Текст книги "Пулеметчик (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

Когда все уселись, разобрались и было сказано вводное слово, на сцену вынесли планшеты с плакатами, а на одну из двух кафедр уверенно поднялась Наталья.

Выглядела она умопомрачительно, несмотря на глухое темное платье в пол – высокая прическа из золотых волос, скупые белые кружева манжет и воротничка, а когда она провела взглядом дерзких синих глаз по собравшимся, публика заворковала.

– Уважаемые профессора, коллеги, господа! – звонко начала соискательница.

Текст выступления я более-менее знал, поскольку готовил плакаты к защите и внес в них все свои понятия об инфографике. Наталья, конечно, кое-что отбросила как излишний авангардизм, не поймут-с, но в целом получилось неплохо. Залегендировали открытие мы не доктором Уайтом, а рутинным окрашиванием препаратов для микроскопии – дескать, глянули, ба! бриллиантовый зеленый микробов поубивал! Так сказать, счастливая случайность. Дальше серия проверочных экспериментов, выработка рецептуры, исследования в больнице, набор статистики и вуаля – рекомендации по применению дешевого, активного и быстродействующего антисептика, с научно подтвержденной эффективностью. Ну и запатентованного, куда уж без этого – зал весьма благосклонно принял сообщение, что использование патента на территории Российской империи будет бесплатным. К моему удивлению, эстетические последствия применения зеленки были восприняты не как минус, а как плюс – врач видит уже обработанные участки и тем самым не пропускает необработанные.

Оппоненты сменяли друг друга на второй кафедре, Наташа держала удар и я как-то подуспокоился и даже пропустил каверзный пассаж замшелого старичка в вицмундире военного медика. Публика задержала дыхание.

– Да, я женщина, но я не вижу, чем при правильной постановке дела отличаются исследования, проведенные женщиной и мужчиной. В конце концов, я надеюсь, уважаемый оппонент не разделяет микробы на мужские и женские, а борется с ними со всеми…

Женский сектор и демократичная галерка плеснули аплодисментами, заулыбалась и профессура, разве что две-три наиболее упертых рожи, включая старикана, всем своим видом выражали принципиальное неприятие. Такой расклад сохранился и при баллотировке – три черных шара, остальные белые, поздравляю вас, доктор Скамова.

Отметили, как и положено в академических кругах, пирушкой в ресторане. Помимо гг. профессоров с супругами, мы пригласили Лавра и Марию Болдыревых, что дало возможность перекинуться парой слов, пока медицинские светила поздравляли сияющую от счастья Наташу.

Я нажаловался казаку, как московские земцы, впечатленные успехами в Жилищного обществе, зазывали меня в создаваемую партию – я так понял, это будет те самые “кадеты”, сиречь конституционные демократы. Две стр-р-рашно нелегальные группы – Союз освобождения и Союз земцев – провели “подпольные” съезды и решили объединиться, тем более, что осенний манифест Николая II “О восстановлении порядка” хоть и туманно, но обещал созвать совещательную думу. Большинство солидных жителей инженерных и прочих наших кварталов вполне разделяли идеи кадетов и ринулись записываться, вот сей водоворот чуть было не утащил и меня. Весьма сложно отказывать порядочным людям, которых я знал как прекрасных профессионалов, но я вовремя вспомнил, что являюсь, по крайней мере формально, американцем. Так что я заявил, что не считаю возможным гражданину одного государства вступать в политическую партию в другом. Такой ответ вполне укладывался в воззрения зазывал, от меня отстали, но руку пожимали и в глаза глядели со значением, дескать, мы все понимаем, мистер Скаммо, вы наш.

В ответ Болдырев поведал о последних новостях с Дальнего Востока – позиции у Мукдена стоят незыблемы, Собко клепает еще два бронепоезда, остатки первой и второй Тихоокеанских эскадр спешно ремонтируются и готовятся к выходу в море, как только залив Петра Великого освободится от льда. Японцы, несмотря на успехи флота, уже озабочены изысканием средств на ремонт побитых кораблей и даже на уголь, ресурсы на исходе. Их войска в Маньчжурии тоже требуют немалых расходов, снабжение идет через захваченный порт Дальний, но много сил отнимает охрана железной дороги – сменивший Куропаткина Линевич наладил беспокоящие рейды, в которые ходят небольшими отрядами и время от времени даже ухитряются повредить рельсы.

А вот известие, что перед увольнением от должности наместника Алексеев успел произвести Медведника в “прапорщики военного времени”, меня развеселило. Простота нравов необычайная – приказ был опубликован в газетах, с указанием фамилии и прочих данных, это на партизанского-то командира, действующего в тылу противника, хорошо хоть адрес не написали и как папу-маму зовут.

Болдырев прямо в затылке зачесал, когда я это ему выдал, вот смех и грех, ей-богу – подполье понимает в конспирации больше, чем военная разведка.

Лавр, надо сказать, действиями Егора был весьма воодушевлен – располагая примерно тысячей бойцов, тот сумел-таки устроить желтолицым небо с овчинку, так что японцы предпочли не высовываться, а засесть в нескольких ключевых пунктах, контролируя лишь их округу и пару основных дорог. Да и газеты раздувают историю о геройском прапорщике, чуть ли не в одиночку отстоявшем Сахалин – я так понимаю, с подачи Алексеева, которому был нужен эффектный аккорд при отставке.

В поезде из Наташи как будто выпустили воздух – нервное напряжение последних дней отпустило и она тряпочкой сложилась в угол дивана, предоставив мне общение с внешним миром. Эх, черт, надо было Собко заказать корней женьшеня, элеутерококка и родиолы, понаделать тонизирующих настоек, сейчас бы очень кстати пришлось.

Наташа вяло и молча реагировала на мою суету вокруг нее, изредка слабо улыбаясь, и лишь когда я уложил ее спать и подоткнул одеяло, прошептала “В Сокольники хочу, там хорошо” и тут же уснула.

А ведь точно, там хорошо, надо будет узнать, можно ли выкупить там участок.

***

По приезду в Москву встретившие нас Ираида и Аглая огорошили сообщением, что у нас “постоялец” – списанный после ранения матрос-тихоокеанец, которого Митька сейчас утащил на каток, я так понимаю, похвастаться друзьям и подругам.

Вернулись они где-то через час, когда мы уже разобрали вещи и явлением этим я был весьма впечатлен – здоровенный мореман носил бескозырку и… кожаную куртку, в распахнутом вороте которой гордо торчал тельник, не хватало лишь маузера и пулеметных лент. Я, грешным делом, подумал про еще одного попаданца-прогрессора, но все оказалось проще – это была неофициальная униформа “броневиков”, то бишь экипажей блиндированных поездов, которую они переняли у паровозных бригад. Да и то, внутри железного вагона, среди оружейной смазки, копоти, порохового дыма, какая еще одежка выдержит лучше?

Терентий Жекулин и ростом походил на Собко, и прибыл от него с рекомендательным письмом – именно поэтому знавший Василия Петровича Митяй и распорядился оставить его в доме до нашего приезда. Настороженные поначалу девушки вняли Митькиному заверению, что Собко плохого человека не пошлет, и принялись наперебой обхаживать ранетого героя, к тому же грамотного и образованного “молодого специалиста”. Были у Терентия за плечами четыре класса городского училища, флотская школа гальванеров и служба в качестве корабельного повелителя электричества, а еще его сильно интересовало радиодело и он перешел было на искровую станцию, как поступила команда о переводе в экипаж бронепоезда. Ремонтные мощности во Владивостоке были слабоваты, поэтому резонно решили не возиться с кораблями, которые невозможно привести в порядок до открытия навигации, а пушки и матросов с них обратить либо на усиление эскадры, либо на комплектацию бронепоездов.

Собко крякнул, но сумел вписать тяжелые орудия в железнодорожные габариты, а Терентий, как и прочие “броневики”, принял участие в достройке, где и познакомился с Васей.

За внимание Жекулина разгорелась настоящая борьба – незамужние кухарка и горничная видели в нем весьма перспективную пару, а Митяй алчно интересовался войной, так что до обеда гальванер помогал нашим девушкам, а после окончания уроков в реальном училище попадал в лапы Митяя.

Вот и сейчас они сидели в гостинной, один заканчивал уроки, а второй просматривал газеты.

Дочитав, Терентий сложил вчерашнее “Русское слово” и машинально потянулся оторвать край на самокрутку, но спохватился и полез за папиросами.

– Так-то вот, брат, мой корабль забунтовал, Черноморского флота эскадренный броненосец “Три святителя”, – сообщил он Митяю, чиркнул спичкой, затянулся и выпустил облако дыма.

– Так вы же тихоокеанец?

– Ага, артист погорелого театра. Служил в Севастополе, потом в школу гальванеров, из школы в Порт-Артур, из Артура во Владивосток, из Владивостока на бронепоезд. Матрос, прости господи, по рельсам катаюсь.

– А лучше где? – оторвался от уроков прилежный ученик.

– На корабле тебя укачивает, а на поезде лишь покачивает, опять же, на поезде никакой возможности утопнуть нету. И когда бронепоезд первый выстрел делает, то малость откатывается, буферами лязгает, как бы устраивается, а не прет вперед. И бегает сильно быстрее, чем противник – а на воде, пока от супостата оторвешься, полдня пройти может.

– Терентий Михайлович, свежие газеты принесли, вот, – Аглая не упустила случая лишний раз появиться перед матросом.

– Вот спасибо, красавица, вот мы сейчас глянем, что там делается…

Причин оставаться дольше у раскрасневшейся горничной не было и она, сделав легкий книксен, разочарованно удалилась.

– Ого, вот это новость!

Митька подсел поближе и сунул нос в газету.

“Из Лондона, по телеграфу. Сегодня в Портсмуте открылась мирная конференция, посвященная обсуждению мирного договора между Российской империей и Японией. Первое заседание посвящено изложению позиций сторон”.

Глава 20

Весна 1905

Переговоры в Вашингтоне шли медленно. Россия, почуяв, что империи Ямато уже приперло мириться, события не торопила и стояла на своем, предлагая отдать лишь занятое японцами и ни копейкой больше. Нет, жалко было и Порт-Артура, да и Витте прям убивался по Дальнему, ну так нечего было клювом щелкать, а коли уж полезли в империалистические хищники, так надо подкреплять свои амбиции реальной мощью.

Пока делегации при посредничестве Рузвельта-миротворца (американцам на Дальнем Востоке никак не улыбалось оставить в силе только одну державу и бодаться уже с ней) обсуждали возможные условия, выдвигая предложения и контрпредложения, в Маньчжурии и вокруг происходили вялые стычки. Гэнсуй, то бишь маршал Ояма выдушил-таки из японского правительства бронепоезд, но поскольку его на Квантуне негде было строить, пришлось клепать в Японии и тащить по частям в Дальний, где и ставить на рельсы. Пушки на него водрузили тоже с кораблей, надолго выбывших из строя, но опыта применения было никакого и уже первый выход на позицию под Мукденом закончился плачевно – ответным огнем трех русских бронепоездов и поставленного на платформу 150-миллиметрового орудия его без малого разобрали за полчаса боя.

Стороны продолжили зарываться в грунт, растянув фронт на двести километров и время от времени предпринимали кавалерийские рейды на флангах, а в самом конце марта кое-как сколоченная Владивостокская эскадра произвела набег на Сахалин и даже высадила поддержку партизанам. Ну и постреляла по Александровску, который одновременно атаковали отряды Медведника, отчего японский гарнизон, и так сидевший как в осаде, неожиданно капитулировал. И на корабли, помимо пленных, были переданы накопленные за время японского присутствия на Сахалине фотоматериалы, а по ставшему доступным кабелю пошли отчеты, причем пошли они одновременно со статьями специально нанятых американских журналистов. И общественное мнение в Штатах, и так не сильно комплиментарное к желтой расе, взвилось на дыбы с вопросом “Какого хрена наша администрация поддерживает садистов и убийц?” А Медведник продолжал гнать материалы и тревожить засевшие на юге острова гарнизоны до самого подписания мира в начале апреля.

Договор получился вполне приличным и вроде бы получше для России, чем тот, что я помнил. По крайней мере, Маньчжурия севернее железнодорожной линии Чита-Владивосток была признана сферой российского влияния и никакого Сахалина японцы не увидели. Нет, один коронованный участник процесса успел брякнуть американскому послу, что в крайнем случае готов отдать половину острова, а посол передал дальше, так что буквально через день эти сведения дошли до японцев. Ну а поскольку дезу про пол-Сахалина Болдырев запустил еще раньши и с подачи Главного штаба несколько членов российской делегации в Вашингтоне кулуарно распространялись на тему “да забирайте Сахалин, только Корею отдайте”, то сыны Ямато порешили не ловить журавля, а получить свою синицу и вытребовали себе Чосон полностью, а в качестве компенсации – Порт-Артур, Дальний, права на аренду Квантунской области и собственность на железку до Мукдена.

В общем, непобедившая Япония и непроигравшая Россия хотели мира и договорились, но вот общественность обеих стран посчитала договор унижением. В Токио и других крупных городах состоялись демонстрации протеста, которые пришлось разгонять силой, с убитыми, ранеными и разгромом чуть ли не всех полицейских участков. В Москве и Питере откровенно хихикали над Витте, в сатирических журналах появился персонаж “граф Артур Квантунский”, которого изображали с лицом Сергея Юльевича, но недовольство образованной части общества просто тонуло в реве заводских гудков весенней политической забастовки.

Стала она воистину всероссийской – впервые бастовали почти три миллиона человек, впервые стачки охватили железные дороги, впервые несколько промышленных районов были взяты под полный контроль рабочих. Особенно власти были напуганы тем, что независимо от того, где и по какому поводу случалась забастовка или манифестация, политические требования были едины – неприкосновенность личности, свободы вероисповедания, печати, союзов и собраний, избирательное право для большинства населения страны. Было здесь определенное читерство – это были ровно те самые начала, которые в моей истории провозгласил Манифест от 17 октября, то есть ничего из ряда вон выходящего и совсем уж неприемлемого для власти Всероссийская забастовка не требовала.

Круче всего выступили подготовленные ивановцы, и начавшие раньше всех, и создавшие заранее собственные структуры управления и уже второй месяц бодавшиеся с фабрикантами. Договориться с полицией “по хорошему” не получилось и пришлось городовых разоружать и, так сказать, интернировать в городской каталажке, а хитропопые жандармы, видимо, почуяв что пахнет жареным, свалили из города заранее. Требования к владельцам мануфактур Совет уполномоченных выставил заведомо завышенные и теперь, выступая единым фронтом, “позволял себя уговорить” на те условия, которые были намечены изначально. Порядок в городе поддерживали фабрично-заводские дружины из молодняка около двадцати лет, во главе с Арсением. Я начал подозревать, что это никто иной, как сам Фрунзе, вот убей бог, я не помнил его псевдоним, а всех ивановцев знал только по партийным кличкам, к тому же он не очень походил на хрестоматийные фотографии бородатого командарма.

Были пресечены несколько попыток погромов магазинов и особняков, но особенно меня порадовало, что Совет наладил общественные работы, припахав оставшихся без дела ткачей к уборке, вывозу снега и мусора, подновлению мостовых, покраске и ремонту строений и даже оплачивал их труды из городской казны. Ивановская типография в открытую печатала “Правду” и собственную газету, действовали образовательные и технические курсы для рабочих, куда привлекли и добровольцев-гимназистов и даже инженеров с фабрик. В общем, почти полное благорастворение воздухов, образцово-показательное выступление, ну так для того и готовили людей и ресурсы. А до полного дотянуть не смогли из-за соседей.

– Шуя, Лежнево, Кохма, Тейково – городки маленькие, оттого там не рабочий класс, а полукрестьяне, – сетовал Федоров после возвращения, когда я позвал его рассказать митяевому кружку о настоящей стачке, – у каждого свой участочек, надел земли, с него и живут, а на фабриках прирабатывают, больше по зиме, вроде как отхожий промысел. Народ темный, одно неосторожное слово – шарахаются. Им стачечную кассу предлагаешь, так упираются, “А что начальство скажет?”, листовку даешь – озираются, вдруг подвох какой? Так что туда агитаторами засылали местных рабочих, кто посознательней, чтобы нашу жизнь знали, а московских партийных только в Иваново. А то брякнет сгоряча “Долой самодержавие!”, а потом расхлебывай. Вы, ребятки, всегда помните, одно дело сознательный рабочий, который книжки и газеты читает и совсем другое – несознательный, его только копейкой и поднять можно.

– А с монархистами местными как, с “истинно русскими”?

– Известное дело, заводилы у них иереи, несколько интеллигентов и чиновников, а ударная сила больше из лавочников, купцов третьегильдейских да приказчиков. Ну мы с кем поговорили и предупредили, а пяток самых буйных, кто в драку полез, в холодную определили, к городовым.

По городам и весям ездили комиссионеры фирм “Зингер”, “Сименс”, “Швабе”, “Бостанджогло”, “Дукс”, “Руссо-Балт” с каталогами высокотехнологичных и не очень товаров и разнообразной нелегальщиной, быстро распространяя по стране любой наработанный в забастовках и противостояниях с властью опыт. Да и финансово оказался очень удачный проект – Красин сделал ставку на малообеспеченных студентов-технарей, способных разобраться в сложной продукции и донести все прелести ее использования до потенциальных заказчиков. Причем в штат их зачисляли только после окончания трехмесячных курсов, где натаскивали на разные переговорные хитрости, юридические тонкости и коммерческие подробности. Ну и широкий охват и системный подход дали свои результаты – пошли контракты и деньги, немало воротил местного разлива подписывались “идти в ногу с прогрессом”, “сделать, как в столицах” или просто “чтоб не хуже, чем у соседа”. Будь эта деятельность основной – можно было бы попробовать вытеснить конкурентов, но они нам были нужны в качестве прикрытия, вплоть до того что в наши фирмы брали на работу уволенных оттуда сотрудников, но, естественно, не поручали им конспиративных задач.

На фоне таких ежедневных сообщений о забастовках, стычках и демонстрациях почти потерялось известие о награждение прапорщика Медведника орденом Св. Георгия четвертой степени.

А стачка все ширилась – после отмеченного с небывалым размахом Первого мая, в Питере, помимо трамваев, почты и телефона, типографий, забастовали даже служащие государственного банка и мировые судьи, выдвинувшие собственные требования к министерству юстиции.

Не отставала и Москва – электростанции, водопровод, и почти все городское хозяйство встали, митинги шли ежедневно, полиция не справлялась и власти ввели патрулирование войсками, а железнодорожные вокзалы попросту закрыли и взяли под контроль военных.

Как и ожидалось, правительство во главе с Витте пришло к выводу, что предотвратить столь явно выраженный народный порыв к свободе невозможно и его надо возглавить.

Либералы во главе с Сергеем Юльевичем додавили Николая и государь император издал манифест “Об усовершенствовании государственного порядка”, в котором “даровал” все то, что требовала Всероссийская стачка.

***

Шествия по случаю манифеста в столицах были грандиозные – огромные толпы ходили по тротуарам, по улицам, собирались по площадям в большие группы, и даже полиция, против своей привычки никого не разгоняла. Радовались все, главное, чтобы потоки разных идеологий не пересекались как это случилось в Москве на Триумфальной площади – навстречу либерально настроенной толпе певшей “Марсельезу” под красными флагами шла монархическая манифестация с портретами императора, хоругвями и “Боже, царя храни”. Здраво рассудив, что ничем хорошим это кончится не может, монархистам навстречу выслали представителей "Красного Креста" с предложением свернуть в сторону. Но у нас же, блин, свобода! Как же можно препятствовать народному волеизъявлению? Патриотическое шествие рвануло вперед чуть ли не бегом, видя это, самые нервные из либералов повытаскивали пистолеты и началась пальба. Слава богу, обошлось без трупов – обе толпы после первых же выстрелов кинулись врассыпную, несколько человек сильно помяли в давке, раненых всего двое, в том числе случайный прохожий.

Вечером многотысячная демонстрация подошла к таганской тюрьме, окруженной войсками и потребовали освобождения политических заключенных. На место прибыл исполняющий должность губернатора Джунковский и под давлением толпы выпустил поначалу полсотни, а потом еще сотню арестованных, не помогли ни войска, ни собравшиеся поодаль группы черносотенцев.

А вот в тихой торговой Твери “патриоты” наоборот, сумели навязать свою власть – сначала пытались ворваться в городскую управу, потом на глазах полиции и драгун подожгли ее, выбежавших из горящего здания земцев били чем попадя, кидали в них камни… Двадцать пять человек попали в больницы, про убитых точных данных нет, “истинно русские” при полном попустительстве полиции устроили ликование по всему городу и запугивали всех, кто им подвернулся.

В пролетарских центрах Союз русского народа ограничился большими митингами, на которых упирали на то, что все еще только начинается, а в Киеве и многих городах черты оседлости шествия с красными знаменами и бантами привели к серьезным столкновениям с черной сотней, стрельбе, киданию бомб, а дней через десять по России прошла волна погромов.

***

– Кто? К кому? – удивление сотрудника черносотенной редакции было столь велико, что он и не пытался его скрыть. – Подождите, я доложу…

В университетскую типографию на Страстном я пришел по обыкновению пешком – полчаса по бульварам и я у двухэтажного дома с колоннами в стиле московского классицизма. Нужна мне была не сама типография, а редакция “Московских ведомостей”, а еще точнее, ее глава Владимир Грингмут, монархист и русский националист немецкого происхождения.

Внутри все выглядело стандартно для газеты – в большом зале несколько островков из составленных по четыре стола, за которыми строчили репортеры и фельетонисты, бросая на меня заинтересованные взгляды, высоченные, в потолок, полки с множеством ячеек, шкафы-картотеки, парочка бюро, деревянные панели на стенах…

– Кто? Ко мне? – раздалось из неплотно прикрытой двери в кабинет и далее решительное, – Проси!

Действительный статский советник Грингмут выглядел солидным московским барином – в меру упитан, брит налысо, при непременной бородке, со складочкой между бровями над крупным носом. Под стать ему был и кабинет со здоровенным (и как его сюда вообще затащили) дубовым столом и тяжелыми креслами.

– Чем обязан? – не слишком приветливо начал Владимир Андреевич.

– Добрый день, я бы хотел поговорить о совместном заявлении.

– О совместном? Вы же этот, конституционный демократ, – с отчетливой брезгливостью выговорил редактор.

– Гораздо, гораздо хуже. Я социалист, сионист и почти анархист. Но я считаю, что у нас хватает общего и мы вполне можем договориться.

– Что общего может быть у…

– Например, всеобщее начальное образование, – перебил я начавшего заводится монархиста.

– Этого слишком мало. Вы желаете парламентаризма, а это означает власть безответственных говорунов и демагогов!

– Полностью согласен. И это наш второй общий пункт.

– Погодите, вы что же, против созыва Думы? – помнится мне, была поговорка “удивил – значит, победил!”

– Думу созовут, хотим мы того или нет. Но вот буржуазный парламент, где депутаты голосуют не по велению народа, а по решению партий, мне не нравится.

– А местное самоуправление? Как с ним?

– Целиком и полностью за него. И это уже три.

– Хм. Но вы же поддерживаете евреев, вы же сионист?

– Сионист. Только я поддерживаю не евреев, а их переселение в Палестину. Разве плохо будет, если евреи переедут в свое собственное государство и будут там жить по своим законам?

– Неожиданная точка зрения. Но вряд ли туда переедут еврейские банкиры, сосущие жизненные соки России.

– Ну так это и наши враги тоже. Только не потому, что евреи, а потому, что финансовые капиталисты.

– Ну да, вы же социалист, – саркастически проскрипел Грингмут, – вы за то, чтобы все имели одинаковую работу и одинаковый заработок.

– Чушь собачья, уж простите за резкость. Нет, наверняка есть какие-нибудь дураки и среди социалистов, считающие уравниловку благом…

– Как? Как вы сказали? Уравниловку?

– Да, когда всем одинаково плохо. А нужно, чтобы всем было хорошо.

– Я, с вашего позволения, использую это слово?

– Да бога ради! Я патентую изобретения, а не слова. Так вот, уравниловка экономически неэффективна.

Грингмут медленно кивнул.

– И в том, что Россия не должна зависеть от поддержки иноземных держав, мы тоже сходимся.

– Хорошо, так о чем же вы хотите заявление?

– Я думаю, Владимир Андреевич, вы согласитесь, что страна стоит на пороге больших потрясений.

– Да, внутренние и внешние враги России поднимают явный бунт против царя, и это может закончится большой кровью.

– Вот именно крови и хотелось бы избежать. А в условиях, когда с одной стороны малообразованные рабочие, а с другой невежественные охотнорядцы, любая искра может привести к столкновениям, как это недавно случилось на Триумфальной. Я знаю, что вы ратуете за мирные и законные средства борьбы и если такое заявление спасет хотя бы нескольких человек, нам зачтется, – я ткнул пальцем вверх. – Вот, ознакомьтесь, это черновик.

– … имея принципиально разные взгляды… сходимся на недопущении кровопролития… – начал читать вслух Грингмут, – всякий, кто борется за известную идею… не будет убивать… да будет стыдно тому, кто подумает поднять братоубийственную руку против своего врага… позорное пятно на свое дело… Неплохо, но надо кое-что добавить. Например, что идущий на убийство тем самым расписывается в том, что не верит в торжество своей идеи. И еще, пожалуй, что действительно жизнеспособная идея может орошаться кровью только своих приверженцев.

– Конечно. Думаю, дня за три мы согласуем текст, а потом опубликуем его и в легальных, и в нелегальных газетах.

***

Москва встретила сахалинского героя патриотической толпой, а городская управа принялась сразу таскать Медведника по банкетам и митингам. Егор выступал с речами, особенно упирая на то, что партизанское движение было инициативой снизу, тонко намекая что власти остров, мягко говоря, профукали.

После недельного вихря встретились и мы – Жилищное общество преподнесло “освободителю Сахалина” квартирку в Марьиной роще, на которую москвичи собрали по подписке.

– Ну, с возвращением, все получилось! – поздравил я сильно повзрослевшего и посуровевшего Медведника.

– Да-с, господин прапорщик, позвольте вас обнять! – присоединился Красин, улыбаясь во все тридцать два зуба.

Тренькнул дверной звонок, в квартиру ввалился ночной сторож. В недавно введенной темно-синей форме с нашивкой десятника и буквами “М.Ж.О.” на спине, да еще с унтер-офицерскими усами Савинков был неузнаваем.

– Здорово, молодец! Орел! – похлопал и он Медведника по спине.

Егор вяло отмахивался – и умаялся, и пережить ему на Дальнем Востоке пришлось много. Даже мне, повидавшему немало крови на экранах, к видео с казнями заложников, было не по себе от привезенных фотографий со зверствами японцев, что уж говорить о нынешней публике. Ничего, ничего, встанет еще Порт-Артур кое-кому поперек глотки. Главное – Маньчжурию сохранили и дорога полноценно работает, хоть и до Владивостока.

– Что дальше делать думаешь?

– Пока не знаю. Меня вон, в Петербург тащут, чуть ли не сам император будет “Георгием” награждать.

Мы переглянулись – похоже, все может получиться даже лучше, чем планировалось.

– Удачно, Исполком хотел предложить тебе стать офицером.

– Зачем еще? Я и так навоевался, – поморщился Егор.

– Нам очень нужны люди с военным образованием, да еще с авторитетом в армии.

– Да кто меня в училище примет?

– Пусть только попробуют не принять! – ернически заявил Красин и вытащил составленную Муравским справку. – Вот, смотри: “Прапорщики, удостоившиеся получить орден Св. Георгия, одновременно с сим могут быть за боевые отличия производимы в подпоручики, корнеты или хорунжие и в таком случае они получают право на дальнейшее производство в чины как в мирное, так и в военное время, не обязываясь держать офицерского экзамена”.

– Попроси императора, когда он тебя награждать будет, – свернул бумагу Красин. – Так, мол и так, с детства мечтал о стезе военного, желаю сдать экзамены за курс Алексеевского училища, и положить живот за веру, царя и отечество.

– Почему Алексеевского?

– Ну, питерские училища слишком снобские, а тут, в Москве, поспокойнее.

– Не, не потяну, как я курс пройду?

– У тебя же гимназия? – спросил я.

Егор кивнул и добавил:

– И два курса университета.

– Ну вот, значит, больше половины предметов зачтут сразу. На остальные найдем тебе толковых учителей, через годик сдашь экзамен и вуаля – поручик! А так как ты Георгиевский кавалер, то после года службы можешь испросить повышения. То есть, через два года ты – хоп! и штабс-капитан.

– Угу, и законопатят меня служить в какой-нибудь Нерчинск.

– Служить будешь в разведочном отделении Главного штаба, это я беру на себя. В общем, подумай, решение за тобой, согласишься – падай в ножки императору, мы всем, чем можем, пособим.

Егор только махнул рукой.

– Ладно, с этим закончили, теперь вот что. Никитич и Крамер меня прямо задергали, так в дело рвутся, вот время и пришло, – я вынул из принесенного с собой тубуса кусок трикотажа, кальку и положил на стол. – Для начала нужно нашить полсотни таких вот шапочек, вот выкройка.

– Э-э-э… – повертел в руках серенькую тряпочку Красин. – А зачем в ней три дырки?

– Смотрите, – я забрал у него балакаву и одним движением натянул на голову, так что отверстия оказались против глаз и рта.

– Ух ты! Это ж никто опознать не сможет! – сразу сообразил Борис.

– Мы тут “зингеров” больше сотни продали, артели покупали по одной машинке на всех, самим обшиваться, – Леонид вернул мне маску. – Есть там на примете швея, за неделю управится.

– А как насчет конспирации?

– Так я откуда про нее знаю – муж как раз из наших артельных боевиков, все тихо будет.

– Отлично. Тогда дальше, вот план здания, – я вытащил из того же тубуса чертеж и когда все склонились над ним, тыкнул в одну из комнат пальцем. – Вот из этого помещения надлежит изъять все содержимое шкафов.