Текст книги "Пулеметчик (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Банк? – радостно вскинулся Савинков и навис над схемой. – Отлично, вот здесь и здесь запираем входы, блокируем охрану, там вряд ли больше, чем два-три человека, загоняем кассиров в кладовую и спокойно грузим.

– Не торопитесь, – малость умерил я энтузиазм. – Вот в этих трех местах – вооруженные полицейские посты. Вот проход в соседнее здание, где тоже полно людей со стволами. И вот по этим улицам буквально через пять минут может явиться подмога, численностью до роты.

Савинков присвистнул.

– Я бы проход чем-нибудь завалил, сейф какой уронил, а вот с улицами… – подал голос Медведник, – вот тут и тут поставить пулеметы и все, улицы перекрыты.

– Хороший вариант. Да, еще один плюс – мы можем заранее провести в здание человек двадцать под видом строительных рабочих. Но очень важно, содержимое нужно вывезти все целиком, ничего бросать нельзя.

– Хм… То есть это не деньги, – логично предположил Красин. – И что же там такое?

– Картотека Московского охранного отделения.

Глава 21

Лето 1905

Две строчки “Инженеру Майклу Д.Скаммо с благодарностью за помощь и поддержку” меня, скажем прямо, напрягли. Это же будущие биографы непременно начнут копать и вытащат всю мою подноготную на свет – еще бы, стоял у истоков. И бог весть, что они накопают о моем происхождении и откуда я вообще взялся, еще неровен час найдут, что никаких Скамовых в Русской Америке отродясь не было и что появился я со всеми изобретениями да предсказаниями из ниоткуда.

Вечная конспирация делает свое дело, у каждой витрины оглядываешься, каждого куста боишься. Ладно, чего уж сейчас, снявши голову по волосам не плачут, поздно теперь пугаться. Вон, Никола Тесла сейчас вовсю шурует и такие прорывы в будущее устраивает, что даже в мое время с ними толком не разобрались и ничего, разве что придурошные конспирологи его то рептилоидом, то пришельцем числят, бог даст и на скромного изобретателя не позарятся.

Но надо было что-то говорить и я поднял глаза от книжки Annalen der Physik со статьей “К электродинамике движущихся тел” на ее автора, написавшего это посвящение.

Альберт сиял.

И я, черт побери, его отлично понимал – с этого опуса в немецком научном журнале началась теория относительности. И хорошо оплачиваемая работа на мою контору никак не сбила Эйнштейна с его пути.

– Альберт, право слово, это лишнее!

– Герр Скаммо, нисколько. Вы сообщали мне об интересных статьях, вы подписали наше бюро на все крупные физические журналы Европы, вы познакомили меня с герром Лебедевым, благодаря чему в следующем номере выйдет еще одна статья, о природе света.

– Ого, да вы, я смотрю, решили перевернуть всю физику?

Эйнштейн скромно улыбнулся:

– Ну, так далеко я не заглядывал, просто кое-какие соображения.

Да, знал бы ты, сколько копий сломают вокруг этих “соображений”. Я пролистал тридцать страниц с формулами и вернулся к началу.

– И много у вас еще такого?

– Я сейчас заканчиваю статью о броуновском движении.

– Потрясающе! Такое разнообразие интересов, на самом острие понимания природы… Вы отправляли статьи Лоренцу или Планку? – я вернул журнал уже не будущему, а вполне сегодняшнему гению физики.

– Да, мы обсуждали частности в переписке.

– Отлично, отлично, очень рад за вас. Когда-нибудь мы повесим в нашем бюро табличку “Здесь работал великий ученый и лауреат Нобелевской премии”.

Альберт принял это за шутку, но я-то твердо знал, что так оно и будет.

***

Женева ты Женева, чужая сторона…

Ехать пришлось в первую очередь из-за конфликта с Лениным по поводу статьи с призывами к восстанию, в которой он, сидя в Швейцарии, учил как надо вооружаться палками и кастетами и добывать оружие, и требовал опубликовать ее в “Правде”. Опыт уличных боев у Старика в лучшем случае был почерпнут из книжек, оттого советы русским пролетариям получились, мягко говоря, диковатыми. Исай сам не рискнул ее напечатать и переправил мне и слава богу – это была инкарнация небезызвестного творения “Задачи отрядов революционной армии”.

Ильич тем временем начал давить на редакцию с помощью Крупской и, по своему обыкновению, забрасывать Совет, Исполком и газету полными юридической казуистики письмами, ссылаясь на уставы, организационные договоры, прежние решения и заявления. Ну а чего еще ожидать от юриста по образованию? И ведь несколько месяцев тому назад сам написал московским товарищам весьма нелицеприятное письмо об адвокатах (ага, то самое, про ежовые рукавицы) и вот теперь сам действует тем же образом.

Исай попросту выл, поскольку я, отлично зная его острый язык, упросил не реагировать во избежание большой склоки и ленинских обид. За это Андронов затребовал в Женеву меня, разгребать ситуацию, если уж не даю ему слово сказать.

Встретились мы со Стариком в пивной, выбранной и проверенной Никитой Вельяминовым и его ребятами.

– Милостивые государи! Препровождаю Вам при сем мое заявление, служащее ответом на Ваш отказ в публикации моей статьи. Представителями моими в третейском разбирательстве являются Шварц и Воинов, мне остается только передать вам мой протест, – пока Ленин зачитывал мне бумагу, я смотрел на него в упор.

– Значит, “милостивые государи”. Не “товарищи”, а “милостивые государи”.

– Это общая форма подачи заявлений.

– Куда?

– В любые инстанции.

– В любые буржуазные или царские инстанции. А мы все-таки соратники, поэтому давайте определимся, “товарищи” или “милостивые государи”, от этого будет зависеть подход к вопросу.

– Товарищи, товарищи, – сварливо согласился Ильич.

– Ну и прекрасно, – я вернул заявление, – тогда в чем, собственно, вопрос?

– Я, как член редакции, считаю необходимым опубликовать эту статью.

– Идущую вразрез с редакционной политикой. Вы же отлично знаете, что Союз Труда и Правды решил не форсировать восстание, а сосредоточится на забастовочном движении.

– Обстановка меняется, должны измениться и цели.

– Скажите, вы в армии служили? Военный опыт у вас есть? – я чуть было не спросил, читал ли Старик “Учебник городского партизана”, но Маригелла еще не родился, как и термин “городская герилья”. – Вы призываете к прямому военному столкновению с властью в ситуации, когда у нас нет не то что оружия, но даже достаточного количества мало-мальски понимающих в военном деле людей.

– Их надо искать, налаживать связь, издавать брошюры об уличном бое!

– Все это делается, но пока ничем, в силу нашей малочисленности, кроме Кровавого воскресенья, кончится не может.

– Так надо не ходить к царю с петициями, а создавать отряды, заниматься разведкой, строить баррикады!

– … которые легко и быстро разбивает артиллерия. А у нас пушек нет, – я встал из-за стола, дошел до стойки, где шепнул пару слов кельнеру и вернулся назад.

– Оружие необходимо добыть, купить, захватить в конце концов. В нынешних условиях, когда у нас нет никакой военной организации, ее необходимо создавать в деле!

– Ну так это приведет именно к тому, от чего вы предостерегаете – к беспорядочному и неподготовленному мелкому террору, к раздроблению и уничтожению наших сил.

Тем временем кельнер принес нам большой чайник с кипятком.

– Зачем это? Московское чаепитие хотите устроить? Мне пива вполне хватает.

– Это вам. Вы же рекомендовали “обливать правительственные войска кипятком” и “добывать оружие”? Вон, смотрите, там по улице ходит ажан, ошпарьте его и заберите револьвер.

– Вы с ума сошли! Мы же не в России! – возмутился Ленин. – В конце концов, я писал это полемически, в задоре, вы же знаете, даже если я ругаюсь, то, ей-богу, любя.

– Не все это понимают. Скажем, Рахметов, Никитич, Шварц или даже я – мы вас и вашу манеру высказываться знаем и видим, когда вы любя, а когда не очень. А наши товарищи в комитетах, особенно новички, бывало, сильно обижались. И больших трудов стоило их успокоить и объяснить, что это “полемический задор”, а ведь среди них много таких, кто и грамоту недавно освоил, им и так трудно.

– Но восстание неминуемо, надо к нему готовится.

Проговорили мы часа три. Я давил на то, что всяким делом должен заниматься специалист и что военные вопросы лучше оставить людям с военным опытом. А вот поле современной марксистской теории стоит непаханным – с появления “Манифеста коммунистической партии” прошло без малого шестьдесят лет, за это время и сам Маркс от него открестился, и капитализм радикально изменился, а мы все уповаем на древние наработки и ведем полемику внутри себя по мелким вопросам, а вокруг растет махизм, неокантианство и прочие буржуазные теории. Но убедить его удалось только после того, как я выдал ему расклады по столицам. Ленин рвался в Петербург, где по его мнению должно было произойти восстание, и то, что там после Кровавого воскресенья люди с большим трудом вставали на стачки, не говоря уж о боевке, стало для него неприятным сюрпризом. А я добавил, что в Москве промышленники сами создают боевые дружины на фабриках и сами же накачивают их оружием. И выложил наши цифры – четыре сотни подготовленных боевиков дал Сахалин, пару тысяч стачечные дружины (без всяких нападений с керосином и веревками, к которым звала эта самая статья), еще примерно столько же – пропаганда в японских лагерях военнопленных, куда по каналам Шиффа шла наша литература. И что после манифеста в Москве издается около полусотни бесцензурных газет, в отличие от двух десятков в Питере.

Последней каплей стало напоминание о падении парижской Коммуны в результате банального разгильдяйства и неопытности, когда были оставлены без охраны ворота крепости, а Ленин дисциплину весьма уважал. И весь разговор я напоминал, что у нас нет современной теории ни государства, ни революции, отчего к концу беседы мы все больше удалялись от восстания и приближались к философии и, наконец, добрались до “кризиса физики”.

– Сейчас происходит грандиозное переосмысление концепций, которое радикально повлияет на наши представления о Вселенной, – гнул я свою линию.

– Да, философия, как это не печально, отстает тут от физики.

– А уж марксистская теория, кажется, об этом вообще не задумывается, хотя там поле как раз для материалистической диалектики.

– Вот возьмите и напишите! Вы же инженер, в физике понимаете гораздо лучше меня, юриста.

– Да какой из меня философ, смех один. Давайте я лучше вас познакомлю с одним гениальным ученым, он только что опубликовал несколько статей, научный мир невероятно взбудоражен.

– Гениальным? – скептически переспросил Старик и отставил пустую кружку.

– Ручаюсь. Собирайтесь, съездим в Цюрих на пару дней.

А вот будет смешно, если предсовнаркома Ленину в будущем выкатят премию мира, да еще если Лебедев проживет лет на пять дольше, эдак я попаду в “крестные” сразу к трем нобелевским лауреатам… Вот тогда мою подоплеку точно наружу вытащат, все бельишко наизнанку вывернут, все скелеты из шкафов вытрясут, или я зря пугаюсь? Люди ведь склонны находить объяснения самым невероятным вещам…

***

Так совпало, что в Женеве по делам журнала “Революционная Россия” был и Чернов, оставшийся после отъезда Гоца в Палестину единственным редактором.

Кораблик весело вез нас по Женевскому озеру, кругом были туристы, санаторные страдальцы и трое ребят Вельяминова, отвечавших за безопасность.

– Как ваши оношения с эсдеками, Виктор?

– На удивление спокойно, я отношу это на счет вашего облагораживающего влияния.

– Это, скорее, результат совместных действий. Когда люди заняты настоящей, важной работой, им не до пустых склок.

– Да, утилитарная сторона очень помогает. Пусть это пока внешнее, механическое сочетание сил, без попытки более глубокого внутреннего сближения программных и тактических воззрений, как мечтает Натансон, но значительно лучше, чем грызня три-четыре года назад.

– Натансон? Он здесь? – я оторвался от поручней на прогулочной палубе и повернулся к Чернову.

– Да, недавно приехал.

– Мне кажется, зря, он здесь зачахнет, ему нужна живая борьба.

– Она всем нам нужна. Литературная полемика эмиграции кажется такой жалкой на фоне идущего самотеком движения протеста и манифестаций… Это же настоящая лавина, она захватывает своим потоком всех и вся… Вы как хотите, а я в ближайшее время намерен вернуться в Россию.

– И чем там будете заниматься?

– Да уж не террором, не беспокойтесь, Сосед. Пешехонов и Богораз ратуют за создание легальной партии и участие в Думе.

– Прекрасно, я как раз хотел обсудить с вами структуру движения в новых условиях. Я вижу так – нам надо сохранить сеть подпольных комитетов и не препятствовать им объединяться на местном уровне, как это сделали эсдеки и эсеры на Урале или в Туркестане.

– Я бы внес ограничение – объединяться только с левыми. К примеру, пресловутый “Союз освобождения”, с его крайне пестрым составом, его прямо таки слепит солнце социализма, так какой смысл с ними объединяться?

– Согласен, но действовать совместно можно и без объединения. Кстати, как там поляки в этом смысле?

– Да как обычно, Пилсудский собачится с Дмовским, спорят, какая Польша нужна – независимая или автономная, так я думаю, что пока у нас самодержавие, ни той, ни другой не будет и спорить тут не о чем.

– Логично. А как ваши дела на селе?

Чернов поведал о проекте реорганизации всей сети, соединения мелких деревенских ячеек и отдельных агитаторов в союзы, имеющие связь с городскими организациями и, в особенности, с “практиками”, о налаживании связи для одновременности действий и об их расширении. Очень хвалил газету – повсеместно где ее читают, крестьяне теперь выставляют однородные требования, в духе программы-минимум Союза Правды. Рассказал и о кампании пассивного неповиновения, прямо-таки в духе махатмы Ганди – бойкот помещиков, игнорирование требований и распоряжений властей, отказ от дачи рекрутов и даже от платежей податей. И точно так же, как мы в Иваново-Вознесенске, эсеры создавали “силовые” структуры, чтобы при необходимости не дать сломить сопротивление крестьян.

– А в артелях работаете?

– Там недовольства почти нет, их не поднять.

– Ну, это вы зря. На бунт, конечно, они не пойдут, но вот на выбору в Думу – за милую душу. И мне кажется, что как раз артели могут обеспечить продвижение наших кандидатов. Пошехонов и Богораз, говорите? Вот им и работа, пусть свяжутся с Савелием Губановым и готовят крестьян к выборам.

– Я поставлю вопрос на ЦК.

– Виктор, – я аккуратно взял его за локоть, – не хочу пугать, но у вас в ЦК два или три агента полиции.

– Кто??? – вскинулся Чернов.

– Спокойней, спокойней, – я вынул из кармана бумагу с описанием “Кострова”, добытую в свое время французскими анархистами. – Вот один, про двух других пока не могу сказать точно, но они есть.

– Но откуда вы знаете? Это очень серьезное обвинение!

– Не могу раскрывать источники, слишком опасно, – я твердо посмотрел ему в глаза.

Информацию Савинков добывал разными способами, а с недавних пор еще одним, довольно простым: никто здесь не брал в расчет прислугу. В Москве же и понемногу в других городах, где активно строились дома Жилищного общества, при них создавались, так сказать, кадровые агентства – горничные, полотеры, кухарки, ремонтники и другие специалисты. И на работников, прошедших школу в наших кварталах, был большой спрос в “лучших домах”, поскольку наши доставляли куда меньше проблем, чем обычная прислуга. Вот и работали несколько специально подготовленных горничных в интересных семьях, снабжая нас очень полезными сведениями.

***

В Цюрих мы выехали только через три дня, пришлось писать статью, объясняющую соглашение с Грингмутом. Воспринято оно было очень по разному, анархисты и эсеры-максималисты были возмущены, Брешко-Брешковская прямо грозилась разорвать меня на куски. Но что с этой фурии взять, если она каждую статью завершала призывом “Пожертвуй собой и уничтожь врага!”

Вот я и накорябал текст, в котором постарался объяснить, что такой подход чреват растратой самых лучших, молодых наших сил. Юношу можно отправить в партийную школу, дать набраться опыта в комитетах и типографиях, на реальном и нужном деле и получить умелого и опытного товарища. А вместо этого он идет, убивает какого-нибудь козла в эполетах или мясника с Охотного и гниет потом на каторге, а то и дрыгается на виселице. И остается движение со стариками, призывающими к жертвенности, но почему-то без молодежи.

И что даже распоследний черносотенец тоже часть народа. И когда мы придем к власти, нам придется строить социалистическое государство с тем народом, какой есть, другого нам никто не даст. И будут вокруг жить, работать и даже служить в армии вот эти вот лавочники и приказчики, которых вы несколько лет назад убивали или призывали убивать. Так что мирно, агитацией и пропагандой, а кому не терпится повоевать – Земля большая, войны идут постоянно, мы готовы помочь набраться боевого опыта.

Эйнштейн с Лениным сразу после взаимного представления, что называется, зацепились языками и перестали обращать на меня внимание. Ну и хорошо, два умных человека всегда найдут о чем поговорить, а я отправился к оружейному мастеру и забрал пару давно заказанных цилиндров с внутренними перегородками, результат третьей уже попытки сделать глушитель. Первый был совсем ни к черту, второй получше, эти вроде ничего, но если будет время, сделаем в Москве улучшенные, главное, уже понятно, что да как.

***

Идея поговорить с Борисом в синематографе на Елоховской оказалась идиотской, в основном из-за того, что я старые кинотеатры представлял себе совсем иначе, по фильмам гораздо более позднего времени. Ругая себя недоделанным штирлицем, я с удивлением разглядывал хаотичное движение даже не зрителей, а праздной публики. Вход в фойе был бесплатный, отчего здесь прятались от летней жары, назначали свидания, строили глазки “милые, но падшие создания”, на микроэстраде наяривал оркестрик и, как сказал Савинков, нам еще повезло – обычно перед сеансами исполнялись пошлые куплеты или тупые еврейские анекдоты.

– Как ремонт в Гнездниковском? – для разговора нам пришлось купить билеты и сесть в пустом еще кинозале, имевшем, на удивление всего одну дверь – вход, он же выход.

– Отлично, собрали хорошую артель, уже приступили к работе. Часть того, нам потребуется в деле, можно сейчас заложить за обрешетку в стенах.

– Случайно не обнаружат?

– Прикроем козлами, ведрами с известкой да краской, кто в чистом мундире полезет проверять? А так спокойно, понемногу перетаскаем нужное. Ну и мы планируем растянуть ремонт месяца на три, до нужного дня.

– Во Владимире ваши люди есть? Поручите им узнать, пишет Зубатов книгу или нет.

– Эээ… А он должен писать книгу? – удивился Борис.

– Во всяком случае, я его об этом просил.

– Вы??? Зубатова???

– Ну да, он же мой многолетний шахматный партнер.

– Хорошо, – неуверенно кивнул Савинков, – а если пишет, то что?

– Нужно иметь возможность изъять рукопись.

В легкую деревянную будку слева от нас прошел совсем молодой парень-киномеханик, через оставленную открытой дверцу было видно, как он раскочегаривает проектор – в самом прямом смысле. Подключил два шланга от баллонов с газом, зажег горелку, вдвинул в пламя зажатый в держателе кусочек мела, довел его до белого каления…

Ни хрена себе у них тут источники света! Я-то думал что будет сильная электрическая лампа, а не открытый огонь в деревянной будке, тут что, противопожарных правил не знают? Хотя… судя по тому, что будка киномеханика именно будка, а не отгороженное кирпичной стеной помещение, не знают.

Тем временем зал человек на пятьдесят заполнялся зрителями, а парень вынул бобину, заправил пленку в аппарат, а вместо второй катушки подвесил мешок, куда должны была попадать отсмотренная лента.

Так, если горелка, то один из баллонов с кислородом, а второй с чем, с ацетиленом? Нет, запах не тот, скорее, эфир. Твою же мать! Горелка, эфир, кислород, целлюлозная пленка – это же натуральная зажигательная бомба, и мы сидим в полутора метрах от нее! И одна дверь в зал!

– Срочно уходим, – дернул я Бориса за рукав, как только погасили свет.

– Филеры? – обеспокоился Савинков, но встал и пошел за мной в темноте к тонкой полоске света у входа.

Отдернув штору, я вышел в фойе, пробрался к выходу и дотащил Бориса до противоположного тротуара.

– Крамер, всем нашим – никаких больше встреч в синема, только в электротеатрах!

– Почему? Отличное же мест…

Его прервал вопль “Пожар!”, за которым последовали “Горим!” и на улицу, толкаясь в проходе, посыпалась публика из фойе, музыканты с инструментами, буфетчик с полотенцем… Тут же начали собираться зеваки, толпа густела с каждой секундой.

Из синематографа слышны были крики и визги, кто-то орал “Пусти! Пусти!”, женский голос верещал “Шляпка, моя шляпка!” и вот наружу появились первые растрепанные и помятые зрители.

– Тащи! Тащи давай! – раздался из фойе трубный бас и кто-то буквально начал выкидывать публику на улицу.

– Шляпка! Шляпка!

– На улицу, дура! Сгоришь!

В толпе перед входом, из которого уже тянуло дымом, суетился франтоватый купчик, видимо, хозяин заведения, и тут кто-то из зрителей упал на выходе, следом другой, а в зале что-то оглушительно взорвалось и посыпались стекла.

Савинков оторопело глядел, как стоявшие рядом раскидывают кучу-малу, выдергивая упавших за руки и оттаскивая их в стороны. Из фойе уже плескало огнем, когда последним выскочил обладатель баса – дьяконского вида мужик, тащивший за шкирку киномеханика и вставший только на нашей стороне. Парень сполз вниз по стене, бормоча под нос “Мел… мел…”

– Что мел? Что ты несешь? – встряхнул его дьякон.

– Мел… раскололся… – ему явно тяжело было говорить, он откашливался и утирал слезы, – кусок… раскаленный… на пленку… полыхнуло…

– Вот, Крамер, сами видите, почему никаких больше встреч. Дерево, ткань, один узкий выход, это хорошо, что сегодня обошлось. Кстати, вам надо побыстрее уходить, я уже слышу колокол от Басманной части, сейчас тут будут пожарные и полиция.