Текст книги "Junior (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Когда он будет вспоминать церемонию распределения в последующие годы, он еще не раз посмеется: скольким волшебникам придется дорого заплатить всего за одно слово, выкрикнутое старой шляпой Годрика Гриффиндора? Дань традиций сегодня высока как никогда прежде. Но это всё будет потом. Потом, когда он поймет, почему отец говорил ему ни за что не выбирать Слизерин, если Шляпа предоставит ему выбор; и почему некоторые ученики, услышав название факультета, с отчаянной надеждой оглядываются на преподавателей: может быть, можно пройти распределение заново?

Но сейчас в Британии только семьдесят третий год, и ничто из этого не имеет значения.

Ничто вообще не имеет значения, кроме слов, которые Барти помнит наизусть, потому что эти слова венчают родовое древо его Дома в официальном перечне Древнейших Домов Визенгамота. За тысячу лет они успели намертво въесться в кровь его рода.

Я хочу быть лучшим, говорит одиннадцатилетний Барти Крауч-младший Распределяющей Шляпе. Самым лучшим из всех волшебников.

После первого, очевидного варианта, Шляпа предлагает ему Гриффиндор, доблестный путь отважных; заверяет, что в Пуффендуе всегда найдется место усердным и верным; и, конечно, он был бы самым лучшим в Когтевране, потому что любопытство, упорство и амбиции – три ключа, перед которыми не устоит ни одна тайна.

Слизерин, упрямо повторяет Барти. Он не хочет быть лучшим в Когтевране, он хочет быть лучшим среди всех. Только на одном факультете из четырех можно этого достичь.

Поэтому последующее предупреждение Шляпы он принимает как должное – невозможно и представить, что подобная возможность давалась бы даром. И соглашается.

Когда Шляпа оглушительно провозглашает его факультет, в Большом зале воцаряется тишина. Спустя несколько мучительно долгих секунд кто-то за дальним столом неосторожно громким шепотом переспрашивает: Крауч? сын того самого?..

Барти Крауч (младший) поднимается с табурета, кладет на него затихшую Распределяющую Шляпу и безупречно ровным шагом направляется к столу с изумрудно-серебряными флагами. За его спиной объявляют имя следующего ученика, но все взгляды все еще направлены на него, он безо всякого чтения мыслей может ощутить в них недоверие (конечно, он ведь чистокровный), разочарование (Краучу стоило бы лучше поработать над воспитанием сына), презрение (нам не нужен этот аврорский выкормыш).

Староста факультета, Илиан Нотт, сдержанно кивает ему: в Слизерине всегда рады приветствовать наследника Древнейшего Дома. Барти понимает недосказанное без лишних подсказок: но тебе придется постараться втройне, чтобы заслужить здесь доверие.

Он улыбается Нотту вышколенной, отточенной до совершенства во время занятий с гувернерами улыбкой. В Слизерине все достойные его внимания улыбаются только так – это визитная карточка любого чистокровного рода, и добавлять ничего не нужно, все, чье мнение имеет вес, отлично понимают его ответ. Возможно, для некоторых – очень немногих – из собравшихся за столом этого уже достаточно, чтобы счесть его своим. Мальчик из Дома Блэков, тоже первокурсник, поглядывает на него с интересом и дерзкой искоркой соперничества: в этом году только они двое из Древнейших Домов оказались в Слизерине, и, значит, им предстоит соревноваться за первенство до самого выпуска или до тех пор, пока один из них не проиграет другому слишком явно.

Nil satis nisi optimum – фамильное мотто Дома Краучей. Носить его без фальши гораздо труднее, чем громкие лозунги про чистую кровь, и Регулусу Блэку придется понять это собственнолично.

***

Шуршание совиных крыльев наполняет Большой зал – как и возмущенные возгласы первокурсников, еще не приучившихся защищать свои тарелки от дождя из газет, писем и посылок. Барти решает, что ему и без новостных сплетен хватает забот, а вот сидящий слева от него Рег ловит свой «Ежедневный пророк», со скептическим энтузиазмом встряхивает и разворачивает смятую газету – и цепенеет вместе со всем залом. Уже в оглушительной тишине Барти краем глаза заглядывает на первую полосу.

«Уолтер Харвинтон приговорен к пожизненному заключению»

«Правосудие Крауча: Пожирателей смерти не спасут титулы»

Во рту у него становится сухо.

Семьдесят шестой год, шесть лет с начала войны, и он все еще…

– Ты знал!

Эллен Харвинтон, на один год старше него, смотрит на него с противоположного конца стола Слизерина. Ее лицо белее бумаги, на которой жирным черным отпечатана цитата приговора ее отца.

Семьдесят шестой год, шесть лет с начала войны, и он все еще не знает, что ответить Эллен. Или Ирвину. Или Аврелию и его сестре.

Регулус поднимает глаза от газеты, Барти чувствует его взгляд, друг хотел бы помочь ему, но даже не представляет, как. Никто не в силах помочь Пожирателям смерти и их пособникам. Уолтер Харвинтон будет мертв в течение месяца, и его смерть будет настолько мучительной, что ее будут ставить в пример детям, которым еще только предстоит выбрать свою сторону в войне.

Он это знает. Эллен это знает. Каждый человек в зале это знает.

Эллен шепчет еще что-то, прежде чем ее не уводит староста – Барти не слышит, что, но ему бы хотелось надеяться, что это просто ругательство, лишенное магической силы. Больше сотни взглядов провожают осиротевшую мисс Харвинтон до самых дверей Большого зала – а потом обращаются к нему. На ощупь они кажутся острее заклятия Пронзающих Игл, которое он когда-то пытался разучить вместе с Регулусом.

Барти возвращается к своему пудингу. Он искал подходящие слова во всех известных ему языках на протяжении трех лет и не нашел их – поэтому нет смысла оправдываться или объяснять, что отец не присылает ему в дежурных письмах сводки отчетов аврората. И тем более нет смысла давать другим понять, что пудинг застревает у него в пересохшем горле: показать слабость в Слизерине практически равносильно гарантии поражения.

За столами постепенно снова начинают звучать голоса.

– Я не знал!

Он волшебник, поэтому удара о стену недостаточно, чтобы он потерял сознание – но от боли, страха и адреналина в голове штормовой водоворот, синтаксис человеческих языков и формулы заклинаний спутываются в один огромный гудящий клубок где-то внутри.

Глупо. Как глупо. Он всегда был так осторожен, как его подстерегли? Неужели у этих кретинов была мантия-невидимка?

Еще одно заклятие оказывается достаточно болезненным, чтобы он позабыл о мантиях-невидимках. Четверокурсник, один из тех троих, что были столь любезны подождать его в подземельях после отбоя, шипит что-то ему в лицо, что-то об аврорских выродках и о том, что ему не место в Слизерине, может быть, если швырнуть его в гнездо огнеслизней и запереть там под Квиетусом, он наконец это поймет…

Слизнорт проверяет гнездо своих огнеслизней каждые двое суток. Барти знает об этом, потому что помогает декану их кормить, а еще он знает, что слизь этих тварей токсична настолько, что оставляет даже на коже волшебников дьявольски жгучие ожоги.

Эти ублюдки готовы швырнуть его к огнеслизням…

Рискнуть вызвать гнев лорда Крауча…

Ради того, чтобы его сын больше никогда не смел пытаться быть лучшим среди…

Что-то горячо и остро вспыхивает в груди, как грозовой всполох.

Барти собирает себя воедино усилием воли и улыбается уроду в лицо. Может быть, Шляпе и стоило отправить его на Когтевран, но среди слизеринцев его талантам самое место.

– Отпусти меня прямо сейчас, и я забуду про сегодняшнее недоразумение.

Может быть, придурок не понимает предложения из слов длиннее трех слогов, а может, это оттого, что Барти выпаливает свое условие скороговоркой. Так или иначе, палочка в руке старшего слизеринца снова начинает целиться в его сторону, а это значит, что у него осталась только одна попытка.

Барти дергается в сторону изо всех сил – в сторону своей палочки, валяющейся на полу, без нее ничего не выйдет – и одновременно с этим тот, кто угрожал ему, сам роняет палочку и начинает орать. Орать так громко, словно его нанизали на сотню игл разом.

Когда пальцы Барти смыкаются на тонком кедровом древке, коридор заволакивает плотный фиолетовый дым – он знает, что это значит, поэтому задерживает дыхание и бежит, так быстро и так долго, как только хватает сил. Его никто не преследует, потому что дымовое зелье на основе огненной слизи – крайне неприятная дрянь, которая заставит любого пожалеть о единственном неосторожном вдохе.

Первый поворот… второй… ну же… (здесь ему приходится сделать несколько торопливых вдохов)… третий… лестница. На лестнице он окончательно сдается: после двух пролетов ныряет за широкие крылья устрашающей каменной горгульи, так удачно расположенной в стенной нише, и, скрючившись в тяжело дышащий комок, пытается успокоить бешено колотящееся сердце. И заодно уговорить себя, что вначале ему нужно привести себя в порядок, а только затем снять маскировочные чары со своего Маховика времени и довести дело до конца.

Регулус говорил, что брать кучу предметов в идиотской надежде узнать все нераскрытые тайны магии и заодно сдать все возможные СОВ – абсолютно безумная затея, которую мог придумать только полный поехавший вроде Барти Крауча. На особо нудных уроках по магловедению Барти и сам порой подумывал, что доля правды в этом есть.

Рег не знал, что он взял двенадцать предметов, а не десять. Для десяти предметов не был нужен Маховик времени, но для двенадцати – без него было не обойтись.

Барти находит горячую, невидимую цепочку Маховика, отыскивает такой же невидимый теплый циферблат и крепко сжимает в ладони. Профессор Слизнорт строго-настрого запретил ему использовать Маховик в каких-либо целях, кроме учебы, иначе о тайнах магии и полном списке экзаменов можно было забыть, но…

Во-первых, Время уже зафиксировало произошедшее, и его нынешние сомнения не имели значения; во-вторых, он все-таки Крауч.

И шайка каких-то недоумков годом старше позволила себе задеть его гордость.

Позволила себе поставить под сомнение его… право на первенство.

Барти выводит еще чуть подрагивающим кончиком палочки магический символ разнаваждения иллюзий, развеивая маскировочные чары, и начинает отсчитывать обороты Маховика.

– Получилось? – спрашивает Рег пятью минутами позже. Барти ухмыляется и вручает ему одолженную палочку, взамен принимая свою: если придурки все же решатся пожаловаться декану, Приори Инкантатем на палочке самого Барти покажет только элементарные чары разнаваждения.

Рег все еще дуется из-за того, что Барти не рассказывал ему про Маховик, но он слизеринец, он поймет. Точно так же, как понял к концу второго курса, что гораздо выгодней будет подружиться с сумасшедшим Краучем, чем тратить силы на соперничество и в итоге проиграть.

В целом, Рег оказался неплохим парнем, так что Барти не против с ним дружить – тем более, он и сам не мог не понимать, насколько ценным для него будет союзничество с Блэком в Слизерине. Это стоило ему мучительно долгого разговора с отцом, который настоятельно рекомендовал ему немедленно прекратить всякое общение с наследником Дома, открыто поддерживающим идеи Темного лорда и его сторонников. Это было единственным, что привлекло внимание Крауча-старшего за два года обучения в Хогвартсе его сына, поэтому Барти учтиво ответил, что несомненно примет его мнение к сведению. Подобная выходка стоила ему наказания и не менее мучительного и долгого разговора с матерью, но это определенно была достойная цена за приятное воспоминание.

– Знаешь, – говорит Рег, задумчиво вертя в пальцах свою палочку, – я не думаю, что кто-то еще на третьем курсе мог бы сотворить Пронзающие Иглы, кроме нас с тобой. А с чужой палочкой это должно быть еще сложнее.

Пронзающие Иглы – безобидное заклятие по меркам войны, не боевое, оно вызывает резкую боль и способно отвлечь противника, но не причинить какой-либо вред. Наверное, Барти мог бы, предельно сосредоточившись, сотворить и настоящую Бомбарду, но ее последствия было бы нелегко скрыть. К тому же с палочкой Рега он мог и не справиться: она то и дело норовила выскользнуть у него из руки, а сотворить заклятие и впрямь было сущим мучением.

Барти только самозабвенно фыркает. Он вправе покрасоваться перед Регулусом, он это заслужил.

– Двенадцать предметов, помнишь? – с глубоким чувством собственного превосходства напоминает Барти. Регулус фыркает со сдавленным смехом и хлестким взмахом палочки отправляет в него шутливую колючую искорку.

– Ну-ну, еще посмотрим, как ты сдашь двенадцать СОВ. Может, это Слизнорт так пошутил, а ты купился! Невозможно сдать двенадцать предметов на отлично, даже с этой штукой!

В этом вся беда Регулуса: он говорит раньше, чем думает. Барти только хмыкает в ответ. Он бы сдал двенадцать СОВ, даже если бы ему пришлось стать первым, кто это сделает, но проблема в другом: кто-то другой уже сдал двенадцать СОВ. И теперь у него нет выбора.

Рег все понимает по его лицу. Об этом Барти предельно ясно сообщает его мучительный стон.

– Ну конечно. Ты уже нашел в «Истории Хогвартса» какого-то умника, который сделал это раньше, и теперь ты просто обязан его обойти.

– Вроде того, – бормочет Барти. – Таких волшебников было несколько. Последний, кстати, тоже был слизеринцем. Странно: я спросил о нем у Слизнорта, потому что по датам всё сходится, Слизнорт уже был деканом в тот год, и он… не ответил.

Просто ловко ушел от вопроса, переведя разговор – так умело, что Барти даже не сразу это заметил.

Регулус лениво усмехается.

– Очередная персона нон-грата?

– Я тоже бы так подумал, но я вообще не слышал его имени, – не соглашается Барти. Это первое, что приходит в голову, но даже Пожиратели смерти не пропадают бесследно в Азкабане – о них остается хоть какая-то память, какие-то свидетельства. – Этот парень просто… исчез?

– Каждого, кто сдает двенадцать экзаменов, убивает директор, – замогильным голосом сообщает Регулус. Барти давится нервным смехом: с директором, учитывая связи и положение Альбуса Дамблдора в Визенгамоте, он предпочел бы не связываться. – И как звали твоего исчезнувшего героя?

Барти запомнил его имя просто потому, что этот человек стал его… ну, сложно назвать это «конкурентом», учитывая, что их разделяла почти треть столетия. Скорее, тем, кого ему предстояло превзойти.

– Том Риддл.

Рег в замешательстве моргает. Когда он начинает говорить снова, его голос звучит… довольно озадаченно.

– Никогда о нем не слышал. Возможно, мироздание пытается намекнуть тебе, что двенадцать СОВ кончаются для учеников дурно.

Барти бы щелкнул его шутливым заклинанием в отместку, но вся эта суматоха и Пронзающие Иглы оставили его совершенно без сил.

***

Ему всегда рады в доме Регулуса. Лорду и леди Блэк хватает одной беседы с новым другом сына, чтобы понять о Барти гораздо больше, чем он пытался показать; Рег смотрит на него победоносно: мол, я же говорил, что тебя не выгонят только потому, что ты Крауч.

– Ну конечно, – знакомый насмешливый голос раздается со стороны второй спальни, – разве наши дражайшие родители упустили бы такой шанс! Эй, Крауч, держу пари, если твой папка узнает, о ком твой лучший друг вздыхает перед сном, вас обоих сошлют в Азкабан в тот же день!

Это – Сириус Блэк.

Барти он по большей части раздражает, как и вся их придурочная гриффиндорская компания, которой сходят с рук любые выходки, потому что они – приверженцы Ордена Феникса, а значит, они под теплым директорским крылышком. Разумеется – как-то же нужно снабжать аврорат новыми волшебниками.

Но, с другой стороны, примерно три четверти того, что делает Сириус, он делает только чтобы позлить свою семью, с которой радикально расходится во взглядах. Если бы за этим стояла какая-то адекватная цель, Барти бы даже проникся к нему уважением, а так он считает, что Сириус занимается бесполезной ерундой. Дом Блэков не так уж и много потеряет от его бунтарства, пока у Вальбурги и Ориона есть лишние наследники.

– Если ты не перестанешь мучить магловские электрогитары и завывать на весь Хогвартс, тебя тоже сошлют в Азкабан, – не остается в долгу Барти. У гриффиндорцев нет чувства прекрасного, наверное, только поэтому они до сих пор не убили Блэка за надругательство над рок-музыкой. – Надеюсь, окажемся не в соседних камерах. Твоего воя я не вынесу.

Сириусу шестнадцать, ему еще нельзя колдовать дома на каникулах, поэтому он ограничивается тем, что показывает Барти весьма красноречивый жест и скрывается в своей спальне, на которой, по счастью, уже давно висит Квиетус. В Хогвартсе, конечно, дело бы этим не кончилось, но с шайкой Мародеров весь Слизерин в состоянии войны, поэтому они ничего не теряют.

Регулус бормочет неразборчивое проклятие в адрес неугомонного брата и, дождавшись, пока Барти зайдет в его собственную спальню, с грохотом захлопывает дверь. Барти успевает скользнуть взглядом по раскиданным вокруг газетным вырезкам и зачарованным листовкам, прежде чем он запоздало понимает, что Сириус шутил только наполовину.

Если бы не репутация и статус Дома Блэков, это могло бы служить… основанием для подозрений. Для обвинения – в зависимости от заинтересованности Министерства.

Регулус наблюдает за ним сбоку: внимательно, осторожно, весь как натянутая струна. Барти поднимает одну из листовок со стола – простенькие иллюзорные чары осыпают его руки серебряными искрами. Взлетевшая над бумагой сияющая изумрудная лента сворачивается восьмеркой и оскаливает змеиную пасть.

Каждый человек в магической Британии знает, что значит этот символ.

Одно слово Барти о том, что он видел в этой комнате, может повлечь за собой бесконечную череду министерских проверок всего Дома Блэков. Поддержка идеологии чистой крови не карается по закону. Свернувшаяся восьмеркой змея…

– Я никому не скажу, – говорит Барти – так искренне, как только может.

Регулус подходит на шаг ближе.

– Я не хотел говорить в школе. Если бы кто-то узнал, что ты как-то с этим связан… даже через меня…

– Ну, твой отец вроде был бы не против меня усыновить, – Барти выдавливает усмешку. Ему бы точно понадобился новый Древнейший Дом взамен того, из которого его бы выкинули, едва прошел бы хотя бы слух о том, что Барти Крауч-младший поддерживает сторонников Пожирателей смерти. Рег заливается смехом, и напряжение, стальными клыками вцепившееся ему в глотку, становится чуть менее болезненным.

– Если ты собираешься стать самым лучшим волшебником, – уже серьезней говорит Блэк, – не стоит равняться на кого-то еще.

Его взгляд указывает на листовку в руках Барти. От иллюзорных чар у того все руки покрыты серебряной изморозью, но Барти не спешит ее стряхивать.

Находясь в Слизерине, невозможно не слышать… непопулярные мнения. Впрочем, у Пожирателей смерти много сторонников. Трусливых и бесполезных, поддерживающих их только втайне, из тепла надежных фамильных гнездышек, вдали от аврорских облав и общественного порицания – но чем дольше длится война, тем больше становится тех, кто сомневается в компетентности современного Министерства магии.

Возможно, Британии нужен кто-то другой.

Возможно… возможно, ему нужен кто-то другой.

Лучший из лучших.

Барти оглядывается на входную дверь – та надежно заперта всевозможными антипрослушивающими чарами; должно быть, война Регулуса с братом-гриффиндорцем порой становилась серьезней дурацких розыгрышей Мародеров. Впрочем, сейчас это им на руку.

– Расскажи мне, – просит Барти, аккуратно возвращая листовку на стол. Серебро на его руках и в его крови; право и гордость Древнейшего Дома, печать достойных наследия Салазара Слизерина. Первых среди первых.

Декабрь семьдесят шестого года бьется ледяным зимним ветром в окна дома на площади Гриммо. Шесть лет с начала войны, скоро будет семь; кажется, в какой-то книге по нумерологии встречались заметки о том, что это магическое число. Барти тринадцать лет и скоро исполнится четырнадцать; тринадцать лет – безумно долгий срок. Достаточный, чтобы накрепко запомнить, что у всего есть соразмерная цена.

Его не интересует идеология приверженцев чистой крови так, как младшего наследника Блэков. Он просто собирается стать самым лучшим из всех волшебников и никогда больше не быть вторым.

Вполне возможно, цена за это его устроит.

========== Nil satis nisi optimum, Pt II ==========

В небольшой комнате было почти идеально пусто: здесь был стол с двумя стульями по обе стороны; стеклянный графин с водой, пустые чашки из неполного чайного сервиза. Человек напротив ждал, пока Барти не опустится на свое место, прежде чем занять стул напротив: хоть они и были знакомы по многочисленным званым вечерам родов Визенгамота, негласные правила приличий не позволяли полукровке занять свое место прежде наследника Древнейшего Дома.

– Здесь довольно пусто, мистер Руквуд, – усмехнулся Барти, усаживаясь за стол, – вы настолько в меня не верите?

Волшебник напротив искренне и заразительно рассмеялся и, изящно миновав обязательные церемонные вопросы, коснулся чашек палочкой – те наполнились горячим и ароматным чаем. Барти, мгновенно поняв намек, признательно кивнул: его собеседник был сыт по горло рабочим официозом.

Пожалуй, из всех сотрудников Министерства только Августу Руквуду и могло сойти это с рук.

Пару раз Руквуда встречали как гостя в особняке Краучей, но Барти видел его довольно часто – не только на публичных слушаниях Визенгамота, на которые иногда брал Барти отец, но и на куда менее официальных и куда более закрытых встречах. Чистокровные волшебники, высокопоставленные чиновники Министерства и представители Визенгамота по меньшей мере знали имя Августа Руквуда, а чаще всего – держали его в кругу хороших знакомых. В отцовском отделе Руквуд отвечал за учет и сохранность конфискованных магических артефактов, но это никак не могло объяснить его аномальную популярность, и в итоге Барти просто признал, что у Руквуда несомненный талант располагать к себе нужных людей. Смешливый бородач, нисколько не походивший ни на чопорного чиновника, ни на безупречного представителя чистокровного рода, казался невзрачным и неуместным ровно до тех пор, пока не вступал в разговор.

– Вовсе нет, – с обаятельной улыбкой отозвался Руквуд, – но если бы я позвал вас к себе домой, мистер Крауч, я уверен, в моем рабочем контракте нашелся бы запрещающий это пункт.

Знаменитая бюрократия Министерства. Классические шутки не старели со времен Основателей, и Барти, помедлив мгновение, все-таки фыркнул.

– Вы занимались окклюменцией раньше? – беззаботно полюбопытствовал Руквуд, заняв стул напротив.

– Я уверен, что отец сообщил вам степень моей некомпетентности в данной области. – Если полукровка Руквуд мог позволить себе слегка преступить грань приличий, то статус обязывал Барти станцевать на ней фокстрот. Конечно, такое тоже было допустимо только здесь и сейчас, но он был уверен, что его будущий наставник это оценит. – Но, строго между нами, я… интересовался. Совсем немного.

Окклюменции не учат в Хогвартсе. Учат – основам – в аврорате и при поступлении в некоторые отделы Министерства, но этого мало, и Барти отлично это понимал. Тот факт, что он является сыном главы Отдела магического правопорядка и кандидата на должность Министра магии, не оставляет ему выбора: он должен стать более-менее сносным окклюментом к моменту своего совершеннолетия или исчезнуть из Британии.

Британия ему нравилась. Окклюменция ему не нравилась, потому что она оказалась чертовски трудной и непонятной, едва ли не хуже прорицаний, но с этим пришлось смириться: он бы занялся ее изучением и сам, потому что только полный дурак не обеспечит себя хотя бы некоторой защитой от вторжения в разум. Жаль, по книгам этому совершенно невозможно научиться. Он уже попробовал.

– Вы идете на двенадцать СОВ? – Руквуд с любопытством вертел в пальцах печенье. Барти кивнул с легкой усмешкой: интересно, откуда это ему известно. – И вдобавок занялись самостоятельным изучением окклюменции?

– У меня широкий круг интересов, – невинно откликнулся Барти. Руквуд хмыкнул, не скрывая необидной понимающей усмешки.

– Тогда я не буду отнимать ваше время, мистер Крауч. – Усмешка стерлась с его лица мгновением позже – словно провели ластиком; Барти, не справившись со столь резкой переменой тона, сморгнул мимолетное безмолвное удивление. – Я хотел бы увидеть, что вы уже умеете, и после этого можно будет сказать, над чем вам требуется работать дальше. Мне придется применить на вас легилименцию, но обещаю, что не стану заглядывать в вашу память намеренно.

– Мне придется попросить вас гарантировать это, – в тон ему отозвался Барти – без тени удивления или возмущения. В конце концов, как еще учиться окклюменции? – Надеюсь, вы понимаете, мистер Руквуд.

В ответ ему смешливый бородач быстро начертил кончиком палочки на столе замысловатый символ. Спустя полсекунды тот вспыхнул ровным голубым свечением полноценной магической печати.

Барти знал этот символ. Это была печать девятого уровня.

Печать Отдела тайн.

Он поднял глаза, ни говоря ни слова. Вот почему отец предпочел иметь дело с Руквудом, а не частным преподавателем, согласным на стирание памяти после каждого сеанса легилименции. И вот почему волшебник-полукровка пользовался подобным вниманием у лордов Визенгамота. Всё дело в миниатюрном магическом чертеже, сияющем на столе перед ним.

Даже как-то до обидного просто.

– Понимаю, – медленно произнес Барти. Все Невыразимцы приносят Нерушимый Обет, а Нерушимый Обет аннулирует любой противоречащий ему магический контракт. Даже если бы он вынудил Руквуда поклясться своей кровью, это попросту не имело бы значения: магия Обета при необходимости лишила бы клятву всякой силы. – Если мы не можем верить Невыразимцам, то кому же тогда верить?.. Что же, мистер Руквуд, считайте, что вы меня убедили.

Руквуд провел над печатью ладонью, и та исчезла, не оставив и следа.

– Вас я всего лишь попрошу о молчании, – с едва заметной тенью улыбки сказал он. – Готовы?

Глубокий вдох.

Небо – огромное, лазурное, безграничное; не знающее о государствах и их мелочных склоках, не помнящее ни подвигов, ни преступлений; его сияющий ветер поднимется над Гольфстримом и коснется Британии, чтобы вскрикнуть грозой над Северным морем…

Выдох.

– Готов, – сказал пятнадцатилетний волшебник, не помня ни собственного имени, ни обязательств перед ним; не помня ничего, кроме морского ветра, ждущего его на выходе из Ферт-оф-Форта, ветра, от которого даже антипогодные чары на метле и одежде спасали едва-едва.

Ветер коснулся его чужим шепотом: Legilimens.

– О, – голос Августа Руквуда чуть потеплел, – так вы еще и любите квиддич.

Небо над Ферт-оф-Фортом распалось на тысячи сверкающих осколков. Барти встряхнул головой, пытаясь прогнать странное ощущение, но на смену дезориентации и впившейся в виски головной боли мгновенно пришло другое чувство.

– Простите.

Руквуд смотрел на него так же внимательно и дружелюбно.

– Я видел гораздо худшие попытки. Попробуйте еще раз, – спокойно предложил он. Барти мельком подумал, что слова ободрения унизительней этих еще надо было постараться найти. – Я вижу, что вам знакомы некоторые основы окклюменционной медитации. Попробуйте запомнить момент, когда ваше сопротивление ломается. Когда вы сможете с точностью определять, когда именно ваш разум поддается вторжению, перейдем к технике.

Барти постарался выбросить из головы «худшие попытки». Получилось так себе, но пришлось кивнуть. Пришлось снова сделать вдох и на выдохе попытаться забыть обо всем, кроме неба над Ферт-оф-Фортом – воспоминания, ставшего его единственным более-менее сносным окклюменционным барьером.

– Legilimens, – сказал Август Руквуд.

***

Все знают, что в этом году Кубок Школы будет за Слизерином.

Первый матч с Гриффиндором – в сентябре, команды еще не вошли в ритм тренировок, а игра уже совсем рядом: Барти на пару с Регом пришлось постараться, чтобы продавить у МакГонагалл подпись на столь ранний матч. В Хогвартсе непривычно тихо без завываний Сириуса, безуспешно пытающегося изобразить High Voltage, и без громких задиристых шуток Джеймса: Мародеры закончили Хогвартс этим летом.

Время реванша.

Барти невинно улыбается в глаза строгому гриффиндорскому декану: мы ведь хотим укрепить дружеский дух соревнования, профессор МакГонагалл, чем раньше начнется сезон, тем проще будет новым игрокам Гриффиндора влиться в команду, правда? Может, найдется даже замена «золотому ловцу», как знать?

У Пуффендуя очень слаженная команда в этом году, задумчиво говорит Рег, когда они выходят из кабинета декана, получив заветную подпись. Барти с легкой иронией выгибает бровь: лучше нашей?

Смеются они вместе.

Барти пятнадцать, и он разгадал величайшую тайну: чтобы быть лучшим, тебе вовсе необязательно быть совершенным волшебником, не знающим промаха ловцом или безупречным окклюментом. Ты можешь быть сколь угодно плох в любом из этих занятий, это не имеет значения, пока ты будешь немножечко лучше всех остальных.

Ни на одном из семи курсов Хогвартса нет ученика, способного обойти его в учебе, и к тому же теперь он – староста факультета. Это значит, что если какой-то кретин-слизеринец решит пойти по стопам Мародеров и лишить свой факультет уймы баллов бессмысленной идиотской выходкой, Барти превратит его жизнь в ад. Все в Слизерине отлично это понимают. К тому же, вряд ли кому-то хочется новых Мародеров в Хогвартсе; ученики слегка подустали от бесконечной войны с директорскими любимчиками. Как будто мало войны, идущей за стенами школьного замка.

Сентябрьский матч Гриффиндор проигрывает почти вчистую. До самого отбоя в коридорах гремит музыка, и Барти, едва пряча усмешку, соглашается на потерю двадцати баллов: по сравнению с баллами, которые они получили за матч, это пустяки.

– Мистер Крауч! Вы же староста! – возмущенно пищит ему профессор Флитвик.

– Профессор, – с не меньшим возмущением кричит ему в ответ Барти, – но ведь сейчас же будет соло!

Из каждого угла оглушительно гремит Machine Head. Все семь курсов знают наизусть каждую ноту альбома, и когда в горячечный ритм первого трека врывается бушующее клавишное соло, в коридорах замирают не только ученики – даже сам профессор Флитвик.

Когда последняя нота Highway Star затихает, Барти мягко взмахивает палочкой, развеивая развешанные по коридорам замка репродукторные чары. В гостиной Слизерина, конечно, они останутся, но гостиную опечатали Квиетусом сразу после матча, поэтому Мерлин с ней.

Профессор Флитвик неподвижно смотрит во двор поверх широкого подоконника.

– Сколько с вас сняли?

Барти косится на него.

– Двадцать.

– Двадцать баллов Слизерину, – вздыхает Флитвик, – нельзя наказывать учеников за любовь к искусству. Только директору…

– Ни слова, – клятвенно обещает Барти.

***

Пустая комната, наполненные чаем чашки, дежурные вопросы о прошедшей неделе. Барти еще только начинал чувствовать подступающую усталость, но Август едва ее скрывал: на Отдел тайн пришлось немало давления; аврорат требовал выдать боевые артефакты для использования против Пожирателей смерти. Барти знал об этом, потому что большая часть этих требований была подписана рукой Бартемия Крауча.