Текст книги "Помрачение сознания (СИ)"
Автор книги: Creatress
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
Jamais vu
Я не столько сплю, сколько просто дремлю, и практически сразу же просыпаюсь, когда щелкает замок и приходит Джастин. Он не окликает меня, видимо, опасаясь разбудить. Я тоже лежу тихо.
Не снимая верхней одежды, он заходит в комнату, и мы встречаемся взглядами, но по-прежнему молчим.
В руках у него какой-то огромный бумажный кулек, и на секунду мне становится смешно при мысли о том, что это могут быть розы. Я вообще-то не слишком люблю подарки от любовников – лишние напоминания и лишние эмоции совершенно не к чему. Но уж в любом случае утром после секса в постель букеты цветов мне точно не приносили. Это уже перебор. Я не против романтики и научился принимать ее как неизбежное зло в отношениях с Солнышком, но цветы!..
– Пожалуйста, скажи мне, что это, бл@дь, не розы, – прошу я.
Джастин ничего не отвечает и только смотрит на меня. Внимательно и как-то оценивающе. А может и заворожено – я всегда путаю эти его выражения. Закидываю руки за голову и потягиваюсь, демонстрируя себя всего. Смотри, Солнышко. Смотри.
Можно подумать до этого не насмотрелся! Лично я не против даже трахаться с ним в темноте – мы так хорошо знаем тела друг друга, что нам уже не нужен свет. Можно просто касаться и по изменившемуся дыханию угадывать реакцию.
Однако, видимо, нет, не насмотрелся, потому что разглядывает меня так, как будто я ему предназначен на ужин после трехдневной голодовки.
Я не против.
Джастин медленно разрывает верх кулька, а потом переворачивает его и на меня падает целая куча шикарных, рыжих апельсинов, крупных, круглых и замерзших.
При прикосновении ледяной кожуры я невольно вздрагиваю от неожиданности и холода, дергаюсь в сторону, ловлю первый попавшийся фрукт и кидаю назад в Джастина, который возмущенно ахает и, как только пакет пустеет, бросается на меня.
На постели кругом разбросаны апельсины, пахнет цитрусом, а я пытаюсь вывернуться из-под мелкого и его мокрой от снега куртки, и ледяных застежек, которые буквально обжигают мою кожу.
Правда, пытаюсь не очень активно, потому что Джастин уже успел найти ртом мои губы и теперь целует так самозабвенно, как будто мы не занимались примерно тем же самым последние двое суток. И учитывая, что я уже второй раз оказываюсь абсолютно обнаженным, лежащим под абсолютно одетым Джастином, я думаю, что мне надо будет выяснить, не появился ли у Солнышка какой-нибудь пунктик на эту тему. А если появился, то им обязательно надо воспользоваться.
Но это все можно сделать потом. Сейчас я помогаю ему избавиться от шмоток и снова заваливаю на себя. Его тяжесть приятная и заводит.
Мы обмениваемся поцелуями-укусами, оставляем засосы, впиваемся друг в друга пальцами до синяков, оставляем царапины на коже. Кажется, в этот раз мы не настроены друг друга щадить. Джастин пропихивает колено между моими бедрами, я усмехаюсь и слегка трусь об него. Солнышко вспыхивает до корней волос и тут же кусает меня в плечо – сильно, до отпечатков зубов – и шепчет будто в полузабытьи:
– Я тебя отымею… так, как никто…
Я смеюсь, он кусает еще сильнее, и мой смех переходит во вскрик, а потом я ловлю его взгляд и с вызовом заявляю:
– Давай, Солнышко.
Псевдожестокость, псевдовызов – наша обычная игра, и, бл@дь, почему бы нам не махнуться ролями? В ней все равно не бывает проигравших.
Запах смазки смешивается с запахом апельсинов. Он готовит меня тщательно, даже больше, чем я ожидал от него. Через некоторое время, когда мое тело немного вспоминает, что от него требуется, Джастин сползает куда-то вниз и выделывает там ртом все, что только может прийти в его дурную белобрысую голову, трахая меня пальцами. Я кусаю губы и зажмуриваю глаза, направляя его голову, а потом дергаю за чуть отросшие волосы и тяну наверх.
Я не закрываю глаз, когда он наконец входит, мне надо смотреть. Стоны рвутся сквозь зубы, я мотаю головой по подушкам, ласкаю сам себя торопливо и резко и дергаюсь навстречу его слишком медленным толчкам, просто потому что движения обманывают перерастянутые мышцы.
Я слишком давно ни с кем не был так.
И все равно это хорошо. Очень, очень хорошо.
Джастин шепчет мое имя, гладит по соскам, по плечам, по шее, по лицу. Скользит пальцами по губам. Я машинально касаюсь кончиков языком, но тут же забываю об этом, стараясь справиться с загнанным дыханием, захлебываюсь воздухом и падаю на кровать.
Его оргазм я едва замечаю.
Я редко кому позволяю быть сверху. После Джастина никому. До Джастина немногим. Не потому что мне не нравится эта роль… Мне вообще в сексе почти все нравится. Ну кроме какой-то там совсем запредельщины. Я просто не могу обычно отдать столько контроля тем, кому не доверяю. А я мало кому доверял из тех, с кем оказывался в постели.
– Можешь сбегать в «Нью-Йорк Таймс», поделиться, что ты меня трахнул, – сообщаю я потолку.
Джастин, лениво поглаживающий мое бедро, пожимает плечами.
– Не думаю, что их заинтересует. В Нью-Йорке вообще мало что кого-то интересует.
Я бросаю на него быстрый взгляд, раздумывая, расскажет ли он мне когда-нибудь об этих восемнадцати месяцах, которые он провел в одиночестве и толпе Большого Яблока. Думаю, нет. Не в ближайшее время точно.
– Я есть хочу, – замечаю после паузы, Джастин делает демонстративную попытку подняться и падает назад.
– Ешь апельсин. Я не встану.
Я достаю апельсин откуда-то из-под своей правой лопатки – слегка помятый, зато теперь теплый.
– Между прочим, – притворно укоряющее говорю я, – мог бы завтрак сделать. Ты меня девственности лишил.
Он неприлично весело ржет и перемещает свою ладонь мне на живот.
– Ну, это ты загнул.
– Она у меня восстановилась за это время, – возражаю я.
Джастин смотрит на меня долгим взглядом, а потом качает головой.
– Все равно нет. Ты кстати имя-то мое на утро не помнил, о завтраке я уже не говорю.
Это правда.
– Прости меня.
Я первый раз извиняюсь не за то, что произошло полтора года назад, а за то, что был не слишком подходящим объектом для первой любви. И вообще для любви.
Джастин поворачивается на бок и смотрит на меня. Его рука все еще медленно скользит по моей коже.
– Я пытаюсь.
Я киваю и начинаю чистить апельсин.
*
На следующее утро я просыпаюсь один. Джастин обнаруживается в студии, задумчиво смотрящим в окно на серое небо. Я подхожу ближе, обнимаю его сзади, касаюсь поцелуем-покусыванием голого плеча, наслаждаясь солоноватым вкусом кожи, и говорю:
– Если ты не хочешь, чтобы я тебя изнасиловал на глазах у всего квартала, то лучше возвращайся в постель.
Джастин выныривает из своих размышлений, улыбается, откидывая голову мне на плечо, и дает себя поцеловать.
– Мы не можем, – отвечает он. – Нам пора собираться, чтобы успеть на свадьбу.
Он прав.
Дресс-код – белое и зеленое, и два продемонстрированных мне галстука, из которых выбирает Джастин, просто пугают.
– Ярко-зеленый? – уточняю я, даже не пытаясь скрыть, что думаю по этому поводу.
– Муаровый, – отзывается Джастин.
– Ярко-зеленый, – поправляю я. – Солнышко, в мире есть много вещей, которых я не знаю, но мне точно известно одно – тебе от этого галстука надо держаться как можно дальше.
Он хочет что-то сказать, но его перебивает телефонный звонок от Элайсы.
– Мы уже выезжаем, – поспешно говорит Солнышко, включив громкую связь.
– Не стоит, – отвечает ему та. – Вы все равно не доедете сегодня в церковь. Мост рухнул.
– Что?
– Ну не сам мост, конечно, – поправляется Элайса. – Под тяжестью снега проломились верхние стяжки и конструкции упали. Проезд закрыт. Приезжайте сразу в банкетный зал – по счастью, свадьба – это не что иное, как уикенд с кучей еды.
Джастин пытается выразить свое сочувствие, но она отмахивается и вешает трубку. Ее голос не звучит расстроено или нервно.
Когда мы садимся в машину, вокруг царят почти сумерки несмотря на то, что нету и четырех вечера. Небо темно-серое, а снег валит густой пеленой.
– Видит бог, Брайан – до Бруклина мы с тобой сегодня не доедем, – мрачно предсказывает Солнышко.
Я пожимаю плечами.
– Доедем без проблем.
Машина катит по глубокой колее, руль рвет из рук так, что у меня едва хватает сил его удерживать. Попытка съехать с колеи приводит к тому, что нас вышвыривает с дороги и мы зарываемся задранной мордой в сугроб.
– Брайан, ты едешь по обочине, – сообщает мне Джастин шелковым голосом.
Я выбираюсь задним ходом из сугроба и дальше мы едем почти без приключений – спасибо мощному двигателю внедорожника.
Впрочем, мы все равно безбожно опаздываем на церемонию и пребываем только к началу самого банкета. Элайса встречает нас в белых джинсах и голубом свитере.
– Рада, что вы все же добрались, ребята.
– Брайан органически не способен не опаздывать, – вставляет Солнышко.
– Конечно, – соглашаюсь я, – потому что кое-кто умудряется потерять собственный выходной костюм в собственной квартире.
Элайса смеется, откидывая назад длинные прямые черные волосы. Поймав наши взгляды на ее наряд, она поясняет:
– Платье осталось в лофте, а туда не проехать.
– Какая жалость, – сочувствует Джастин.
– Ерунда. Одену в другой раз – мы купили простенькое белое платье в стиле 40х, и Роберто расписал его цветной пастелью. Зато даже сейчас мы соблюдали все традиции: этот свитер новый, голубой и, насколько я знаю, Роберто за него на кассе ближайшего супермаркета не заплатил.
– Роберто украл для тебя свитер?
– Ну, идея принадлежала Марисе, но сама она сделать этого не могла – у нее не истек еще условный срок за то, что она пальнула в очередную подружку Роберто.
– Но он украл? – допытывается Джастин.
– Взял взаймы, – поправляет Элайса. – Я его верну после свадьбы.
– А что тогда старое? – перебиваю я их спор о морали.
– У меня завалялся кондом, который я таскала в кошельке лет с двенадцати.
– «Несбывшаяся надежда»? – уточняю я.
Она смеется и показывает на пробирающегося к нам с бокалом Уолта.
– Я его сегодня, кажется, первый раз в жизни вижу одетым. Ему идет.
Нас с Солнышком периодически разносит на разные концы зала, а потом мы снова сталкиваемся, как будто нас тянет друг к другу магнитом.
Играет музыка, слышен смех, щелкают вспышки фотоаппаратов. Женщина с чудовищным сооружением на голове, украшенным половиной всех известных науке фруктов, и с декольте ниже всего разумного слезливо целует Уолта в щеку. Элайса ловит мой взгляд и демонстративно закатывает глаза.
Питер легко касается моего плеча и протягивает бокал шампанского.
– С чего такая забота? – уточняю я.
– Мне не хотелось – Уолт заставил, а ему сегодня отказывать нельзя, – он молчит, а потом смотрит на меня в упор. – Мы неважно начали с тобой… и ты мне в любом случае не нравишься.
– Да и ты мне не особо, – пожимаю я плечами, отпивая шампанского.
– Но нам видимо придется найти общий язык.
– Это еще зачем?
– Джастину это будет приятно, – просто отвечает он.
Я раздумываю пару секунд.
– Давай я просто скажу Джастину, что мы отлично ладим, и тогда не будем, бл@дь, заморачиваться насчет дружеских отношений?
– Идет, – тут же соглашается он с энтузиазмом и добавляет после паузы, – может ты и не так плох, как тебе нравится казаться…
Джастин заметил, что в Нью-Йорке никому ни до кого нет дела – но он может гордиться. До его счастья явно всем есть дело.
Солнышко стоит ко мне вполоборота и, качая головой, что-то кратко отвечает парню рядом. Я обнимаю Джастина сзади за талию и чувствую, как под моими руками его тело отпускает напряжение.
– Это мой танец, – говорю я и утаскиваю его на танцпол.
Мы нередко танцевали вместе, но нечасто по-настоящему вдвоем. Он прижимается ко мне, закидывает руки на шею, и мелодия медленно уносит нас. Огни переливаются, чужой смех и болтовня исчезают. Мы мягко соприкасаемся губами. Я прижимаю его еще крепче, пытаясь как-то выразить, что чувствую, и Джастин опускает голову мне на плечо, прижимаясь губами к шее.
Я пытаюсь полнее запомнить это ощущение его тела в своих объятиях, вобрать в себя это тепло, запах, вкус его поцелуя.
Я думаю о том, что, бл@дь, сделал все, что мог – просто все, что мог – чтобы разрушить это.
Он тоже не раз мне помогал в этом.
Я думаю, что мы могли и не встретиться на Либерти-авеню. Это страшно.
Он мог уйти в ту ночь… Или в любую другую ночь.
Я мог не прилететь в Нью-Йорк.
Он мог отказаться говорить.
Мы могли это все потерять.
И из-за чего?..
Я привлекаю его еще ближе в объятия. Мы больше не танцуем, застыв где-то с краю зала. Я целую его губы, щеку, скулу и шепчу на ухо, просто потому что должен, не могу иначе:
– Я люблю тебя... Я, бл@дь, так тебя люблю…
Еще не успев открыть глаз, чувствую, как Джастин каменеет в моих объятиях и в следующий момент отталкивает меня.
Deja vu
– Элайса, – весело и пьяно говорит Роберто, излишне бурно жестикулируя, – ты, дорогая, рисуешь глазами – и это плохо. Вот Джастин – молодец, он рисует сердцем. Спиро – тоже недурно, он рисует воображением. А ты, Чакки, – обращается он к стоящему рядом со мной молодому художнику, – рисуешь мозгами – это еще хуже, чем глазами.
– А чем рисует сам Роберто? – с немного снисходительной усмешкой интересуется Питер.
– Своим детородным органом, – цинично отвечает Элайса.
Роберто галантно салютует ей бокалом.
– Я не только рисовать им умею, дорогая, ты ведь знаешь.
Он не улыбается, и она тоже. Мне не хочется даже смотреть на них сейчас, но я невольно оглядываюсь, чтобы посмотреть, не слышит ли нас часом Уолт. Не то, чтобы он не знал, конечно, но тем не менее…
По счастью, Уолта я вижу рядом с Брайаном на другом конце зала.
– По качеству примерно так же, как рисовать, – наконец улыбнувшись, отвечает Элайса.
– Хочешь заставить меня ревновать? – принужденно мягко спрашивает Мариса, глаза у которой сверкают совершенно неестественно.
– Не ревнуй общественное мыло, детка, – тут же говорит Элайса, которую отчетливо «несет». – Нервы целее будут.
– Хватит… – морщится слегка протрезвевший Роберто. – Мариса…
– Мариса?! Мариса?! – неразборчивым яростным шепотом взрывается она. – Она права, она права, мудак, слышишь?
Рядом со мной Питер произносит ее имя, но остановить очередной приступ уже нельзя, мы все это знаем. В тихом невнятном голосе Марисы прорезается сильнейший мексиканский акцент, и она буквально выплевывает слова в лицо своему мужу.
– Ты – бездарность, серая, тупая бездарность… тупая… и даже этой штукой рисовать ты толком не умеешь, понял? И ты все еще тянешь, тянешь это чертово время, и не думаешь… не думаешь… а думать пора – время, оно идет, оно убегает, оно не станет тебя ждать, мудак…
Элайса неприметно убирает с ближайшего столика бутылку вина. Если Марису в этом состоянии хоть немного задеть, ей ничего не стоит раскроить кому-нибудь этой самой бутылкой голову. А никто не знает, что сейчас ее может задеть.
– Беги, мудак, беги, время, оно все равно отрежет тебе яйца… – тяжело дыша, уже еле слышно говорит она и изо всех сил швыряет в Роберто свой полупустой бокал с шампанским, метя в лицо. Янтарная жидкость выплескивается, стекло вдребезги бьется о пол.
Ее муж уклоняется, заламывает ей руку, выдает Марисе тяжелую пощечину и тащит женщину к выходу. Все занимает не более нескольких секунд, и в нашу сторону в шумном зале даже никто не оборачивается.
– Она рано перестала пить свои таблетки, – произносит досадливо Элайса, которой, кажется, слегка неловко, и уходит.
Питер качает головой и поворачивается ко мне.
– Любовь – странная штука… С тобой все в порядке? Ты побледнел.
– Я вдруг «Песочные часы» вспомнил… – машинально отвечаю я, – Марисы… с позапрошлой выставки. Так и стоит перед глазами.
– Не надо, – улыбается Питер, – это больная живопись.
Но я все равно вижу изломанные кукольные конечности, раззявленный в беззвучном крике рот, разрезанный до ушей, окровавленный песок, засыпающийся внутрь, и огромные вылупленные глаза, на которых сидят мухи. Тот, кого время поймало в стеклянный колпак.
– Может мне пойти к ним? Помочь успокоить Марису? – спрашивает Чакки, но я отрицательно качаю головой и тут же чувствую, как сзади мне на плечо ложится знакомая рука.
На секунду напряжение отпускает меня, но вслед за ним по спине ползет холодный пот и какая-то мерзкая слабость. У меня вообще неясное гадкое чувство от увиденного.
Мне кажется, было бы лучше, если бы мы застряли где-нибудь в дороге и не попали сюда. Я должен быть рад за Уолта и Элайсу, и я рад, честное слово, но все равно… вся атмосфера, чужое счастье и сбывшиеся мечты, да еще и Брайан рядом… Мысли лезут в голову… о времени, о том, что было полтора года назад, и мне никак не отделаться от них.
Когда Брайан вытаскивает меня на танцпол и прижимает к себе в нежные и сильные объятия, я закрываю глаза, прижимаюсь к нему всем телом, надеясь, что горечь, перехватившая мне горло, уйдет. Однако этого не происходит. Единственное – на секунду у меня мелькает мысль о нашем танце на мой выпускной, который я никогда уже не вспомню, но тут же исчезает.
Я думаю о том, как все могло быть и как много мы потеряли. Мы потеряли пять лет, в течение которых могли наслаждаться любовью. Мы потеряли полтора года, в течение которых могли быть женаты.
И это время – его нам никто никогда не вернет.
Брайан всегда был противником отношений, я в его системе оказался случайным сбоем. Но мне-то отношений хотелось… Мне двадцать пять, и что у меня за плечами, кроме нашего броуновского движения с Брайаном? Пара интрижек подлиннее, чем чупа-чупс…
Брайан прижимает меня крепче, а я просто не могу смотреть на него. Он выглядит потрясающе молодым сейчас и каким-то невинным, и искренним, и мысль о том, что все это для меня – она замечательная, но испорчена горечью других размышлений.
Я вдруг думаю, что только Брайан способен через полтора года вернуть мне с избытком то, что сам отнял, не спрашивая нужно ли это теперь, и ждать благодарности.
Слишком поздно – стучит у меня в голове. Слишком поздно.
Сколько можно начинать все заново?
И тут я слышу его шепот.
– Я люблю тебя. Я тебя так люблю…
И для меня это уже перебор.
Я грубо отпихиваю его.
– Брайан…
У меня перехватывает дыхание.
Брайан хватает мою руку и тащит прочь из зала, благо мы остановились почти у самого выхода.
Он конечно прав, не нужно еще публичных выяснений на чужой свадьбе. Элайсе и так сегодня досталось, ее следует поберечь.
С другой стороны, возможно, Брайана тоже было бы неплохо слегка поберечь – я знаю, как тяжело ему давались его признания и извинения, но я не могу.
– Я не могу… я просто не могу… Весь этот праздник… все это… да еще и ты рядом!.. Это уже слишком… Сколько можно стараться сложить все воедино? Тебе не надоело?.. Мы пытаемся снова войти в замкнутый круг, потому что я не верю, что в этот раз все закончится по-другому.
Он хочет что-то сказать, но тут вдруг моя рука, судорожно вцепившаяся в его рубашку, начинает крупно трястись. Дрожь начинается от пальцев и поднимается до локтя. Брайан смотрит на меня с ужасом. Я закусываю губу, чтобы успокоиться, и стискиваю запястье правой руки левой, надеясь хоть так унять дрожь. Меня колотит, руки ходят ходуном. Я сжимаю запястье еще сильнее и наконец, спустя пару секунд, все успокаивается.
– Джастин… – тихо говорит Брайан, но я перебиваю.
– Нет. Не хочу сейчас ни о чем говорить. Особенно с тобой.
– Я отвезу тебя? – предлагает он после паузы.
– Только не ты, – выплевываю я и кидаюсь к вышедшему в холл Питеру.
– Увези меня. Пожалуйста.
Он смотрит на меня, потом на Брайана, снова на меня, кивает, снимает мою куртку с вешалки и, накинув мне на плечи, уводит.
Jamais vu
Мне не хочется возвращаться в зал и прощаться с Элайсой и Уолтом, и я этого не делаю. Надеваю пальто и медленно выхожу.
Однако Уолт курит, стоя на ступеньках лестницы. Очень удачно.
Или неудачно, как посмотреть.
Я поздравляю его с тем, что он умер для общества, натурщик кивает и спрашивает в ответ, что у нас случилось с Джастином.
Хороший вопрос.
– Можно сигарету? – спрашиваю я.
– Нет, – качает тот головой.
Мы молчим.
– Что у вас случилось?
– Сегодня твоя свадьба. Не грузись.
– Свадьба? Это просто обычный день, в который Мэтт приехал с разрешением на проведение церемонии в кармане и сказал нам по бумажке несколько слов. Свадьба мало что значит. Важно, что будет потом. Роберто и Мариса были самыми красивыми молодоженами, что я только видел. Это не меняет того факта, что Роберто трахает все более-менее напоминающее женщину на своем пути, а Мариса проводит в психиатрической клинике не меньше четверти своего времени.
И тем не менее, я ничего ему не отвечаю. Пусть придумает собственную версию.
– Джастин не прав, – вдруг говорит Уолт после очередной затяжки. – Люди ведь меняются, в конце концов.
– Если бы мы собирались пожениться с тобой, а перед свадьбой все произошло бы… так, ты не был бы зол?
Да-да, я защищаю парня, который только что меня послал.
– Учитывая, что я натурал, я был бы зол уже просто потому, что мы с тобой собираемся пожениться, – замечает Уолт.
Я выдавливаю улыбку и спускаюсь вниз.
На этот раз я доезжаю безо всяких проблем. Даже без намека на проблемы. Хотя шампанское еще до конца не выветрилось, снег валит по-прежнему, и полностью стемнело.
Квартирка Джастина пустая и неприветливая.
Я сажусь на диван и смотрю на стоящий углом к окну мольберт.
Вопреки всему, что там говорят, я вовсе не помешан на сексе.
Более того, после всего траха, который был в моей жизни, я знаю точно, что секс вообще мало чего стоит. Его можно получить всегда – чуть хуже, чуть лучше, но это непринципиально.
И вы не представляете, сколько признаний, клятв, обещаний, я выслушивал до, вовремя и после фрикций. Каждое из них было бесценным в том плане, что не имело ни малейшей ценности. «Я люблю тебя», выдохнутое в то время, когда кончаешь, стоит примерно столько же, сколько предвыборные обещания. Возможно, я поэтому отношусь к признаниям скептически.
И я не могу не заметить, что то, что связывает нас с Джастином, ценнее во много сотен раз.
Даже если бы наш секс не был хорош. Даже если бы у нас вообще не было секса.
Но когда я закрываю глаза, то вижу бледное лицо, прикушенную губу, пальцы, сведенные судорогой и крупно трясущуюся кисть так отчетливо, как будто наяву.
И я знаю, что даже то, что связывает нас с Джастином, этого не стоит.
Наши последние дни вместе этого не стоят.
Наши пять с лишним лет вместе этого не стоят.
Я этого не стою.
Так что на этот раз я абсолютно точно знаю, что мне следует делать.
Я встаю и достаю чемодан.
