Текст книги "Пулеметчик (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

И тут мне пришла в голову одна идея – Женева была центром эмигрантов-террористов, которые, хоть и в меньшем числе, чем в моем времени, но все равно кучковались вокруг Михаила Гоца, уж больно харизматичная личность, да и денег у него было много, дедушка-то крупнейший чаеторговец России, поставщик двора и все такое. И вот малость притушить террор было бы весьма здорово…

Никита от такого задания может и отказаться, а вот Егору надо оправдаться… и я отозвал его в сторонку.

– Ну, раз наломал дров – будешь разбирать сам. Кровью, считай, искупил, осталось искупить делом.

Медведник самолюбиво вскинулся и хотел было поднять раненую руку, но скривился и буркнул в сторону:

– Расслабился. Как добрались до Рима, обрадовался, что все закончилось, что живы вернулись… – потом помолчал и добавил. – Больше не повторится.

– Ничего, натаскаем еще, чтобы не расслаблялся. А сейчас нужно пустить полицию по ложному следу. Никита скажет тебе адрес, туда нужно подбросить все документы и желательно оружие англичан. Но аккуратно, там постоянно люди. А потом тебя ждет большое путешествие и ссылка на Сахалин.

Егор вздрогнул.

– Ну, не то, чтобы ссылка, но там нужен человек с боевым опытом. Через год-два надо будет японцев гонять, а через полгода – принять и спрятать до времени груз пулеметов.

Глава 4

Лето 1902

Так… Пропорция номер один… девять золотников соды…

Аптекарские весы закачались, дрогнули и наконец застыли со стрелкой ровно посередине. Теперь ссыпать порошок в склянку, поменять чашку и отмерять девять золотников лимонной кислоты…

Рука дрогнула и такой приятный на вкус порошок, если макнуть в него палец и облизать, высыпался почти весь.

Митька раздраженно засопел и принялся собирать лишнее обратно в банку. Хорошо хоть стол покрыт чисто вымытым толстым стеклом, ничего не пропадет – а то пришлось бы снова возиться со ступкой и пестиком, перетирая кристаллики в пыль.

Так… девять золотников лимонной кислоты… Митяй даже язык высунул от усердия, но все получилось без ошибок. Ссыпать в склянку, сменить гирьку и отмерять один золотник сахарной пудры и один золотник порошка аспирина… ссыпать в ту же склянку, плотно закрыть, потрясти, чтобы перемешалось и написать на ярлычке “Смесь № 1”

Вот же занудная работа. А Михал Дмитрич говорил, что в лабораториях такие процедуры делают сотнями и тысячами, изо дня в день, и тут главное аккуратность и тщательность. Ничего, все будет сделано как надо, Митяй уже взрослый и ему можно поручать серьезные дела.

Пропорция номер два… восемь золотников соды, десять кислоты, сахар и аспирин… отмерить, взвесить, в склянку…

Пропорция номер три…опять просыпал! Да что ж такое!

– Поначалу будет трудно, – наставлял его Михал Дмитрич, – но ты не торопись, не старайся сделать все сразу. Если не получается – встань, походи, подумай, что ты делаешь не так, что можно сделать удобнее или проще. Не бросай, вскоре приноровишься, и главное, записывай все, что делаешь.

Митька встал, походил, подумал и двинулся на кухню, где выпросил у Ираиды несколько ложек и заодно стакан вишневого компота, который уговорил сразу. Кухня с плиткой на полу и кафелем на стенах была самым прохладным помещением в квартире – конечно, если не начиналась большая готовка, но болтаться без дела на кухне не позволит Ираида. Разве что поесть, чтобы не накрывать зазря в столовой – но завтрак только что прошел, а обед еще и не думал начинаться, да и был приготовлен с вечера и стоял в шкафу-леднике. Вот сунуть бы туда и голову, охладиться… но нет, Ираида скандал устроит, уж больно трепетно она блюдет чистоту вокруг еды.

Ладно, пора и дело делать. Митяй вернулся к столу, открыл громко названную лабораторным журналом тетрадку, где стояли две только сиротливые галочки из двух сотен вариантов, тяжело вздохнул и принялся за дело. Пропорция номер три…

Как и у всех пацанов его возраста, с усидчивостью у Митяя были проблемы, зато упрямства было не занимать и к вечеру он доделал почти все, что наметил на день. Ну как “почти”… две трети, но твердо решил завтра не ходить гулять и все наверстать. С этими мыслями он убрал свою “лабораторию”, смахнул остатки просыпанных порошков в ведро и ушел к себе, немного почитать перед сном и не видел, как улыбалась ему вслед Марта – все вышло точно так, как предсказывал господин инженер, “Если он сумеет выполнить хотя бы треть – будет просто отлично!”

* * *

Скандал с “пропавшими” англичанами вышел что надо.

На следующий день, когда все участники уже были вне досягаемости, прислуга обнаружила пятна крови и, естественно, тут же вызвала полицию. Поскольку группа имела документы на фамилии Войцеховски, Новак, Ковальски, Вуйчик и Шимански, власти принялись трясти проживавших в Женеве поляков.

Затем газеты оповестили об исчезновении шестерых подданных Эдуарда VII, причем генеральный консулат Его Величества обещал вознаграждение за любую информацию.

Через недельку отсидевшийся в Франции Егор через знакомых еще с Москвы эмигрантов попал в квартиру Гоца, но сумел там оставить бумаги только со второго раза – постоянно кто-то крутился, приходили и уходили люди, да еще каждый старался расспросить “героя Трансвааля”, так что пришлось при первом же удобном случае просто уронить их за комод и быстро уматывать обратно во Францию

Дальше под мою диктовку было написано анонимное письмо консулу Соединенного королевства, в котором неизвестный доброжелатель сообщал с подробностями, что видел в доме Гоца заляпанные кровью английские документы и подозревает, что они принадлежат пропавшим.

Отправили мы его уже из Лиона, туда же через несколько дней со всеми предосторожностями приехал и Никита, рассказавший, что в Женеве грандиозный шухер, даже круче, чем после убийства Елизаветы Баварской – науськанная британцами полиция хватала всех, кого можно было заподозрить в мало-мальской принадлежности к террору. Гоц арестован, как и все, кто имел неосторожность быть у него в квартире – там кроме английских паспортов нашлись и оружие, и прокламации, и даже что-то взрывчатое. Кроме того, повинтили человек сорок эмигрантов, десяток визитеров прихватила оставленная в квартире Гоца засада, под раздачу попала даже Засулич, как ранее причастная к террору, но ее быстро выпустили. Впрочем, большинство арестованных тоже довольно скоро освободили, да и оставшихся суд наверняка оправдает – прямых улик-то нет, но пусть месячишко-другой посидят в тюрьме, подумают.

А поскольку Гоц был своего рода “диктатором” боевого крыла эсеров, если не всей партии, то активность боевиков и создание структур террора будут надолго заторможены, сперва отсидкой, а потом разборками на тему “ай-яй-яй, а кто это сделал?”.

Еще большой плюс, что вся эта история произошла практически на глазах Зеева Жаботинского, корреспондента “Одесского листка” в Италии и Швейцарии, очень кстати оказавшегося в Женеве. Ну то есть оказался он не то чтобы сам, а по моему вызову, и по моей же просьбе накатал телегу дедушке Гоца, Вульфу Янкелевичу Высоцкому, крупному купцу и активному сионисту. Главная мысль в письме была что деятельность внука ведет лишь к озлоблению против иудеев, недоверию и притеснениям, и было бы куда как лучше вкладываться в еврейскую колонизацию Палестины. Б-г даст, пойдут деньги “чайного короля” не Гоцу и его террористам, а на более мирное дело.

* * *

Вытащив из бумажника купюру в пять франков с номером 927D619 я принялся составлять телеграмму Савинкову. Так, у нас франк, значит, “Наши французские поставщики”. Номер состоит из двух групп цифр по три и одной буквы посередине – “группа из трех компаний господина D. и конкурирующая группа также из трех компаний”, цифры “должны провести встречу сентября двадцать седьмого дня в Лионе после встречи июня девятнадцатого дня в Гамбурге”. Завершаем стандартным “телеграфируйте инструкции” и подписью.

Сдав бланк в окошко телеграфа и уплатив требуемую сумму, я вернулся в гостиницу, где меня нашел Медведник. Выглядел он сущим латиноамериканцем – чернявый от природы, да еще я насоветовал, особо не объясняя зачем, побольше времени проводить на солнце. Свежий загар хорошо лег на не успевший сойти южноафриканский, так что получился вполне такой смуглый Гомес или Перес.

– Патрик проявился. Отписал, что это были не агенты Скотланд-Ярда, а люди Сесила Родса.

– Так он же помер! – удивился я. – В начале весны, что ли.

– Ну да, точнее, люди компании Родса, Де Бирс Консолидейтед Майнс, искали следы алмазов Кимберли. У них были информаторы среди потенциальных покупателей и как только алмазы засветились в Риме, группа выехала по наши головы.

– Нам еще сильно повезло, что это “частная” группа, а не профессионалы из какой-нибудь правительственной службы, там бы мы живы не ушли.

– Ну да, – печально согласился Егор и принялся разглядывать улицу под балкончиком номера. Судя по его вздохам и взглядам, которые он бросал в мою сторону, его что-то тревожило.

– По-моему, ты что-то хочешь спросить.

Егор повернулся ко мне, нахмурился и сделал неопределенный жест руками – то ли развел ими, то ли взмахнул, а потом решительно задал вопрос.

– Зачем мы подставили эсеров?

– Сам никаких причин не видишь?

– Разве что пустить полицию по ложному следу, но это подло, они все-таки наши товарищи, революционеры.

– Подло, значит… Хорошо, постараюсь объяснить, – я тоже нахмурился и задумался, чем пронять Егора. Высокие материи он не любит, надо как-то через его опыт зайти… Точно!

– Вот ты воевал за буров, так?

– Ну да, два года. – согласно кивнул Егор.

– Убивал?

– Конечно это же война, – парень пожал плечами. – В тебя стреляют, ты стреляешь…

– Трудно убивать?

Медведник задумался, что-то вспоминал, потом поднял взгляд.

– Первого очень страшно было, мы налет на пост делали, я в часового из винтовки стрелял. Может, и не я, но когда увидел, как ему полголовы снесло, так замутило, что меня буры под руки вели.

– А потом? Второго, третьего?

Егор опять ушел мыслями туда, на юг Африки, в партизанский буш, где гремели копытами и упряжью кони, громыхали залпы винтовок и давно не мывшиеся бойцы прорывали колючуюю проволоку между блокгаузами.

– Потом легче, привыкаешь.

– Вот именно. Человек такая скотина, что ко всему привыкает, и к убийству тоже. И в нашем деле это очень, очень опасно – сперва ты убиваешь явных врагов, потом привыкаешь любую проблему решать устранением человека. И начинаешь потихоньку убивать уже не то чтобы врагов, а так, оппонентов. А потом тебе товарищи говорят что-то не по нраву. И ты думаешь, а не враги ли они, и не убить ли их, чтобы все стало хорошо. И наконец, когда вокруг тебя уже некому сказать, что ты из революционера стал просто убийцей, ты посылаешь людей на смерть просто за косой взгляд в твою сторону. Я, конечно, утрирую, но суть именно в этом – людей, способных удержаться на этой дороге и не стать чудовищами, очень мало, большинство будет радостно стрелять назначенных врагами.

– Но ведь революции без крови не бывает! – пылко возразил Егор.

– Не бывает, – согласился я. – Но не стоит ее множить. Революция – она как громадный камень на вершине горы, рано или поздно он стронется и покатится вниз, увлекая за собой другие камни. А мы можем только слегка подправить его движение, чтобы лавина раздавила не всю деревню в долине, а только хижину пастуха.

– Но это тоже чья-то смерть!

– Ну да, мы всегда будем мучатся выбором, его моральностью, всеми этими слезинками ребенка.

– И как выбирать?

– Знаешь, был такой вероучитель в Индии, Будда Шакьямуни, – решил я закамуфлировать свои сентенции под восточную притчу, – так он считал, что в этически неразрешимых ситуациях нужно выбирать наиболее логичное решение, а в логически неразрешимых – наиболее этичное.

– Это как?

– Упрощая – между смертью десяти человек и одного надо выбирать смерть одного. Между смертью ребенка и мужчины надо выбирать смерть мужчины.

Хм, – Медведник задумался, что-то посчитал и вдруг ернически спросил, – а если надо выбрать между смертью десяти мужчин и других десяти мужчин?

– А вот за такие вопросы Будда Шакьямуни просто давал ученику затрещину, – мы посмеялись и я скомандовал, – Иди, собирайся, завтра придут инструкции, куда и как нам ехать.

Утром на центральной почте Лиона я получил телеграмму до востребования “предъявителю банкноты в пять франков с номером 927D619” с указаниями о встрече в Гамбурге. Еще была телеграмма мне лично, в которой отправитель просил заехать “к нашему французскому другу в Баден, живущему по тому же адресу”. В дорогу мы двинулись разными путями – Егор через Париж и Брюссель, я же вдоль Рейна и далее на Бремен.

* * *

Баден покамест не имел двойного наименования и при необходимости отличить его от прочих Баденов добавляли “который в Бадене”, имея в виду одноименное герцогство. Курортный городок невдалеке от Рейна, за которым лежал оттяпаный у французов Эльзас, населения на глаз тысяч двадцать, обстоятельная германская архитектура, павильоны термальных источников, пансионаты и санатории на любой вкус и частные виллы самых богатых курортников. И очень много, по сравнению с другими городами, русских – чем-то это место нашей элите и писателям полюбилось, ездить сюда считалось престижно. От вокзала до главной почты буквально под стенами Нового замка (ну как нового… лет пятьсот ему было точно) я добрался после неспешной часовой прогулки, предъявил всю ту же пятифранковую купюру, удостоился не слишком приветливого взгляда и явно дежурной улыбки почтового служащего – видимо, французов тут не жаловали – и получил письмо и телеграмму.

Савинков просил наведаться в один из санаториев и забрать там для перевозки в Гамбург небольшую посылку.

Хм. Вообще-то мы старались как можно реже использовать личные контакты, тем более было неправильно поручать такое дело жившему легальной жизнью человеку, а посылку можно было отправить и по почте, но в телеграмме присутствовал код “непременно” и я двинулся по улочкам Бадена искать санаторий доктора Штакеншнейдера.

По указанному адресу за невысоким каменным заборчиком в пол человеческих роста, кое-где увитого лозой, быстро нашлась солидное здание с просторной застекленной верандой. Вокруг, в ухоженном саду с оранжерей гуляли, сидели в шезлонгах или передвигались на колясках в сопровождении санитаров или родственников пациенты. Я прошел в дом и передал фройляйн в униформе медсестры просьбу увидеть семейство Желябужских (вот будет номер, если это Мария Андреева, Желябужская по мужу) вместе с нашей “опознавательной” визиткой. Пока ждал, поставил саквояж на подоконник, разглядывал сад и соображал, можно ли каким-то образом усилить защиту таких карточек – они были на разные фамилии, но непременно вроде Кузнецов, Смит, Коваль, Эрреро, Голдшмидт и тому подобные, в адресе обязательно должны быть некая улица с цветочным мотивом и цифра “5”. Пользовался им только ограниченный круг надежных и неоднократно проверенных лиц, но все равно набор признаков приходилось время от времени менять, вот я и думал, что еще можно воткнуть на такую карточку, на нынешних-то пока и телефонов не было, а многие вообще ограничивались только именем и фамилией.

– Добрый день, чему обязаны? – раздался за спиной женский голос, от которого у меня пошли мурашки по всему телу. И я обернулся, уже зная, кого увижу.

Наташа вспыхнула и отстраненно выставила было вперед ладонь, но прервала жест на середине, а у меня в горле застряли слова пароля. В опустевшей вмиг голове крутилось только негодование в адрес Савинкова – вот же черт заботливый, устроил встречу!

Так мы и стояли несколько секунд, пока я не шагнул вперед и не взял ее за руки.

– Здравствуй, Наташа.

– Зачем… зачем вы…

– Здесь красивая местность, – произнес я слова пароля, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Ее голубые глаза раскрылись еще шире и после паузы она выдохнула отзыв…

– Господи, Михаил Дмитриевич, вы от Крамера…

Я чуть было не распустил павлиний хвост и не брякнул “Нет, это Крамер от меня”, но вовремя прикусил язык и просто кивнул.

Да, за лето Гермиона сильно изменилась. Из девчонки восемнадцати лет Наташа расцвела в роскошную молодую женщину с ярко-голубыми глазами, пухлыми губами и умопомрачительной фигурой – готов биться об заклад, что она, как и многие протофеменистки, не носит корсет.

Стоп, стоп, нельзя, не думать, не думать о ней в нижнем белье, сносит крышу, думай о чем угодно, хоть о белой обезьяне, но только не об этом!

Мы прогуливались в парке около термальных источников и Наташа рассказывала, что произошло с момента нашего столь неожиданного расставания. Поначалу родители упекли ее в имение, но после нескольких скандалов с ее стороны и видя, что я веду себя вполне подобающим образом, начали думать, а не отправить ли проблемное чадо на учебу куда подальше и для начала перевезли Наташу в северную столицу. Там она встретилась с Сергеем Желябужским, студентом Технологического института. Сергей обладал рядом весьма полезных в той ситуации достоинств – происходил из старинной дворянской семьи, был обеспечен, участвовал в подпольном кружке и, что было частым делом в сыром Питере, болел туберкулезом, который собирался лечить на немецких курортах. Идеальная кандидатура для фиктивного брака, ведь незамужнюю девицу без сопровождения родителей выпустить за границу никак невозможно. Венчались молодые люди не то чтобы тайно, но родителей поставили перед фактом и тем не оставалось иного, как отпустить их в самостоятельное плавание. Пункт назначения определился сам собой – Сергей пациентом в Баден, Наташа вольнослушательницей в Гейдельберг, на факультет медицины и биологии, всего в ста верстах. При работающих с немецкой педантичностью железных дорогах всего два часа пути, которые можно с пользой потратить на чтение учебной литературы. Так она и каталась на занятия и обратно, тем временем герцог Баденский разрешил обучение женщин в университетах. И студентка медицинского факультета уже с полным правом помогала усилиям врачей в санатории выходить Сергея, но лечение явно не удавалось.

О моих легальных делах она более-менее знала, я добавил лишь некоторые детали. Например, чтобы развеять сомнения о том, сможет ли она работать в России по специальности, рассказал о знакомстве с доктором медицины Верой Гедройц – она рулила больничкой Мальцовского цементного завода под Калугой, где фирма Бари должна была строить цех и куда несколько раз пришлось мотаться на обмеры и привязки.

Разговором и вообще возможностью побыть наедине (редкие гуляющие в парке не в счет) мы увлеклись настолько, что даже не обратили внимания на быстро потемневшее небо. Внезапно налетевший дождь застал нас врасплох, вдали от беседок и павильонов, куда попряталась публика, оставив нас совсем одних.

Мы пытались было укрыться под Наташиным зонтиком, но стремительному летнему ливню это была не помеха и пришлось бежать до ближайшего большого дерева.

Сухого места под развесистым грабом было мало и мы встали вплотную друг к другу. Наташа держалась за мое плечо, ее шляпка сбилась набок, я медленно полуобнял ее за талию и прижал к себе так, что наши мокрые лица почти касались, и осторожно снял губами каплю с ее виска.

Потом вторую.

Третью.

Она прикрыла глаза и лишь немного поворачивала голову под мои все более настойчивые касания. А когда на ее лице не осталось больше капель, я наклонился к розовой мочке уха.

Наташа всхлипнула, уперлась в меня руками и слабым голосом сказала:

– Дождь кончился. Надо идти.

Я никак не мог остановиться.

– Надо идти, нас увидят… – нерешительно прошептала Наташа.

– Да и черт с ними… – ляпнул я не подумав.

– Будет скандал… – уже настойчивей сказала она.

– Да, идем, – я с трудом оторвался от нее, проклиная викторианские условности и чувствуя что у меня подгибаются от волнения ноги.

За всеми этими внезапными встречами и разговорами мы забыли о посылке и оставленном в санатории саквояже и пришлось возвращаться, да и Наташе надо было переодеться. Я ждал ее в саду, когда она вышла в клетчатом платье с небольшим свертком в руках и решительно взяла меня под руку.

– Проводите меня домой.

– Разве ты живешь не здесь? – удивился я.

– Нет, на соседней улице, санаторий только для пациентов, мне только разрешают держать тут некоторые вещи.

И мы снова двинулись по улочкам Бадена до небольшого домика, утопающего в зелени и цветах. Благообразная старушка в опрятном переднике, возившаяся около розового куста, поздоровалась с “фрау Натали”, провела по мне взглядом, в котором сверкнула веселая искорка и вернулась к своим занятиям.

– Я снимаю половину дома, во второй живет фрау Эмма, она же убирается и готовит.

– Покажи мне домик, – я уже знал, что сегодня я отсюда не уйду и по туману в ее глазах понял, что она тоже это знает.

Тише, – сказал она, – тише.

И я снова поцеловал ее в глаза, потом в губы, потом в шею и дальше, дальше, дальше вниз.

– Я тебе нравлюсь?

Господи, девочка, да что же ты спрашиваешь… пшеничные волосы, глаза, губы, талия, бедра…

– Очень.

– Я худая, да?

О господи. Это вечное – даже самая первая раскрасавица обязательно придумает себе изъян и будет из-за него комплексовать.

– Ты идеальна, – и я ни капельки не соврал, с ее ногами можно было свести с ума всю Москву моего времени.

– Ты обманываешь…

Я просто поцеловал ее. Долго, очень долго, затем медленно оторвался, а ее руки гладили меня, будто она была слепой.

– Миша, пожалуйста… пожалуйста… – и снова мы целовались, скидывая с постели снятую второпях одежду. И снова гладили друг друга нежно и медленно, и ее грудь прижималась ко мне и ее длинные волосы умопомрачительно пахли молодостью, и мы сплетались и расплетались, и раскачивались и вскрикивали, пока все внутри не сжалось и все тело не полыхнуло жаром.

И мое сердце остановилось, мое сердце замерло…