Текст книги "Пулеметчик (СИ)"

Автор книги: Д. Н. Замполит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

Глава 9

Осень-зима 1902

Ну вот я и дома.

Торжественно распахнулась монументальная дверь парадного подъезда, остались позади приветствия швейцара и Никанорыча, ковровая дорожка на мраморных ступенях лестницы и я на секунду застыл перед дверью. Вздохнул, вытащил ключ и тихо повернул его в замке.

Дома.

Полосатые бело-зеленые обои, сумасшедший запах Ираидиной выпечки, деревянные панели, вешалка и трюмо, в котором я – в припорошенной снегом томской шубейке, мохнатой сибирской шапке, и непонятной, то ли от возраста, то ли от снега сединой в бороде.

– Ну что, Михал Дмитрич, не встречают нас? – спросил я свое отражение, глядя ему в серые глаза. – Ничего, это мы сейчас… Эге-ге-гей, есть кто живой?

Мгновение было тихо, потом на кухне что-то упало, в глубине квартиры бухнула дверь, застучали шаги, разом распахнулись все три двери в прихожую, но первым успел Митяй, ткнулся в меня, да так и застыл, обхватив обеими руками, под радостные возгласы Ираиды и сентиментальную слезу, пущенную Мартой.

Дома.

Наверное, впервые в этом времени я настолько отчетливо почувствовал, что я дома. И что теперь это мое время, моя страна и мой мир.

Скинув верхнюю одежду, помывшись с дороги и раздав американские и дальневосточные подарки, я обещал Митьке, что обязательно все расскажу, но сперва дела, и сел разбирать гору почты.

Каталоги, приглашения и прочая мура, примерно две трети кучи, сразу ушли в отвал. Была уйма писем по артелям – движение перло в гору, особенно после съезда и рассылки его материалов по губерниям и уездам и, судя по всему, в новый год мы войдем при пяти-шести тысячах артелей. Савелий Губанов писал о подготовке второго съезда, Муравский – о том, что хрен его дадут провести в Москве и о проработке варианта с Дмитровым, где была сильная потребительская кооперация. Одна беда, в Дмитрове не было достаточно большого зала. Хотя можно попробовать арендовать склад, но его черта с два протопишь, дело-то будет в холода, до начала сезона сельхозработ.

Очень порадовало отправленное еще летом из Цюриха письмо Лебедева, аргон оказался весьма электропроводен и при подаче тока светился фиолетовым. Неугомонный Петр Николаевич проверил и другие газы, особенно круто, оранжево-красным светом, сияли трубки с неоном. А гелий светился в спектре от желтого до зеленого, в зависимости от давления. А еще Лебедев жаловался, что Эйнштейн не дал ему опубликовать результаты до получения патента – странная привычка нынешних людей науки, так сказать, “не от мира сего”, немедля знакомить всех вокруг со своим выдающимся достижением, Эдисона на них нет. Альберт просто молодец, не зря хлебнул лиха в голодные студенческие годы, знает, что почем. В его письме, кроме истории с патентом на трубки с инертными газами, было и сообщение о поданной заявке на “Алка-Зельтцер”.

Третья эпистола из Швейцарии была от доктора Амслера, он информировал, что в состоянии пациента достигнут значительный прогресс, но он считает необходимым как минимум на следующий год повторить курс. Кто бы сомневался, но повторим, повторим, нам живой Нобелевский лауреат не помешает, тем более Лебедеву там уже все знакомо.

Письма, связанные с Жилищным обществом, я отложил на потом и вскрыл конверт от Гриши Щукина – ну да, премьера в МХТ, быть непременно, дежа вю какое-то. Но следом была записочка от Маши Андреевой – да, быть непременно, ибо премьера “На дне” и будет присутствовать автор. Оппачки, а вот это очень серьезно, Горький нам нужен. Да и к Морозову, а без него никак не обойдется, у меня разговор имеется.

Телеграмма от Собко извещала, что Ян Цзюнмин добрался до Харбина, произвел на Васю, вернее, на его спину, неизгладимое впечатление и готовится к следованию дальше, до Москвы. В провожатые ему выделен один из путейцев, коего переводят на Варшавскую дорогу.

Дальше шла конспиративная почта, короткие кодированные сообщения. Пулеметы доехали до места, на Крите все в пороховом дыму, типографский провал в целом ликвидирован, предприняты некоторые ходы, необходима встреча. Надо отбить Савинкову подтверждение и назначить место.

Остались строительные дела, когда из стопки выпал небольшой голубоватый конверт с немецкими марками. Я подхватил его на лету и замер, прочитав обратный адрес – Баден.

И мое сердце… Вдох… выдох… вдох… выдох…

Я вскрыл письмо и развернул лист бумаги.

Приезжает на Рождество.

***

Утром я проснулся в радужном настроении, быстро привел себя в порядок и отправился завтракать.

За столом уже сидел Митяй.

– Ну-с, молодой человек, поздравляю!

– С чем? – распахнул глаза Митька

– Через месяц-другой на твое имя будет оформлен первый патент, – я показал письмо Эйнштейна. – Отличная работа, полагаю, ты заслужил награду.

– Коньки! – выпалил Митяй и сразу смутился.

– Коньки? Хм… А почему? Нет, раз коньки – значит, будут коньки, но объясни, пожалуйста.

– Ну… это… в общем… – заерзал на стуле патентообладатель.

– Не мямли, докладывай коротко и по делу.

– Книжку прочитал. “Серебряные коньки” называется.

– Так, дай догадаюсь, барышня?

Митька обреченно кивнул.

– Ну и отлично, мы им всем утрем нос! Знаешь, кто лучший в мире катальщик на коньках? – я гордо повел бровью, Митяй прыснул. – После училища пойдем покупать коньки.

Магазинов спорттоваров в Москве еще не водилось, вместо них работали оружейные, они же охотничьи. К разнообразным стволам и патронташам прилагались также вещи “для господ спортсмэнов”, среди которых я с удовольствием увидел “сборные гантели системы инж. Скамова”. Дальше шли залежи седел, трензелей, шпор и прочего для верховой езды, куча крайне необходимых зимой удочек, всякие ракетки для лаун-теннисов и только в углу торчали финские сани (эдакий снежный вариант рикши) и вожделенные коньки. Выглядели они странновато, почти как беговые гаги моей молодости, но с длинным завитком спереди. Было и нечто похожее на фигурные, но тоже с закруглением там, где я привык видеть зубья, да и каблук был низковат. Митяй, конечно, вцепился в них, особенно после моего обещания показать кое-какие фокусы на льду и получил первые коньки. Ладно, пока так, а дома надо набросать чертежик и заказать нам нормальные.

***

На заводе Бари суперпрогрессивные висячие перекрытия кузнечного и котельного цехов сочетались с целым городком традиционных бревенчатых домиков, в которых разместились управление, конюшня, столовая, больничка и квартиры для служащих. По хрусткому снежку я заскочил к кузнецам с эскизом коньков, получил заверения, что управятся дня за три и двинулся дальше, в больничку.

В выбеленных сенях, разделся, скинул калоши, пошел по коридору налево и уже совсем было толкнул нужную мне дверь, как сзади мне на плечо легла тяжелая рука.

– Нельзя сюда, господин хорош… Инженер!!!

– Ваня? Федоров? Какими судьбами?

– Слесарем теперь здесь, а сегодня по болезни в сторожах.

– Ну молодец, давай, у меня сейчас дело, а потом поговорим, – и я снова повернулся к двери, но Иван заступил мне дорогу. А от входа к нему на помощь поспешил Миша Николаев, рабочий с завода ”Динамо”, коего я знал по технической школе Бари и тоже принялся оттирать меня в сторону.

– Нельзя, Михал Дмитрич, больные там, зараза…

Какая, к черту, зараза, я же на встречу пришел, амбулатория, третья дверь по коридору налево, там ждет Савинков… Стоп, а что тут делает Николаев? Тьфу ты, вот я тупой, они же как раз Бориса охраняют!

– Мы с вами сегодня одинаково небрежны, ребята.

Пароль произвел нужное впечатление – Николаев замер, а Иван шумно выдохнул и, осклабившись, распахнул дверь:

– Инженер, так ты из наших, вот здорово!

– Из наших, из наших, только – тсс!

В палате было тихо и чисто, как и положено в больничке и только из-за белой занавески в углу доносилось тихое похрапывание – там под легким одеялком спал Савинков. Я уж вознамерился подождать, но Борис как почувствовал, вскинулся и уставился на меня мутным глазом, держа руку под подушкой.

– Фффух, Сосед, чуть не напугали…

– Привет. Я смотрю, вы себя совсем заездили, исхудали, глаза ввалились…

Савинков откинул одеяло и сел на кровати, как был, одетым, нашаривая ногами обувь.

– Да, тяжело. Охранка все время по следу, я уж думал совсем на нелегальное переходить, но вроде оторвался.

– Понимаю. Как вообще ситуация?

Борис энергично потер руками лицо, встал, дошел до умывальника и принялся брызгаться, рассказывая по ходу дела.

– Две типографии накрыли, обе слишком зарвались и начали, так сказать, брать заказы.

– У кого?

– Да у всех, у эсеров, у анархистов, ну и слишком многим стали известны, вот и погорели. Ух, хорошо, – он растерся полотенцем и вернулся ко мне, продолжая встряхивать руки. – Мы сами сдали еще одну типографию, причем подобрали место, оборудование и набор так, чтобы создавалось впечатление “близнецов” и теперь охранка считает, что накрыла все издание “Правды”. А мы еще и старые экземпляры им время от времени подкидывали. Но больше всего помогли стачки – мы их ради отвлечения затеяли, но у нас куда не ткнешь, везде есть ради чего бастовать. Тряхнули в двенадцати губерниях, особенно мощно получилось в Ростове, там две недели заводы стояли. Ну и авторитета прибавилось, рабочие сейчас прямо говорят, что если стачка – то чтобы “большевики” делали.

– Это с чего же такое доверие?

– Так у нас же все обстоятельно: листовки, юридически обоснованные требования, дружины за порядком следят, все честь по чести.

– Отлично, просто отлично. Знаете, Борис, я вот еще о чем подумал, надо, чтобы такие вот рабочие руководители брали себе в помощники фабричных пацанов.

– Ммм… учить-натаскивать?

– Именно. Через года два-три они уже вполне готовыми агентами будут, а лет через пять шесть – руководителями. Нам вообще надо как можно больше людей готовить.

– Ага, чтобы охранка сажать не успевала, – подхватил Савинков.

– Ну да, как-то так, на смену выбывшему встают двое. Ладно, с типографиями понял, что в целом за мое отсутствие случилось?

– Ну, во первых, у эсдеков новый лидер “большевиков”.

– И кто же это? – я поднял бровь.

– Ульянов.

Ах ты ж, почуял, куда ветер дует и решил возглавить. Молодец, уважаю.

– И с чего это он вдруг?

– Я так понял, рассорился окончательно с Плехановым и перешел в редакцию “Правды”, с женой. Андронов, кстати, не нахвалится – исключительных способностей женщина, все помнит, всех знает. И, подозреваю, Исай в нее втрескался.

Неудивительно, если Надя “держит себя высоко”, то мужики вокруг должны в штабеля складываться. И Крупская большое подспорье для газеты – в реале-то она всю переписку тащила, и держала в голове две тысячи корреспондентов, прямо-таки компьютер.

– Ну и попутно Старик с Миногой готовят съезд эсдеков на весну, скорее всего, в Брюсселе. По нашим прикидкам, за платформу Большева будет минимум половина, максимум три четверти делегатов. Примерно такие же расклады у эсдеков, съезд тоже весной. Кстати, Гоц после женевских событий уехал в Палестину и часть боевиков увязалась за ним, так что у эсеров теперь верховодит Чернов, тоже “большевик”, но мне кажется, он слабоват. Я вот думаю, может, мне за эсеров взяться?

Оп-па. Мало ему приключений, захотелось в партийные лидеры?

– Всему свое время, Борис. У нас впереди такие дела, что партийное руководство мелочью покажется.

– Да? Заинтриговали, Михал Дмитрич, заинтриговали…

– У анархистов что?

– Синдикалисты очень поддерживают артели и стачки, анархо-коммунисты ворчат, но следуют за Кропоткиным. Прочие же, сами знаете, кто в лес, кто по дрова, самые дикие идеи… – Савинков махнул рукой.

– Хорошо, синдикалистов надо загрузить – пусть профсоюзы делают, их тема.

– А вытянут? – скепсиса в вопросе Бориса было хоть отбавляй.

– Так все же практически готово – забастовочные советы уполномоченных есть, литература есть, дружины есть, даже зубатовские общества есть, осталось только в сеть связать, вот пусть и займутся, не все же нам тащить.

– А нам тогда что останется?

– Школа в Швеции. Кстати, я тут ехал с одним молодым человеком, вот его адреса в Питере. Георгий Носарь – надо проверить и если чисто, то отличный кандидат.

– Сделаем.

– И еще одна идея. Поскольку после провала мы все равно меняем схему конспирации, надо выкупить парочку-тройку комиссионерских контор.

– Зачем???

– Так они же по всей стране мотаются с чемоданами образцов, отличное прикрытие для агентов газеты.

– Забавно… – хмыкнул Савинков. – Если вдруг кто засветиться и полиция начнет хватать всех коммивояжеров подряд – вой будет до небес.

– Ну да. Заодно и денег поднять можно, хоть на зингеровских машинках, хоть на сименсовских аппаратах, да мало ли товара подходящего. Кстати, конторы эти зарабатывают и на подборе провинциальных недорослей для подготовки в университеты.

У Савинкова загорелись глаза, похоже, он ухватил идею с лету.

– Школа “практиков” под видом подготовки в университет! А пансион?

– Пусть контора арендует у Жилищного общества. Там и столовые уже есть, и наши студенты репетиторами подрабатывают – часть реально готовить, часть для нас. Но тут большое “но”, надо очень тщательно проверить весь персонал в кварталах, поголовно – горничных, истопников, дворников и так далее. Ночные сторожа, слава богу, у нас укомплектованы своими ребятами, вот пусть и займутся, заодно и хитровских информаторов вычистим.

Мы проговорили еще минут двадцать и я отправился привычным путем мимо Крутицких казарм на Спасскую заставу, вспоминая первое мое “выступление за права рабочего класса”, свалку с жандармами и знакомство с Иваном Федоровым. Была точно такая же погода, и точно так же где-то во дворах деревянных домиков орал петух. Я улыбнулся, остановился послушать, и тут мне показалось, что в метрах в пятидесяти позади за мной тянется какой-то подозрительный субъект. Ближе к заставе я пару раз разглядывал витрины и заходил в лавки и наконец точно убедился, что за мной следят две фигуры в пальто. В следующем магазинчике я купил чаю, пряников, голову сахара, половину велел упаковать и срочно доставить дежурному в больничку завода Бари. Под обертку я вложил записку, где между шуточек-прибауточек затерялись несколько кодовых слов о наличии слежки. Вышел, размахивая свертками и не торопясь двинулся дальше.

Арестовали меня на остановке конки, четыре шпика и пара городовых.

Вежливо предложили проехаться с ними, филеры свистнули извозчика, заставили того поднять верх, уселись и покатили, а я мрачно матерился – мне никак не улыбалось сидеть в кутузке, когда приедет Наташа.

Кабинет Зубатова за прошедшие пять лет почти не изменился – тот же солидный стол и кресло, разве что письменный прибор с бронзового поменялся на малахитовый, да сбоку от него встал телефонный аппарат. Ну и хозяин кабинета, разумеется, был другой – нынешний шеф Московской охранки Кожин.

Смотрел он на меня, как мне показалось, не только с удивлением, но и некоторым испугом, чем я и решил воспользоваться и попер буром.

– Ну и что у нас на этот раз, Николай Петрович? Покупка недозволенного чаю и сахару? – я с раздражением кинул кульки, которые никто так и не удосужился у меня забрать, ему на стол.

– Вы вообще как в Москве оказались? – оторопело спросил бывший пристав.

– На поезде приехал.

– Откуда?

– Из Владивостока, представьте себе.

– Что вы там делали?

– Привез американскую сельскохозяйственную технику для артелей на Сахалине. Если желаете, можете телеграфировать таможне, все документы у них есть.

Кожин вздохнул и как-то обмяк. Видимо, мои слова разрешили какую-то мучившую его проблему и я, кажется, понял в чем дело – моего приезда ожидали из Европы и наверняка выдали предписания на западные границы, а тут я такой оппа и с востока!

– Садитесь.

– Так в чем дело-то?

Полицейский перебрал несколько бумажек на столе, выбрал из них две, как мне показалось, это были телефонограммы и ровным голосом задал вопрос:

– Что вы делали на заводе Бари?

– Если вы не знаете, то я числюсь консультантом в конторе уважаемого Александра Вениаминовича и потому бываю на его заводе по делам службы.

– Что вы там делали сегодня?

– Коньки заказывал, – как о чем-то само собой разумеющемся сообщил я.

– Что???

– Коньки, коньки, – объяснил я как бестолковому ребенку. – Хочу научить своего воспитанника кататься на коньках, покупные мне не нравятся, я заказал сделать по моим чертежам.

Кожин возвел очи горе, но выдохнул и полез в стол, откуда вытащил картонную папку, а уже из нее – два десятка фотографических карточек, которые начал выкладывать передо мной.

– Вы знаете этих людей?

– Губанов, мы с ним работаем в артелях. Юрист Жилищного общества Николай Муравский. Издатель Тулупов, ну, вы же сами помните – смешная история с листовками для съезда. Александр Кузнецов, мой сотрудник в группе типового проектирования. Шальнов, студент университета, работал у нас на стройке экскурсоводом. Зимин, Николай Петрович, главный инженер Московского водопровода. Послушайте, вы что, фотографировали всех моих знакомых?

– Не отвлекайтесь, – Кожин выложил на стол фотографию стриженного под ноль круглого лица с усами и широким носом.

Бог ты мой, да это же Азеф!

– Нет, этого не знаю. И этого тоже, – фотография с портретом Исая Андронова ушла в сторону. А вот следующим был Красин.

– Знакомое лицо. Сейчас… путейский мастер, меня с ним познакомил Собко, когда мы работали над путеукладчиком, Леонид Краснов, кажется.

Кожин кивнул и вынул фотографию Савинкова.

– А, Борис!

Николай Петрович тяжело вздохнул.

– Ну а с ним-то вы откуда знакомы?

– По библиотеке Белевских, он, помнится, учился вместе с кем-то из детей Семена Аркадьевича.

– Проверим, – охранитель смахнул все фотографии обратно в стол, встал и прошелся по кабинету, замерев у портрета государя-императора. Интересно, а у него есть что предъявить мне, кроме круга общения? Литературы у меня запрещенной нет, встречи обставляются так, что никто и ничего…

– Михаил Дмитриевич, я бы попросил вас никуда не уезжать из города до конца января.

Я только пожал плечами. Ожидаемо, что сказать. Стоило на место Зубатова прийти другому толковому полицейскому, не лишенному системного взгляда, как все начало вылезать наружу, как ты не конспирируйся.

***

Да-с, давненько я не брал в руки шашек… Это ж сколько я не катался? Лет сорок точно… Да, все восстанавливать с самого начала…

Где-то неделю мы таскались на малюсенький каток в сквере, я понемногу вытаскивал на свет вбитые когда-то в тело навыки и вспоминал, как скользить на наружном и внутреннем ребре, а Митяй ковылял на своих первых коньках. Впрочем, он оказался упорным и талантливым учеником, вскоре поехал по льду сам и еще через неделю мы решили податься на Петровку, где во дворе усадьбы Одоевских располагался каток с забавным именем МРЯК, то бишь “Московского Речного Яхт-Клуба”. Да, вот так – фигурным катанием ведали яхтсмены. Впрочем, ребята они были не бедные и каток отличался большим удобством и даже имел электрическое освещение.

Митяй потихоньку двигался по кругу, внимательно поглядывая на более опытных, а я делал простейшие скобки, петли и выкрюки, потом понемногу перешел к шагам и спиралям, потом исполнил обязательные элементы – дуги, восьмерки и параграфы, сосредоточившись на правильном положении тела, которое мне не давалось с самого детства. Но сейчас все шло как надо и я, совсем раздухарившись, исполнил ласточку, дорожку и даже простенький тулуп всего в один оборот.

Закончив его, я с удивлением обнаружил, что остался в одиночестве, прочие конькобежцы жались по краям катка и смотрели на меня, что называется, вытаращив глаза. Я как можно более незаметно проверил, застегнута ли ширинка, потому как никаких других причин такого внимания мне в голову не пришло – одет как все, шапка, шерстяной пиджак, шарф, перчатки, коньки тоже пока покупные, поскольку к заказным как раз сейчас тачают ботинки…

– Михаил Дмитриевич! – раздалось от бортика и я, повернувшись на голос, увидел мощную фигуру Гиляровского, еще более монументальную в зимнем тулупе. Рядом с ним стояли еще несколько человек в шубах и трое на коньках.

Не удержавшись от мелкого хулиганства, я разогнался и когда уже группа занервничала, что я вот-вот в нее врежусь, лихо с разворота затормозил прямо перед ними, выбив коньками сноп льдинок.

– Добрый вечер, Владимир Алексеевич, добрый вечер, господа!

– Где вы так научились? – подался ко мне складный черноглазый мужчина с усами, плавно переходящими в тонкие бакенбарды. Круглая меховая шапочка, черная курточка, расшитая браденбурами – я окрестил его “юнкером”, уж больно он был похож на Меньшикова в “Сибирском цирюльнике”.

– Михаил Дмитриевич, – снова обратился ко мне Гиляровский, – позвольте представить вам господина Паньшина, из Петербурга, Александр Никитич у нас чемпион мира и России. А это, прошу любить и жаловать, знаменитый московский инженер Скамов.

Мы с интересом пожали друг другу руки, но “юнкер” не торопился отпустить мою.

– Михаил Дмитриевич, что вы делаете на льду, это феноменально! Обещайте мне, что в феврале вы приедете на чемпионат мира в Питер!

Господи, какой чемпионат, о чем вы? Я ведь даже нормальные коньки еще не получил, да и делаю все криво…