Текст книги "Пулеметчик (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Глава 18

Зима-весна 1905

Совсем ведь молодые, скуластый Арсений и круглолицый Мрузов выглядят вообще мальчишками. Сколько им, восемнадцать, девятнадцать?

Я оглядел остальных собравшихся – буйные вихры такого же молодого Химика, даже пенсне не делало его взрослым, оттопыренные уши Архипыча, узкое девичье лицо Канарейки, высокий лоб Дяди и юнкерские усики Мироныча… Ивановцы были похожи на школьников под присмотром двух учителей – сорокалетних Отца и Екатерины Николаевны. Ну и Вани Федорова, направленного в город в качестве советника и организатора.

А я, наверное, на их фоне выгляжу стариком.

За бревенчатой стеной снова взвизгнула гармошка и дробно ударили каблуки – там шла гулянка, созванная ради прикрытия нашей встречи, несмотря на то, что собрались мы не в Русском Манчестере, а под крылом Саввы Морозова, в Никольском – тут полиция лишний раз в дела фабричных не лезла.

– Товарищи, – начал Красин, стоя почти под образами, – как вы знаете, Исполнительный комитет готовит общероссийскую политическую стачку и вам в ней предназначена особая роль. Слово представителю комитета, товарищу Внучку.

Я взял свой стул, поднес его к покрытому полосатой скатеркой круглому столу и сел.

– Ну, раз у нас тут есть Отец, Дядя и Внучок, давайте будем по семейному, теснее.

Кружок из десятка человек задвигался, пересаживаясь ближе.

– Первое, для сведения. С несомненностью установлено, что в школу под Стокгольмом был внедрен агент охранки. К сожалению, узнали мы об этом поздно, кто именно, пока не вычислили, но он точно был и потому полиция имеет описания внешности сидящих здесь Архипыча, Дяди и Мироныча. Вы, товарищи, действовали под чужими именами и сменили клички, но мы считаем своим долгом предупредить вас и предложить на время отойти от дел. Или переехать в другие губернии.

Все трое отрицательно помотали головами.

Не люди – кремень. Мы бы, наверное, подняли дело и без них, но “шведы” знают и умеют больше остальных. Очень, очень вовремя мы успели со школой, но забастовки идут по всей стране и каждый из сотни с лишним выпускников на вес золота.

– Принято. В Иваново-Вознесенске несколько крупных фабрик, хорошо организованные рабочие и сильные ячейки социалистов. Поэтому Исполком предлагает вам испытать новый способ управления забастовками – советы рабочих уполномоченных.

– Так каждый раз стачечные комитеты выбираем, – как самый старший, Отец взял на себя роль выразителя общего мнения.

– Верно, а сейчас можно попробовать не просто вести забастовку, но и взять власть в городе.

– А полиция? – несколько оторопел Дядя.

– Заменить ее. Создать дружины для поддержания порядка.

Не ждали, зашевелились, запереглядывлись, разве что Арсений с Мрузовым радостно, а остальные удивленно и даже с некоторой опаской.

– Непросто, опыта нет, – от лица “молодых” высказался Химик.

– А его ни у кого нет, но надо же когда-то начинать? Если возьметесь, мы пришлем подготовленных ребят. Сколько сможем, Лошадь? – повернулся я к сидевшему в углу комнаты Красину.

– Намечали шесть летучих отрядов, до сотни человек.

– Ого! – удивились и обрадовались ивановцы. – Так полиции в городе едва ли столько же.

– Вот добавите своих дружинников и замените.

– А если заартачатся?

– Так поговорить надо с каждым, сперва по хорошему. Мол, сидите по домам до окончания забастовки, мы сами управимся. А не согласятся – разоружить и запереть, самых буйных к ним же, в холодную.

У ребят аж глаза загорелись – еще бы, с детства знакомого держиморду в кутузку запереть, дай только волю!

– Только предупреждаю, товарищи: никаких самосудов, погромов, грабежей, избиений. Все должно быть пристойно и тихо, чтобы вся Россия увидела, что рабочие могут все делать сами. Теперь о том, как строить работу. В цехах выбираются советы уполномоченных, они, в свою очередь, направляют делегатов в фабричный совет, а фабрики уже в общегородской. По ходу выборов составляется общий наказ – за что стачка, какие требования, от чего отступать нельзя и так далее. Важно вот что: делегата можно заменить в любой момент, по решению пославшего его совета, главное – наказ, а не делегат.

– Так настроения на фабриках разные, где побоевитее, где, наоборот, соглашательские, – тихо, но твердо высказалась Канарейка. – Такие нам весь городской совет раздергают, будут делегатов туда-сюда заменять.

– Наказ. Выработан – осуществляем. И опять же, из городского совета отозвать может только фабричный, из фабричного – только цеховой.

– Вроде как фильтр такой?

– Точно. И общее правило: не нравится, что делает большинство – отойди в сторону, не мешай.

Трое “шведов” согласно кивали головами по ходу моего изложения. Еще бы, их в том числе этому и учили.

– Городской совет создает уже упомянутую дружину по охране порядка и комиссии: забастовочную, переговорную, финансовую, продовольственную…

– А где его брать? – вскинулась Екатерина Николаевна. – Они же фабричные лавки позакрывают, да на городские давить будут!

– Вы будете властью, откроете. Ну и есть уговор с артелями в вашем и соседних уездах о продаже по оптовым ценам муки, птицы, яиц и прочего, организуйте доставку, раздачу или того лучше – столовые и пекарни.

– А деньги?

– Ну вы же страховые стачечные кассы создаете? И к тому же Исполком выделяет пятьдесят тысяч рублей.

– На семьдесят тысяч ткачей негусто.

– Ну, товарищи, в других городах и того нет. Заработает Политпомощь – еще и оттуда будут.

***

– Что то вы, Леонид Борисович, невеселы, – мы шли по заснеженному Никольскому в сторону морозовской мануфактуры, где была фабричные дома инженеров. В голубом свете молочно-белой луны падали крупные мягкие хлопья, в домах горели красные и желтые огоньки.

– Чему радоваться-то?

– Ну как же, Союз Труда вон создали, невзирая на все японские происки и гапонские поползновения.

– Да ладно, что там ваш Гапон, фантазер. Все, конечно, его к себе завлекали, но исключительно как декоративную фигуру.

– И с кем же встречался наш пострел?

– Да почитай со всеми, – начал перечисление Красин. – С Плехановым, Стариком, Дейчем, Черновым, Азефом. Но как мне кажется, он сильно увлекся хлебовольцами, вернее, их синдикалистским крылом. Чем-то зацепили его Дайнов и Раевский с их вольными коммунами трудящихся.

– Азеф в Исполком вошел? – во дворе, мимо которого мы проходили, вдруг залаял на нас здоровенный кобель и стал бросаться на забор, громыхая цепью, я дернулся от него.

– Нет, отодвинули, как вы и просили, – Красин тоже посторонился. – От эсеров Каляев и Ракитников.

– Каляев из практиков, от Крамера?

– Да, он его с детства знает. Вообще почти весь исполком – большевцы.

– Ну, так и планировали – практики в Исполком Союза Труда, литераторы в Совет.

– Да, но вот эмигранты в Совете, как этот пес, с цепи рвутся, требуют немедленного восстания.

– Надо им идею подкинуть – кто за восстание, тот пусть собирается и едет в Россию, сможем их перебросить, Леонид Борисович?

– А вы иезуит, Михаил Дмитриевич.

– Да? А посылать людей на смерть, сидя в прекрасном далеке – это не иезуитство? Вон, Гапон, куда как дров наломал, но шел-то на выстрелы впереди людей, не побоялся.

Красин издал странный звук, я повернулся и обомлел – ироничный, щеголеватый Красин был белее падавшего снега и скрипел зубами.

– Господи, Леонид, что с вами?

– Извините, Сосед, как вспомню Кровавое воскресенье, в глазах темнеет, ненависть прямо оглушает.

Никитич взял себя в руки и двинулся дальше, скрипя свежевыпавшим снегом.

– Иной раз думаешь – ну почему не зимой случилось? Сколько бы народу уцелело…

– Почему? – удивился я.

– Тулупы да шапки хоть как-то защитить могли. Опять же, речки да каналы льдом покрыты – сколько бы людей не утонуло, а по ним выбралось? Вот так и думаю, думаю, а потом понимаю, что не в зиме дело, а в тех сволочах, что стреляли да командовали. Поубивать бы их всех, да нельзя, вот и бешусь, – Красин помолчал. – Может, все-таки можно, самых рьяных, а? Пусть эсеры займутся? Объявить, что в каждом случае стрельбы по народу мы будем проводить свое расследование и если кто отдал приказ стрелять в мирных и невооруженных людей, то Исполком будет приветствовать акцию возмездия в его отношении.

– Хм… Вообще да, как начнется активная фаза революции, масса отчаянной молодежи кинется в анархисты, а они, судя по последним статьям, ничего лучше безмотивного террора не придумают. Так пусть хоть карателей отстреливают, а не первых попавшихся.

– Активная фаза? Уверены? – с надеждой обернулся ко мне Красин.

– Уверен, уверен, – утвердительно покачал я головой, а чего мне не быть уверенным, если все идет примерно так же, как помню, только со сдвигом на пять-семь месяцев?

– И восстания будут?

– И восстания. И карательные экспедиции. И ускоренные суды. И виселицы. Так что разворачивайте как минимум тысячу боевиков, оружия должно хватить, еще из демобилизованных амурцев можно набрать, да пулеметы – нужно будет несколько крепких отрядов, есть у меня мысли, чем их занять. Кстати, как там с литературой для военнопленных?

– Шифф слово держит, “Правда” и брошюры в Японию поступают регулярно, уже есть ячейки в нескольких лагерях. По нашим прикидкам, к весне их будет шесть-семь десятков.

– Ну вот, войну, полагаю, зимой закончат, весной будут возвращать пленных, вам пополнение, – я приобнял и слегка встряхнул Леонида. – И сахалинцы еще будут, народ обстрелянный. Назовем, скажем, “Армией Свободы”.

– Почему? Может, “социалистической армией”?

– Не-не-не, у нас в Союзе Правды и так все сплошь социалисты и республиканцы и все за свободу. Вот пусть и гадают, чья это армия – эсеров, эсдеков или анархистов. По-моему, подходящее название.

И будет у нас мало того, что Народный фронт, так еще и Шин Фейн с Ирландской Республиканской Армией, спасибо ирландцам за идею. Хорошая метода у них вышла – одни легально в парламенте заседают, курсы ведут, статейки пишут, другие из подполья сассенахов мочат, а разделение труда, как известно, повышает производительность. А у нас посередке еще и прослойка “практиков” будет.

***

– Слушайте, Лавр Максимович, у вас опять звездочки с погон пропали! Чтож за напасть такая?

– Досрочно произведен в полковники, да еще “владимира” с мечами выхватил, так сказать, за отличие в деле с неприятелем, – с гордостью сообщил казак.

– Ого, были, значит, в бою?

– Ну, не совсем, – смутился Болдырев, – но разведку японскую мы пару раз крепко ущучили.

Свежеиспеченный полковник с интересом осваивал кресло в моем кабинете, катаясь туда-сюда и регулируя наклон спинки. Кстати, надо бы мне обзавестись пишущей машинкой, ундервуды уже вроде выпускаются, а компьютерную раскладку клавиатуры я должен помнить, литеры мне на заводе Бари отольют или еще где.

– А с Сахалина новости есть?

Болдырев пустился рассказывать о событиях на острове. После высадки дивизии японцев, военный губернатор Ляпунов быстро поднял лапки вверх, но несколько отрядов численностью в двести-триста человек перешли к партизанской войне. Правда, большую часть японцы быстро разгромили, да и как могло быть иначе, если засада на превосходящего противника – линия окопов с последующей обороной? Одну такую “ссыльно-каторжную дружину” полностью расстреляли, дескать, заключенные, значит, бандиты. А вот ребята Медведника, как оказалось, время зря не теряли и успели создать в тайге сеть баз, заимок, складов и подобрать боевой костяк. Например, туда в ссылку попал некто Костюшко-Валюжанич, полу-однофамилец знаменитого польского инсургента, но что еще важнее – павлон, то есть выпускник престижного Павловского военного училища. Плюс офицеры, направленные туда Болдыревым, плюс “буры”, воевавшие в Трансваале, плюс мои воспоминания о действиях партизан в России, на Кубе, во Вьетнаме… Армейские-то герильясы все больше на великую, но устаревшую книжку Дениса Давыдова опираются, “Опыт теории партизанского действия”, а Егор настоял на том, чтобы действовать малыми отрядами, да больше по ночам. Ударил-отошел, ударил-отошел… Японцы в погоню – а там пулеметные засады или вьетнамские ловушки с кольями или собранные на коленке из чего ни попадя мины-растяжки.

– Скажите, Михаил Дмитриевич, а пулеметы откуда там взялись?

– Это наш маленький секрет, Лавр Максимович. Но если прям очень хочется узнать – через латиноамериканцев перекупили. А вот откуда вы так хорошо осведомлены, ведь японцы заняли Александровск и телеграфный кабель в их руках?

– Тут никаких секретов нет, ни больших, ни маленьких. Амурский лиман замерз и ваш Медведник организовал экспедицию в Николаевск, заодно часть раненых вывезли, правда, в дороге многие померли, мороза не выдержали. В общем, связь есть, но не быстрая, но отчеты и фотографические материалы поступают регулярно. Страшненькие, доложу я вам, снимки, не стесняются японцы совсем.

– Так публикуйте!

– Цензура не позволит, слишком там все, – Лавр замялся, – трупы сожженые, распятые, повешенные…

– А вы попробуйте в Европе напечатать. Там публика любит себе нервы пощекотать, можно очень неплохой фитиль желтолицым вставить, чтобы весь мир видел, что Англия да Америка поддерживают настоящих средневековых дикарей. Пусть видят, что сопротивление не сломлено, Сахалин не оккупирован. И еще одна мыслишка есть, как там японцам свинью подложить.

– Ну-ка, ну-ка, – катнулся на кресле Болдырев, – ваши мыслишки всегда интересны.

– Я так думаю, Сахалин им на самом деле не нужен, это всего лишь козырь на переговорах.

– Точно так, Ляодун и Маньчжурия земля китайская, а тут российская территория.

– Поэтому надо их как-то напугать, что коли русские будут говорить “давайте уступим им половину Сахалина или даже весь остров”, то это ловушка и за пол-Сахалина будут выторговывать пол-Кореи, например.

– Да не может быть, чтобы кто-то японцам русские земли предлагал!

Я вздохнул. Может, Лавр Максимович, может. Есть там один, думает, раз он хозяин земли Русской, то может казенные земли разбазаривать. А японцы, между прочим, сами на последнем издыхании – тонка у них кишка пока что, экономика на пределе, еще месяц-другой под Мукденом потопчутся и все может посыпаться.

– Лучше бы соломки подстелить, вон, как господин Безобразов со товарищи втянули нас в войну за собственный интерес, так министры и царедворцы за чужой счет и вылезать будут, нет у меня им особой веры.

***

Как только закончилось строительство первого “бизнес-центра” Жилищного общества на углу Новотихвинской и Сущевского вала, сразу же началось заселение. Арендаторы ломились, даже невзирая на Миусское кладбище напротив – пусть соседи мертвые, зато тихие и цены на конторские помещения низкие. Весь второй этаж мы отхватили под проектное бюро общества, разместив там большую чертежную, несколько кабинетов, комнату для совещаний и даже пяток “капсульных” спальных мест для тех, кто засидится допоздна. Переездом и обустройством занимался мой зам Саша Кузнецов, вернее, уже Александр Васильевич, поскольку и возрастом вышел, и де-факто рулил конторой в мое частое отсутствие, но и мне приходилось принимать участие.

Вот и сегодня мы провозились до восьми вечера, тащиться по морозу пешком на Знаменский как-то не улыбалось и я воспользовался символом прогресса, электрическим трамваем номер пятнадцать, ходившим по валам, Долгоруковской и далее до Охотного ряда.

Умотанный кондуктор, явно ожидавший окончания смены, принял от меня рубль и радостно насыпал на девяносто пять копеек медяков, чтобы облегчить себе процедуру сдачи кассы. Ну да бог с ним, медяки тоже деньги.

Я устроился на деревянной скамейке у окна и с удовольствием представил, как меня встретят дома. Не знаю, но как-то моя здешняя семья мне нравилась куда больше, чем то, что было в прошлой жизни, наверное, потому, что тут у Наташи и Митьки было меньше амбиций и больше возможностей.

Через минут сорок, когда мы уже катили по Большой Дмитровке и все либо подремывали, либо просто спали, наверху с оглушительным бабахом рвануло, трамвай окутался ореолом золотых искр и встал как вкопанный. Пассажиры ломанулись к дверям под крики кондуктора и вожатого:

– Спокойно господа, спокойно! Верхний выключатель замкнуло, обычное дело! Десять минут и заменим!

Но все равно, дожидаться починки смысла не было, до дома пешком оставалось не так уж далеко.

Стоило мне раздеться в прихожей, как Наташа молча потянула меня в кабинет, закрыла дверь, несколько мгновений прислушивалась к происходящему в коридоре и только потом тихо и очень серьезно сказала:

– У нас в семье бомбист.

Сказать, что я был ошарашен, значит, ничего не сказать – кандидат был только один, Митяй, но вот чтобы он…

– Вот, выпало сегодня у него из шинели.

Она вынула из кармашка домашнего фартука свернутый листок бумаги – анархистскую листовку с призывами к “беспощадной борьбе”, сиречь террору.

– Ну, это еще не бомбист, но я с ним поговорю…

– Это не все, – остановила меня Наташа. – Я проверила лабораторию и нашла характерные желтые следы. Поначалу я думала, что это от Митиных опытов с твоими смесями, но среди реактивов и посуды обнаружился изрядный запас селитры, карболовой и серной кислот и керамические емкости.

– Извини, я не очень хорошо разбираюсь в химии…

– Это все необходимо для выработки мелинита, от него и желтые следы. Мне для работы с красителем это не нужно, так что если это не ты, то кроме Мити некому.

Я обнял жену, погладил ее по спине и поцеловал в ушко.

– Не волнуйся, все будет хорошо.

После расспросов Ираиды и Аглаи выяснилось, что компания реалистов, прописавшаяся у нас дома, в последнее время не занимается, а все больше шушукается и что верховодит в ней “длинный” – насколько я понял, Митин одноклассник Лятошинский. Совсем уж в нехороших мыслях я проверил ящик стола и не нашел одного из своих пистолетов.

– Митя, зайди ко мне.

Митька пришел с книгой, заложив в ней пальцем только что прочтенную страницу.

– Скажи пожалуйста, куда делся браунинг из второго ящика?

Глаза его дернулись и уставились в угол.

– Не знаю. Наверное, кто-нибудь взял, – выдавил он наконец.

– Кто? Я не брал, у Наташи свое оружие.

На митяевом лице отразилась внутренняя борьба – ему хотелось спастись и свалить все на прислугу, но он все-таки не мог подставить неповинных людей.

– Знаешь, я скорее переживу, что ты террорист, чем врун.

– Я не террорист, – краска начала заливать лицо парня снизу, от шеи.

– А вот это откуда? – я развернул и показал ему листовку. – Что ты там такого интересного нашел?

– Правду там пишут, – бросился как в омут Митяй. – И как в деревне мы жили, и как отец горбатился и мать умерла, и как подрядчики да фабриканты обманывают, отчего сами как сыр в масле катаются, а мужики в нищете живут.

– Да, это правда. И вы решили, что несправедливость можно устранить бомбой и пистолетом?

Красный, как рак Митька кивнул.

– А вот Петр Алексеевич Кропоткин, с которым я виделся в Лондоне, считает, что это неверное решение. И я тоже, как инженер тебе говорю. Из точно сформулированных условий задачи вы сделали не те выводы. Убийствами несправедливость не устранить. Вот вы наверняка решили казнить приспешников самодержавия…

Митяй едва заметно кивнул.

– …и наверняка начнете с городовых, потому как они рядом, а на серьезный теракт возможностей нет. Например, с Никанорыча.

Казалось, что краснеть дальше некуда, но Митяй смог.

– А о том, что у него останутся сироты, вы, конечно, не подумали. И о том, что можете взлететь на воздух с половиной дома, тоже.

– Тут все буржуи, – неожиданно возразил Митька.

– Что, Ираида и Аглая тоже? И прислуга в других квартирах? И дети? – я вздохнул. – Запомни, любая власть это систематическое насилие или угроза применения такового. Так было тысячи лет, и так будет еще долго. Вы же пытаетесь запугать насилием государство, которое и построено на насилии, и живет им. Это как в стеношном бою выйти ребенку против здоровенного громилы в надежде, что он детского кулачка испугается.

– Надо же что-то делать, бороться! – поднял голову Митяй.

– Конечно, надо. Бить врага там, где он слаб, а ты силен. Много знать и уметь. Думать. Помогать людям. Действовать не кучкой, а большой, сильной организацией, потому как ничего власть не боится больше, чем образованных и солидарных людей. Поразмышляй об этом, а я принесу тебе книги Кропоткина, Бакунина и Прудона, если уж ты так заинтересовался анархизмом. Да, верни пистолет и скажи, когда вы в следующий раз собираетесь?

Глава 19

Зима 1905

Ну вот и что с этими малолетними пассионариями делать? Ведь наломают дров, а вроде бы травоядное самодержавие церемонится не будет, как жареным запахнет, введет военно-полевые суды и алга, столыпинский галстук или как он там называться будет. Даже дров вьюноши наломают кривых, поскольку кроме идей никакого умения нет. Ладно, бог не выдаст, свинья не съест, попробуем для начала уговорами.

На следующий день, когда кружок карбонариев собрался у Мити в комнате, я перехватил его в коридоре и попросил направить Петю ко мне.

– Что еще за разговор? – задиристо спросил Лятошинский, пока я запирал дверь кабинета.

– Во первых, здравствуйте, – я протянул ладонь для пожатия и как только он подал свою, резко отвел сцепленные кисти влево, нырнул под них, оказался у Пети за спиной и взял его руку на залом. Школа, четвертый класс, “Хочешь, приемчик покажу?” – вот когда пригодилось, точно говорят, нет бесполезных знаний и умений.

Левой рукой удерживая Лятошинского на болевом, правой быстро охлопал его карманы, вытащил браунинг и толкнул Петю на диван, освободив руку.

– Сволочь! – прошипел он, держась за вывернутую кисть.

– Во первых, спокойнее. Во вторых, приличные люди в гости ходят без оружия. В третьих, после разговора верну. Я так понимаю, что у вас есть общество, и тайные собранья по четвергам, секретнейший союз?

– Не ваше дело, – зыркнул с дивана реалист.

– Да, это не мое. Мое тут в другом. Вот придут сюда жандармы с обыском, а у меня тут и Маркс на полках, и Лавров, и много чего еще интересного. И получится, что я погорел исключительно по вашей дурости.

– А так приспешникам буржуазии и надо! – зло ответил Петя.

– Да? – я вытащил из стола фотографию Кропоткина с дарственной надписью и показал Пете.

Портрет князя и анархиста подействовал на анархиста и князя (Лятошинский был из обедневшей шляхты, но утверждал, что их род то ли княжеский, то ли графский) волшебным образом.

– Вот вы решили податься в террор. А уверены, что получится?

– Уверен.

– Отлично, – я разрядил пистолет и отдал его Пете. – Засуньте его обратно в карман, вот так. А теперь попытайтесь быстро выхватить его и прицелится в меня. На счет “три”. Раз, два, три!

Пистолет, как и ожидалось, застрял. Красный как задница при запоре Лятошинский дергал его наружу секунды четыре или пять и, наконец, направил на меня.

– А взводить кто будет?

В глазах Пети предательски блеснули слезы, но он сжал зубы.

– Ладно, идем дальше. Предположим, теракт удался. Вас будут искать, а есть ли у вас пути отхода, прикрытие, новые документы, место где отсидеться? Нет? Значит, вас быстро выловят и вся ваша борьба – это размен городового на образованного молодого человека с идеями. А поскольку у нас необразованных безыдейных гораздо больше, то вскоре вы попросту кончитесь.

– Пусть! – гордо заявил Петя. – Наш пример разбудит следующих!

– Похвальное желание положить молодую жизнь на алтарь свободы, – я серьезно кивнул. – Давайте тогда о теории. Что такое революция?

Петя ожидаемым образом промолчал. Красивое слово, все кругом передовые и революционные, только вкладывают в эти понятия совсем разный смысл, а то и вообще не задумываются.

– Вон на полке пятьдесят первый том Брокгауза, подайте пожалуйста. Так, “Революция -

полный и весьма быстрый переворот во всем государственном и общественном строе страны… Революция в собственном смысле слова происходит всегда вследствие движения, охватившего широкие круги народа, и состоит в том, что политическая власть переходит из рук одного общественного класса в руки другого.” Согласны? Отлично. Какому классы вы намерены передать власть?

– Пролетариату!

– А когда вы последний раз с пролетарием серьезно разговаривали, о политике, например?

– Да что вы меня экзаменуете! – встопорщился мальчишка.

– Просто подвожу к мысли, что народ пока – пока! – не хочет революции. Сходите вон на Охотный ряд, прогуляйтесь, послушайте, поговорите. Только волосы надо укоротить малость, там патлатых не любят.

– Охотнорядцы не народ!

– И кто это так решил? Это часть народа, хотим мы того или нет.

– Мы за право свободной личности!

– Еще лучше, тогда как может одна личность, высшая ценность с точки зрения анархизма, пойти и убить другую личность, тоже высшую ценность?

Петр завис, судя по всему, такой вопрос не приходил к нему в голову.

– Нет у нас права решать, кто личность, а кто нет, кто народ, а кто нет, понимаешь? Если бороться – то чтобы жизнь стала лучше у всех и каждого. Свалить самодержавие, – продолжил я, – это даже не полдела, так, четверть с хвостиком. Положим, все молодые образованные сгинули в борьбе, но ваш пример разбудил следующих, наступила республика, кто будет новую Россию строить?

– Народ!

– Что-то я сомневаюсь, при всем уважении к народу, что он сумеет запустить электростанции и химические заводы.

– Ну, специалисты… – Петя окончательно стушевался и покраснел.

– Так специалисты – это вы, – я несильно потыкал его пальцем в грудь. – И лучшее, что вы сейчас можете сделать – учиться, прекрасной России будущего позарез нужны образованные люди. А если вы погибните или не выучитесь, откуда они возьмутся? И живой революционер уж точно лучше мертвого.

– Это что же, прятаться? – шмыгнул носом Петя.

– Не прятаться, а думать. И медленно, тщательно, систематически работать. Вот посмотри – все великие преобразования сделаны тихо. Вольтер и просветители никого не стреляли, на баррикадах не дрались, Бертольд Шварц изобрел порох в монастыре, Джон Локк описал демократию в тиши кабинета, Маркс, Кропоткин – тоже не бойцы, а какое колоссальное влияние!

– А Бакунин?

– Михаил Александрович великий бунтарь. Но гораздо важнее то, что он написал и сделал в Интернационале, а не его подвиги в дни мятежей. И, кстати, он был против индивидуального террора. В конце концов, исход неясен: то ли ты убьешь, то ли тебя, то ли соберется необразованный народ в вольные ассоциации, то ли нет… Нужно медленно и верно увеличивать число образованных и понимающих, а для этого надо заниматься скучными делами. Это требует куда как больше воли и решительности, чем пальнуть из пистолета, только потому, что молодая кровь бурлит. Даже если вы устраните сотню-другую одиозных личностей, останется система, которая продуцирует такие личности.

– А что делать? – наконец-то в вопросе прозвучал хоть какой-то интерес.

– Создавать свою систему. Самоуправление, коллективная собственность, знания. Не бегать по баррикаде со знаменем.

Ох, как он зыркнул… Мда, карма попаданца – убеждать упрямцев.

– Мочи нет, как хочется на баррикады? Подожди полгодика, будут тебе будет тебе уличные бои.

– Точно? – даже как-то обрадовался Лятошинский.

– Ну вот, за народ радеете, за пролетариев, а что на заводах делается, не знаете, – ладно, чего я теряю, это секрет Полишинеля, скажу. – Московские промышленники создают на фабриках рабочие дружины и снабжают их оружием. Если хочешь – приставлю к настоящему делу.

– Это к какому? – настороженно вопросил Петя.

– Занятия вести. Настоящее живое дело, настоящие живые пролетарии, даже дружинники. Заодно и проверишь себя, а то вдруг они тебе тоже “не народ”.

***

На доске в вестибюле Императорской военно-медицинской академии висело объявление о защите диссертации, обычное такое объявление, если бы не одна деталь – имя соискателя. Бумага сообщала, что при научном руководстве профессора Сергея Петровича Федорова, оппонентах Сергее Сергеевича Боткине и Николае Васильевиче Соколове будет представлена работа “Влияние спиртового раствора бриллиантового зеленого на размножение микробов”, автор – Наталья Семеновна Скамова.

Именно поэтому все, кто шел мимо доски по своим делам и успевал на ходу прочесть объявление, непременно около него застревали. И вступали в обсуждение, создавая небольшую толпу в мундирах темно-зеленого цвета, украшенных алыми выпушками, серебряными пуговицами и погонами.

– Неслыханно, господа! Диссертант – женщина! – восклицал солидный военный медик.

– Что ж такого? Вы же сами рассказывали, в Маньчжурии княжна Гедройц, доктор, руководит госпиталем, – возражал ему слушатель с одинокой косой лычкой на погоне.

– Так то в Маньчжурии! Война-с, да и защищалась Гедройц в Лозанне.

– Говорят, Скамова в Гейдельберге курс закончила, анатомию у самого Фюрбингера слушала.

– Небось, синий чулок, страшна, как смертный грех… – скептически бурчал явный бонвиван, судя по ухоженному внешнему виду.

– Ничего, господа, новые времена, не следует отвергать диссертацию только на основании того, что ее написала женщина. Я предлагаю сходить на защиту и составить мнение самим, – примирял всех полноправный студент академии, что подтверждалось погоном с двумя косыми нашивками.

Судя по разговорам, намечался аншлаг.

Так оно и вышло – на эдакую новость набежали не только военные медики, но и многие их коллеги штатского и студенческого званий со всего Питера, и целая делегация Женского медицинского института. В аудитории, построенной амфитеатром, на верхних рядах сидели втроем-вчетвером на местах для двоих, толпились в проходах и коридорах, слушая происходящее через распахнутые двери. Сергей Сергеевич Боткин, предвидя такой поворот, заранее провел меня на места для профессорского состава и даже представил начальнику академии Таренецкому.

Наталья сама за прошедшие месяцы провела уйму экспериментов в лаборатории, затем пробилась в Первую градскую больницу, настояла на испытаниях там и написала диссертацию, так что против ученых мужей она вышла далеко не в первый раз и потому была спокойна. А я нервничал куда больше, чем соискательница – в мое время защита превратилась в своего рода формальность, благожелательные отзывы оппонентов согласовывались заранее, дремавший ученый совет просыпался только на словах председателя “Что, уже выводы?”, после пары-тройки дежурных вопросов голосовали и следовали на банкет.

Тут же, как выяснилось, все еще витал дух свободного диспута.

Для начала, диссертацию было положено издать (ну, при моих-то “связях” с типографиями это не было проблемой, хе-хе), дабы все желающие могли с ней ознакомится. Далее, все эти самые желающие могли прийти на защиту и выступить в качестве “приватных оппонентов”, причем в любых выражениях – самолюбие соискателей тут не щадили, дебаты могли принимать весьма резкую форму.