Текст книги "Junior (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Барти заставляет себя вдохнуть неподвижную, обледеневшую тишину.

– Его Метка мертва, – повторяет Темный лорд. Он легилимент, ему не нужно отвечать словами; Барти уже не пытается закрыться окклюменцией в моменты их встреч. – Отследить ее теперь невозможно.

Разум Барти оживает от холодного оцепенения и начинает работать в два раза быстрее обычного. Регулус мертв; мертвецы не оживают; этого не исправить. У него будет время для скорби. Потом. Потом.

Сейчас он должен сосредоточиться. Как они это допустили?

– Как он умер? – глухо спрашивает Барти. Лорд в ответ смотрит на него пристально и остро.

Как они это допустили?

Если бы это были авроры, он бы уже знал. Барти прокручивает в памяти бесчисленные отчеты о задержании, протоколы допросов, услышанные в коридорах и залах Министерства обрывки разговоров. Должно быть хоть что-нибудь. Что-нибудь. Упоминание лишней жертвы. Угрюмое хмыканье авроров в ответ на слова о непричастности Дома Блэков. Неслучайно задержавшийся на нем взгляд: надо же, сын Крауча не разглядел в школьном друге Пожирателя смерти…

Что угодно.

Ответ, который приходит к нему спустя несколько секунд, оказывается гораздо проще. Барти смотрит на письмо в своих руках: леди Блэк, обратившись к своим связям в Визенгамоте и не отыскав свидетельств, пришла к такому же выводу.

– Вальбурга думает, что Регулуса убили Пожиратели смерти.

Лорд кивает.

– Я не знаю, так это или нет. Если это правда, то я с радостью отдам виновного тебе и Лестрейнджам, но я не думаю, что в рядах Пожирателей смерти найдется подобный идиот. Смерть Регулуса будет стоить нам поддержки Дома Блэков.

Вальбурга не простит им этого. Только если бы им удалось сфабриковать доказательства, что в гибели Регулуса виновен аврорат… но тело Регулуса еще не было найдено, иначе бы оно уже находилось у семьи Блэков…

Невозможно. Слишком рискованно – и цель не оправдывает подобного риска.

Регулус мертв; скорее всего, его убила нелепая случайность или слишком неосторожный дурак из людей Темного лорда, Дом Блэков публично заявит о прекращении любой поддержки сторонников Волдеморта, на голоса Визенгамота снова обрушится хаос, и…

Барти возвращает письмо на стол. Ему приходится применять техники окклюменции, чтобы заставлять себя не думать о смерти друга – только о том, что имеет значение прямо сейчас.

Он подходит ближе к лорду. В вечерних тучах над Лондоном не разглядеть ничего, кроме точек-огней на магловском самолете, поднимающимся от Хитроу, но и те скоро пропадают в мутных сумерках. Даже маглы, обычно пользующиеся своим блаженным неведением, чувствуют магическую войну: вся Британия пропитана страхом.

– Мой отец воспользуется этим. С поддержкой Дома Блэков он легализует Непростительные для аврората.

Война превратится в бойню.

И как бы ты ответил ему, спрашивает бессмертный бесплотный голос, змеящийся в его мыслях.

Барти раздумывает над ответом. Вариантов у них не так и много.

Прошлое смеется над ним знакомым голосом: ты можешь отказаться, пока не поздно, но Барти не верит голосам из могилы. Он никогда не припоминал Регу тот разговор. Никогда не признавал вслух, что тот, на самом деле, кое в чём не ошибся.

– Нам придется заставить их бояться, – говорит Барти, – так, чтобы они не верили, что даже Непростительные способны их защитить.

У настоящего острый внимательный взгляд и два голоса: тот, который звучит внутри, и тот, который звучит снаружи. Тот, что внутри, обещает ему всё, чего он желает; скользит по его разуму невесомым шепотом: я не сомневался в тебе. Тот, что снаружи, спрашивает: и с кого бы ты начал, молодой Крауч?

Семнадцатилетний Барти Крауч знает правильный ответ. Предателям нет пощады.

– С Ориона Блэка, милорд.

========== О свободе ==========

Как… тяжело… вспоминать.

Год.

Какой идет год?

Августовская ночь пахнет цветами, травой и магией. Воздух здесь едва не искрится магией: лепреконы, вейлы, волшебники, зачарованные мячи, обереги, безобидные игрушки, всем этим пропитан Дартмур и огромный ревущий стадион.

Стадион.

Разноцветные флаги сборных.

Белый клевер, зеленые лепреконы. Чёрно-красный снитч, крылатые вейлы. Белый… черно-красный… лепреконы… снитч…

Снитч, снитч, ради всего святого, давайте же, вон он, куда смотрят ловцы?!

Лепреконы. Ирландия. Он помнит. Он помнит. Ирландия. Родина лепреконов и земля клевера.

Он помнит.

Ирландия… играет с черно-красным снитчем. Пляшущие лепреконы разбиваются на фонтаны изумрудных искр от чарующих песен вейл. Болгария, конечно, Болгария, как он сразу не понял?

Воспоминания прорываются сквозь магический заслон медленно, словно вода сквозь давшую течь плотину. Ирландия играет с Болгарией. Ирлан…

Где он?

Который сейчас год?

Проклятые цепи заклятья все еще сдерживают его память, его волю, его силу, напоминают о ледяной пустоте, что ждет его снова, если он посмеет ослушаться – но август сладостно жарок и пьян, и в нем нет ни капли мертвенного холода.

Барти Крауч-младший срывает с себя Империус, как липкую паутину. У него не хватает сил, чтобы избавиться от него разом, и он высвобождает одно воспоминание за другим, пробираясь мучительно пустыми тропами лабиринта собственного разума, не позволяя себе даже представить, что услышит вот-вот так ненавистно родной голос, произносящий вновь так отчаянно знакомое слово, и всё окажется напрасным, и он снова забудет, снова, снова…

Вспышка: он говорит с Винки о лорде и Азкабане, и глупая эльфка плачет и просит его замолчать, но он так боится забыть, ведь отец вернется и обновит заклятье; и тогда высокородный маг Бартемий Крауч (младший), блестящий волшебник с незамутненной чистотой крови, на коленях молит собственную домовую эльфку напомнить ему об этом, когда он забудет.

Вспышка: чей-то хриплый голос по ту сторону одиночества, за стеной из чистого отчаяния, за дверьми последней надежды; ему Барти тоже, сбиваясь, из последних сил шепчет о лорде, о матери, об отце, о друзьях, о… о предательстве, хуже которого не может быть. Голос смеется дико и бешено, как смеялся бы самоубийца перед тем, как приставить палочку к собственному виску, и не отвечает больше.

Вспышка: белая, как снег, рука на его плече; награда, за которую они готовы равно убивать и умирать. Верность, которой нет иной цены, кроме гибельной пустоты под черным плащом дементора, за которую нет иной платы, кроме вечного будь оно проклято, будь оно благословенно не-смертия в камере в промерзшей крепости на острове в Северном море.

Вспышка, вспышка, вспышка; Бартемий Крауч выжигает ими собственное бессилие и, кажется, плачет, но этого никто не слышит в ревущем гуле стадиона. Империус – стены камеры, идущие трещинами; трещинами, которых никогда не было в Азкабане.

Теперь – есть.

Теперь – будут.

Пальцы едва слушаются, когда он смыкает их на чужой палочке, и это так тяжело, Мерлин, это так тяжело, как никогда прежде, но это – его воля. Это – его решение. Это – его выбор.

Его собственный.

Свободный.

– Отпусти меня, – кричит он, или шепчет, или не издает ни звука: отец всегда был сильным волшебником, а он еще слишком слаб, слишком, слишком слаб, чтобы вырваться полностью из пут заклятья подчинения и магии Винки…

Но они, эти жалкие отродья в масках-черепах, палят заклинаниями в кого попало и веселятся, крича имя лорда, словно еще один лозунг из тех, что выкрикивали часом раньше пьяные дураки в рядах зрителей. Тринадцать лет назад все они трусливо лизали сапоги министерским аврорам, чтобы только изловчиться и не вдохнуть ни разу солоно-мертвый запах Северного моря. Тринадцать лет назад они продали своего господина, спасая собственные шкуры от расплаты за поражение, а теперь, едва почувствовав безнаказанность, вновь возносят ему хвалу.

Вечная верность – такая теперь ей цена?

Бартемий Крауч отплевывает на горелую траву рвоту пополам с желчью. Винки причитает рядом с извинениями, но смолкает, едва он поднимает на нее взгляд.

– Я убью этих подонков, – шипит Крауч сквозь зубы, – отпусти меня, я убью их всех, я убью их!

– Мастер Барти, мастер Барти, Винки не может…

– Я приказываю тебе!

Эльфка испуганно прижимает длинные уши, пока Бартемий Крауч вновь становится собой.

Злость, чистая, незамутненная злость – её удушливым дымом теперь пропитан августовский Дартмур, её неистовое пламя обращает прахом то, что прежде казалось неколебимым. Последние липкие нити проклятья Империус рвутся, когда Бартемий поднимает дрожащую руку с палочкой вверх.

Трусливым ублюдкам пора вспомнить, кому принадлежат их жизни.

И Барти Крауч кричит, до хрипа, до слез и немоты, и чужая палочка в его пальцах вспыхивает невыносимо ярко – прежде чем на жирных углях небес впервые за тринадцать лет вновь загорается Черная Метка.

***

На то, чтобы вспомнить жизнь без вечного безразличия, уходит немало.

Отец и Винки, устало-сухое «Imperio» и дрожащее «мастер Барти», исчезают в прошлом, в мутном дурмане порабощающего заклятья. Барти Крауч-младший снова ходит среди людей, учится улыбаться, хмуриться и говорить, как люди. Не так-то легко, после этих долгих тринадцати лет.

Но он нужен лорду, и он выполнит любой его приказ.

Барти помнит его голос – от него остался только голос; тринадцать лет Барти Крауч жил, чтобы услышать его снова. Тринадцать лет повторял себе собственную присягу верности лорду, пока она не врезалась в его память крепче стертого Азкабаном имени матери: даже стылое дыхание пустоты, сводящее с ума любого осужденного на безумие, не могло коснуться её.

Барти немного рад тому, что у Аластора Грюма тоже не всё в порядке с рассудком – по общепринятым меркам. С обликом чокнутого аврора он должен справиться. Вот с нормальным человеком было бы сложнее. Бартемий Крауч-младший не имел привычки спасаться иллюзиями: он вышел из Азкабана другим, и еще более другим – из рабства.

Теперь у него есть более чем уважительная причина ненавидеть слово «Imperio». Ему придется быть учителем, размышляет Барти; придется знакомить студентов с Непростительными. С заклятьем Империус.

Барти взмахивает палочкой и бормочет это проклятое слово. Приблудившаяся к заброшенному дому кошка нервно дергает хвостом, но спустя несколько секунд борьбы – сказывается усталость и сомнения – послушно ластится к ногам. Барти отпихивает ее носком сапога и снимает заклятье. У него появляется непреодолимое желание отшвырнуть палочку и вымыть руки.

Он был блестящим волшебником до Азкабана, пытается напомнить себе Барти, и остался им после; силы вернутся, а воля… ее не сломили даже дементоры, даже двенадцать лет магического контроля, коверкающего разум. Забавно: война стерла разницу между людьми лорда и их противниками, все они теперь применяют Непростительные, все они теперь не гнушаются убивать без суда и превращать собственных детей в рабов. Во имя великой цели, как Бартемий Крауч. Или во имя собственных желаний, как Бартемий Крауч.

В конце концов, есть ли разница?

Он уже не уверен.

Он не уверен, что в нем осталось что-то, способное ее различить.

Голос, молчавший тринадцать лет, шепчет ему, что он все еще жив. Барти не уверен, правда ли это; в нем нет ничего, кроме пустоты, даже ненависть внутри него вспыхивает и угасает снова в сером безразличии мертвых воспоминаний. Голос просит довериться ему, как раньше, но после двенадцати лет существования в виде окклюменционной личины Барти может только догадываться о том, как выглядит нечто вроде «доверия». Ему придется поработать над условиями своего вымышленного «я», чтобы позволить доверию существовать.

Тогда голос напоминает ему о долге.

Барти поднимается со ступеней скрипучего крыльца особняка Риддлов и возвращается в дом.

========== О союзниках ==========

Находит его Хвост. Счастье, что у Барти нет палочки – его палочку сломал отец, давно, тринадцать лет назад, а украденную на Чемпионате он потерял – иначе трусливый предатель подох бы, как ему и полагалось.

Но Хвост, утихомирив дружеские порывы заклинанием обездвиживания, рассказывает ему о том, во что Барти почти уже и не верил. И когда Петтигрю, благоразумно отступив подальше, взмахивает палочкой – Finite Incantatem – Барти уже не пытается свернуть ублюдку шею.

– Где он? – спрашивает Барти. Собственный голос звучит как чужой; слабо, хрипло, словно он разучился говорить за все эти годы. – Где… мы?

Хвост боязливо оглядывается. Дом, в котором они находятся, выглядит заброшенным, и освещает комнату только старая магловская лампа. Барти делает несколько шагов к соседней комнате; от слабости его мутит так, что ему приходится опереться на стену, но это всё неважно.

Это всё неважно.

Это всё…

– Давно не виделись, Барти.

– Я рад приветствовать вас, мой лорд.

Заученные слова вырываются из горла сами собой. Будто они всё ещё правят Британией из-за спин министров, а не прячутся в заброшенном магловском доме, из последних сил пытаясь выжить.

Барти пытается не смеяться, но у него едва получается сдержаться до тех пор, пока смех лорда не раздается в наступившей тишине. Том Риддл всегда понимал своих преданных слуг слишком хорошо. Холеный мальчик Бартемий Крауч-младший, слишком гордый для того, чтобы быть послушным сыном, и могущественный лорд Волдеморт, чье имя боялись произносить во всех уголках магического мира. Вот что осталось от них теперь.

Барти опускается на колени, потому что ноги больше его не держат. Он толком не знает, что сказать. От этого ему тоже смешно: сколько он высидел совещаний в Министерстве, сколько его учили филигранно выбирать слова для самых опасных речей, но теперь… в его памяти только холод Азкабана, блаженный дурман Империуса и обжигающая сила, рванувшаяся из украденной палочки в небо печатью Метки.

– Забавное место для встречи таких старых друзей. Ты неважно выглядишь, Барти, впрочем, я отлично тебя понимаю. Хвост! Найди нашему новому гостю место для отдыха.

– Если я нужен вам прямо сейчас, мой лорд…

Существо в кресле слабо шевелится, и Барти мгновенно смолкает.

– От мертвецов мало пользы. – Это можно принять за смешок, и Барти, поразмыслив, решает так и сделать. – У нас есть еще немного времени. Используй его с умом.

В магловском доме много комнат. Барти не запоминает, в которую приводит его Хвост. Тут есть что-то похожее на старую койку, покосившиеся шкафы с ветхими книгами – тоже магловскими – и торшер. Барти пытается зажечь его, щелкнув пальцами. Петтигрю смотрит на него как на идиота и тянется к выключателю – спасибо хогвартским С.О.В.ам, Барти еще помнит, как называется эта штука, – но магловский способ тоже не помогает.

– Запасной палочки не найдется? – хрипло спрашивает Барти. Он не уверен, что у него хватит сил на Люмос, но крысе необязательно об этом знать.

– Мимо кровати промахнешься, Крауч? – зубоскалит Хвост. Конечно, за своей палочкой он даже не тянется. Барти ухмыляется ему в ответ.

Как только лорду перестанет быть нужен этот кусок дерьма, он попросит позволения лично его прикончить.

Первое свободное утро выдается дождливым и серым. Крыша магловского дома протекает: Барти просыпается от того, что вода промочила насквозь его плащ. Когда-то он уже просыпался, дрожа от холода в отсыревшей камере, поэтому сейчас он распахивает глаза мгновенно, мысленно сжимаясь в комок – и не сразу вспоминает, где находится.

Мир прозрачен и тих. Половицы поскрипывают за стеной справа – Хвост нервно расхаживает по соседней комнате. Барти Крауч осторожно вдыхает затхлый воздух дома – и так же осторожно выдыхает обратно.

Ничто не пытается остановить его от того, чтобы сбросить с себя промокший плащ, встать, ракрыть настежь окно. Августовское утро, хоть и пасмурное, пахнет одуряюще свежей травой после дождя, и Барти думает, что утра прекрасней он не видел ни разу в своей жизни.

– Не торчи около окна, Крауч, – трусливо одергивает его Хвост, заглянув в комнату. Барти оборачивается к нему, и что-то в выражении его лица заставляет Петтигрю заткнуться.

– Я несколько лет не выходил наружу.

Петтигрю облизывает сухие губы, недоверчиво щурясь. Может быть, даже такой подонок, как Хвост, с трудом может в это поверить. Барти бы и сам не поверил тринадцать лет назад. Наверное.

Он проходит мимо Хвоста, замирает на мгновение у кресла, но сверток с нынешним телом лорда – уродливым, исковерканным Тёмной магией – остаётся безмолвен и неподвижен. Лестница поскрипывает, но дом еще крепко держится; правда, на входной двери уже не осталось ни единого засова, она открывается от легкого толчка.

Барти делает шаг. Другой. Третий.

Ничего не происходит.

Пять, десять шагов.

Ничего.

Он все еще готов захлебнуться сладким дурманом Империуса, все еще готов рвануться из мутного водоворота чужой воли, все еще готов сражаться до последней осознанной мысли за свою свободу. Он делает еще один шаг, чутко вслушиваясь в тишину.

Ни тени Империуса.

Барти присаживается на корточки и осторожно трогает мокрую траву. Травинки щекочут ладонь – мягкие, гибкие, ярко-зеленые. Он слышит, как испуганно поскрипывает сзади дверь – Хвост приоткрыл ее – но шагов за спиной не слышно, да и у Барти есть дела поважнее, чем один трусливый предатель, прибежавший искать защиты у старого хозяина. Пусть смотрит, если ему так интересно.

– Не стоит тут ходить, – через несколько минут все-таки говорит Петтигрю сзади. – Всё это место хорошо просматривается из вон той сторожки. Я покажу, где безопасно.

Барти оборачивается, но ухмылки на лице Хвоста больше нет. Скорее что-то, больше похожее на страх. Несколько секунд Крауч раздумывает, стоит ли напомнить Петтигрю, как закончили свою жизнь люди, которые поверили в его сказки про безопасность, но ему не хочется портить такое утро подобной дрянью. Он поднимается на ноги, не говоря ни слова.

– Еще у нас есть еда, – бормочет Хвост, ведя его по тропинке куда-то за дом. – Там, внутри.

Крауч кивает.

– Дай мне полчаса. Потом тебе придется рассказать мне всё, что я пропустил.

Полчаса проходят быстро – слишком быстро. Но этого хватает, чтобы хоть немного вспомнить, что такое свежий летний воздух, какие на ощупь капли дождя и как они прохладно щекочут кожу, пробираясь за воротник. Как влажная земля мягко пружинит под ногами. Барти даже рад, что вокруг кладбище – здешним завсегдатаям уже нет дела до одного человека, бесцельно бродящего из стороны в сторону под еще теплым августовским дождем.

Потом Барти вспоминает, какова на вкус еда. Еды в доме немного, но Хвост говорит, что это не проблема; Барти к этому моменту и сам замечает чары Призыва. Скорее всего, Хвост обнес какой-то из ближайших магловских киосков со странным названием «Спар». Оно написано на пачке сендвичей. Сами сендвичи отвратительны на вкус, настолько, что Барти даже сквозь безразличную пелену усталости задается вопросом – маглы едят их от отчаяния или потому, что у них тела по-другому устроены?

Выбирать не из чего. Гадкий вкус сендвичей – лучше, чем никакого. В доме отца Винки готовила великолепные ужины, но Барти не помнит на вкус ни единого блюда. Он не вспомнил бы даже, как ел их.

– Всё остальное там еще хуже, – пожимает плечами Хвост. – Это же Спар.

– Только не начни таскать крысиный корм. Что произошло с тех пор, как я попал в Азкабан?

Петтигрю хмыкает и благоразумно стягивает из вскрытой пачки один сендвич, пока те еще не кончились.

– Не знаю. Я двенадцать лет пробыл домашней крысой Уизли. Кстати, их старший сын, Перси, работает в отделе Международного магического сотрудничества. Может, ты даже слышал.

Барти осторожно кладет сендвич на стол и очень внимательно смотрит на Хвоста. Тот ухмыляется как ни в чем не бывало.

– Я слышал о кое-чем другом, – спокойно говорит Барти. – Пара ребят по соседству со мной мечтали скормить тебе твои же кишки за то, что ты привел лорда Волдеморта в Годрикову лощину. Одного из них ты знаешь довольно близко – ты должен был сидеть в его камере. Любопытно, где же сейчас старина Сириус…

Ухмылка Петтигрю блекнет на глазах. Имя Блэка Барти помнит спустя столько лет только потому, что отец устроил ему настоящий допрос после побега Сириуса – и под Империусом, и без него. Барти тогда долго смеялся, до следующего Империуса: из всех, кто мог выбраться из Азкабана, это сделал Блэк из Ордена Феникса. Невинно осужденный как пособник Пожирателей. И ведь хватило же Блэку сил – тринадцать лет спустя…

– Сириус, – несколько напряженно говорит Петтигрю. – Ну, в общем, из-за него я больше не домашняя крыса Уизли. После встречи старых друзей. Я думаю, он убьет меня, если увидит еще хоть раз.

– Он еще в своем уме?

Хвост, смешавшись, запинается на полуслове.

– Он… я не знаю. Он выглядел как…

«Как ты», почти наяву слышит Барти. И глаза Питера Петтигрю, в отличие от слов Питера Петтигрю, ему не лгут. Питер Петтигрю, столько лет обманывавший и Пожирателей, и авроров, неизменно ускользавший от любой опасности, до холодного пота боится сидеть за одним столом с истощенным и безоружным Барти Краучем.

Барти знает, почему. И не может не засмеяться – хоть смех получается рваным, диким, словно он разучился смеяться как люди.

– Они выйдут на свободу, Хвост. Рано или поздно то, что осталось от самых верных людей лорда, окажется вне стен Азкабана. Тебе придется… постараться… чтобы убедить нас, что мы неправы в своем желании воздать тебе должное.

– Но ты же вступишься за меня, Барти, – Хвост нервно улыбается. Может быть, даже думает, что Барти не замечает, как крепко он сжимает палочку под столом. – Ты же скажешь им, что я остался верен!

– Я скажу им, что я буду первым, кто заставит тебя жрать собственное крысиное дерьмо под Круциатусом. – Барти возвращается к своему сендвичу. Он не может и пальцем тронуть подонка, пока тот нужен лорду и пока у Барти нет палочки, но и Хвосту не поздоровится, если он наложит на ценного союзника хоть одно проклятие.

– Так вот, – после долгого молчания оживает Петтигрю, – про Уизли…

Через несколько дней Барти слегка меняет свое мнение о Хвосте. Хвост, без сомнения, подонок, но он оказывается куда полезней, чем раньше: он заботится о лорде, он приносит Барти палочку мертвеца, и главное – он начинает красть еду повкусней. Теперь на магловских пачках с сендвичами и полуфабрикатами написано слово «Теско».

Барти взмахивает палочкой пару раз, и только на третий она отзывается тусклым снопом искр. Новый владелец явно ей не по нраву; хорошо еще, предыдущий мертв. Палочки мертвецов тем и хороши, что на них редко распространяется магический закон владения; исключение составляют только самые могущественные артефакты…

Барти не прикоснулся к палочке лорда, хотя она хранилась в этом же доме – Хвост нашел ее. До тех пор, пока для этого не было действительно веской причины, подобная дерзость каралась бы жестоко. Да и Крауч сам вовсе не уверен, что палочка лорда захотела бы ему служить. Палочка покойника – тоже не лучшее оружие, но к нему придется привыкнуть.

– Хорошо, что ты всё-таки сдал те двенадцать экзаменов, Барти.

Барти склоняет голову, едва ли замечая тонкую тень необидной усмешки в чужом голосе. От его умений, заслуживших ему двенадцать С.О.В. в Хогвартсе, почти ничего не осталось – даже простейшие заклинания, которые он пробовал сейчас с новой палочкой, давались ему с трудом. Раньше он мог колдовать часами без перерыва, теперь…

Ничего. Ничего, силы восстановятся со временем. Он просто должен больше практиковаться.

– Хвост, – шипит высокий голос из свертка в кресле, – расскажи ему о нашем плане.

Плане, повторяет про себя Барти. И какой, интересно, у них план?

Питер Петтигрю смотрит на него таким взглядом, словно ему приказали лично отправиться в Азкабан с повинной. Обреченность – так бы это охарактеризовал Барти.

Петтигрю глубоко вдыхает.

– Ты должен победить Аластора Грюма в бою, взять его в плен, и в его облике преподавать в Хогвартсе Защиту от Темных Искусств до конца Турнира Трех Волшебников, который тоже будет проходить в Хогвартсе. И еще ты должен удостовериться, что в Турнире победит Гарри Поттер.

Барти смотрит на лорда Волдеморта.

Лорд молчит. И Хвост молчит. Никто не смеется над этой идиотской шуткой.

– Я бы хотел узнать детали, – наконец выбирает Барти наиболее безопасный ответ.

– Запомни, Хвост: так отвечают лорды Визенгамота! – Голос Тома Риддла свистяще смеется. Разумеется.

Хвост беззвучно вздыхает. Крауч глядит куда-то сквозь него и думает о том, что если Грюм его не убьет, то надо будет придумать что-нибудь, что убьет наверняка. Он еще не успел соскучиться по Азкабану.

Комментарий к О союзниках

Спар и Теско – две сети супермаркетов в Британии :)

========== Об Аласторе Грюме ==========

С тайного счета, открытого когда-то на имя несуществующего волшебника Эммета Томсона, Барти снимает все оставшиеся сбережения. Сомнительная лондонская контора, конечно, не была Гринготтсом и начисляла отрицательные проценты, но зато и не задавала неудобных вопросов. Этим и прельстила его в те далекие времена, когда Барти было семнадцать, и он всерьез задумался над вопросом, к кому перейдут деньги на его гринготтском счету, если что-то случится. Подозрения себя оправдали: Гринготтс неукоснительно следовал законам наследования, а по законам наследования после смерти владельца имущество переходило к ближайшим родственникам.

Но денег на счету Эммета Томсона как раз хватает, чтобы пройтись по Лютному переулку. Барти не беспокоится, что кто-то узнает его лицо; здесь, скорее всего, облик давно погибшего Крауча примут разве что за маскировку. Наглую, вызывающую, предельно опасную – в девяносто четвертом году не каждый осмелится примерить на себя клеймо Пожирателя Смерти – но все же маскировку. К тому же, деньги есть деньги, а в Лютном переулке не задерживаются любители расспрашивать о чужом прошлом.

К концу дня у Барти накапливается столько защитных артефактов, что он мог бы увешаться ими, как рождественская елка. Еще бомбы, ловушки и с десяток «саперов». «Саперы» обычно представляют из себя зачарованных мелких тварей вроде мух – их задача состоит в том, чтобы обратить на себя внимание защитных чар, выцеливающих живых существ. Продавец, едва оценив общее направление мысли Барти, предлагает Затуманивающие бомбы – те, взрываясь, создают неплохие иллюзии, сквозь которые может видеть только владелец специально зачарованного амулета – но против Грюма это не поможет. Барти, впрочем, покупает одну на всякий случай. Вдруг там будет не только Грюм.

Дорогу на выходе из магазина ему уступает даже местный охранник-вышибала, но Барти не удостаивает его взглядом. Нужно быть безнадежным идиотом, чтобы ссориться с человеком, только что скупившим не меньше четверти боевого арсенала всей лавки.

Проблема только в том, что он не уверен, что четверти боевого арсенала лавки Темных артефактов хватит на Аластора Грюма.

Обмануть вредноскоп можно. Обмануть Проявитель врагов – куда сложнее. Обмануть все вредноскопы и детекторы Темной магии, собранные у Грюма дома – почти невыполнимая задача, поэтому у них очень мало времени.

По счастью, анимаги могут трансформироваться вместе с одеждой, и, по счастью, нынешний дом Аластора Грюма строили по стандартам современной Британии – из рук вон плохо – и в основании стен хватает незаметных для человека щелей.

– Не пожелаешь мне удачи, Крауч? – Хвост нервничает. Даже при свете магловских фонарей видно, как поблескивает пот на его лбу. – Ничего не посоветуешь?

– Если окажешься в безвыходном положении, последнюю Аваду придержи для себя.

Петтигрю оглядывается на него с почти осязаемой тревогой. Вид у него затравленный, словно… словно у загнанной в угол крысы. Барти, усмехнувшись, пожимает плечами: уж кому-кому, а Питеру бежать уже некуда.

– О тебе же забочусь – всё лучше, чем Азкабан. Время, Хвост.

– Не опоздай, Крауч, – мрачно говорит Петтигрю. Начало анимагической трансформации смазывает последнее слово, а парой секунд позже крыса и несколько послушно следующих за ней мух растворяются в ночной темноте. Крауч мягко касается палочкой калитки ворот – Alohomora – и следом за уже исчезнувшим впереди Петтигрю заходит во двор, надежно накрытый антиаппарационными чарами. Его взгляд падает на мусорные баки, явно поставленные у дома с неким коварным аврорским умыслом.

За две секунды до того, как первый «сапер» принимает на себя магический заряд охранных систем, в спальне Аластора Грюма пронзительно взвизгивают вредноскопы.

План срабатывает: пока Грюм разбирается с «саперами», Петтигрю успевает добраться до двери, трансформироваться и открыть зачарованные засовы изнутри. За это время Барти приходится разгромить мусорные баки, вдруг вздумавшие сжечь нарушителя границ частной собственности в пепел.

Потом он бросается внутрь дома и ясно вспоминает, почему Аластор Грюм пережил Первую Магическую Войну. Первые три защитных артефакта рассыпаются, едва Барти делает несколько шагов по коридору; они спасают его от Прилипающих чар, и только поэтому он успевает отразить летящий в него Immobilus. Яркая вспышка впереди волной сырой магии впечатывается в щит Protego – Барти едва удерживает защитное заклинание – но даже взорвавшиеся под ногами у Грюма бомбы замедляют аврора только на долю мгновения. Еще вспышка, еще, еще; Барти не различает уже заклинаний, бьющих в его щиты, он едва может видеть хоть что-то в хаотично сверкающей темноте; где-то рядом голос Петтигрю вскрикивает коротким Glisseo, но Грюму плевать на идеально ровный лед вместо пола – и костыль, и протез зачарованы. Над очередной разбившейся склянкой клубится ядовитый газ, но Грюм не делает ни одного вдоха, его голову уже окружает магический пузырь чистого воздуха. Барти отбивает очередное заклятье не глядя, и рядом кричит от боли Хвост, но смотреть, что задело Петтигрю, нет времени. Если он хоть на мгновение перестанет колдовать, он умрет.

Он швыряет в Грюма всем, что может быть создано невербально. Произносить заклинания нет времени. Кажется, в какой-то момент аврор начинает принимать его всерьез, и едва Барти слышит человеческий голос, он бросается на пол, поскальзываясь на проклятом магическом льду. Коридор над его головой озаряется зеленой вспышкой.

Похоже, Грюм близок к отчаянию.

Смертельное заклятие жрет силы как ничто другое. Оно дает Барти лишние полсекунды, поэтому он вкатывает в ответное Expulso столько магии, что от взрыва лопается не только щит Грюма – вылетают даже зачарованные стекла окон. Грюма впечатывает в стену; простейший Expelliarmus лишает его палочки.

Барти замечает слабое движение костыля слишком поздно, и от заклятья, что разрезало бы его пополам, его спасают только еще державшиеся защитные чары.

Встречное Depulso отправляет костыль к противоположной стене. Заклинание паралича останавливает аврора в дюйме от упавших рядом старых часов, в которых Барти с опозданием распознает артефакт связи.