Текст книги "К чему приводит нездоровая привязанность (СИ)"

Автор книги: Дарья_Чёрная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Сидя за маленьким деревянным столом, я молча вслушивалась в тиканье старинных настенных часов, что висели в коридоре, и в звук разбивавшихся о скатерть слёз. Это были не просто слёзы – это были слёзы отчаянья. Вместе с ними разбивались все мои тайные надежды, все мои мечты. До сегодняшнего дня маленький огонёк веры согревал мою почерневшую душу, а теперь он погас, и я чувствую ужасный холод и пустоту внутри себя.

«Мой Петя женится. Мой Петя!» – как сумасшедшая, повторяла я, сотрясаясь от рыданий.

Тогда у холодного стола в морге мне почему-то показалась, что я рада за него, ведь он наконец-то будет счастлив. У него будет красавица-жена, детишки, уютное семейное гнёздышко. Он будет прекрасным отцом и самым лучшим мужем. В этом я не сомневаюсь ни секунды, как не сомневаюсь и в том, что отныне моя жизнь безнадёжно испорчена.

Это душевное состояние хорошо знакомо мне ещё со студенческих времён: тогда я несколько лет была безответно влюблена в одного парня из университета, и чувство это приносило мне щепотку радости, растворённую в бочке нестерпимых душевных терзаний. Я долго не могла выбросить его из головы, плакала по ночам и не выходила из депрессии. С горем пополам мне удалось оставить в покое бедолагу и успокоиться самой.

С тех пор прошло уже несколько лет, и за это время я ни разу не влюблялась. Одно время мне и вовсе казалось, что я больше никогда не смогу никого полюбить, но этим летом поняла, что ошиблась.

Снова со всей дури по тем же граблям. Кто же знал, что на моём первом рабочем месте меня поджидает западня с такими прекрасными холодными глазами…

Я и не заметила, как влюбилась.Влюбилась в своего непосредственного начальника! Как в самой тупой мелодраме. Для других он был холодным и неприступным айсбергом, а для меня – самым дорогим человеком с такими тёплыми глазами, что лёд в моем сердце мгновенно растаял. Но мы были настолько далеки друг от друга, что надеяться на нечто большее, чем похвалу за хорошее заключение, я не могла.

Несмотря на хорошие, как мне казалось, отношения между нами и неподдельное доверие с обеих сторон, я по-прежнему могла лишь тайно, словно преступник, мечтать о том, что когда-то буду в праве называть его «Петя», а не «Пётр Михайлович». Одна мысль о всякого рода близости с ним вгоняла меня в краску, заставляла зашиваться под одеяло и прятать своё смущенное лицо в подушку. Вот такие были мои чувства к нему.

Я не помню, что делала в тот вечер и как перемещалась по квартире, но хорошо помню, как нестерпимо болело моё сердце. В мою голову даже закралась мысль об инфаркте миокарда, но в тот момент мысль умереть и больше не страдать от этой бесконечной несправедливости показалась мне весьма привлекательной. Поэтому, в лучших традициях драматичных сцен, я, не раздеваясь, бросилась на кровать и предалась безудержным рыданиям и истерическим конвульсиям.

В 6 часов утра я едва оторвала голову от подушки и разлепила свои отёкшие веки, чтобы выключить оравший на всю ивановскую будильник. Я удивилась тому, что стало с моей постелью: по ней словно прошлась парочка сильнейших ураганов.

Не сразу осознав, кто я и зачем мне понадобилось подниматься в такую рань в свой законный выходной, я вдруг заметила скомканный белый халат, что валялся на стуле, и мгновенно вспомнила, что почти каждый свой выходной добровольно таскалась в проклятый морг, чтобы набраться профессионального опыта и, конечно же, отличиться перед заведующим.

Сбросив своё разбитое тело с кровати, я поплелась в ванную и, за полчаса придав себе более-менее человеческий вид, взяла чистую форму и со скоростью профессионального спринтера помчалась на троллейбусную остановку: до моего троллейбуса оставалось всего две минуты, а я ещё даже не вышла из квартиры.

К счастью, из-за проливного дождя транспорт задержался, и теперь я благополучно перемещалась в направлении больнички, в одном из серых и невзрачных корпусов которой ютилось наше дружное патологоанатомическое семейство.

Вспомнив вчерашний инцидент, я бесшумно вздохнула: мне понадобится очень много времени, чтобы забыть этого человека.

Комментарий к Часть 1. Как так вышло?

Биоптат – человеческий материал, забираемый с помощью иглы для проведения биопсии. Представляет собой небольшой столбик с расположением тканей в естественной для человеческого тела последовательности.

Биопсию стенки желудка получают во время процедуры ФГДС (глотания зонда), т. к. в большинство современных эндоскопов(зондов) встроена игла для забора материла. Биопсия необходима для постановки точного диагноза и выявления возможных злокачественных опухолей.

Аденокарцинома – злокачественная опухоль из клеток слизистой оболочки желудка, продуцирующих слизь. Один из наиболее распространенных видов злокачественных новообразований желудка.

========== Часть 2. Сердце на ладони ==========

Комментарий к Часть 2. Сердце на ладони

Ну, вы уже знаете, где искать пояснения к * над словами.

Во избежание развития рвотных позывов прием пищи во время прочтения не рекомендован.

Приятного прочтения.

В троллейбусе я, как обычно, забилась в самый дальний уголок салона. Благо, сегодня воскресенье и в такую рань все нормальные люди ещё спали, поэтому свободного места было предостаточно. Я спокойно заняла своё любимое место, не боясь никого зацепить (а в час пик такое случалось довольно часто) и нарваться на чьё-либо возмущение и весьма красноречивые комментарии.

Запихнув наушники в уши, я сосредоточила свой взгляд на динамичном пейзаже за окном, пытаясь удалиться из скучной серой реальности, но сегодня даже погода была против меня.

Проливной дождь и сильный ветер – наилучшие погодные явления для самого холодного месяца в году. Температура упорно держалась в районе плюс десяти градусов, потому ни о каком снеге не могло идти и речи. Вместо него лица случайных прохожих хлестали холодные крупные капли, бесконечным потоком сыпавшиеся из грязно-серых тяжёлых туч, висевших совсем низко над землёй. Подлый ветер вырывал из рук зонты, срывал с лиц капюшоны и вообще ежеминутно изменял направление небесного потока так, что заряд бодрости прямо в лицо получал каждый человек, которого нужда заставила показаться на улице в такую погоду.

Да уж, роскошная выдалась зима. Самое то для мрачных и депрессивных мыслей…

***

Спустя сорок минут я открыла дверь отделения. Царившая вокруг суматоха удивила меня: так шумно здесь бывает лишь в случае, если на наши головы сваливаются чрезвычайные инциденты, требующие сбора врачебного консилиума*, который в последующем решал, виновен ли непосредственно тот или иной врач в гибели пациента или же так сложились обстоятельства.

Похоже, сегодня был как раз такой случай. Я поняла это, как только увидела в отделении бледные, испуганные и совершенно незнакомые мне лица, носившиеся взад и вперед по коридору. Интересно, что должно было случиться, чтобы такое количество людей собралось в наших стенах в воскресенье, да ещё и в столь раннее время?

Подавив в себе любопытство, я направилась во врачебный кабинет, надела халат, сменную обувь и направилась на поиски того, кто мог бы объяснить мне, что за вакханалия здесь происходит и почему всё отделение стоит на ушах. К несчастью, по пути от своего кабинета к секционным я не встретила никого знакомого. Только несколько солидных лиц в накрахмаленных халатах, окинувших меня надменным взглядом.

У входа в большой секционный зал меня и вовсе чуть не пришибла дверью сама главврач больницы. «А она-то что тут забыла? – подумала я. – Едва ли ей приспичило нагрянуть к нам с проверкой».

Вид у неё был крайне взволнованный, и в каждом её движении читались раздражение и беспокойство. Натолкнувшись на меня, она не придумала ничего лучше, чем выплеснуть свой кипящий негатив мне в лицо.

– Новенькая? – по её угрожающему взгляду я поняла, что зря сегодня оказалась здесь. Я кивнула. – У тебя сегодня рабочий день?

– Нет, – коротко ответила я.

– Ну так какого чёрта ты шляешься тут и мешаешь людям работать?! – прогремела она на всё отделение. Я с диким недоумением уставилась на неё. Получила нагоняй за то, что пришла работать в выходной. С ума сойти! Её нападки возмутили меня.

– Тише, Маргарита Степановна, не надо паники, – этот мягкий мурлыкающий голос я узнаю из тысячи. По моим рукам пробежал холодок. А он-то что забыл здесь в свой выходной? – Наталья Петровна очень усердная и, безусловно, способная девушка. Я не мог не поддержать её стремление развиваться и получать профессиональный опыт, поэтому разрешил приходить в свободное время и изучать стёкла из архива. Как руководитель, я обязан посвящать молодых специалистов во все тонкости нашего ремесла. Так что её появление здесь скорее отрадно, чем неладно, – наконец в дверном проёме появился мой спаситель. Его серые глаза, лишь на секунду обращённые на меня, задорно поблескивали.

Я была настолько рада его видеть, что не удержалась и улыбнулась. Благо, мне удалось быстро подавить этот радостный приступ, и разъярённая Маргарита Степановна, чьё внимание отвлек на себя заведующий, не заметила моего душевного подъема. Иначе, вероятно, мне бы выдали дополнительную порцию сочных высококлассных упрёков.

– Это прекрасно, но вы же понимаете, что дело очень серьёзное и никто другой не сможет в нём разобраться? Я очень надеюсь на вас, Пётр Михайлович, – завершив разговор весьма многозначительным выражением, пристыженная Маргарита Степановна под аккомпанемент неуклюжего цоканья шпилек по довольно скользкой плитке скрылась за дверью вестибюля. Через минуту до меня донесся звук хлопнувшей наружной двери. Я вздохнула с облегчением: пронесло.

– Ну что, Натали, испугалась? – рассмеялся Пётр Михайлович, глядя в моё растерянное лицо. – Ну ничего, отбились. И не в таких боях без правил ещё придется участвовать. Но мы своих в обиду не дадим! Если хочешь, можешь составить мне компанию, всё равно другой работы сегодня нет. Хотя я бы на твоём месте умчался домой. Чего торчать тут в воскресенье, раз делать нечего?

– Это такой опыт: поучаствовать в консилиуме! Я очень хочу составить вам компанию, если это возможно, – я прикусила язык, потому что моё чрезмерное рвение могло стать источником проблем и для меня, и для него, ведь присутствие постороннего человека при разборе такого сложного случая могло вызвать негативную реакцию у других участников собрания.

– Чудненько. Спасибо, Натали, а то загнусь тут от тоски с этими кислыми серьёзными лицами, – его уставшее лицо просияло такой блистательной улыбкой, что я совершенно забыла, кто я и зачем я. – Идём. Раньше начнём – раньше закончим.

Мне было понятно его стремление поскорее разобраться с делом, ведь дома его наверняка с нетерпением ждали. Эта мысль раздражала меня, но я никак не могла от неё избавиться. Оказавшись в секционной, где было непривычно людно, я на несколько часов забыла о своей ревности и полностью погрузилась в дело.

В двух словах Пётр Михайлович объяснил мне, почему наш сегодняшний посетитель поднял такой шум. Уже в секционной он молча сунул мне в руки историю болезни умершего и приступил к вскрытию.

Вчера вечером в реанимационное отделение нашей больницы в бессознательном состоянии поступил пятнадцатилетний сын главного прокурора области и брата нашего главврача по совместительству. Именно поэтому вышеупомянутый товарищ умолял свою сестру задействовать лучшего патологоанатома в городе для установления причины смерти сына, и именно поэтому Пётр Михайлович, небезосновательно владевший званием одного из лучших специалистов в области, был поднят ни свет ни заря и призван в больницу для проведения аутопсии.

Из истории болезни я усвоила, что мальчик вечером почувствовал острую боль в области сердца, после чего потерял сознание. Прибывшая на вызов скорая, сняв ЭКГ, констатировала обширный трансмуральный инфаркт передней стенки сердца*(инфаркт в его-то пятнадцать лет!). Оказав неотложную помощь пострадавшему, бригада скорой помощи доставила мальчика в реанимационное отделение областной больницы, где он, несмотря на проводимую интенсивную терапию, скончался в три часа двадцать минут.

И теперь всей этой толпе специалистов предстояло решить, мог ли молоденький дежурный реаниматолог, что был белее мела от явно переполнявшего его страха за собственную судьбу, противостоять смерти в таком ужасном её проявлении.

Молодой врач (на вид ему было не больше, чем мне) не спускал с Петра Михайловича умоляющего и полного надежды взгляда, ведь в ближайшие часы заведующий должен был решить его судьбу. Мне было искренне жаль его, ведь от заключения патологоанатома действительно зависит, сможет ли он работать врачом в дальнейшем или же будет привлечен к административной, а то и к уголовной ответственности.

Не меньше мне было жаль виновника этого чёрного торжества. На его некогда красивом, с правильными чертами лице навсегда застыло выражение непоправимого спокойствия. Его ещё детское, словно кукольное, личико теперь приобрело синюшный оттенок, и кое-где на нём проступала сине-фиолетовая сетка мелких вен и капилляров.

Тёмная тень умиротворения неподъемным грузом лежала на его лице. Она была особенно заметна в области сомкнутых век со светлыми ресницами и поджатых тонких губ, синевших на общем бледном фоне. Он мог бы прожить долгую счастливую жизнь, но по злому велению судьбы теперь сгниёт в холодной сырой земле.

– Наталья Петровна, побудьте моим ассистентом сегодня, – эта внезапная реплика вывела меня из раздумий.

Сегодня мне впервые выпал шанс увидеть заведующего за работой с минимального расстояния. Дрожа от нетерпения, я метнулась в предсекционную, нацепила клеенчатый фартук, маску и перчатки и уже спустя минуту стояла по другую сторону металлического стола в полной боевой готовности.

Мой взгляд метался между заведующим и молодым реаниматологом, что стоял несколько в стороне и не без страха поглядывал на холодное мёртвое тело с пустым пространством в том месте, где когда-то размещался головной мозг: его Пётр Михайлович уже извлек и осмотрел.

Теперь же тело мальчика содрогалось от движения рук заведующего, с преспокойным лицом вскрывавшего грудную клетку. Взглянув на обнажившиеся лёгкие мальчика, я тут же перевела взгляд на Петра Михайловича: на его лбу, у самой переносицы, снова появились две поперечные морщины. Он непривычно хмурил густые тёмные брови, что могло означать лишь наивысшую степень его концентрации. Встретив мой взгляд, он одобрительно кивнул. Сомнений быть не могло: отёк лёгких как проявление левожелудочковой недостаточности*.

Пётр Михайлович сощурил глаза, когда в его левой ладони оказалось сердце мальчика, всё еще погруженное в сердечную сорочку*. Когда он сделал маленький разрез, из перикардиальной полости хлынула кровь. Её здесь быть не должно. И, кажется, мы оба уже могли назвать как минимум две причины, которые, вероятно, привели к гибели мальчика.

Когда Пётр Михайлович достал сердце из покрывавшей его оболочки, то несколько минут молча вглядывался в орган, что покоился на его ладони. Я ужаснулась. То, что когда-то добросовестно гоняло кровь по телу, теперь было больше похоже на пропитанную кровью тряпку, чем на мощный неутомимый насос. Из моих глаз выступили слёзы. У мальчика просто разорвалось сердце!

Пётр Михайлович довольно долго смотрел на меня, и когда наши взгляды наконец встретились, в его ясном взгляде я почувствовала столько тепла и поддержки, что в жизни не передать даже самыми красивыми словами.

Сделав несколько срезов, Пётр Михайлович вернул сердце в грудную клетку и приступил к уже чисто формальному исследованию брюшной полости: теперь было очевидно, что мальчик умер от разрыва сердца и последовавших за этим осложнений. Однако здесь, во вместилище кишечника, печени и других органов пищеварения, нас поджидал очень неприятный сюрприз, за мгновение прояснивший происхождение всех изменений, которые мы наблюдали ранее в теле умершего.

В содержимом желудка мы увидели огромное количество полупереваренных и совершенно нетронутых желудочным соком таблеток. На мгновение рука Петра Михайловича замерла в недоумении. Очевидно, он тоже не ожидал такого поворота событий.

– Господа, похоже, у нас суицид, – преспокойно заявил он, обращаясь к клиницистам, молча наблюдавшим за процессом со стороны. – В желудке таблетки. Нужен срочный химический анализ.

Ровно в это мгновение, словно по взмаху волшебной палочки, относительную тишину помещения разорвал негромкий звонок телефона.

– Кого ещё там нелёгкая принесла? – вздохнул владелец мобильного устройства, державший в окровавленных руках вскрытый желудок. – Наташа, у тебя чистые руки. Достань телефон, пожалуйста. Ставлю всё свое имущество на то, что это по работе.

Нервно сглотнув, я подошла к нему и дрожащей рукой полезла в карман его халата. Какой стыд! Но выражение лица заведующего было настолько невозмутимо, что я невольно упрекнула себя за собственные неприличные мысли. Он просто попросил достать телефон. В этом нет ничего такого.

Успокоив себя, я таки справилась со своей непосильной миссией и, приняв входящий вызов, приложила телефон к плечу Петра Михайловича. Его щека на мгновение коснулась моих пальцев. Пусть я и была в перчатках, но его тепло ощутила прекрасно. Меня мгновенно бросило в дрожь. И почему я так бурно реагирую на самые безобидные прикосновения?

Лицо заведующего моментально изменилось. Оно выглядело ещё более суровым, чем обычно. Я слышала надрывающийся от плача женский голос, доносившийся из его телефона, и сама дрожала от страха. Какую ужасную информацию сейчас доносили до его сведения?

– Кажется, мы нашли вашу пропажу. В содержимом желудка таблетки. Не знаю, дигоксин* это или что другое, но мы уже отправили нашего человека в лабораторию. Через час-другой будет результат. Спасибо за сведения. Позже сообщу вам о результатах, – сказав это, Пётр Михайлович посмотрел на меня. Я взяла телефон и отправила назад в его карман.

– Сегодня утром бабушка нашего товарища обнаружила, что из её аптечки наглейшим образом исчезли пятьдесят таблеток дигоксина. Откуда столько? Просто заботливые родственники сильно переживали за больные ноги бабушки и выписали ей сразу кучу таблеток, чтобы та не ходила лишний раз в аптеку. А вчера наш любезный друг как раз проведывал свою бабулю незадолго до того, как почувствовал себя плохо. Да и его родители, покопавшись в интернет-переписках, обнаружили, что он угрожал какой-то дамочке убить себя, если она не ответит ему взаимностью. Да уж, дела, – вздохнул заведующий, закончив свой короткий доклад.

– Получается, он сам себя… – сказал один из докторов.

– Получается, что так, – кивнул Пётр Михайлович.

Спустя полчаса вскрытие было завершено. Оформив заключение и выдав его в руки консилиуму, мы наконец выпроводили посторонних из нашей тихой обители. Наконец-то здесь воцарилась привычная, немного режущая слух, тишина. Оставалось только дооформить кое-какую документацию и отправить срезы органов для микропрепаратов в лабораторию. И хотя Пётр Михайлович пытался отправить меня домой, я вызывалась помочь ему поскорее разобраться со всеми делами.

Вместе с санитаром мы довольно быстро навели порядок в секционном зале, и я пошла в кабинет к заведующему, чтобы спросить, не осталось ли еще какой работы. Он как раз оформлял копию протокола сегодняшнего вскрытия. Мне же были доверены несколько десятков бланков, которые нужно было заполнить для предстоящих заключений по поводу биопсий и прочих микроскопических исследований. Я осталась в кабинете. Потому сейчас мы вдвоем сидели в метре друг от друга в смущающей тишине. Хотя, вероятно, эта тишина смущала только меня, а Пётр Михайлович вообще не замечал моего присутствия. Он был слишком сосредоточен на протоколе. Вздохнув про себя, я тоже принялась за работу.

– Натали, ты чего? Как-то ты неважно выглядишь, – он пристально смотрел на меня. Суровое выражение его лица смягчилось. Такие моментальные перемены в нём пугали и захватывали одновременно.

– Просто не выспалась, – пожала плечами я.

– Весёлая выдалась ночка? Эх, молодость! – тихо рассмеялся он, разминая шею.

– Пётр Михайлович, вы на двенадцать лет старше меня, а вздыхаете так, словно на все пятьдесят. Вы тоже ещё молоды, не прибедняйтесь, – я всё еще была потрясена увиденным сегодня, потому мне было сложно отфильтровывать мысли прежде, чем озвучивать их.

Я не хотела льстить ему. Он на самом деле был молод. Ему тридцать шесть. Для мужчины это прекрасный возраст, когда выветривается страсть к приключениям и прорастают более серьёзные мысли и взгляды. Да и вообще он выглядел куда лучше, чем я в свои двадцать четыре.

– Признаться, ощущаю себя на все семьдесят, – по изменению интонации я поняла, что эта тема болезненна для него и мне стоит сейчас же захлопнуть свой рот.

Несколько минут мы оба молчали. Всё это время я вспоминала безжизненное синюшное лицо мальчика и не могла поверить, что он сам сотворил с собой такой ужас.

– Никогда не понимала и не пойму, почему люди считают, что самоубийство – это выход. Что и кому они доказали? Они ушли и больше не вернутся, а здесь остались те, кто всю жизнь будет винить себя в том, что не смог уберечь их от страшной беды. Бедные родители! Мне до глубины души жаль их. Ведь на этом их жизнь тоже закончилась, – мои рассуждения были монологом, ведь Пётр Михайлович не прерывал меня и, казалось, вообще не слышал, что я мямлю себе под нос. – Никакие проблемы не стоят того, чтоб из-за них лезть в петлю, бросаться с крыши или глотать таблетки. Всё проходит. Прошла бы и любовь, – я замялась, ведь в самый разгар моих философских прений он на пару секунд прервался и пристально посмотрел мне в лицо. Что из сказанных мною слов так задело его?

– Невзаимная любовь – опасная штука. Особенно в период юношеского максимализма и лабильной психики. В его возрасте дети ещё не особо понимают, что к чему, поэтому каждая симпатия для них и есть та самая любовь всей жизни. А потом оказывается, что она ещё и невзаимная, и тогда всё – тушите свет, как говорится, – его равнодушный и пренебрежительный тон возмутил меня, и во мне из ниоткуда появилась смелость, чтобы задавать провокационные вопросы.

– Вы сами когда-нибудь грешили невзаимной любовью? – прямо в лоб спросила я. – Или вы считаете, что это бред?

– Невзаимной любви не бывает. Любовь – это сугубо взаимное чувство. Когда любит один – это влюблённость, привязанность, иногда даже патологическая, требующая лечения. Но не любовь, – спокойно рассуждал мой начальник. Похоже, его нисколько не смущало русло, в которое резко перетек наш разговор. – Конечно, в юности мне нравились девчонки, которым я не нравился, но не более того.

Я была разочарована его ответом. Неужели я наделялась, что начальник станет рассказывать мне о своей личной жизни? Он и так слишком лояльно относится ко мне. Не надо выходить за рамки приличия.

Когда мы наконец разобрались со всеми важными и не очень делами, то сразу же предпочли разбежаться по домам. Сегодня впечатлений у нас обоих было предостаточно. Хотя едва ли Петра Михайловича можно было удивить чем-то подобным. Зато он беспрестанно меня удивлял. Уже в ординаторской, когда я собирала свою рабочую форму и кое-какие бумаги домой, он огорошил меня весьма неожиданным вопросом.

– Неужели такая девушка, как ты, может взращивать в своём сердце чувство односторонней привязанности? Извини за нескромный вопрос, – его губы растянулись в виноватой ухмылке.

– Может. Ещё как может, – разочарованно вздохнула я, продолжая попытки вместить халат в свою маленькую сумку.

– Он либо слепой, либо дурак, – пожал плечами Пётр Михайлович, на секунду переместив свой взгляд на меня.

– Хуже, Пётр Михайлович, – я слышала, как моё сердце отбивало пулеметную очередь в грудной клетке. – Он не просто дурак. Он старый слепой дурак, – я в ужасе опустила взгляд в пол. Что я натворила? А если он понял намёк?

– Женатый? – кажется, он пытался меня добить.

– Нет, но скоро женится и уезжает из города. И, скорее всего, мы больше никогда не увидимся, – я пыталась заставить себя замолчать, но слова вырывались сами по себе.

– Бедная Натали! – воскликнул Пётр Михайлович. – Иди сюда, – сказав это, он сам подошел ко мне и легонько обнял за плечи. – Не горюй, будет и на твоей улице праздник.

Я молчала. Мне нечего было ему ответить. Да я и не хотела. Единственное, о чём я могла думать в тот момент, – это как не грохнуться в обморок у него на глазах, потому что ноги дрожали и совершенно меня не слушались. Если бы ты знал, Петя, что сделал со мной твой безобидный дружеский жест!

Ещё никогда я не была настолько близко к нему, чтобы ощущать тепло его тела и чувствовать тонкий аромат парфюма, который невозможно уловить даже с расстояния полуметра. Я плохо разбираюсь в запахах, но, кажется, от него пахло дорогим стиральным порошком, цитрусом и, возможно, какими-то цветами. Запах свежести. Мне он очень понравился. Но ещё большее мне понравилось чувствовать его сильные руки на своих плечах. Я очень хотела обнять его в ответ и вывернуть на него всё, что чувствовала, но здравый смысл внутри меня бился в истерике и вопил о том, чтобы я не смела этого делать. «Он без пяти минут женатый человек. Одумайся, дура несчастная!» – снова и снова доносилось из глубины моего сознания.

Я легонько оттолкнула его рукой. Через мгновение меня высвободили из самого приятного в мире плена. Скорее всего, это первый и последний раз, когда судьба подбрасывает мне настолько дорогой подарок.

– Ладненько, пойдем-ка по домам. Нечего тут больше ловить, – хлопнул в ладоши Пётр Михайлович и взял в руки свой портфель. – Тебя подбросить до дома?

– Спасибо за предложение, но у меня ещё есть кое-какие дела здесь неподалёку, – замотала головой я. Конечно, я бы с удовольствием прокатилась с ним и, возможно, пригласила бы его на чашку чая, не живи я в крошечной однушке и не оставь там с утра грандиозный бардак.

– Ну смотри, – пожал плечами мужчина. – Я пошёл. До свидания.

– До свидания, – попрощалась я.

Когда дверь за ним захлопнулась, я оперлась руками о подоконник и сделала глубокий вдох: мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание. Моё тело охватила такая сильная дрожь, что я не могла нормально пошевелиться.

Почему меня всегда так сильно тянет на чужое?..

***

В случае смерти пациента в условиях стационара, особенно если тот нуждался в неотложной медицинской помощи и интенсивной терапии, собирается команда врачей, именуемая консилиумом, в которую входит и врач-патологоанатом. По результату патологоанатомического вскрытия и протоколу проводимого лечения(истории болезни) консилиум должен определить, мог ли врач или фельдшер, непосредственно оказывавший помощь умершему, предотвратить его гибель или же ввиду тяжести состояния пациента шансов выжить у него не было.

Трансмуральный инфаркт миокарда – это гибель мышечных клеток стенки сердца по всей её толще. Это грозное заболевание, тяжелые осложнения которого часто приводят к смерти пациента.

Отёк лёгкого – серьезное осложнение сердечной недостаточности. Оно возникает, когда левый желудочек по тем или иным причинам(например, при гибели большого количества мышечных клеток) не может нагнетать кровь в большой круг кровообращения и кровь из лёгких не может попасть в левое предсердие, так как оно переполнено кровью, которая не перетекает в левый желудочек, потому что он не работает. Кровь застаивается в лёгких, и плазма крови пропотевает в альвеолы и в соединительную ткань лёгких. Развивается отёк, который может привести к смерти больного от недостатка кислорода, поскольку альвеолы, пропитанные плазмой, не могут осуществлять газообмен.

Сердечная сорочка – соединительная ткань, состоящая из двух листков(поверхностного и глубокого), которая покрывает сердце и образует так называемую перикардиальную полость, в которой в норме содержится небольшое количество жидкости, по составу похожей на плазму крови. В случае разрыва стенки сердца кровь изливается в эту замкнутую полость и “поджимает” сердце. Сердце не может сокращаться с прежней силой и перекачивать необходимое организму количество крови. Если вовремя не удалить кровь из перикардиальной полости, человек умрет от кардиогенного шока.

Дигоксин – лекарственное вещество, получаемое из наперстянки шерстистой. Относится к группе сердечных гликозидов и используется для лечения сердечной недостаточности. Сердечные гликозиды действуют на сердце, как удар кнута на лошадь. Если переборщить с дозой лекарства, как и с количеством ударов кнута, и сердце, и лошадь погибнут, не выдержав нагрузки.

========== Часть 3. Чёрное платье ==========

В самом конце февраля, на стыке двух пор года, снег всё-таки выпал. Причём в таком значительном количестве, что казалось, будто природа пытается подтянуть хвосты за предыдущие месяцы и с лихвой компенсировать долгое отсутствие снежного покрова. Вместе со снегом на город обрушились и суровые февральские морозы. Из-за постоянных метелей стали нерегулярно ходить автобусы, потому приходилось вставать на час-полтора раньше обычного, чтобы наверняка добраться до работы. Хотя часто транспорт ломался прямо посреди поездки, и тогда приходилось несколько километров чесать пешком по лютому холоду, стуча зубами и еле переставляя ноги по полуметровому слою снега.

С приходом холодов количество работы тоже значительно увеличилось. То ли это просто совпадение, то ли в больнице стало умирать куда больше людей, чем обычно. Поэтому теперь каждый день большую половину рабочего времени приходилось проводить за вскрытиями, а потом в спешке рассматривать стёкла, количество которых по необъяснимым причинам тоже ощутимо выросло.

В первых числах марта в нашем отделении случился колоссальный апгрейд: больница закупила несколько современнейших цифровых сканеров микропрепаратов для нашего скромного семейства, и теперь лаборанты во главе с заведующим изо дня в день колдовали над ними, оцифровывая стёкла, хранившиеся в нашем архиве, и растасовывая полученные изображения по многочисленным компьютерным папкам.

Несколько таких же сканеров установили и в других городских больницах, поэтому заведующего буквально «забрасывали» письмами с просьбами о консультациях, ведь теперь нужно было просто отправить файл по почте вместо того, чтобы тащиться со стёклами из другого конца города. Это досадное обстоятельство достаточно сильно раздражало меня: из-за огромного количества работы мы практически не виделись, ведь Пётр Михайлович либо на весь день уходил в лабораторию, либо постоянно находился в своём кабинете, рассматривая препараты и выписывая заключения, как одержимый. Для меня же его хотя бы кратковременное присутствие было необходимо, как воздух. Без него я чувствовала себя подавленной и очень несчастной. Неудивительно, что большую часть времени я снова пребывала в состоянии полного безразличия ко всему, что происходило вокруг.