стать безнадёжной.

Ребёнок уродился крупным и сильным, вот только положение, в котором он пытался явиться на свет, оказалось совершенно неподходящим. В свитке имелось множество способов решить проблему, но глупая бабка сделала всё только хуже – и теперь внутренним зрением Фенг видел, что обвившаяся об шею ребёнка пуповина вот-вот лишит того жизни. Его удивило, что повитуха не использовала ни золу, ни особую глину, ни отвары трав, чтобы очистить руки. А ведь о важности чистоты в свитке повторялось целых полдюжины раз!

– Убирайтесь! – продолжала верещать Цзишань. – Из-за вас ребёнок может умереть!

– Он умрёт только из-за тебя, – отрезал Фенг. – Уйди, роды приму я!

– Сопляк! Я четыре дюжины лет этим занимаюсь! Что ты вообще можешь понимать?

Фенг открыл рот, чтобы резко ответить, а если нужно – отвесить бабке пинка, но послышался негромкий голос мамы.

– Он из города! – сказала она.

– Из города? – раскрыла рот повитуха и осмотрелась по сторонам.

Дружные кивки отца, братьев, сестёр и старосты, набившихся в дверях, подтвердили, что да, Фенг действительно из города. Так что, отодвинув Цзишань в сторону, Фенг подступил к маме.

Руки, как предписывал свиток, вымыть было нечем. Даже тёплая вода в деревянной бадье была мутной. Что же, у него имелась ци, и этого было достаточно.

Фенг вскинул руки в воздух, и по ним прокатилась лёгкая огненная волна, столь быстрая, что лишь уничтожила невидимых демонов и опалила волоски на тыльной стороне ладоней.

Он зажмурился, чтобы зрелище мамы его не отвлекало от ощущений жизни, и засунул руку внутрь, обхватывая плод своей ци. Фенг бы охотно рассек пуповину и уничтожил ее, как засов на входной двери, но тогда будущий ребенок задохнулся бы прямо на границе новой жизни, об этом прямо говорилось в свитке. Поэтому Фенг использовал ци, чтобы охватить плод и начать поворачивать его в нужную позицию, попутно сдвигая пуповину, чтобы не мешала. Мысленно он неохотно признал, что был несправедлив к повитухе. Плод действительно находился очень неудачно, вытянуть его даже с помощью ци, не навредив матери и не убив ребёнка, не получалось.

И тогда он прибегнул к ещё одному способу, описанному в свитке как самый опасный и сложный. Он приложил палец маме к животу и, тщательно дозируя силу и глубину ци, провёл по нему, от одного бока к другому, создавая широкий разрез. Плоть разошлась легко, словно ветхая ткань под лезвием кинжала, и Фенг провел еще один разрез, уже внутри утробы, дабы добраться непосредственно до плода.

Затем Фенг пустил ци, останавливая кровотечение, засунул руки в зияющую рану и достал ребёнка, не сдерживаемого больше плотью матери, и, наконец, отрезал пуповину. Он знал, что ребёнка следует шлёпнуть, дабы тот вдохнул и закричал, но у него имелись способы намного надёжней. Очередной импульс ци – и изо рта ребёнка выскочил комок слизи и жидкости, словно демонстрируя, что даже выйди младенец, как положено, из утробы, все равно возникли бы проблемы.

С запозданием, словно не веря, что всё осталось позади, ребёнок заорал. Фенг подхватил отрез чистого полотна, завернул в него ребёнка и сунул в руки ошалевшему отцу. Затем вновь склонился над матерью, свёл поочередно края ран, проводя каждый раз по разрезам ладонью, словно стирая рисунок на мокром речном песке. Подчиняясь воздействию сердечной ци, раны закрылись, словно их тут никогда и не было.

Отец, получив от Фенга пинок по щиколотке, кивнул и вручил ребёнка матери. Та счастливо прижала его к груди.

– Поздравляю, у нас мальчик! – запоздало и невпопад выпалил Фенг, на которого только сейчас навалилось осознание происшедшего.

В доме воцарилась внезапная тишина, нарушаемая только чмоканьем ребёнка, уже присосавшегося к груди Зэнзэн.

Все уставились на Фенга, словно он являлся воплощением Двенадцати Богов.

– Мне надо попасть в город, – наконец нарушила молчание повитуха Цзишань.

☯☯☯

– Мир вокруг нас был создан дюжиной богов, и каждый из них произвел столько же актов божественного творения. Каждый из богов сотворил по зверю, птице, человеку, по части земли, воды и небес, и таким образом появились двенадцать первых людей и дюжина божественных зверей, и потому число это священно, – бормотал старенький, наполовину слепой жрец. – В двенадцать раз священнее остальных.

Фенг, стоявший среди других своих сверстников, нетерпеливо постукивал ногой. Он снова обернулся, словно странствующий торговец должен был появиться точно в момент начала церемонии. Глупость, конечно, ведь измерению времени в крестьянской жизни придавали очень мало значения. Тут не отсчитывали часов, не особо заморачивались точным днем рождения, а взрослыми именами, как правило, нарекали в день летнего солнцестояния, взывая к богам и духам природы.

Днем больше или днем меньше, никого особо не волновало, если только речь не шла о праздниках или начале сева. Да и то дни считал, помимо жреца, только староста Ван – ведь именно ему следовало подготовиться к приезду сборщика податей. Тот тоже не отличался особой точностью, требовал лишь, чтобы к заданному числу налоги были собраны и дожидались его в отдельном сарае. В последние годы количество собранных налогов многократно увеличилось, но на учёте времени это никак не сказалось. Крестьяне до сих пор продолжали считать дюжины дней и сезоны, да и то, на последние смотрели по погоде.

Торговцу Хань заплатил заранее, дал и металла, и шкур, собрал мёд и даже выкопал несколько редких корешков. Он попросил только об одном – чтобы торговец прибыл заранее. И к словам сына уважаемой в деревне семьи, к тому же своих важных торговых партнёров, поставляющих как ценную бумагу, так и не менее ценные запечатанные горшки с рыбой, ему бы следовало прислушаться даже безо всяких даров!

Пять лет назад Хань оказался здесь, в теле Фенга. Пять лет, коротких, как одно мгновение, и одновременно долгих, словно целая жизнь. Хоть он и не терял времени даром, добился и совершил столь многое, но ощущение, что он и так слишком задержался, что следует поспешить, крепло с каждым прожитым днём. Ему не терпелось покинуть деревню, выйти за пределы окрестностей, которые он успел изучить, как пять пальцев каждой из рук и ног нового тела. Поэтому он заранее «дал взятку» торговцу, собираясь пристроиться к нему в попутчики и добраться с повозками до города, чтобы там уже начать строить свою новую жизнь.

– Все проходит и уходит, все в мире циклично и сменяется, за зимой приходит весна, а за ней лето, и потом осень и снова зима, – продолжал бормотать жрец.

Крестьяне почтительно прислушивались и внимали. Для настоящего храма деревня была маловата, лишь на центральной площади, с недавних пор ставшей очень оживлённой, стояло небольшое святилище без посвящения какому-то отдельному богу. Жрец заезжал сюда, как и в другие деревни, и проводил необходимые обряды, вроде наречения взрослых имен или молитвы за урожай, принимал от крестьян дары, а потом уезжал.

Церемония, на которой ради наречения собрались Фенг и его ровесники, уже близилась к концу, но торговец так и не появился!

– Вслед за жизнью приходит смерть, и все подвластны этому циклу перерождения, даже боги, демоны, мистические звери и духи, и никто не в силах его избежать. Возрождаясь в новом теле, мы проходим один цикл, священную дюжину лет, и только потом становимся взрослыми, готовыми к самостоятельной жизни и приходу смерти...

Хань почти не слушал – все равно речь повторялась без особых изменений на каждой из церемоний посвящения, год за годом. Нетерпение всё нарастало. Он обернулся еще раз, благо превосходил ростом всех ровесников, словно сама ци подстёгивала его изнутри. На дороге никто так не показался, ну а остальные жители деревни, включая старосту, собрались здесь и так. Он ощутил на себе взгляды, много взглядов: крестьяне улыбались, махали руками, а девушки тут же стали строить глазки. Поэтому он улыбнулся и кивнул в ответ.

Былой Фенг радостно принял бы такую новую жизнь: уважение и страх, почет и заискивание, и взгляды молоденьких крестьянок, видевших в нем завидного жениха. Зажиточность семьи, победа в схватках с речным духом и волками, ученичество у кузнеца, почёт от рассказанных историй, непререкаемый авторитет во время тренировок – отношение к нему изменилось столь разительно, словно речь шла о совершенно другом человеке. Молодые крестьянки, обладающие практической сметкой, да ещё и подталкиваемые в спину родителями, видящими в Фенге идеального кандидата в зятья, никак не могли оставить его в покое. К тому же жених, способный таскать бревна и поднимать упавшие деревья, ученик кузнеца и в будущем сам кузнец, герой, одолевший водного демона и стаю волков, действительно словно вышел из рассказываемых им же историй, поражая девичьи сердца. О подвигах Фенга не давали забыть костяки огромного сома и вожака волков, которые вместе с изогнутым и почерневшим наконечником копья теперь занимали почётное место под навесом неподалёку.

Но этот самый былой Фенг и не добился бы такого отношения, остался бы одним из крестьянской массы. Об уважении, страхе и таких вот томных взглядах, призванных, причём, возможно, даже абсолютно искренне, показать страсть и готовность задрать перед ним подол, не посмел бы даже мечтать.

Возвысившись в ходе тренировок, новый Фенг окончательно перерос деревню. Да, ему перестали отвешивать подзатыльники, наоборот, теперь он сам колотил остальных верной бамбуковой палкой – впрочем, исключительно по заслугам. Из мерзкой и скудной пища стала обильной и сытной, но только когда он не стал мириться с голодом, а начал добывать её сам. Куриная грудка, которую в этой жизни он попробовал лишь недавно, и вправду оказалась самой лучшей едой. Даже Айминь отстала от него с шуточками и подначками, лишь смотрела сверкающими глазами и мило краснела.

Не будь у него силы и ци, он не справился бы с волками, да и вообще в лес за грибами бы не пошёл, не встретил бы там Айминь и в итоге не спас. Братья и сёстры над ним бы до сих пор издевались, а родители все так же отвешивали бы подзатыльники и ругали за плохую работу. Ну, а может, больше и не ругали бы, став беззащитной добычей добравшихся до деревни волков во главе с неуязвимым для обычного оружия вожаком.

– ...взрослое имя, как часть перерождения, знак того, что ребенок умер, а вместо него родился взрослый, для которого начинается новая жизнь.

«Да, когда уже она наступит, эта новая жизнь!» – подумал Хань, опять оглядываясь и всё ещё не находя торговца. Мысли его сбивались, тело жаждало действия, за пять лет так привыкнув бегать и работать, что просто стоять, ничего не делая, теперь стало невыносимо. Он мог бы начать тренировку и сейчас, оттачивая сдержанность и терпение, но из-за отсутствия торговца мысли его скакали, словно белки, наевшиеся перебродивших ягод.

Новая жизнь. Старая перестала напоминать пыточную, безрадостный и безнадёжный путь из детства в старость. Он с лёгкостью справлялся с работой по хозяйству и с учебой у мастера Йи, охотился и добывал еду, ни на день не прекращая оттачивать умения и усиливать ци. Но снова-таки, следовало признать, что деревня стала слишком мала для его амбиций, для силы, таящейся у него внутри. Словно мелкая тёплая лужа, которая хороша для икринки, но смехотворна даже для головастика.

Провести здесь всю жизнь, пусть даже став первым парнем на деревне? Быть самым главным и важным, следующим старостой, сменив на посту дядюшку Вана? Жениться на крестьянке покрасивей и завести целый выводок детишек? Фенг содрогнулся. Нет, принятое ранее решение было единственно верным. Даже если не учитывать его цель отомстить учителю, даже если забыть обиды и побои, следовало уходить.

Это томление, терзающее его целый день, выплеснулось, сложившись в слова: «Лучше стать мельчайшей рыбёшкой в бескрайнем океане, чем оставаться самой большой рыбиной в мелком пруду». Но, конечно же, долго быть «мелкой рыбкой» он вовсе не собирался!

Хань вдруг ощутил зуд в пальцах, желание взять кисть и безупречно начерченными иероглифами написать эту цитату, идущую из глубин души, выстраданную трудом, потом, кровью и слезами. Что это? Тоска по прошлому? Или знак, что новая жизнь уже рядом?

– Подойдите ближе и очистите свои мысли! – провозгласил торжественно жрец, вскидывая руки.

Фенгу вдруг вспомнилась сцена из кристаллов, как ученики, вступая в секту, брили себе налысо головы, а затем им на кожу несмываемой краской наносили имена. Их новые имена, которые еще предстояло оправдать. Тех, кто не справлялся, лишали этих имен вместе с кожей с помощью раскалённого клейма.

☯☯☯

Холодная дрожащая рука коснулась его лба.

– Нарекаю тебя Ксинг Дуо! – провозгласил жрец.

«Ксинг» было прекрасным, могущественным именем, состоящим из единственного иероглифа, которое, в зависимости от контекста и способа написания, могло символизировать развитие, рост и обновление. В нём содержался намёк как на прошлую жизнь, так и на будущее, в котором обладатель имени постоянно стремился к улучшению себя, увеличению силы и мудрости.

Несмотря на то что это имя он себе выбрал сам, чувство окончательности и бесповоротности сдавило сердце. Всё закончено, теперь, даже если Фенг узнает или вспомнит имя учителя, это не будет иметь ни малейшего значения. Ведь, назвавшись так, он превратится всего лишь в жалкого подражателя, пытающегося присвоить чужую славу. И оно никогда не сможет стать его именем ни в глазах богов, ни духов, ни Императора.

Хань, теперь уже Ксинг, поднялся, складывая перед собой руки. Староста уже заносил его новое взрослое имя в свиток, которому предстояло отправиться в город частью доклада о делах во вверенной ему деревеньке. Ксинг ощутил в ци старосты опасение и краем глаза поймал его недовольный взгляд. Тот никак не мог поверить, что новоиспеченный Ксинг не останется в деревне, полный коварных замыслов занять место главы Дуоцзя.

Если бы Ксингу захотелось, то провернул бы он это запросто. В руках у него хватало силы, в глазах жителей деревни он обладал непререкаемым авторитетом, а после победы над чудовищами его окружал ореол славы героя. Односельчанам даже не пришлось бы к чему-то привыкать, они давно уже слушались Фенга и подчинялись его приказам на каждой тренировке. Им осталось бы лишь свыкнуться с новым именем своего старого учителя и по совместительству нового главы.

Чтобы занять это место, старосту Вана можно было бы подсидеть. Существовала дюжина дюжин неприятностей, которые Ксинг смог бы запросто устроить в окрестностях, чтобы сообщить о них властям, рассказав, как плохо справляется текущий глава деревни. Даже не требовалось это делать через торговца, обещать тому долю в прибылях или какие-то дополнительные торговые привилегии. Достаточно одного лишь письма в городскую канцелярию – ведь в отличие от обычных анонимных склок это письмо было бы написано образованным человеком, что любой чиновник запросто бы понял по каллиграфическому почерку.

И вот буквально несколько малых циклов или даже месяцев – и нет старосты. Ну а кто лучше всего годится на роль нового?

Фенга, то есть теперь Ксинга, крестьяне с радостью выбрали бы в любой момент. Но кандидатуру двенадцатилетнего подростка во главе деревни не поняли бы уже чиновники. Так что, скорее всего, номинальным главой стал бы либо папа Широнг, либо один из братьев. Но приказы, конечно же отдавал бы сам Ксинг, первое время скрытно, а потом, через несколько лет, – в открытую, став к тому времени официальным главой.

Интрига нехитрая, но надёжная в своей простоте. Безотказная, но совершенно бессмысленная. Зачем? Чего так можно добиться? Ведь тогда маленький головастик не поплывёт вверх по течению быстрой реки, становясь по пути сначала мальком, рыбёшкой а затем и карпом. Он останется плавать в своём затхлом болоте, вырастет и раздобреет, превратившись в самую большую, сильную и жирную, но лягушку. Такое могло привлечь старого Фенга, но никак не Ханя Нао или Ксинга Дуо.

– Какое прекрасное имя – Ксинг, – прозвучало рядом, – такое сильное и мужественное.

Его рука ощутила прижавшуюся тёплую мягкую упругость. Он давно знал, чья это ци, а голову повернул только по привычке. Пей-Жи, одна из тех девчонок, что строили ему глазки во время церемонии, взяла инициативу в свои изящные женские руки. Изо всех остальных она оказалась самой решительной, это вызвало шепотки других кандидаток и явную готовность задать «выскочке» хорошую взбучку.

– А у меня в доме покосилась лежанка, – перешла Пей-Жи в прямую атаку. – Очень нужны сильные мужские руки, чтобы ее починить.

– Так это тебе мастер Йи нужен, – сделав максимально простодушное лицо, ответил Хань. – Он самый сильный в деревне!

Айминь не просто имела на кузнеца виды, но и полностью добилась своего. Сейчас в их отношениях царил этап, когда она гордо отвергает его настойчивые ухаживания, с каждым разом постепенно «уступая», чтобы тот видел, что находится на правильном пути. В «Стратегиях несокрушимого дракона» эта тактика называлась «разрушать стену в своей же крепости» и являлось одним из множества дюжин способов нанести врагу сокрушительное поражение, загнав его в ловушку. И то, что сестра дошла до такого сама, неважно, умом или голой интуицией, вызывало немалое уважение.

Чтобы пресечь возможное вторжение на её территорию, она одарила испепеляющим взором сначала Пей-Жи, а потом и Ксинга. При этом позой и повадками сестра так напомнила всем маму Зэнзэн, что вокруг раздались сдавленные смешки.

Ксинг повернулся, выскользнув из хватки Пей-Жи. Он оглянулся по сторонам, увидел, как радуются сверстники, получившие имя, как им вторят старшие, отправившие наконец отпрысков во взрослую жизнь. Как все уже тащат чурбаки и бамбуковые жерди, чтобы побыстрее собрать столы и лавки и начать праздник в своём традиционном крестьянском стиле. Ксинг мог их понять: до того, как он начал свои рассказы, подобные праздники являлись единственным просветом в однообразной работе от рассвета до заката, возможностью поесть, выпить кислого фруктового вина или противного рисового пива, поговорить и обменяться сплетнями.

Он не осуждал такое времяпровождение, но, в отличие от прежнего Фенга, еще не получившего воспоминаний Ханя, оно просто не вызывало в нём никаких положительных чувств. Ещё один знак, что решение верно и делать ему в деревне нечего.

– Нет, Фен… Нет, Ксинг, ты самый сильный, – прошептала Пей-Жи ему в ухо.

Её вызывающее поведение нарушало все возможные приличия, создавало риск получить клеймо «блудной девки». Но Пей-Жи, прекрасно осознавая последствия, похоже, решила, что приз в случае удачи слишком заманчив.

– Нет, – ответил Ксинг, отстраняя ее рукой.

Он сдерживал силу, но всё равно Пей-Жи вскрикнула, когда её протащило по земле, словно от толчка сдвинувшейся с места повозки.

– Друзья! Односельчане! Ученики! Послушайте меня! – сказал он, подпуская в голос ци, чтобы привлечь окружающих.

Когда все замолчали и повернулись, а Фенг – нет, уже Ксинг! – сделал глубокий вдох, он понял, что испытывает неохоту и даже некоторое сожаление.

«Скоро дойдёт до того, что я начну сожалеть из-за расставания с учителем и тосковать по его тренировкам!» – весело подумал он.

– Все вы знаете, что в семье Широнга и Зэнзэн я не родной. Что они приютили меня, согрели, накормили и вывели во взрослую жизнь, – провозгласил он. – Поэтому я всегда буду почитать их как родителей. Теперь я взрослый, я Дуо – в честь Дуоцзя, нашей деревни, которую защищают боги, и буду с гордостью нести и прославлять её имя.

Все в деревне прекрасно понимали, что накормил и согрел семью именно Фенг, который с помощью своих «городских штучек» вывел их из нищеты. Но бахвалиться и принижать приёмных родителей было бы глупо и бессмысленно. Мстить было не за что, а слова благодарности ничего не стоили, так почему бы не оставить за собой хорошее впечатление? Даже если он оставляет эту часть жизни в далёком прошлом и о Дуоцзя не услышит больше никогда.

Вот если бы он знал название той дыры, откуда выполз учитель, тогда да, там бы он сдерживаться не стал, раздав жителям весь свой запас вкусных сладких тумаков за то, что их предки не удавили мерзавца в колыбели.

Широнг ему широко улыбнулся и крепче прижал к себе Зэнзэн, баюкающую на груди младенца. Стоящие рядом Иинг и Айминь выглядели её сёстрами, причем не настолько уж и младшими.

– А нести своё новое имя и прославлять Дуоцзя я буду по всей Империи, – добавил Ксинг, – ведь деревню я покидаю. Прямо сейчас.

Раздался глубокий дружный вздох, и все загалдели, толкаясь и перебивая друг друга, заговорили разом, пытаясь задать вопросы, уговорить, попросить и посоветовать.

На лица членов семьи, которые давно знали об отъезде, но до сих пор не могли в него поверить, наползли тучи.

Кузнец, знавший о планах Фенга уже несколько лет, кивнул и вскинул в знак одобрения сжатый кулак.

Горшечник Кун и корзинщик Яо, считавшие Фенга тоже в какой-то мере учеником, одарили беззубыми улыбками.

Староста даже не подумал скрывать облегчения. Теперь, когда Ксинг объявил о решении во всеуслышание, отступиться, не опозорившись, он уже не мог. То же чувство появилось на лице некоторых односельчан, особенно молодых парней, которые пусть больше и не смогут слушать захватывающие истории, но зато теперь некому заставлять их тренироваться и лупить бамбуковой палкой по выступающим местам. Незамужние девицы, как и пара вдовушек, наоборот, скисли, словно старое молоко. Помимо богатства и силы, Ксинг, созревший очень рано, привлекал их не только как выгодная партия, но и как мужчина. Видать, всему стали ранние тренировки ци, которые, если верить прочитанным свиткам, в благородных семьях начинались только после наречения взрослым именем. Именно такую безуспешную и безнадёжную попытку когда-то и предпринял генерал Гуанг.

– Постой, Фе.. Ксинг, а как же празднество?

– Ксинг, ты теперь взрослый! Давай отметим это!

– Кси-и-инг, не уходи! Я без тебя не могу!

– Останься, пожалуйста!

Ксинг вновь улыбнулся и медленно покачал головой, отгораживаясь от шума. Он не сомневался, что вскоре внимание переключится на еду, которая пусть и не могла сравниться с лакомствами в доме Нао, но была обильной и сытной. Об этом позаботился Широнг, для которого проявлять скаредность во время наречения младшего, пусть уже и не самого младшего сына, было бы неприлично.