Текст книги "(не)алые паруса (СИ)"

Автор книги: belka28

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

– Нет, – решительно сказала Ассоль, прерывая его не слишком весёлые мысли, – врать я не стану. Это не по мне. В остальном постараюсь вам помочь.

– Уж постарайтесь, – резюмировал Грэй, – раз в два дня приходите в Бухту Острого мыса с докладом. Ровно в полдень. Буду вас ждать. И в ваших же интересах не юлить, когда будете докладывать. А честно рассказывать всё. О ком бы ни шла речь. Понято? И помните, что чем чётче вы выполняете указания, тем ближе пробуждение вашего батюшки.

Ассоль метнула на него злой взгляд, но всё-таки кивнула, соглашаясь.

Он отлип от стены, шагнул к двери и, уже взявшись за ручку, проговорил, не оборачиваясь:

– И ваш отец… Это, правда, для его же блага. Не все в моей команде столь благородны и подвержены влиянию девичьих слёз.

Он не слышал, что она сказал ему вслед, потому что, наконец, перешагнул через порог и окунулся в ночь.

Тёмная, она охотно поглотила тьму в его душе, впитав всё до капли, оставив ему лишь горькое послевкусие да ранящие осколки разбитой вдребезги девичьей мечты.

========== Глава 3. Где лежит гарпун? ==========

Буря грянула сразу, как только ночной визитёр покинул маяк.

За окнами завыло, захлопало, загрохотало. Древнее строение сотрясалось, грозя сдаться натиску ветра и рухнуть со скалы, покатиться вниз, рассыпаться на кирпичи, кануть в ревущем море.

Косыми резкими полосами хлестал дождь.

Злой и чем-то недовольный ветер изо всех сил хлопал дверью, неосмотрительно (так, кажется, сказал визитёр?) незапертой. Несчастная дверь с такой силой ударялась о стену, что слышно было, как ломаются и отлетают щепки.

Надо бы встать и закрыть.

А ещё лучше запереть на засов.

Нет, забаррикадировать шкафом и никого не пускать.

Всё это лихорадочно проносилось в голове Ассоль, но она продолжала сидеть, уставившись в одну точку. Шаль сползла и сбилась на поясе, а в тоненьком платье, считай на открытом ветру, девушка быстро продрогла до кости. Тем более что очередной порыв ветра, ворвавшегося непрошеным гостем в комнату, задул огонь в печи и потушил огарок свечки.

Всё вокруг погрузилась в темноту, и только вспышки молний иногда освещали её инфернальным и недобрым светом.

Добрый свет ушёл отсюда вместе с теплом и мечтой.

Их похитил и безжалостно уничтожил тёмный человек, явившийся ночью. И, уйдя, оставил за собой только холод, мрак и пустоту.

Но ей всё равно…

Пусть холодно. Пусть беспросветно. Пусть пусто.

Мёртвым не нужны тепло, свет, звуки, а Ассоль умерла несколько минут назад.

Очередная вспышка высветила на пороге комнаты нового посетителя. Но даже это не заставило Ассоль сдвинуться с места. Никто и ничто не причинит ей вреда более того, что уже был причинён.

Гость торопливо закрыл дверь, замкнул её на засов и крикнул:

– Эй, Ассоль, чего сидишь, как истукан? Лучше зажги какой-нибудь светильник, а то темень непроглядная.

То был старина Эгль, библиотекарь Каперны. Мокрый до нитки, с взвихрёнными седыми волосами вокруг начавшей лысеть головы и тревожным блеском в глазах.

Прежде бы Ассоль порадовалась бы его приходу, выбежала, бросилась на шею, стала бы выспрашивать, уложив голову на грудь, какую ещё историю он припас для неё. А старик хлопал бы её по спине, гладил по волосам и таинственно улыбался. Для неё он всегда припасал самое лучшее.

Но сейчас ей было не до его историй. Вообще не до чего, ей было всё равно.

Недовольно бурча, Эгль кое-как зажёг принесённый с собой фонарь, и осветил комнату.

– Смотрю, братишка Лонгрен опять так тесно встретился с кружкой-подружкой, что уснул, где упал.

– Нет, – глухим голосом отозвалась Ассоль, – он встретился с монстром, и тот забрал его бодрость. Теперь отец обречён на вечный беспробудный сон…

– Поэт из тебя никудышный, – сказал Эгль, подходя, – лучше толково объясни, что произошло. А то сидишь тут в темноте, с глазами как разбитые окна.

– Да, они разбиты. И душа улетела в ночь. Я теперь просто оболочка.

Эгль поставил фонарь на стол и присел на корточки рядом, внимательно осмотрел Ассоль, крутя её в руках, как куклу, и горестно проговорил:

– Кажется, я опоздал, и серый осьминог добрался до тебя?

Ассоль кивнула.

Старик обнял её и прижал к груди.

– Прости, девочка, я должен был явиться раньше, как только услышал, что «осьминоги» в Каперне. Должен был предупредить тебя, защитить. Это я виноват.

Ассоль мотнула головой:

– Не кори себя, я сама зажгла свет для блуждающих в ночи и оставила открытой дверь.

– Ну так что же? Ты делала это и раньше, потому что твоё доброе сердце болело о каждом, кому приходится странствовать в темноту и непогодь. Он не имел права врываться и делать с тобой…

– Он ничего мне не сделал, в том плане, как ты решил. Да, тронул пару раз, но я быстро дала ему отпор. Но то, что он всё же сделал, куда хуже, – и, не сдержавшись, она всё-таки всхлипнула и проговорила, расплываясь в рёве: – Он убил его.

– Лонгрена? – с ужасом пробормотал Эгль и пристальнее присмотрелся к лежащему на полу смотрителю маяка. Лонгрен как раз перевернулся на другой бок и громко захрапел, показав, что живее всех живых и покидать этот мир пока не собирается. – Так кого же? – недоуменно спросил старик.

– Грэя, – почти простонала Ассоль, уткнувшись Эглю в плечо. – Моего Грэя. И утопил алые паруса.

– Серый осьминог убил Грэя? Он сам тебе об этом сказал? – в голосе старого библиотекаря прозвучала надежда.

– Нет, он и оказался Артуром Грэем. И даже корабль у него «Секрет». Я видела документы.

Эгль отстранился, ласково провёл дрожащей старческой рукой по волосам девушки и тепло проговорил:

– Ты просто оказалась один на один с чудовищем, и это потрясло и напугало тебя. Иначе и быть не могло. Но всё же вспомни, я много раз тебе говорил: алые паруса и Грэй – не выдумки, не сказки, не пустяк. Это пророчество, и свершиться оно должно именно тем образом, как сказано, и никак иначе.

Ассоль грустно взглянула на Эгля, вздохнула и сказала:

– Должно быть, твоё пророчество ошиблось или судьба решила разыграть свою карту. И дала мне знак, что пора избавляться от детских мечтаний, ведь они, как правило, так далеки от реальности.

– Ах, дитя, – вздохнул Эгль, – жизнь всегда была сурова и несправедлива к тебе. Кроха, потерявшая мать в младенчестве, с отцом-пьяницей… Мне так хотелось подарить тебе детство, настоящее детство. В детстве сказки становятся реальными благодаря вере. Только огромная детская мечта способна превращать корабли в Летучие Голландцы. Я хотел, чтобы у тебя была такая же. Чтобы ты была счастлива.

Ассоль горячо и благодарно сжала руки Эгля:

– Ты и подарил. И я была очень-очень счастлива. Но детство кончилось, и Летучие Голландцы бросили якоря в своих небесных портах. Больше они не явятся мне.

Старик провел ладонью по щеке девушки и отечески поцеловал в лоб.

– Нет, дитя моё, они непременно придут. И корабль с алыми парусами – тоже. Не важно, как будут звать его капитана, Грэй или как-то ещё, но он будет. Верь мне и ни в коем случае не переставай ждать. Солнце погаснет над Каперной в тот день, как Ассоль Лонгрен перестанет выходить на берег и вглядываться в горизонт из-под руки.

И Ассоль снова тепло обняла Эгля, чувствуя, как в душу опять возвращается свет, а в окружающий мир – краски. Ведь всё не столь уж и дурно: отец просто спит (что ж, ему пора было хорошо отдохнуть), Эгль с ней, и пусть даже страшный и гадкий «серый осьминог» будет ждать её с докладом, она не испугается. Её сказка вернулась к ней, и так просто она больше её больше не отдаст.

Ассоль улыбнулась, встала, перевязала крест-накрест шаль и бодро поговорила:

– Эгль, помоги мне уложить Лонгрена, негоже в его возрасте отдыхать на полу.

– Что верно, то верно. Бери его за ноги, а я за подмышки подхвачу.

Вдвоём, пыхтя и фыркая, они кое-как перетащили Лонгрена на старенький диван у окна. Ассоль подоткнула отцу одеяло, поцеловала в седой висок и повернулась к Эглю:

– Помнишь, Лонгрен как-то рассказывал, что довелось ему, за его богатую жизнь, быть и китобоем?

– Как же не помнить. Он так упорно и долго повторял ту историю.

– Кажется, он говорил, что от той поры у него остался гарпун? Для особенно крупных рыб?

– Да, вроде упоминал о чём-то таком. Но зачем тебе, малышка? Неужто решила стать рыбачкой?

– Нет, – таинственно ответила Ассоль, – просто подумалось, если он подходит для большой рыбы, значит, сгодится и против гигантских головоногих моллюсков.

Эгль, услышав такой ответ, даже уронил руки.

– И всё-таки я прозевал. Измарал он тебя своей тиной, отравил тьмою.

Старик взял девушку за руку и усадил в кресло.

– Прежде чем мы отправимся искать твой гарпун, внимательно выслушай меня и запомни, что скажу. Серые осьминоги очень охочи до юных дев. Говорят, чем нежнее и моложе будет особа, тем слаще для них.

Ассоль поёжилась, покосилась на окно, из которого вовсю сквозило, подумала, что надо бы заткнуть дыру, а то быстро выстудит комнату, но вновь не сдвинулась с места. Словно любое упоминание о недавнем госте парализовывало её.

– Слаще? Они их что едят?

Эгль пожал плечами.

– Неведомо, но после встреч с этими тварями от девушки и остаётся, что оболочка да стеклянный разбитый взгляд. Как у тебя недавно.

Ассоль вздрогнула и, зажмурившись, потрясла головой, потому что память нарисовала ей картину, когда изящные пальцы незваного гостя превращались в мерзкие чёрные отростки, вились, змеились. Её передёрнуло при мысли о том, что этими руками он касался её. Трудно представить что-то более отвратительное.

Эгль похлопал её по спине и сказал:

– Почему бы он ни пощадил тебя сегодня, извлеки из этого урок и постарайся больше с ним не встречаться. Не испытывай в следующий раз судьбу.

Ассоль судорожно сглотнула, сжала подол юбки, скатывая край в рулончик, и выдала:

– Боюсь, мне придётся тебя ослушаться. Он заставил меня помогать ему в обмен на пробуждение отца. Если я откажусь – мой бедный Лонгрен так и останется спать на всю жизнь!

– Каков мерзавец! – взорвался Эгль. – Очень в стиле таких, как он, коварных и бездушных чудовищ, мрачных подводных гадов!

В своём возмущении Эгль был искренен и немного нелеп, но Ассоль и не подумала бы над ним смеяться. Ведь только боязнь за друга и милую воспитанницу могла заставить этого добрейшего человека потрясать в воздухе тощими кулаками, угрожая неизвестному и незримому врагу.

Ассоль вздохнула и закончила:

– Так что, Эгль, не обессудь. Мне придётся пойти.

– Одну не отпущу, не проси. – Он сложил руки на груди и вскинул голову, демонстрируя решимость и непреклонность.

– Но «осьминог», – называть того человека «Грэем», столь дорогим и так долго лелеемым именем, она не собиралась, – велел мне приходить одной.

– А ты и придёшь одна. Я спрячусь неподалёку, за камнем, возьму с собой ружьё – помнишь, я показывал? настоящее! – и буду держать тварь на мушке. Чтобы он даже волоска на твоей голове не тронул.

Ассоль бросилась наставнику на шею:

– Ах, мой чудесный храбрый Эгль! Как мне благодарить тебя за доброту и заботу?

– Просто выберись из этой передряги живой и дождись своего принца, уважь старика. А больше мне ничего и не надо. Только бы увидеть, как ты на алом паруснике уплываешь в закат.

– Я обязательно выполню твою просьбу, – искренне сказала она, прижав сжатую в кулачок ладонь к своему сердцу, полнившемуся любовью и благодарностью.

– Славная и добрая моя девочка, – расплылся в улыбке старик, заморгал глазами, силясь избавиться от счастливых слёз умиления.

– Это ты лучший, мой драгоценный Эгль, – она обняла его за пояс и склонила голову на плечо. Так, в кольце его рук, пригревалась, как в детстве, разнеживалась и успокаивалась.

Спокойствие постепенно возвращалось к ней, как утихомиривалась и смирнела буря. Молнии сверкали всё реже, ветер сменил тональность на куда более миролюбивую, дождь утратил ярость.

– Ступай спать, дитя. А я тут побуду, покараулю Лонгрена, подкину дровишек в печь, – сказал Эгль, ласково отстраняя её.

– А как же гарпун? Мы ж хотели искать? – чуть недовольно попеняла ему Ассоль.

– Утром и найдём, – Эгль завёл ей непослушную прядку за розовое ушко. – Не убежит. А ты отдохни, соберись с силами. Завтра точнее решим, как будем действовать дальше. Так что гони дурные мысли и вспоминай истории, что читала у меня в библиотеке. Помогает.

Ассоль послушно подставила лоб для благословения, и поспешила наверх, где едва не под самой башней, приютилась её комнатка – совсем крохотная, но полная уюта и милых сердцу вещиц.

Возле комнаты, в небольшой чердачной нише, стоял таз с кипячёной водой – хорошо, та не успела совсем остыть.

Ассоль поспешно разделась и, щедро напенив розовым мылом мочалку, стала с силой тереть себя. Чтобы смыть даже малейшую память о пакостных и тошнотворных прикосновениях «осьминога».

Переодевшись в байковую сорочку и нырнув под одеяло, она свернулась клубочком, притянув колени едва ли ни к подбородку. Так она чувствовала себя защищённее. Но, стоило только прикрыть глаза, как события минувшей ночи накатывали вновь.

Она помнила, как удивилась, увидев незнакомца, который трогал розы у неё на столе. Будто то была какая-то диковинка. Тогда, в неровных отсветах свечи, ночной гость показался ей нереальным, ангелом, зачем-то одевшемся в чёрное. Такой тонкой и изысканной была его красота. Ассоль никогда прежде не видела настолько привлекательных людей. Впрочем, она нигде и не была, дальше Лисса. Но и там, в большом шумном городе ей не встречалось подобных красавцев.

Высокий, стройный, широкоплечий, с золотистыми волосами и бронзовым загаром – словом, ночной визитёр был невероятно хорош собой.

Но стоило ему вскинуть взгляд, и будто острые зелёные стрелы впились в её сердце. Мгновенно, точно туман под порывом ветра, слетело и растаяло очарование его внешностью. Этот человек пугал и распространял вокруг себя ауру опасности. А когда заговорил, сыпля колкостями и злыми насмешками, и вовсе сделался гадок, несмотря на низкий бархатный голос, звучание которого очень понравилось ей сначала. Когда он язвил, ей казалось, что по красивому лицу идут трещины, и оно вот-вот рассыплется, и Ассоль увидит саму бездну.

А потом… он назвался Грэем, и теперь уже её мечты разлетелись в осколки. О нет! Она столько грезила Грэем, что знала до мельчайшей чёрточки, как он будет выглядеть. Пусть он не будет так красив, за то в глазах будет светиться добрый ум. Пусть он не будет так богато одет, но за то и в простой одежде покажется самым лучшим на земле. А как будет смеяться её Грэй! Все вокруг станут заражаться его смехом – искренним, открытым, радостным. Разве можно представить, что этот Грэй, стоявший перед ней теперь, так смеётся? О, нет. Лишь циничная ехидная усмешка может кривить эти красивые губы.

А как нагло и бесцеремонно он хватал её! Как собственнически звал «моей нереидой»! Разве мог так себя вести её Грэей? Милый, заботливый, такой хороший?

Она сомневалась и не верила, сопротивлялась правде, а та, как всегда, оказалась беспощадной и упрямо совала под нос факты: дорожный паспорт! Разве тут поспоришь?

А потом… сцену, где «осьминог» нападает на отца, она постаралась поскорее выкинуть из головы. Чересчур уж болезненной она была.

Всхлипнув ещё раз, она решительно сжала кулачки и поклялась, что завтра же найдёт гарпун, научится с ним управляться, и больше никогда и никому не позволит ни обижать дорогих ей людей, ни разбивать её мечты. Решимость придала уверенности и успокоила.

И тогда пришёл сон.

========== Глава 4. Не смотри в глаза… ==========

К дому Йоганна Циммера, мага-покровителя Каперны и своего закадычного приятеля, Грэй подошёл в тот светлый миг, когда заря уже лизала горизонт пунцовым языком. Невыспавшийся, промёрзший и страшно злой. Прежде всего, на себя – за то, что сделал и наговорил Ассоль, сразу же воздвигнув непробиваемую стену ненависти и отчуждения. Он, честно говоря, не представлял, как будет выкручиваться теперь, потому что совершенно не имел опыта общения с маленькими нежными нереидами.

Хотя чего лукавить – весь его опыт с женским полом совсем не годился для Ассоль. Хамство, собственнические замашки и ехидство – не лучший способ завоевать расположение светлой и чистой девушки.

В общем, всю дорогу к Циммеру Грэй грыз себя, притом так увлёкся самоедством, что даже не обратил внимания на то, как расстаралась буря, желая выдуть ветром и вымыть дождём все его горестные мысли и сожаления. Но Грэй умел прятать сокровенное – а всё, что касалось Ассоль, тут же становилось таким – на самом дне своей души, надёжно запечатывая в сундуки памяти. Никакому шторму туда было не добраться. То его личная территория, куда можно уползать и предаваться меланхолии.

Буря ушла, недовольная им. А солнце выбиралось на пост с ленцой.

Но всё же день занимался, а с ним приходили и новые заботы. Поэтому все тёмные мысли следовало оставить ночи, очистить голову и обратиться к проблемам более насущным. Например, где поместить штаб, чтобы несильно привлекать внимание? Насколько он знал Циммера, тот любил шумные компании. А значит, никого не увидит появление множества людей в его доме. Так что участь мага на ближайшую неделю, а может и пару, была бесцеремонно предрешена главой «Серых осьминогов». Приговор обжалованию не подлежал.

Грэй заколотил в дверь и заорал:

– Эй, Циммер, твоё ж магичество, так-то ты встречаешь старых друзей?!

На балконе, приглаживая волосы и запахивая шёлковый халат, появился довольно тучный мужчина с красным круглым лицом. Выбрав в балконном садике крупный горшок с геранью, он запустил свой растительный снаряд прямо в голову непрошеного гостя. Вернее, целился в голову, но Грэй ловко увернулся и отпрыгнул, когда град осколков отрикошетил от мостовой. Потом собрал заклинанием горшок, вернул в него растение и отправил обратно. И оказался куда более метким.

– Совсем осатанел! – возмущённо прокричал в ответ Циммер, хватая герань и заваливаясь вместе с нею на спину. – В людей цветами кидаешься?

– Я думал, ты уронил, – отозвался Грэй, расплываясь в улыбке. В зелёных омутах его глаз вовсю резвились бесенята. – Вернул имущество хозяину. И ты, цветовод, долго будешь держать гостя на пороге? Открывай уже.

Бурча и посылая на голову Грэя все кары небесные, Циммер исчез с балкона, но вскоре появился в дверях. Оглянулся по сторонам, цапнул Грэя и втянул его внутрь.

Тут друзья крепко обнялись.

– Умеешь ты эффектно появиться, чертяка, – уже без всякой злобы ворчал Циммер, увлекая старого приятеля в гостиную.

– Чтобы запоминали и не расслаблялись, – отвечал Грэй, осматриваясь. С момента их последней встречи, состоявшейся далеко от здешних краёв, прошло пять лет, и за прошедшие годы Циммер не только раздобрел в поясе, но и оброс вещами и безделушками, многие из которых аристократу-Грэю казались вопиющей безвкусицей – все эти пухлые ангелочки, позолота и прочая мишура.

Грэй поморщился от обилия малинового, розового и золотого, и счёл, что уставить глаза в пол будет куда более благоразумным. По крайней мере там паркет как паркет.

– Ты чего решил перебраться из славного Лисса в такую дыру, как Каперна, и зачем натащил в дом весь этот мещанский хлам?

Циммер печально вздохнул, подошёл к шкафчику, достал бутылку виски, разлил по бокалам и, протянув один Грэю, сказал:

– Это всё прихоти Клэр. Я лишь безвольный раб её желаний.

– А Клэр… – Грэй повёл бокалом в воздухе, обозначая вопрос.

– Моя жена. Мы женаты всего пару месяцев, а она уже из меня верёвки вьёт, – он завёл глаза под лоб, показывая тем самым, как тяжко ему живётся. Хотя сытое и довольное лицо его просто кричало об обратном.

– А она сейчас здесь? – немного испуганно переспросил Грэй, представив, что почтенная женщина могла стать свидетельницей его недавнего представления с криками и грохотом в дверь, и покраснел. Даже бронзовый загар не смог спрятать краску смущения у него на щеках.

– Нет, – поспешил успокоить его Циммер, – Клэр сегодня ночевала у родителей. В паре кварталов отсюда.

– А как скоро собирается вернуться?

Циммер пожал пухлыми плечами:

– Не могу сказать. Пока что моя драгоценная тёща приболела, и Клэр вынуждена ходить за ней, как квочка за цыплёнком. Это может продлиться и три дня, и целый месяц.

– Нужно, чтобы твоя тёща поболела как можно дольше, а жена хотя бы пару недель не появилась в этом доме.

– Ты спятил, – Циммер даже округлил глаза, – если предлагаешь мне такое.

– Я не предлагаю, я говорю, что мне «нужно».

– А больше тебе ничего не нужно?

Грэй задумался, а потом ответил:

– Пожалуй, разбить вон того ангелочка. Его пропорции оскорбляют моё чувство прекрасного. Скульптору, который его ваял, следовало бы отрубить руки. По локоть.

Циммер проследил за его взглядом, хохотнул и сказал:

– Ангелочка отдаю тебе на растерзание, он и меня бесит, а вот с домом и моими родственниками – ничего не выйдет.

Грэй покачал бокал, глядя, как виски плещется о край, и сказал строго и немного расстроено оттого, что людям приходится объяснять прописные истины:

– Как ты понимаешь, я сюда не виски твой пить приехал и не развлекаться. В Каперне гуингар. Сигнал поступил вчера, и любое промедление сейчас, в буквальном смысле, смерти подобно. Поэтому на время проведения операции я экспроприирую данное здание. Если тебе станет легче, мы можем составить официальные бумаги.

Добродушное расположение мигом улетучилось с круглого щекастого лица Циммера.

– Грэй, – сухо сказал он, – я тебя очень уважаю. Ты крутой парень и большой молодец, что ловишь этих гадов. Но иногда ты переходишь всякую грань и провоцируешь на откровенную ненависть.

– Это уже твоё право. Запретить тебе меня ненавидеть я не могу. Поэтому заканчивай свои показательные выступления. Лучше покажи мне, в какой комнате я смогу расположить штаб и вели подать завтрак. Я голоден, как тысяча морских демонов.

Циммер встал, демонстрируя крайнюю степень недовольства, и процедил:

– Не ожидал от тебя такого по отношению ко мне. А как же наша дружба? И всё-то добро, что я делал тебе?

Грэй сощурился, хмыкнул, закинул ногу за ногу и сомкнул тонкие пальцы над коленом.

– Меня всегда удивляло и ставило в тупик людское избирательное добро, – сказал он. – Вот явись я к тебе и предложи закатить попойку, как в старые времена, или реши отгулять пропущенный мальчишник, ты бы с радостью согласился. И нашёлся бы повод, предлог и даже нужное зелье, чтобы удержать тёщу в постели, а жену – подальше от дома. Но когда я говорю, что мне нужно по делу, ты закатываешь истерику, ненавидишь и недоволен. Я отказываюсь такое понимать и принимать.

Циммер вздохнул:

– Годы идут, а ты не меняешься, Грэй. Но тебе и не понять. Ты уже давным-давно одиночка, для которого существует только один закон – свой собственный. И своя мера справедливости. Но они в корне отличаются от тех, что приняты в обществе. А здесь, увы, приходится выбирать: или делать добро родным и близким и быть хорошим только в их глазах, или тратить добро на каждого встречного-поперечного, и в результате самому оставаться ни с чем. И всё равно быть недостаточно хорошим для других, потому что на всех не напасёшься. Поэтому да, приходится выбирать. Но, я готов помочь и смириться. И даже приношу извинения за резкость.

Грэя крайне смущало, когда дорогие и близкие люди извинялись перед ним. В таких случаях он всегда терялся, тушевался, начинал лихорадочно возвращать извинения, чувствуя себя кругом виноватым и очень плохим.

Сейчас он тоже поспешил извиниться в ответ, за то, что причиняет неудобства и требует к себе повышенного внимания.

Циммер извинения принял, похлопал друга по плечу и уже почти любовно проговорил:

– И всё-таки ты ненормальный, Грэй. И понимать тебя также просто, как эти ваши карты морских глубин.

– Конечно, ненормальный, – печально согласился он. – Ошибка природы, мутант, оборотень.

И Циммер, должно быть, сообразив, что разговор вырулил в очень болезненное для друга русло и, будучи по натуре незлобивым и жалостливым, отчего и стал покровителем, поспешил перевести разговор на новые и более весёлые рельсы.

– Кстати, – начал он, – как увидел тебя, сразу хотел сказать: будь осторожен! У нас тут тебя невеста поджидает. Вся Каперна знает, что за ней обязательно приплывёт капитан Грэй. Так что держи ухо востро, а-то как бы тебе не пришлось вешать на «Секрет» алые паруса и просить её руки на площади перед ратушей.

От этой неуместной шутки Грэю стало ещё горше. Одним глотком осушив бокал, он поставил его на стол и сказал:

– Чтобы попросить руки, я должен быть влюблён. А если я полюблю, то никогда не попрошу руки, зная, кто я есть и что не подарю любимой счастья, а только разрушу её жизнь. Так что спектакля не будет, не надейся. И, кроме того, несколько часов назад я был у Ассоль Лонгрен и нанял её для участия в операции. Так что в данный момент она – член моей поисковой команды. А я не люблю, когда над моими людьми глумятся, даже если это дружеское подтрунивание.

Те, кто близко знал Грэя, не зря называли его изменчивым, как море, то он мог извиняться и каяться по пустякам, а то превращался в холодного и надменного принца крови, которым и был по рождению, и человеку уже хотелось извиняться и каяться перед ним.

Вот и теперь Циммер даже беспомощно поднял руки:

– Сдаюсь. С тобой вечно – как по тонкому льду. Не знаешь, что ты выкинешь в очередной раз.

– Ты знаешь, я же уже сказал: вон того ангела.

Циммер засмеялся, уже совсем по-доброму, так, что в уголках глаз собрались морщины, делая их лучистыми и лукавыми.

– Ладно, пойду будить поварих. Действительно, пора бы и перекусить.

– Вот это правильный подход.

Но до кухни Циммер так и не дошёл, потому что едва только вышел в холл, откуда и вела дверь на кухню, как двое верзил буквально внесли его обратно, поставили посреди комнаты, как предмет мебели, окинули равнодушными взглядами и обратились исключительно к Грэю, игнорируя присутствие мага:

– Капитан, срочно, мы нашли «оболочку». Возле ювелирного. Ранняя пташка, чуть свет, а уже за побрякушками побежала, – наперебой чеканили вошедшие.

Грэй чертыхнулся, мысленно посетовал, что нормально поесть и поспать в ближайшее время удастся вряд ли, поднялся и сказал:

– Идёмте, нельзя терять времени.

И тут ожил Циммер:

– Нет уж, обождите. Я с вами. Сейчас, мигом переоденусь и захвачу саквояж.

Грэй отпустил ему пять минут, а сам стоял, перекатываясь с пятки на носок и нервно постукивая сложенными перчатками по ладони. Больше всего в своей работе он ненавидел обследовать «оболочки», потому что видение девушек, похожих на сломанных кукол, с остекленевшими глазами и изломанным телом потом долго преследовало его.

Вначале он заглядывал в их глаза. Говорили, у мертвецов в глазах запечетливается убийца, но гуингары не отражались. А вот он сам навеки застревал в мёртвом взоре, влипая в него, как мушка в смолу. Становясь сопричастным убийце.

С тех пор он предпочитал не смотреть в глаза даже живым.

========== Глава 5. Он пришёл! ==========

Было раннее утро, когда Ассоль спустилась вниз.

Она прошла через комнату, стараясь не разбудить заснувшего прямо за столом Эгля, аккуратно отодвинула дверной засов и вышла на берег. Остановилась на выступе скалы, подставив лицо и волосы ласкам утреннего бриза.

Едва проснувшееся солнце потягивалось за горизонтом, разминало лучи, разбрасывало пригоршни золота. Недаром же говорят: кто рано встаёт, тому и бог подаёт. Вот солнце и расщедрилось для всех ранних пташек.

Прибой приникал к берегу и что-то нашёптывал, неспешно и нежно, будто влюблённый.

Ассоль улыбнулась. Природа оставалась прежней – величественно прекрасной, и жизнь в ней шла по установленному тысячелетиями порядку. И только скоротечное человеческое бытиё всё время менялось, будто морская волна.

Ассоль раскинула руки, прикрыла глаза и почувствовала, как растёт, легчает, а потом – летит, огромная, вмещающая в себя целый мир, прозрачная и крылатая.

Всё было в ней, и она была всюду.

В крикливых чайках, что устроили свару за рыбьи потроха. В золотых отсветах зари. В шелесте прибоя.

Она тихо смеялась и нежно любила всё это, заключённое в ней. То была её книга, её история, в которой она одновременно являлась автором и героиней. Её природа. Её мир. Безбрежный, могучий. Сливаясь с ним, растворяясь в нём, принимая в себя, она становилась необыкновенно сильной. И любые невзгоды казались теперь лишь песчинкой на песке.

Обновлённая и по-настоящему проснувшаяся, Ассоль открыла глаза, вздохнула полной грудью и сказала:

– Здравствуй, солнце. И ты, ветер. И ты, море. Как спалось вам сегодня?

Солнце заиграло лучами: хорошо, перины облаков мягки и пушисты.

Ветер взметнул платье, перебрал шелковистые пряди волос: когда ушла буря, я улёгся, свернувшись клубком, и проспал до утра.

Море зашипело, заплескало, набегая на берег и возвращаясь к себе: я качало корабли, под скрип их мачт приходят особенно прозрачные сны.

Ассоль была счастлива. Сегодня она тоже выспалась, несмотря на волнительные события предшествующей ночи.

– Мне пора бежать, – сказала Ассоль, – но я обязательно приду к вам вновь.

Солнце, ветер и море пообещали ждать. Ждать они умели, и тому научили Ассоль.

Она вернулась на маяк, повязалась передником и принялась за дела. Вскоре печь уже заворчала, разгораясь. В котелке забулькала каша, запарил ароматный травяной чай. А в миске на столе появился лёгкий яблочный салат, заправленный мёдом.

Девушка чисто вымела комнату, вытерла пыль, стряхнула и перестелила скатерть, осторожно вытащив её из-под Эгля. И только после этого решилась будить наставника.

Она ласково провела рукой по седым волосам, наклонилась и чмокнула старика в макушку.

Эгль проснулся, заоглядывался и, заметив девушку, расплылся в улыбке. Потянулся, похрустывая, и поплёлся к рукомойнику в углу.

Ассоль тем временем накрыла на стол. Они перекусили кашей, салатом и чаем и принялись за Лонгрена, его тоже следовало привести в порядок и накормить.

Видеть отца в таком состоянии – беспомощным и беззащитным, как ребёнок, – Ассоль было невыносимо. В душе поднималась, словно донный ил, злость на того, кто сделал такое с ним. Неприятные и чуждые ей чувства пугали и угнетали тем, что приходится их испытывать. Человек, усыпивший её отца, сделал это походя, легко, без сомнений. Что и страшило больше всего. Ведь прежде Ассоль не приходилось сталкиваться с теми, кто позволяет себе решать за других.

Так думала девушка, когда, будто младенца, кормила отца с ложечки. Эглю же при этом приходилось размыкать Лонгрену челюсти, поскольку сам он не слышал и не понимал, чего от него хотят. Накормив отца, обтерев его мокрой тряпкой и надёжно укрыв, Ассоль проглотила слёзы (нет, она не будет плакать! не сейчас!) и решительно произнесла: