Текст книги "(не)алые паруса (СИ)"

Автор книги: belka28

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Кто станет следующей? Может, вон та бабулька с огромной вязанкой лука?

Кто знает, но рисковать определённо не стоит.

Поэтому Грэй быстренько поравнялся с бабушкой и вежливо поздоровался.

– Вам, должно быть, тяжело? – он кивнул на вязанку луку.

– Нелегко, сынок, – тут же отозвалась старуха. – Годы не те, спину прихватывает, а до рынка ещё столько идти.

– Позвольте вам помочь, – предложил Грэй, лихо забрасывая себе на плечо луковую связку.

А в голове звякнуло: рынок! Конечно же, вот где «лакомства» на самый взыскательный вкус. Да и заезжие гости, разумеется, будут там: кто товар продать, кто наоборот что-то купить. Стало быть, им с бабулькой по пути.

Так Грэй и сказал ей:

– Мне не в тягость, да и по дороге нам. А с попутчиком всяко веселее шагать.

Старушка разулыбалась:

– Ой, счастья тебе, сынок, и невесту хорошую. Чтобы любила и заботилась.

– Премного благодарю, – ответил Грэй и даже умудрился расплыться в радостной улыбке. Так было легче маскировать накатившую печаль от несбыточности бабушкиных пожеланий. – А вы, уважаемая леди, не развлечёте ли меня историей?

– Историей? – удивилась старушка.

Она споро поспевала за Грэем, успевая при этом кивать знакомым и приветствовать их.

– Да, – сказал Грэй. – Вы наверняка слышали о том, что твориться в Каперне, а я больно охоч до подробностей происходящего.

– Если вы про тех несчастных, – старуха заоглядывалась, взяла Грэя под руку, чтобы быть ближе, – которых обнаружили с пустыми глазами, то… – она остановилась и поманила Грэя пальцем, а когда тот послушно наклонился, прошептала на ухо: – так понятно почему. В Каперне, – только цыц! никому! – «серые осьминоги». А рассказывают, если женщина проведёт ночь с этой тварью, – тьфу-тьфу! не дай Бог привидится! – она такой делается. Все жизненные соки из неё тот «моллюск» вытягивает.

Во время рассказа Грэя трясло от злости и отвращения: мозги некоторых – грязная помойка. Казалось бы, за столько лет пора было бы привыкнуть к тому, какая репутация закрепилась за ему подобными, но у Грэя не получалось. Он, конечно, давно исцелился от тщеславия и желания получать благодарность за содеянное, но смириться с тем, какими представляют себе «серых осьминогов» обыватели, никак не получалось.

Хотелось с ехидством заметить, что после ночи с ним женщины парили в небесах. Но он одернул себя: не очень-то его волновали настроение, самочувствие и удовлетворённость партнёрш. А выходя за дверь «приюта страсти», он и вовсе терял интерес к особе женского пола, которую недавно держал в объятиях.

Поэтому, подавив вспышку праведного гнева, он спокойно произнёс:

– А зачем, по-вашему, «осьминоги» явились в Каперну?

Тут у старушки, похоже, не было сомнений, потому что она уверенно заявила:

– Знамо дело зачем. Наш старейшина заключил сделку с самим морским чёртом. А тот и прислал своих приспешников, чтобы те проследили, как он свою часть выполняет.

– Вот как! – теперь Грей едва сдерживал приступ смеха. – И какая же корысть нечистому от такой сделки?

– Эх, – вздохнула старуха, – молод ты ещё и глуп, ежели очевидного не замечаешь. Преисподней всегда одно нужно – невинные души. И чем больше, тем лучше. А тела можно и «осьминогам» в пользование отдать.

Безусловно, логика, вполне себе нормальная, обывательская, в её словах определённо была. И Грей даже ухватился за эту ниточку и потянул на себя. Так-так, если старейшина и впрямь заключил сделку с гуингаром. Например, предоставить тому «кормёжку», в обмен на некую услугу. То-то прохвост юлит при каждой их встрече. Рыльце определённо в пушку.

– А чего же ждёт старейшина от чёрта? – решил Грэй довести линию.

– Рассказывают, – старуха вновь перешла на шёпот, вынудила Грэя вновь остановиться и поднялась на цыпочки: – будто он потерял голову от одной юной особы. А та ему – от ворот поворот. Он и решил таким путём идти: мол, не будешь моей по доброй воле, сделаю таковой по недоброй. Вот только что то за дева, не спрашивай. Мне неведомо.

И Грэя буквально прошило догадкой. А ведь всё сходится! Лучше всего гуингары умеют дурманить сознание женщин. Морок «серых осьминогов» – детские игры в волшебников по сравнению с гипнотической силой чудовищ. А значит, мерзавец староста вполне мог заключить такой договор с гуингаром. Только не учёл, идиот, что тварь вряд ли станет ему помогать. Вволю насытившись другими девушками, он прибережёт себе на закуску избранницу старейшины. Ведь если та девушка отказала столь важному человеку, стало быть, мечтает она не о богатстве и сытой жизни. А такие мечты особенно сладки для чудовищ.

Размышляя таким образом, Грэй и не заметил, что они с пожилой спутницей уже добрались до рынка. Лишь шум, суета и несколько толчков вперемежку со злыми окриками вернули его в реальность. И тогда Грэй понял, что они со старухой достигли цели. Он помог пожилой женщине разместить товар на прилавке, раскланялся и уже собирался отправиться к старейшине, чтобы взять плута за шиворот и выпытать всю правда, и, возможно, сегодня покончить с гуингаром, когда…

… Ассоль прошла мимо, даже не заметив его.

Грэй умел не выделяться и весьма в этом преуспел. Хотя… возможно причина невнимательности девушки крылась в том, что она была поглощена какой-то мучительной дилеммой. Пройдя немного, Ассоль остановилась, разжала кулачок, и Грэй заметил на маленькой ладошке несколько медяков.

На него словно окунули в прорубь, даже дышать стало тяжело.

Идиот! Скотина! Урод!

Развёл любовные шашни, а сам и не подумал, как Ассоль живёт. Что, погрузив Лонгрена в сон, он оставил бедняжку без средств к существованию. И теперь она вынуждена пересчитывать жалкие гроши.

Грэй никогда не нуждался, но прекрасно знал, на что толкают людей нищета и отчаяние. На его памяти бедность ломала даже взрослых сильных мужчин. Что уж говорить о юной нежной девушке?

К тому же Грэй завёл ситуацию в тупик. Вряд ли Ассоль согласится теперь принять от него хоть ломанный медяк. Ведь морок наверняка уже давно спал, и она сто раз прокляла свою откровенность.

Грэю нестерпимо хотелось вытащить все свои богатства и усыпать золотом дорогу от рынка до маяка Ассоль. Чтобы никогда больше не видеть на её лице печати нужды.

Незамеченный ею, он последовал дальше и стал свидетелем того, что бедность заставляет Ассоль ковыряться в объедках.

Смотреть на это было выше его сил. Поэтому Грэй приобрёл у корзинщика самое крупное из его творений и отправился за покупками. Окорок, головки сыра, румяные булки, наливные яблоки, сочный виноград – всё шло в корзину. Вскоре, она была полна самыми изысканными и вкусными яствами. Тогда Грэй остановился возле милой цветочницы, вокруг которой резвился целый выводок ребятни, и попросил составить «самый красивый букет для самой красивой девушки на земле».

Цветочница улыбнулась, подмигнула ему и стала колдовать над цветами. И вот маленький флористический шедевр был готов. Женщина перевязала его голубой атласной лентой и протянула Грэю.

– Ваша жена – большая счастливица, – сказала она, помогая расположить букет в корзине.

– Почему вы так думаете? – немного удивлённо поинтересовался Грэй.

– Потому что она ещё, небось, нежится в постельке, а муж уже обо всём позаботился – и продукты, и цветы.

Грэй грустно вздохнул и ответил:

– Это я счастливый, потому что могу жить в мире, освещённом её улыбкой.

– Везёт же кому-то! – воскликнула цветочница.

Грэй же забрал свой товар и пробормотал под нос:

– Упаси судьба мою нереиду от такого везения.

Он отошёл в ближайший безлюдный переулок, поставил Незримый коридор и вынырнул аккурат возле маяка. Поднёс корзинку к самым дверям, достал из кармана блокнот и карандаш – неизменные орудия наблюдателя – и быстро написал: «От доброжелателя с благодарностью за поштопанный плащ», вложил записку в букет, ещё раз оглядел корзину с подарками и снова юркнул в Незримый коридор, не заметив Эгля, ошарашено глядящего на него из-за угла маяка.

Когда Грэй вернулся на рынок, русой головки Ассоль уже не было нигде заметно. Но зато возле горы гнилых овощей валялась её поломанная корзинка да втоптанные в грязь медяки.

У Грэя оборвалось сердце. С его маленькой нереидой случилась большая беда. Нырнув в ближайшую нишу, он прикрыл глаз и начал считывать «воздушные отпечатки». Картинки, как обычно приходили обрывочные, нечёткие, как в беспокойных снах. Вот группка разодетых девиц глумиться над Ассоль, вот бедняжка, плача, мчится по улицам, не разбирая дороги, вот какие-то ублюдки накидывают ей мешок на голову, грузят в телегу и куда-то везут.

Сосредоточится, проследить маршрут, выяснить конечную точку… Перед внутренним взором Грэя будто развернулась карта местности, теперь он знал наверняка конечный путь маршрута похитителей.

И явился на выручку как раз вовремя – мерзавец трактирщик, этот недобитый крыс, смел протягивать свои гадкие лапы к его нереиде!

Так вот что и с кем обсуждал старейшина, когда Грэй третьего дня явился в его кабинет. Что ж, он ещё больший идиот, чем если бы заключил договор с гуингаром!

– Напрасно ты так думаешь, – зло отозвался Грэй на насмешку трактирщика над тем, что крики Ассоль никто не услышит.

В его душе и глазах приливной волной поднималась чёрная ярость. Она расползалась вокруг тёмными щупальцами, парализовывала врагов.

Грей произнёс заклинание, и его руке сверкнул острый бумеранг. Он ловко запустил оружие, и лезвие мгновенно перерезало верёвку, которой была привязана Ассоль.

Затем Грэй метнулся к ней и подхватил прежде, чем девушка рухнула на каменный пол. Окончательно избавив её от пут, Грэй сурово приказал:

– Убирайтесь отсюда, нереида. Чтобы через минуту и духу вашего не было.

К счастью, она послушалась, вскочила, рванула к двери, выбежала на улицу.

Тогда он с облегчением вздохнул и поднялся, медленно поворачиваясь к будто приклеенным к полу незадачливым похитителям.

Хорошо, что она ушла.

Грэй не хотел, чтобы Ассоль видела, как он убивает.

========== Глава 13. В глазах чудовища – ты! ==========

Ассоль бежала, не оглядываясь. Страх гнал её вперёд. Нельзя было споткнуться, сбавить ритм, притормозить. Ведь там, за спиной, в заброшенном амбаре, куда притащили её Хин Меннерс с приспешниками, оставалось чудовище. Настоянная в веках, абсолютная глубоководная тьма клубилась в его глазах. И среди того мрака хищно вспыхивали алые отблески. У чудовища не было ног, длинный чёрный плащ переходил в гибкие с присосками щупальца. Они велись, взмётывались вверх, загибались в кольца. Грозили оплести, утащить, раздавить.

Чудовище говорило, оно оказало милость – позволило ей уйти. Дало фору? И вот-вот рванёт следом, чтобы растерзать, уничтожить?

Бежать! Скорее! Нельзя останавлиться!

Пусть нещадно колет в боку, пусть задыхается, пусть ноги уже едва держат.

Бежать!

Но судьба сегодня не знает жалости.

Под ноги попал камень, Ассоль полетела вдоль дороги, потом – покатилась кубарем с небольшого пригорка, обдирая локти, колени, набивая шишки. И упёрлась носом прямо в изношенные башмаки. Такие родные, с прохудившейся подошвой, с тощими ногами в них.

Ассоль обхватила эти ноги, уткнулась лицом в острые колени и зарыдала, громко-громко, горько-горько.

Он присел рядом, сгрёб в охапку, потрепал по рассыпанным, запылённым волосам, проговорил, тяжело переводя дыханье, будто тоже бежал:

– Ну-ну, дураша. – Узкое лицо Эгля было бледным и сосредоточенным. Он помог Ассоль подняться, приобнял за плечи и добавил: – Нужно уходить.

Она лихорадочно закивала:

– Да-да-да! Скорее! Там чудовище! Оно явится и сожрёт! Я видела его глаза!

– В них была ты?

Ассоль испуганно мотнула головой:

– Нет, только тьма и кровавые отсветы. Такие страшные, плохие глаза!

Эгль положил ей руку на талию, поцеловал в лоб и утащил за собой в Незримый Коридор.

Когда они приземлились в центре комнатки маяка, Ассоль даже задохнулась от восторга. Страхи отступили и стали несущественными, потому что душу заполняло сияющее ликование.

– Эгль, – протянула она, – где ты этому научился?

Старик покачал головой и приложил палец к губам: мол, цыц! не спрашивай! И важно ответил:

– У библиотекарей свои секреты. Тебе пока рано знать.

– Но когда-нибудь ты всё же расскажешь и научишь? – защебетала она, обнимая Эгля и кладя ему голову на грудь.

– Кто знает, – лукаво отозвался старик, мягко отстраняя девушку.

Ассоль прикрыла глаза и полной грудью вдохнула запахи родного жилища. С ними становилось тепло, приходила уверенность, убегали кошмары, прятались по норам чудовища. Ассоль чувствовала себя, как человек, очнувшийся от ужасного сна и осознавший, что это был сон.

Вот и она проснулась, и здесь Эгль, и папа, пусть спящий, и всё так славно, родное, а на столе – корзина продуктов и красивый букет.

– Ах! – воскликнула Ассоль, подскочив к гостинцу. – Что это, Эгль? Откуда?

Эгль подошёл, опёрлся о столешницу и, сложив руки на груди, таинственно произнёс:

– Сама взгляни, там записка есть.

Ассоль нырнула пальцами в душистые кущи букета и вытащила на свет сложенные вчетверо листок.

– Он… он благодарит за плащ… – она взволновано прижала письмо к груди. То был первый раз, когда ей писал мужчина. И… почти признавался в любви. А иначе как это понимать? Особенно, цветы.

Она заворожено любовалась пастельными оттенками и изысканной формой венчиков, будто нежной акварелью вырисованных по сочной зелени, осторожно трогала атлас лепестков и млела от восторга.

Красота подарка, забота, которую проявили при его подборе, наполняли сердце теплом и песней. И напрочь выбивали из головы дурные воспоминания. Например, о том, что плащ-то она забыла на пляже во время последней встречи с Грэем.

Всё, что касалось Грэя, никак не вязалось у неё в голове с понятием «хорошее, доброе, красивое». Даже то, что он явился её спасать, не расположило Ассоль к «серому осьминогу». Слишком пугающий, нечеловеческий. Только и умеет, что выпотрашивать, воровать сокровенное, убивать мечту.

Нет-нет, не думать о нём, не подпускать чудовище к тому счастью, что сейчас пушистым котёнком мурчит в ней. Она даже тряхнула головой, чтобы прогнать чёрный ползучий фантом с красными искрами в глазах, что уже поднимался со дна памяти.

– Тебе стоит присмотреться к нему, – загадочно произнёс Эгль.

– К кому? – не сразу поняла Ассоль, разрываемая грустными и радостными мыслями.

– К этому твоему доброжелателю, – повёл рукой в воздухе Эгль.

И тут Ассоль озарило:

– Ты видел его?

Эгль кивнул: он не мог врать ей даже ни на йоту.

– Да, поэтому и говорю: присмотрись. Меня он смог удивить.

– Ах, Эгль! – воскликнула она. – Это так чудесно! Скорее-скорее скажи, какой он?

Эгль улыбнулся:

– Я не мастак описывать, но такие, обычно, девушкам нравятся: интересный, высокий, – он указал на корзину с яствами: – заботливый, опять же.

– Это так чудесно! Так волнующе! – ликовала Ассоль. – Как бы я тоже хотела увидеть его, и смотреть-смотреть, не наглядеться.

– Ну так сходи и посмотри, – Эгль достал из кармана сюртука листовку и протянул Ассоль.

Она впилась глазами в буквы. То было объявление: о вечере танцев на площади у ратуши.

– Сходи, повеселись, развейся. Негоже юной девушке дома сидеть. Коль скоро твой капитан уже здесь, то и тебе стоит чаще на людях бывать. А то ж как он тебя увидит, влюбится и с собой в дальние страны увезёт? – Эгль подмигнул ей и ласково потрепал по щеке.

Но Ассоль вспомнила недавнюю свою стычку на рынке и сникла.

– Не думаю, что для меня хорошая идея выходить в люди, – грустно пробормотала она.

– Хорошая-хорошая, – уверенно произнёс Эгль. – Уж поверь старику. Я чую: твоя сказка близко. Не прослушай её. Вселенная дважды не повторяет.

Ассоль всегда знала, что Эгль – настоящий волшебник: вот он сказал, улыбнулся – и всё засияло. Вернулись сказка и вера, когда точно знаешь, что чудо в твоей жизни обязательно произойдёт. И исчезают все неприятности: вредные девицы с рынка, похитители, жуткий спаситель. Остаются только те, кто любим и дорог, с кем понятно и светло. И радужное сияние чуда на горизонте твоей судьбы, горизонте, до которого непременно доберётся корабль твоей жизни.

Радостная и уверенная Ассоль принялась разбирать гостинцы и раскладывать их по шкафчикам и корзинам. Поставила в воду букет, позволив цветам красиво расположиться в вазе. И комнату тут же наполнил нежный аромат.

Потом они вместе с Эглем готовили ужин, кушали при свечах. А когда закончили, старый библиотекарь поднялся из-за стола, с важным видом взял канделябр и сказал:

– Идём, пора нам разворошить сокровищницу старины Лонгрена!

Ассоль ахнула:

– У отца есть сокровищница?

– У каждого моряка, дитя моё, есть не только скелет в шкафу, – многозначительно заметил Эгль, однако, увидев, как побледнела воспитанница, улыбнулся и подмигнул, успокаивая: – но и заветный сундучок на чулане.

И он действительно нашёлся там, за ворохом ветоши и разного хлама, почти неприметный. Его принесли в крохотную комнатку Ассоль, зажгли все свечи, какие только нашлись, чтобы лучше рассмотреть сокровища, и приступили к ревизии.

О, какие тут нашлись сокровища! Дороже них и не придумаешь! Старенький, почти затёртый снимок, с которого мягко улыбалась миловидная молодая женщина. Эглю не потребовалось объяснять кто это, Ассоль и сама поняла. Прошептав одними губами: «Мамочка!», она прижала изображение к груди и прикрыла глаза. Ей казалось, она слышит тихую песнь, и видит белошвейку, склонившуюся над работой у окошка. На подоконнике полыхает герань, яркий солнечный свет заливает маленькую убого обставленную комнату. Но та женщина была счастлива. Время от времени она прерывалась, клала узкую ладонь на округлый живот и говорила: «Какая же ты резвушка, моя Ассоль».

Эгль тронул девушку за плечо, она вздрогнула, с неохотой возвращаясь в реальность.

– Ну же, – подбодрил он, – смотри, что там есть ещё.

Ассоль отложила снимок, снова нырнула в нутро сундука и извлекла на свет роскошное алое платье, низку коралловых бус, маленький венок из красных завощённых роз и пару изящных туфелек на невысоком каблучке. Находка привела её в неописуемый восторг.

– Это – свадебный наряд твоей матери. Мэри не хотела мириться с унылыми традициями и обыденностью. «Почему платье невесты обязательно должно быть белым? Так скучно. Моё будет самого удивительного оттенка алого, будто кто-то смешал маки, кораллы и зарю» – решила твоя своенравная мать и так и сделала. Шокировала всю Каперну. Яркая, как вспышка, невеста.

Ассоль заворожено слушала его, жадно впитывая всё, что касалось мамы.

– Примерь, тебе наверняка подойдёт, – сказал Эгль и деликатно вышел, чтобы не смущать девушку.

А она принялась торопливо одеваться. Мамино платье было чудесным, оно струилось, обнимая фигуру, расходилось от колен пышными фалдами, играло и переливалось оттенками алого, подчёркивало трогательную хрупкость девушки и белизну её нежной кожи. Бусы изящно обнимали стройную шейку, а туфельки сидели аккурат по маленькой ножке.

Ассоль посмотрела на себя в зеркало и не узнала. Оставаясь всё той же удивительно юной, она одновременно казалась старше, мудрее, но при этом выглядела пленительной, обворожительной, желанной.

– Ты так же хороша, как и Мэри, в её главный день, – сказал Эгль, подходя сзади и обнимая девушку за плечи. – Жаль, что твой отец не видит, какой ты стала. Совсем взрослой и невозможно красивой. Обязательно завтра нарядись так на танцевальный вечер, дитя. И твой капитан не сможет уйти от тебя.

Ассоль вспыхнула, едва ли не сравнявшись тоном с платьем, искренне поблагодарила наставника и постаралась задержать в душе это удивительное ощущение сладостного волнения, которое испытывает всякая девушка в момент, когда к ней приходит осознание собственной привлекательности.

Они распрощались, пожелав друг другу доброй ночи, Эгль ушёл вниз, а Ассоль быстренько спряталась под одеялом. Ей хотелось поскорее заснуть, чтобы вновь увидеть маму в той комнате, освещённой солнцем, услышать её ласковое пение.

Но сон пришёл другой. Музыка в нём звучала ярко, страстно, обжигающе. Прямо над бескрайним морем, в котором дрожали опрокинутые звёзды. И из водной глади медленно всплывал гигантский осьминог. Чудовище приближалось, росло в размерах, и вот остались только глаза, чёрные, как сама бездна с красными отблесками в них. И глаза тоже ширились, увеличивались, поглощали. Алые искры в них обретали очертания и формы. То была она сама в алом платье. Музыка звучала требовательнее, выразительнее, жарче, и Ассоль танцевала, стараясь выдерживать ритм. Было в том танце что-то запретное. Он тоже – вызов, брошенный в лицо обыденности, как и её платье.

А вокруг падали лепестки красных роз. Или, может быть, то капли крови, метавшиеся, словно взвихрённые ветром искры костра?

То был удивительный танец, её первый взрослый. Когда страсть и отвага пульсируют в тебе, когда ты становишься единым целым с кем-то ещё, когда сбиться с ритма, значит, перестать дышать.

Ассоль было очень страшно и невероятно хорошо.

И совершенно не хотелось просыпаться.

========== Глава 14. Смертельные звёзды ==========

Хин Меннерс, пошатываясь, прошёл мимо жены. Сказать, что он плохо выглядел, значило бы ничего не сказать. Одежда его свисала кусками, кожа во многих местах разорвана до мяса, нос свёрнут, один глаз заплыл, второй замер, как стеклянный. Правая рука болталась неподвижно, а левую ногу он подволакивал. Меннерс не обратил внимания на опешившую Милдред, стал посреди комнаты и пробулькал (а иначе звуки, вырывавшиеся из его горла назвать нельзя):

– Пи…ииии…ть…

Милдред сперва даже озлилась, думала: сейчас я тебя напою!

Ей показалось, что Хин крепко набрался, и рука дёрнулась за черпаком для вина, чтобы как следует приложить незадачливого пьянчугу. Но когда она увидела, в каком состоянии муж, кинулась к нему.

– Хин, ох, горюшко. Кто это тебя так? – запричитала женщина.

– Пии…иии… – протянул трактирщик.

Милдерд постаралась усадить его на стул, чтобы лучше рассмотреть и обработать раны, но не смогла сдвинуть и на йоту. Хин будто окаменел и прирос к полу. Милдред отличалась недюжинной, почти мужской, силой. Но как не старалась теперь, как не толкала, успехов не добилась. Только хуже сделала – тело мужа пошло зыбью, как море под лёгким бризом, заколыхалось, словно желе, стало оплывать, будто восковая свеча.

Милдред отшатнулась и остервенело потёрла руки о передник: ей показалось, что за пальцами тянулась зеленовато-фиолетовая слизь. А Хина, тем временем, распирало. Вот-вот ещё немного – и он займёт всю комнату. Впрочем, от Меннерса в твари, явившейся женщине, не осталось и следа. Сейчас перед ней, раскачиваясь из стороны в сторону, возвышался гигантский морской слизень. Было что-то завораживающее в том, как в его студенистом теле играли и переливались ярко-зелёные и фиолетовые огоньки. Будто звёзды неведомого неба.

Страх покинул Милдред. Ей захотелось коснуться заоблачного мерцания твари. Она даже шагнула вперёд, протянула руку и…

…из желейной массы выстрелила ложноножка, обвила запястье – Милдред вскрикнула, так как руку обожгло болью. Женщину буквально силой потянуло прямиком в живой студень. Она вопила, колотила ребром ладони по «канату», обмотавшему её руку, упиралась, но ничего не помогло. С громким чмоком слизень втянул её в себя, и Милдред застыла с открытым ртом и распахнутыми от ужаса глазами, как мушка в смоле. Вокруг неё вспыхивали, гасли и загорались вновь зелёные и фиолетовые звёзды. Словно какой-то очень могущественный ювелир решил законсервировать женщину прямо в ночном небосводе.

Несколько минут ничего не происходило, лишь «звёзды» играли всё интенсивнее, тянули друг к другу лучи, срастались, бурлили, рождали новые «светила». А потом студенистая масса устремилась в разверзнутый рот Милдред, как в воронку.

Тело женщины тряслось, ходило ходуном, пытаясь вместить в себя нечто громадное. Но вот всё закончилось, слизня больше не было, лишь на одежде Милдред, словно бисеринки, блестели капельки зелёно-фиолетовой слизи.

Глаза Милдред остекленели, а на губах играла безумная улыбка. Слегка качнувшись, она сделала первый шаг и, наконец, уверено пошла туда, где закладывала виражи винтовая лестница.

Существовала в доме Меннерсов комната, куда, по обоюдной договорённости, они не заходили. Именно туда и направилась Милдред, тихонько напевая себе под нос милую песенку. Услышь кто такое от неё – решили бы, трактирщица сошла с ума. Хотя отчасти так оно и было.

Милдред открыла дверь в «секретную» комнату. Вошла и остановилась перед колыбелькой. Изящный полог из голубоватой кисеи добавлял картине умилительной нежности. Женщина подошла, опустилась на колени и, улыбнувшись ещё шире, кивнула своей несбыточной мечте. Её малыши умирали один за другим. Последний, рыжеволосый Мартин, прожил целый месяц. Но и его прибрал Бог. Для всех мальчик переселился на кладбище и навечно уснул под вязом. Только не для Милдред. Она воочию видела рыжие кудряшки, любовалась пухлыми щёчками, наслаждалась тем, как младенец сучит крохотными ножками.

– Спи-спи, засыпай, милый Мартин, баю-бай, – напевно проговорила она, покачивая колыбельку.

А потом застыла, всхлипнула и завались набок. Всё с той же безумной улыбкой и остекленевшим взглядом.

Слизень же, покинув её безжизненное тело, дополз до стены и, слившись с ней, устремился вниз, туда, где в зале трактира пировали ничего не подозревавшие завсегдатаи.

***

Грэя разъедала вина, язвила ущемлённая профессиональная гордость, жёг стыд. Немели пальцы, сбивалось с ритма сердце. Было невыносимо гадливо от самого себя.

Там, в амбаре, наказывая похитителей своей нереиды, он специально, изрядно отделав, сохранил жизнь Меннерсу и выпроводил его со словами:

– Иди и доложи своему нанимателю, крысак, что лучше не трогать тех, кто связан с серым осьминогом.

Трактирщик закивал и, проявив изрядную для избитого прыть, кинулся прочь. А Грэй, опьянённый яростью: ублюдки посмели прикасаться моей женщине, затуманенный жаждой крови, упивался убийством. Он выпустил наружу всех своих демонов и позволил им порезвиться вволю. И забыл о главном: чудовище где-то рядом! Оно было близко, невероятно близко, возможно, в том же амбаре. Сливалось с полом или стеной. А он не почуял, профукал, не заметил. И теперь по его и только по его вине погибла невинная женщина.

Грэй ещё раз бросил взгляд на несчастную Милдред. Она так и застыла, протягивая руку к колыбельке. Какой же красивой и чистой была её мечта! Если бы он знал! Если бы он только знал!

«Чтобы изменилось? Ты бы пощадил трактирщика? – ехидничал внутренний голос. – Ты совсем помешался на этой девке! Забыл зачем ты здесь! Теперь оправдывайся не оправдывайся, а жену трактирщика убил ты».

Грэй не спорил. Он целиком и полностью принимал свою вину и не собирался себя прощать.

К Циммеру, где располагался их походный штаб, Грэй вернулся в полном раздрае. Команда смотрела на него и ждала указаний, в молчании застыв вокруг стола, на котором были разложены карты, бумаги, линейки и даже покоился секстант. Обычно в такой ситуации они устраивали мозговой штурм, разрабатывая стратегию и тактику поимки гуингара, но только не сегодня.

Грэй прошёл мимо них, сел за стол, обхватил голову руками и замер. По крайней мере двум людям в Каперне он принёс несчастье – Циммеру и бедняге Меннерсу. Смерти Клэр и Милдред камнем давили на него. Мысли путались, сбивались, роились, как мухи. Пустые, назойливые, болезненные.

Он распустил команду – ожидать дальнейших распоряжений, а сам продолжил сидеть с бессмысленным взглядом, как будто его тоже выпил гуингар.

Циммер поставил рядом с ним чашку кофе и рюмку коньяку, а сам плюхнулся в кресло напротив.

– Давай, выпей, – он кивнул на напитки, – а то тебя за статую можно принять.

Грэй мотнул головой.

– Не стоит беспокойства. Я бесполезный. Только и могу, что приносить беды.

Циммер встал, приблизился, заглянул в глаза друга. Там, в потемневшей радужке, плескалась бескрайняя, как океан, колоссальная, невыносимая для человека боль.

Маг не на шутку испугался.

– Э, парень, так ты долго не протянешь. Пошёл-ка я за зельями, – пробормотал он.

Но Грэй резко схватил его за руку, железно, как сбрендивший автомат.

– Я протяну… не человек… тварь, чуть не убившая собственную мать…

Циммер почувствовал, как внутри поднимается злость. Не на Грэя, на тех, кто основательно надломил его. Он был немного знаком с семьёй Грэя и искренне ненавидел всех этих коронованных особ, сделавших такое с его другом. То, через что заставила Грэя пройти собственная семья – не пожелаешь и врагу.

– Сядь, – почти скомандовал Грэй, и Циммер испугано пристроился рядом на табурете. – Мне надо… Хочу, чтобы ты знал… Ты ведь осуждаешь её… Вы все осуждаете её…

Циммер догадался – кого: Долорес Ангелонскую, прекрасную королеву-мать.

– А между тем… – Грэй говорил с трудом, будто что-то давило ему на грудь, глухо и часто добирая воздух, – … я виноват… Обратился тогда впервые. Она увидела, потеряла сознание. А… потом… когда пришла в себя… не хотела видеть… Но это понятно… Её сын… умер в тот день… чудовище не было… её сыном… Но я рвался… к ней… мне нужно было… Она позволила… на пять минут… я был зол… сказал ей всё… непростительные слова… зачем родила?… я не просил эту силу… что она за мать!.. Она… потребовала: убирайся… во-о-он… не хочу знать… А я… – Грэй вцепился себе в волосы и судорожно воздохнул: – … щупальце… за шею её… над полом… поднял… Потом слегла… а меня… бросили в тюрьму… правильно бро-о-оси-и-ли… там место… убийцам…мне не говорили… никто… как она… я боялся… она уме-е-ерла… каждый день… слушал колокол… панихиду…

И Циммер вдруг понял, что Грэй не умеет плакать, а внутри у него сейчас клокочет истерика. Дальше слушать не стал, рванул за несессером, дрожащими руками накапал зелья и протянул:

– До дна! – потребовал строго, на правах врача, и проследил, чтобы беспокойный пациент выполнил требования.

Потом едва ли не силой заставил прилечь на кушетку и взял руку, слушая пульс. Грэй потихоньку приходил в себя.

Поднятые со дна души, тяжёлые и тёмные тайны, постепенно оседали, возвращались на свои места, уступали место умиротворению.

– Ты так загонишь себя, – дружески пенял Циммер. – Тебе нужно отдохнуть, развлечься.

– Не время развлекаться, – проговорил Грэй. – Видишь, что творится.

– И всё-таки нужно. Рекомендую, как врач, – строго сказал Циммер, и Грэй ранено улыбнулся. А маг продолжил: – Завтра на площади у ратуши ожидается танцевальный вечер. Вот сходи, найди какую-нибудь девицу и развлекись, как следует.

– Эх, Циммер, – печально вздохнул Грэй, закидывая руку за голову и устремляя мечтательный взгляд в потолок, – какая-нибудь девица меня не устроит, а ту, что устроила бы, вряд ли устрою я.