Текст книги "Слава для Бога (СИ)"

Автор книги: Дед Скрипун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава 13 Горжусь тобой сын

Морена сидела в темном мареве мягкого облака у трона Перуна и задумчиво крутила на пальце черный перстень с кровавым камнем, символом смерти. Сам громовержец, откинувшись на высокую спинку, чистил урчащий от удовольствия посох, заботливо расправляя переплетенные в нем, подрагивающие наслаждением молнии, и хмуро, едва слышно бубнил себе под нос:

– Совсем запустил я тебя со всеми этими делами да заботами. Так ты и силушку свою потеряешь... Ничего, потерпи, сейчас выровняю твои стрелы огненные, омою древко энергией с перстов праведных, протру туманом нежной заботы, и вновь ты станешь новеньким, засияешь, вспышками молний меня радуя, таким обернешься вновь, как создал когда-то тебя Род.

– Знаешь. – Морена подняла глаза на свекра, перебив его поток слов. – Никак не пойму. Откуда в нем это?

– Что? – Не понял Перун и посмотрел удивленно на невестку.

– Я имею в виду человеческие чувства. – Вздохнула черная богиня. – Не должно быть у небожителя, видящего суть вещей такой, как она есть, без прекрас, ничего подобного, это противоестественно самой нашей божественной природе. Как могла поселиться обычная любовь смертного, в душе моего сына? Это неправильно, неестественно. Мы, боги, прагматичны, наша любовь может поселится в душе только к тому, кто ее воистину достоен, кто ради нее терпит лишения и боль, кто к ней стремиться и идет, свято веря, сквозь сомнения, но что бы вот так, просто, сразу, с одного взгляда... Так не должно быть. – Она тяжело вздохнула. – И самое главное к кому? К горбатой девчонке с изуродованным лицом. Которую сам же и попортил. Чего он только в ней нашел? Может это и не любовь вовсе, а что-то другое?

– Душу нашел. – Отвернулся Перун, вновь приступив к своему занятию. – Добрую, чистую, не замазанную меркантильной грязью душу, и ответную, искреннюю, настоящую любовь. Мы, боги, не смотря на всю свою возвышенность, слишком приземлены в своих чувствах, вначале взвешиваем все за и против, и только потом позволяем себе любить, а люди в этом, как это ни странно звучит, более возвышены, им чужды в чувствах рассуждения, они не задумываются: «Нужно это, или не нужно? Что даст? Что в ответ потребуют?». – Они просто любят и все.

Моему внуку, не смотря на весь трагизм ситуации, удалось то, что никому из нас. Он смог сломать устои, заложенные самим создателем, полюбить не за что-то, а просто так. Это новая эра в жизни богов. Незнакомая и неизведанная. Если сможет парень выжить в Яви, то нас ждут большие сюрпризы.

– Лишь бы только выжил. – Вздохнула Морена, смахнула слезу, и вновь посмотрела на свекра. – А как же я?

– Ты-то тут причем? – Улыбнулся тот. – Не ты же любишь, а он.

– Я не о том. – Мотнула головой богиня. – Ты не понял... Я же тоже люблю не за что-то, я люблю своего сына просто за то, что он есть. Почему это не является сломом устоев?

– Нашла, что сравнивать, дуреха. – Рассмеялся Перун. – То материнская любовь, она любому родителю Родом при создании мира в дар дадена, а любовь человека к человеку, мужчины да женщины, она другая, она как дитя, не спросясь нарождается, какая в муках, а какая искрой из чрева души выскакивая, у каждого по разному, и каждый ее по своему по жизни несет, один тут же уронит да забудет, а другой лелеет и потерять боится, заботой да добром укрывая.

– Мука это, а не любовь. Видела я что она с душами людей делает, радость от нее на боли да страданиях замешана. Не хотела я такой участи для своего сына. – Сжала упрямо губы Морена.

– Радости без боли не бывает. – Хмыкнул громовержец. – А без страдания и счастья не изведаешь. Не тебе-ли, богине смерти, этого не знать. Нарождается человек болью страдая, дабы потом жизнью в Яви радоваться, через муки счастье добывая, и умирает так же с болью, чтобы Навью затем, в посмертии насладиться. Но осознать все это можно только сравнивая.

– Я... – Морена хотела что-то сказать, но не успела.

Резкий хлопок разрывающего пространства не дал ей этого сделать, заставив вздрогнуть и вскочить.

В порванную дымку вспыхнувшего мраком портала, камнем влетел разрубленный пополам Орон. Он грохнулся к подножью трона бездыханной тушкой, залив ноги опешившего Перуна брызнувшей, шипящей кровью.

Темное облачко птичьей души тут же выглянуло из мертвого тела, выползло кряхтя по-стариковски, с брезгливым выражением, на том, что можно назвать у птицы лицом, наружу, и задумчиво зависло над трупом, покачивая обиженно головой. Горько вздохнуло, и налившись голубым сиянием, обволокло словно покрывалом, место недавней жизни мутным, клубящимся, покачивающимся бесформенным сгустком тумана, тут же внезапно заискрившимся, и выстрелившим во все стороны языками фиолетового пламени.

Ворон задергался, медленно соединив воедино разрезанные половинки, в одно целое, втянул пылесосом пролитую кровь, впитав ее в перья, и громко каркнув, выплюнув из клюва черный сгусток, подскочил на ноги и по собачьи встряхнулся:

– Терпеть не могу воскрешаться. До жути противная процедура. – Буркнул он, и вдруг, словно вспомнив что-то истерично заорал. – Беда, боги! Беда!!!

***

Солнце, отражаясь от зеркала льда, слепило неприятно глаза. Ярило во всю старался приблизить весну, заливая светом и жаром просыпающийся мир, даже не подозревая, что мешает при этом внуку Перуна.

Локк остался верен себе и обманул даже тут, выгадав более удобную для сражения позицию, и ведь все это сделал как бы не в значай, мимоходом, с ехидной улыбкой превосходства. Кивнул растерянному от всего происходящего парню, мол: «Туда вставай», – а сам занял позицию спиной к светилу.

Перв только горько вздохнул при этом, не смея вмешиваться, увидев подобную глупость. Как только поединщики вышли на лед, никто не смел им ни мешать, ни советовать, таковы правила. Противник и так превосходит, и силой, и опытом, и выучкой, а тут еще и свет в глаза. Конец всему, и парню, и княжеству, и свадьбе, и счастью дочери. Пустота безысходности в груди. Он отвернулся, чтобы не видеть смерти зятя.

Рар даже не стал ждать начала схватки, и с опущенной головой ушел за спину строя своего войска, обдумывать создавшееся положение. Нужно было слать гонцов по городам и селам, собирать люд под защиту крепостных стен столицы, оставив на разграбление все то, что те годами наживали. Было над чем подумать. Назад слова не возьмешь, раз дал то надобно держать, хочется этого или не хочется. Будь проклят тот миг, когда он согласился на эту авантюру. Жаль парня.

Рать княжеская угрюмо молчала, наблюдая как сейчас будут убивать понравившегося им новика. Но что тут поделаешь. Князья по рукам ударили, назад ходу нет. Виноват конечно Рар, что обмануть себя дал татю-находнику, сильно виноват, но слово есть слово, дадено – держи. Они пойдут с владыкой Арканаима до конца по дороге позора, ведь это их князь. Ему клятву давали, и потому не бросят в трудную минуту, сохранив только то, что и осталось – свою честь.

Страха не было, только тупая, пустая безысходность. Разочарование собственным промахом точило поганым червем душу. Он подвел всех. Хотел сделать как лучше, а получилось, что все только испортил. Нет ему прощения. Если в предстоящем до этого сражении был хоть какой-то шанс на победу, то теперь его и в помине нет.

Только то радовало Богумира, что Славуня в относительной безопасности. Не пустят врага в столицу, не будет он топтать поганым сапогом мощеных деревом улиц, а потому девушке ничего не угрожает, а также не полягут и воины в кровавой сече, сохранят жизни, дождутся жены и матери своих мужиков.

Пройдет время, уйдет захватчик восвояси, вволю награбивши, но крови не проливши, и восстановится со временем княжество, краше прежнего станет. Заколосятся златом обильного урожая нивы, отстроятся теплые да уютные дома, забегают по лужайкам со смехом счастливые дети... Жаль только, что он этого уже не увидит.

Время его закончилось. Он знал, что это конец. Чувствовал, что нет в нем более той божественной силы, что дарует бессмертие. Ушла она, медленно истаяла, заменившись любовью к простой смертной, но он этому только рад. Он сумел почувствовать то, что не чувствовал еще ни один бог до него. Он по-настоящему любил и был любим. Ради такого счастья, можно принять многое. Ну и пусть, что теперь он из-за этого умрет. Оно того стоило.

Богумир встряхнул головой, прогоняя горькие думы и улыбнулся, вынимая из ножен меч.

– Что лыбишься? – Внезапно занервничал Локк. Старый вояка, хладнокровный убийца, не мог понять, чему может радоваться человек, который идет на неминуемую смерть. Что тут смешного? Никак задумал что-то враг? Это нервирует. Противника, как бы он слаб не был, недооценивать нельзя, это та истина, которая не раз спасала ему жизнь.

– Солнышко сегодня дюже ласковое. – Богумир поправил шлем, звякнув бармицей. – Весна, скоро ручьи побегут, соловьи запоют, вишня зацветет, разве то не счастье? Такому и улыбнуться не грех.

– Только ты, щенок, этого не увидишь. – Рассмеялся князь рыбоедов. Страх так же внезапно прошел, как и пришел. Испуган юнец, не иначе головой тронулся, вот и радуется, не понимая, что сейчас делает свой последний вдох. – Ну что, готов встретится со своими богами? Время пришло. Могу дать время помолится.

– Ни к чему это. Не встретят меня ни дед, ни мать с отцом. Не дано мне в Правь возвернутся. Растает в небытие мой дух. Конец дороги. – Вновь улыбнулся Богумир.

«Окончательно сбрендил со страху пацан», – подумал Локк. – «Вроде как юродивого убивать и не положено. Но как сдавать назад? Нельзя позволить Рару другого соперника выбирать, может такого на бой выставить, что и не справишься, а умирать ой как не хочется», – он оглянулся, – «нет, не слышит никто бреда юнца. Вот и хорошо. Сплетен в нечестности схватки не будет. Зачем кому-то такое знать? Убью и все, словно не заметил больной головы. Боги простят, я им кровавым жертвенным подношением грех отмолю, человечиной порадую, младенца жрецам на заклание отдам. Что может быть желаннее души мальца?». – Он медленно достал меч из ножен.

– Приступим. – Князь виксай сделал шаг и выставил вперед жало клинка.

***

– Тяжко мне что-то. – Подошедшая Славуня, ставящая на стол угощение, неожиданно покачнулась, уронила на пол блюдо с рассыпавшимися по доскам бубликами, и села на лавку. – Голова закружилась что-то, и грудь сдавило так, что вздохнуть не могу.

– Погоди, я поддержу, на тебе лица нет, побледнела как снег и губы трясутся. Упадешь еще. – Подскочила к ней Любава.

Девушка, после того случая на торге, стала часто заходить в гости к дочке воеводы, подолгу просиживая с ней за чашкой взвара и угощением, коротая время, рассказывая все известные сплетни города, а знала она их много. Они очень сильно сдружились в последние дни.

Две совсем еще молоденькие девушки, обе невесты на выданье, ждущие своих женихов с войны и готовящие приданное. Вместе ткать, вязать, или шить под дружное пение, веселее, и время летит быстрее, и думы не такие страшные. Много у них было общего, многое связывало.

– Случилось что-то с ним. – Прошептала Слава.

– Что? – Не поняла ее Любава.

– С Богумиром. Нехорошее что-то. Душа не на месте, сердце у меня на миг остановилось, а теперь вот ноет. Тяжко. – Глаза девушки наполнились слезами.

– Что может случится-то? Он же новик, как и мой Вторушка, таких неопытных вперед в сече не пускают, я слышала их фланги прикрывать ставят, или в резерв, так вроде говорят, берегут их в общем, пока опыта не наберутся, да настоящими воями не станут. – Любава улыбнулась и обняла Славуню. – Не беспокойся подруга, все у него хорошо будет. Твой тятька его сбережет, он же воевода. Не допустит смертушки.

– Умом все понимаю, но вот сердце все одно беду чувствует. – Вздохнула Слава. – Придет она поганая в мой дом, вползет змеей подколодной.

– Да ну тебя, глупая. Ты словно кликуша. С такими мыслями и в правду горюшко в дом накличешь. – Отстранилась от нее подруга, и покачав осудительно головой, посмотрела в глаза. – Верить надо только в хорошее. Такая уж наша женская доля, верить да ждать.

– Пусть услышат боги твои слова, Любавушка. Услышат и помогут суженому моему в сече уцелеть. Ох не просто так у меня сердце болит, ох не просто. Помощь Богумирушке нужна, чувствую беду, змеюку поганую. В подмогу кинулась бы без оглядки, все бросив, да вот куда не знаю.

***

Сходились медленно. Взошедшее светило, весенним теплом подтопило лед на реке, покрыв его тонкой пленкой воды. Ноги скользили. Нужно быть осторожным, один неверный шаг, и подскользнешься, потеряешь концентрацию, а не дай боги еще и на ногах не устоишь, да упадешь, враг не упустит такой промашки, вмиг меч в тело противника вгонит.

Смерть скользит под ногами, надо по ней ласково ступать, не провоцировать торопливостью.

Богумир полностью сконцентрировался на схватке, оставив все сомнения. Он сделает все, что от него зависит, всю свою силушку приложит для победы, а уж как дальше будет, пусть так и будет. Опыта у него конечно нет, но не зря же будущий тесть гонял зятя «в хвост и гриву», воинскому ремеслу поучая, сил не жалеючи, без продыху, с утра до ночи, мечем да щитом владеть как сам умел, а он вояка опытный.

Главное под ноги не смотреть, на пустое не отвлекаться, там кочек да ям нет, сплошь ровный как стол лед. Скользко, это да, но и врагу скользко, тут они на равных. Жаль опыту маловато. Хорошо хоть пешими бьются, на конях вообще бы шансов не было, не выучился еще Богумир конем боевым владеть, времени не хватило.

Шаг вперед, по-кошачьи плавно, и тут же остановка, мечем на движение врага реагировать из-под кромки щита выглядывая, и от солнца щурясь. Плечи да кисти расслаблены, ноги полусогнуты, в позвоночнике пружина взведенная, но ее время еще не пришло.

Сблизились. Взмах меча друг от друга отделяет. Локк в ноги Богумира глазами стрельнул. «Хитрец», – прочел его задумку парень, – «лжой направление атаки указал, а сам в другое место ударит, ну да и я не прост, притворюсь, что повелся, пусть попробует».

Он резко опустил щит вниз и тут же вскинул вверх, с глухим стуком отразив удар, и тут же сам атаковал Локка в открытую грудь. Тот шагнул в сторону, не успевая прикрыться, и меч Богумира, по касательной, звякнув кольчужными кольцами, ушел в сторону и вверх. Оба соперника мгновенно скользнули назад, разорвав расстояние.

– Неплохо для новика. – Нахмурился Рыбоед ловкости соперника. – Очень даже неплохо, но конец все едино будет за мной. Черви тебя сожрут сосунок.

Они заскользили по кругу, друг на против друга, ожидая ошибки противника и подгадывая подходящий момент, для смертельного удара, дразня друг друга взглядами и ложными выпадами.

Богумир не спешил. Самому атаковать более опытного противника посчитал глупым, сконцентрировавшись на обороне. Бог Авось, был когда-то его другом, может поможет и в этот раз поймать врага на ошибке, пособит старому знакомцу, с которым бывало нектар хмельной пил. Всего-то и надо один разочек, а уж он не оплошает.

Но видимо бог в этот момент спал, или занят был чем-то более значимым, раз не пришел на помощь. Нога Богумира неожиданно скользнула, и поехала. На миг потеряв равновесие, парень вскинул руки и тут же меч врага, с противным скрежетом металла, раздирая кольчугу и разрезая тканный, плотный поддоспешник, вошел в самый центр груди, пробив тело на сквозь и выйдя кровавым языком из спины.

Никто даже не успел заметить, как за миг до этого между Богумиром и Локком материализовался ворон, но он уже ничего не смог изменить. Летящая в грудь сталь, разрезала почти пополам птичье тело, как режет масло поварской нож, даже не запнувшись при этом, птица мгновенно исчезла, так же, как и появилась.

Глаза Локка, которые только и видел в этот момент Богумир, победно сверкнули, а губы растянулись в ехидной улыбке победы. Он хотел что-то выкрикнуть, и уже даже раскрыл рот для этого, но не успел.

Из последних сил, теряя, с потоком хлеставшей из горла крови сознание, ватными руками, на одной только силе воли, стиснув от боли, до хруста крошащиеся зубы, внук Перуна, отбросив в сторону не нужный более щит, и перехватив меч двумя руками, ударил в эту поганую улыбку, с оттяжкой, потянув клинок на себя, как мясник разрезающий кусок парного мяса.

С все еще непонимающими произошедшего глазами, с открытым в попытке крикнуть ртом, рыжеволосая голова князя рыбоедов, стукнулась об лед стальным, рогатым шлемом, и покатилась, оставляя за собой дорожку красных капель, в сторону застывшего в ужасе вражеского войска. Огромное тело качнулось и рухнуло на треснувший от удара лед, дернулось несколько раз в конвульсиях, и затихло. Но Богумир этого ничего уже не видел.

Он, держась за рукоять торчащего из груди меча врага, шел покачиваясь, сквозь затухающее сознание, к ликующему строю родного войска, пытаясь, пока еще остались, и не растаяли последние силы, встать в единый строй ратников. Только тогда победа будет засчитана. То, что он после этого умрет, уже будет не важно. Условия выполнены, один из поединщиков вернулся, а другой остался. Конец набегу татей, конец войне. Победа. Славе больше ничего не угрожает.

Он дошел. Встал, опершись мечем о землю как о простую палку, улыбнулся окровавленными губами, поднял зажатую в кулак руку, попытался что-то выкрикнуть, но не смог, и упал.

Последнее, что увидел Богумир, было склоненное, рыдающее, перекошенное горем лицо Перва, а неподалеку стаявших кругом ратников княжеской дружины в скорбном ряду, с обнаженными, склоненными головами, и рухнувшим на колени, молящимся Раром. Последнее, что услышал парень, в полной, гробовой тишине, затухающие в сознании слова воеводы:

– Сынок. Как же так, сынок. Как же так. Я горжусь тобой. Горжусь тобой сын!

Тьма...

Глава 14 Перед выбором

– Подумаешь. Повезло просто ему, вот и все. Любой вой, на его месте поступил бы так же...

Телега скрипела обитыми железом полозьями по утрамбованному копытами коней, и ногами многочисленных ратников снегу. Обоз тянулся за княжеским войском. Настроение царило странное, от искреннего ликования, от одержанной победы и скорого возвращения домой, до глубокой грусти по скорбному грузу, бережно уложенному в плетущихся сзади санях.

Возницами ехали два молодых парня. Пришедший в столицу служить в дружине князя вместе с Богумиром Храб, и еще один вертлявый юноша, невысокого роста, с кучерявыми, цвета спелой пшеницы, непослушными кудрями, заботливо зачесанными назад, от чего его лицо, с длинным, слегка крючковатым носом, и маленькими на выкате, зелеными глазами, напоминало лицо сокола.

– Ну и завистливое у тебя нутро Жила. – Повернулся к напарнику Храб. – Тебе совесть не мешает, такие пакости говорить? Как скажешь что, так словно помоями из ушата окатишь. Богумир спас нас всех, а ты его за глаза хаешь. Вот погоди, очнется, он тебе поганый язык на кулак намотает, да оторвет.

– Проснется. – Хмыкнул Жила, но глаза отвел. – Покойник он. Ты видел, что бы трупы в себя приходили? Чудеса только в сказках бывают. Труп, он и есть труп.

– Жив он. – Храб развернулся, и со злостью ударил напарника в плечо. – Сердце бьется, так волхв, который его осматривал сказал, если бы не те слова, то сожгли бы мы его по недогляду, тогда еще, три дня назад, на погребальном костре со всеми почестями воинскими.

– Я специально ухом к груди прикладывался. Нет там никакого биения. Мертвый он. Лжа это. – Поморщился от удара, и потер ушибленное место Жила.

– Ты кого лжецом назвал, упырь?! Волхва княжеского?.. – Храб даже встал от возмущения во весь рост в санях, но те покачнулись на кочке, и едва не упав, парень вновь опустился на место. – Придержи свой поганый язык. – Рыкнул он, сверкнув гневом в глазах.

– Ничего я не называл, но волхв, он то же человек, и ошибаться может. – Не сдавался спорщик. – Недоглядел, и все дела...

– Помолчи лучше, не-то зашибу ненароком. – Прорычал Храб и замолчал отвернувшись. Не нравился ему напарник, больно завистлив.

Дальше ехали в тишине. Сани глотали версту за верстой, заснеженной дороги, ведущей к дому. Там встретит воинов радостью, спасенный стараниями одного человека, высыпавшимися на улицы, гомонящими, швыряющими в небо шапки жителями, Арканаим, и только в одном доме поселится горе утраты. Не будут смеяться от счастья только в доме воеводы.

Спереди, со стороны основного войска, отделилась фигура, и через некоторое время к саням, подъехал всадник, ведущий на поводу вторую лошадь. Лихо осадив коня, он перевел его на шаг, и воин с отвислыми седыми усами, склонившись, хриплым голосом обратился к Храбу:

– Воевода тебя вперед посылает с наказом. Ты же со Славуней из одной деревни, вот и поезжай, волю отца девушке передашь: «Пусть его комнату в тереме, приготовит для Богумира, а ему самому в комнате парня постелет». И еще... – Он слегка замялся. – Не трепись там особо, неча всем знать, придет время, княже сам люду подвиг богатыря поведает, да одарит богато героя, всему свое время. Да еще дочурку воеводскую успокой, мол волхв сказал, что все хорошо будет, очнется ее жених в скорости. Потерпеть надоть. А ты. – Он посмотрел на Жилу. – Остаешься тут один, вечером на стоянке поменяют. Вези со всем почтением. – Он погрозил кулаком. – Знаю я тебя.

Храб и посыльный быстро ускакали вперед, оставив недоверчивого парня в одиночестве.

– А что я, что не понимаю, что ли. Конечно, герой, да только просто повезло новику вовремя в нужном месте оказаться, вот и отличился, дали бы боги и я бы так смог... Везти аккуратнее. – Пробурчал он себе под нос и поморщился, словно лимон откусил. – Какая ему теперича разница, труп неудобств не чувствует, подумаешь, качнет немного вдругорядь, чай ни сахарный, не рассыплется.

– Я тебе качну, так качну, что до кустиков добежать не успеешь, и вовек науку не забудешь. – За спиной раздался хриплый, нечеловеческий голос. Жила вздрогнул от неожиданности и резко обернулся, вспыхнувший страх мгновенно прошел. У головы бесчувственного тела сидел огромный ворон. Он его знал, как знал и каждый житель столицы, верного спутника Богумира, причину неугасающих сплетен всех кумушек Арканаима, как в общем и всей округи. – Сможет он... То, что «может» поначалу отрасти, а уж потом размышляй. Вези аккуратнее. – Каркнула зло птица, и тут же склонилась над головой своего хозяина. – Как-же так тебя братишка угораздило-то? Вот ведь напасть какая. Весь пантеон на уши твой героизм безрассудный поставил, дед с мамкой места себе не находят. – Он сел рядом, совсем не по птичьи вытянув лапы. – Ну да ничего, вместе мы сдюжим. Потерпи чуток.

***

– Орон? – Удивленно воскликнула Славуня, спустившись утром из спальни и увидев того сидящим на засыпанном крошками столе, и клюющим оставленный с вечера, покрытый рушником ржаной круг хлеба, запивая куски из высокой кружки с хмельным медом. – Ты как тут? Ты же с Богумиром быть должен? Случилось что?

– Должен. – Кивнул тот, сглотнув, и вновь оторвав приличный кусок. – Вот всегда на жор пробивает, когда к жизни возвращаюсь. Напасть какая-то. Терпеть не могу воскрешаться. Жрать хочется после этого, как не в себя, кожа чешется, будто все окрестные блохи на мне собрались и хоровод водят, в животе жабы поют. Пакость. —Прошепелявил он набитым клювом, громко проглотил кусок хлеба, отхлебнул из кружки, взъерошился и по собачьи брезгливо отряхнулся. – Опоздал я. – Буркнул и отвел глаза. – Поздно предупредили.

– Рассказывай, как все было. – На стуле, напротив, неожиданно появился Лель. – До меня только слухи дошли, хотелось бы знать подробности, не отлучаясь тут сторожу, все дела позабросил, ради вашего семейства. От жизни оторвался. Говори уже. Что там? Не томи.

– Что тут рассказывать. – Недовольно каркнул Орон. – Неча рассказывать. Опоздал я. Появился, когда уже меч в грудь Богумира входил. Кинулся клинок в сторону отвести, да сам же под жало и попал. Располовинило мне тушку, в аккурат по середке, очнулся уже у трона Перуна... – Он хотел еще что-то добавить, но стук падающего тела, отвлек пернатого. Славуня потеряла сознание. – Чего застыл! – Рявкнул он на сидящего, растерявшегося бога любви. – Поднимай давай девчонку с пола, да на лавку неси, видишь дурно ей. Сейчас я ее... – Он взлетел и кинулся к стоящей в углу кадушке, где начал судорожно глотать воду. Лель подскочил к девушке, поднял и перенес на лавку, и замер не зная, что дальше делать. – Отойди, пихнул его в спину лапами подлетевший Орон. – Не мешай. – Из его клюва, в лицо Славы брызнула струя.

– Что с ним? – Открыла она глаза.

– Жив. – Каркнул ворон. – Жив твой герой, только в сознание не приходит, сердце раз в полчаса бьется, да дыхания нет. Меч из него вынули, рану заштопали, все как положено, теперича вот, сюда везут. Навьи, по указу матушки, жизненным нитям выплестись из души не дают. Ругаются девки, им положено их в клубок из тел выматывать, а они наоборот поступают, внутря запихивают. Ругаются страшно, но наказ исполняют. Перун, черный с горя, думками всю Правь затуманил, способ внука оживить ищет. Да тяжко делать, то, что как делать не ведаешь. Не терял еще до этого бессмертия никто из богов. Даждьбог следом за отцом, как привязанный ходит, и все молчит, то же думы думает, смурной как гроза, едва не дымится. Морена?.. Та все плачет. В общем скорбно все, но непоправимого пока ничего нет. Сдюжим все вместе.

Слава села, вытерев ладонью мокрое лицо:

– Я должна быть рядом. – Твердо произнесла она и встала. – Куда ехать?

– Будешь рядом. – Кивнул Орон. – Завтра привезут и будешь. Неча по лесам девке в одиночку мотаться. Ничего с твоим женихом не случится за это время. Есть кому позаботится. Ты лучше тут ему постель подготовь, да подумай, как кормить беспамятного да недвижного будешь. В том теперича твоя забота. Полежать парню придется, а сколько? Никто ответ не даст. Побереги силушки.

– У себя, в светелке уложу. Рядышком кровать поставлю, чтобы под приглядом любому быть. – Заволновалась Слава. – Надо на рынок сбегать, выбрать кроватку поудобнее да перинку на лебяжьем пуху, да одеяльце с подушкой, что помягче подобрать...

– А слухи не поползут, что необрученные в одной комнате? – Нахмурился Лель. – Оклевещут ведь злые языки так, что во век не отмоешься. Люди, они такие, охают не подумавши, а тебе ответ держать? Не боишься позором покрыться?

– Пусть. – Упрямо надула губы Славуня. – Плевать мне на них. Всем рты не закроешь, кто меня да Богумира знает, тот поймет, а остальные пускай злобой своей, да завистью подавятся, нет мне до них дела. Я себя знаю, и непотребств не допущу.

– Ну если так. – Задумался Лель. – То иди, делай то, что задумала. С моей стороны осуждения не будет. Поддержу, да подмогну с уходом, пока никто не видит.

– С моей тем более не будет. – Рассмеялся Орон. – Ну да ладно, загостился я. – Махнул он крылом. – Некогда мне с вами лясы точить, полетел я, мне наказ был: «Вам весть донести, и к Богумиру незамедлительно отправляться». – Ему ныне пригляд нужен, он сейчас хуже дитя малого беззащитен, любой обидеть может. Свидимся. – Был, и вот уже и нет его, словно и не было никогда, хлопок, и только каравай на столе расклеванный, покрошенный, да кружка с медом хмельным, недопитая, как напоминание.

***

– Прекрати дергаться. Ничем ты ему там не поможешь, только навредишь. Виданное ли дело, что бы боги среди такого количества людей с небес спускались. Не глупи. – Нахмурился Перун, сверкнув на невестку злобными глазами. – Все там без тебя уладится.

– Он мой сын! – Огрызнулась истерикой Морена, и сверкнула на свекра полным от слез взглядом. – Я не могу просто вот так наблюдать, как он умирает.

– Он не умирает, твои слуги не дадут ему этого сделать. – Жестко ответил громовержец. – Им твоя помощь не нужна, только помешаешь, отвлечешь своим присутствием и необдуманными в панике советами. – А ты что молчишь? Успокой жену, иначе она такого наворотит, что всем пантеоном не разгребем! – Рявкнул он на сидящего с опущенной головой Даждьбога.

– А что я? Она права, нельзя вот так просто сидеть и ждать. – Бог плодородия поднял наполненные безысходной тревоги глаза, посмотрел на отца, и снова опустил в пол. – Нельзя. Неправильно это. Делать что-то надо.

– Правильно, не правильно!.. Делать надо... – Зло передразнил сына Перун. – Вы еще разрыдайтесь тут, да в истерике головой биться начните. Дети малые, а не боги, право слово. Вот привезут Богумира в город... Одного, или, на крайней случай, вдвоем с невестой оставят, тогда и навестим, а пока ждите и не скулите, и так тошно без вашего нытья. – Нервно вышагивающий около трона Перун, резко развернулся и сел. – Вы думаете мне не тяжело? – Раздался его тихий, полный скорби голос. – Мне еще тяжелее чем вам, я еще и вину свою во всем случившимся чувствую. Вот же дернуло меня так наказать парня. Вроде все продумал, а вот на тебе. Судьба и над богами иногда шутит, но слишком уж жестоко на этот раз у нее получилось.

Тягостное молчание повисло в небе, накрыв Правь мутным покрывалом отчаяния. Черные змеи тревоги шевелились в нем, жаля души сидящих с опущенными головами небожителей ядом безысходности. И тут тонкий луч солнечного света проткнул покрывало, налился сиянием, уплотнился, и из него вышел бог солнца.

– Слышал ваше горе. – Он подошел к трону Перуна и остановился, склонившись к громовержцу.

– Что привело тебя ко мне, Ярило? Ты выбрал неудачное время для дел. – Тот поднялся на встречу.

– Дела у нас ныне общие. – Нахмурился тот. – Весть у меня нехорошая. Инглия пропала. Боюсь задумала что. Никак девка не успокоится.

– Час от часу не легче. – Перун тяжело опустился на трон. – Думаешь опять за Славуней пошла?

– А что мне прикажешь еще думать. – Вздохнул Ярило. – Дочка у меня упрямая, своего добьется если захочет.

– Надо ей другого жениха найти, да замуж выдать. – Буркнул громовержец. – Тогда отстанет от моего внука и его невесты.

– Думал уже над этим. – Кивнул бог солнца. – К Лелю присматриваюсь. Он один живет, неправильно это. Солнечный луч и любовь хорошую пару могут создать. Много добра в мир принесут. Поговори с ним, он тебя уважает. – Ярило с надеждой посмотрел на Перуна. – Может сладится у них...

– Добро. – Кивнул тот. – Поспособствую. Только опосля, сейчас не до того.

– Понимаю. – Согласился бог солнца. – Потому не тороплю, нам богам спешить нельзя... В общем, я предупредил, постерегитесь, да и я дочурку поищу. – Он вспыхнул заревом восхода и пропал.

– Еще одна напасть на мою голову. – Буркнул ему в след Перун. – Не представляю, что теперь со всем этим делать. Вот же натворил я делов со своим наказанием.

***

Лагерь спал тревожным сном. Потрескивали дежурные костры, едва разгоняя мрак безлунной ночи, прорисовывая ежащихся от сырого весеннего ветра часовых, и выхватывая из тьмы ветки ближайшего ельника.