Текст книги "Священная кровь"

Автор книги: Айбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

– Пешком, что ли, дурень? Денег нет…

В разговор вмешался молчавший до этого поденщик:

– Да, все дело в деньгах. Мне не довелось видеть тридевяти земель, но тридевять городов белого царя я прошел. Для бездомного батрака-бродяги и от земли до неба – один шаг, как говорится. Так жил только Шах-Машраб[39]39
  Машраб, шах-Машраб – узбекский поэт-классик.


[Закрыть]: выйдет вечером из ворот одного города, а к утру входит в ворота другого.

– Это потому, что он был святой человек, – перебил поденщика Ярмат, подошедший с бурно кипевшим черным кумганом[40]40
  Кумган – высокий медный чугун или чугунный кувшин для кипячения воды.


[Закрыть].– Когда Шах-Машраб отправлялся в дорогу, всемогущий аллах сам сокращал ему путь.

– А почему он мой путь не сокращает?! – вскричал Ораз.

– В наше время все пути коротки только для людей денежных, – продолжал поденщик. – Я много где побывал и многое повидал. Для богача, скажем, и в пустыне рай, а для бедняка… Вы хвалите каждый свой край, а будь вы там сыты, разве пришли бы сюда? Ведь правда? Вот я – здешний, ташкентский. А какой от этого толк! Вот мне уже на тридцати четвертый перевалило, а я еще не женился. Увижу женщину, разум теряю. Старуха мать измаялась в поисках невесты. В какую дверь ни сунет голову, спрашивают: купец он, дом есть, сад есть? Поденщиков, батраков, ремесленников и за людей не считают в наше время…

– Ничего удивительного. Торговые люди – это цвет страны, братец! – вставил Ярмат.

– А мы, что же, колючки, выходит! – вырвалось у Юлчи.

Чтобы прекратить этот разговор, Ярмат поспешил разостлать перед рабочими дастархан.

– Давайте-ка чай пить, – проговорил он ворчливо, – работа не ждет. Вечером наговоритесь. Языки и уши при вас и никуда не денутся.

Батраки и поденщики вставали один за другим, усаживались в кружок. Поднялся и Алиахун. Он расправил широкую волосатую грудь, с минуту смотрел в даль, дремлющую в истоме, и вдруг звонким голосом запел:

 
В путь-дорогу, помню, выезжал я,
Милая в дверях рукой махнула.
«Ты когда вернешься, друг?» – спросила,
С карих глаз слезу рукой смахнула.
 
 
Много дней любимой не видал я.
Каждый день «Еще увижу!» – думал,
Помнил крепко, не терял надежды,
«С каждым часом срок мой ближе», – думал…
 

Все оживились. Одобряли песню, хвалили голос Ахуна.

Вдруг за деревьями послышались мужской плач и всхлипывания. Все с удивлением обернулись в ту сторону. С покрасневшими от слез глазами подошел Шакасым – он сегодня не выходил на работу, сидел в своем шалаше возле больной жены.

– Скончалась моя страдалица, моя горемычная! Сейчас на руках у меня душу отдала. О, горе мне!..

От волнения у всех сдавило горло. Над площадкой нависло гнетущее молчание. Наконец сначала Алиахун, а за ним и другие принялись утешать Шакасыма, выражать ему сочувствие.

– Ты поскорее сообщи отцу-матери, – посоветовал Юлчи.

– Нет у нее, бедняги, никого, сиротой выросла. Оба мы с ней бездомные. – Шакасым еще горше заплакал, затем, пересилив слезы, попросил Ярмата: – Нельзя ли раздобыть у хозяина хоть немного денег? Сегодня до вечера надо похоронить ее. Можно ли в такую жару держать тело в шалаше, да еще при малом ребенке?

– Дни жаркие, до завтра оставлять нельзя, – поддержал его Ораз.

Ярмат в смущении покачал головой и принялся пощипывать свою реденькую маленькую бородку.

– Хозяин в городе, – проговорил он наконец, – а пока из города обернешься – и день кончится. Сегодня похоронить не успеете…

Юлчи с досадой возразил:

– Деньги, наверное, и у хозяйки найдутся.

– Есть у нее, знаю, да скупа она, – пробормотал Ярмат. – Кисеи на саван дала бы, и то большое дело.

Алиахун поднял руку.

– Друзья, неужели не поможем товарищу? – глухо воскликнул он. – Много ли надо, чтобы похоронить бедного человека? Могильщикам два целковых, мулле – две кредитки, обмывальщикам – рубль – и всего дела! Шакасым еще успеет залезть в долги. Главные расходы, сами знаете, придут потом…

– А как же с поминками, Ахун-ака? – неуверенно проговорил Шакасым, взглянув на кашгарца. – Что видела несчастная женщина на этом свете?.. По крайней мере похоронить надо по-человечески, пусть хоть душа ее порадуется!

– Поминки потом устроишь! – Ахун отвернулся, пошарил в своем рваном халате, вытащил хрустящую трехрублевую бумажку, бросил ее в круг. – Вот… это моя доля…

Поднявшись, кашгарец быстро зашагал прочь.

Все были глубоко взволнованы отзывчивостью Алиахуна. Ярмат покачал головой: он-то хорошо знал, что эти деньги кашгарец сам недавно взял в долг у хозяина под заработок.

Киргиз Ораз развернул поясной платок, вынул аккуратно завязанный (и кто знает, сколько времени хранившийся там) целковый, несмело положил его рядом с трешницей Ахуна.

– Всем нужны деньги, не обойтись без них даже мертвым! – вздохнул поденщик-ташкентец и, вынув завернутый в поясе штанов бязевый мешочек, отсчитал рубль серебром и медяками.

Если бы у Юлчи были в эту минуту деньги, он отдал бы все, но у него не было даже стертого медяка. Юноша чувствовал себя неловко перед товарищами, и в то же время ему хотелось обнять и расцеловать каждого из них. Простые и с виду грубые, они казались ему в эту минуту самыми добрыми, самыми великодушными людьми во всем свете.

Ярмат собрал лежавшие на скатерти деньги, зажал их в руке.

– Все остальные заботы я беру на себя – всякие там тряпки и мелочь я мигом раздобуду. Вы кончайте пить чай и принимайтесь за работу. А ты, Шакасым, отправляйся в свой шалаш. Я скоро вернусь, только соберу женщин, которые окажутся поблизости. Без них в этом деле не обойтись.

– Вашу доброту я и на том свете не забуду! Только довелось бы мне помочь вам не в горе, а на тое. – Шакасым вскочил и побежал к своему шалашу.

Перед ужином, уже в темноте, поденщики и батраки опустились на колени и, молитвенно сложив на груди руки, склонили головы. Юлчи прочел как умел коротенькую суру[41]41
  Сура – глава Корана.


[Закрыть], которой еще в детстве научила его мать. Когда он кончил, все простерли руки, поминая душу усопшей.

За ужином никто не проронил лишнего слова. Один из поденщиков сказал только:

– Чистой души женщина была. Земля легко поддавалась, раскрывая для нее просторную могилу…

III

Солнце давно зашло. Темнота над землей быстро сгущалась, воздух становился прохладней, а на небе все ярче разгорались звезды.

Юлчи набросал на площадку побольше сена, расстелил поверх него халат и прилег под джидой, заложив руки под голову.

Самое горячее время полевых работ миновало, поденщики были распущены. На участке до сбора хлопка были оставлены, кроме Юлчи, только Шакасым и Ораз.

Шакасым тотчас после работы отправился в шалаш, а киргиз сидел на корточках, прислонившись к джиде, и бренчал на своей домбре.

Среди томительного безмолвия наступающей ночи струны домбры звучали как-то особенно печально.

Юлчи подумал: «Вот если бы свирель, и я сыграл бы. Всю грусть и тоску по родному очагу вот так же излил бы в тишине этой ночи…»

Мысль о свирели как-то сама собой вызвала в сознании Юлчи образ Нури и встречу с ней в саду. Вспомнив, как Нури прильнула к нему, как трепетало под тонким шелковым платьем горячее тело девушки, как он бежал от нее, Юлчи улыбнулся: «Озорная… Балует…» Тут ему вспомнилась и другая девушка, та, что издали одарила его милой, искренней улыбкой на второй день после приезда в поместье дяди, когда он корчевал пни под палящими лучами солнца. Стараясь оживить в памяти нежные черты ее лица, с первого взгляда запечатлевшиеся в сердце, джигит думал: «Чья она? Доведется ли еще встретиться с ней?..»

– Шакасым опять анаши хватил, – заговорил Ораз, перестав бренчать. – Чуешь, вонь по всему полю, а? Бой-бой!.. Фу…

Прохладный ночной ветер доносил снизу, со стороны шалаша Шакасыма, тошнотворный запах анаши. Юлчи, повернувшись к Оразу, недоуменно спросил:

– Зачем он курит эту пакость?

– Кто его знает… Трудно ему. Бедность… А тут еще и жены лишился…

– Напрасно он так. Анаша[42]42
  Анаша – наркотик для курения.


[Закрыть] когда-нибудь доведет его до беды.

– Не сегодня завтра наступит зима, Юлчи, а куда ему тогда деваться, что делать с малым сынишкой?

– Анаша делу не поможет!

Они молчали.

Из темноты вынырнул верховой.

– Вы здесь? Как дела? – раздался голос Ярмата.

Привязав лошадь к дереву, Ярмат подсел к Юлчи. Он попросил Ораза сходить за арбузом и, когда тот ушел, передал Юлчи новое распоряжение хозяина:

– Завтра поедем к Танти-байбаче[43]43
  Танти – щедрый.


[Закрыть]. Человек этот доводится зятем нашему хозяину. Такой отчаянный – увидите, сами удивляться будете! По-настоящему его зовут Мирисхак-байбача, а Танти – это прозвище. Доставлю вас туда и назад.

– Значит, я надолго останусь там? – растерянно спросил Юлчи.

– Не-ет… Поедете помочь на несколько дней. Земля его здесь недалеко. Немного ниже нашей…

Ораз принес и положил перед Ярматом большой арбуз.

– Кушайте, – сказал он с явной насмешкой. – Нам это не подходит… на голодный желудок…

– Что, разве провизия кончилась? И не варили вовсе?

– По-вашему, чтобы варить, кроме воды, ничего не нужно? – усмехнулся Юлчи. – Или вы думаете, что мы из тыквы могли масло выжать, Ярмат-ака!

Ярмат промолчал. Нащупав на поясе ножны, он вытащил нож, разрезал арбуз. Одну половинку оставил себе, другую пододвинул Юлчи и Оразу.

Неожиданно тишину ночи разорвала дробь барабана и бубна. Ярмат так и застыл с поднесенным ко рту на лезвии ножа куском арбуза.

– Это не у Тогана-чавандоза, Ораз?

– Ясно – у него.

– Чавандоз, пропасть ему, понимает толк в жизни, – завистливо вздохнул Ярмат. – Вот это человек, Юлчи, – всю жизнь проводит на пирушках и на улаках! Сколько раз спину ломал, ребра, ноги. Лицо его в шрамах и царапинах – и все на улаке. Человек сорок приятелей имеет, таких же, как сам, с огоньком в сердце… – Ярмат прислушался. – Это у них…

– Богат, наверное, очень? – равнодушно проговорил Юлчи.

Ораз подтвердил:

– Земли и воды много. Батраков и чайрикеров – тоже. Каждый день отправляет на базар десяток арб с овощами и фруктами. Я его хорошо знаю. Он приятель моего прежнего хозяина. Батраки у него на харчи не обижаются, но зато, если Чавандоз разозлится, бьет их всех без разбора – и молодых и старых. У него поэтому никто и не живет долго.

– Короче говоря, порядочный пес, – заключил Юлчи.

Пирушка, видимо, все больше разгоралась: к грохоту бубна присоединились выкрики нескольких десятков голосов.

Ярмат покончил с арбузом и неожиданно предложил:

– Сходим, джигиты? Сказать правду, я на крыльях готов лететь туда.

– Чтобы среди риса курмаком[44]44
  Курмак – сорняк.


[Закрыть] выглядеть, – возразил Юлчи.

– Пойдешь, Ораз?

– Нет.

Ярмат пристал к Юлчи:

– Пойдем, братец, будь другом! Посидим где-нибудь в сторонке, посмотрим, потешимся. Для киргиза лишь бы домбра – он и доволен.

Ярмат поднялся и чуть не силой потащил за собой Юлчи.

Им пришлось проделать в темноте немалый путь, прежде чем они достигли места пирушки. 1Тчем ближе и яснее слышались крики и шум, тем сильнее было нетерпение Ярмата.

Как только они вошли через широкие ворота во двор, Ярмат отделился от Юлчи и заспешил вперед, чуть склонив голову, со сложенными на груди руками.

Прямо против ворот на ярко освещенной площадке Юлчи увидел высокого, невзрачного на вид, костистого человека. Это был сам хозяин. Выпятив грудь и приподняв для важности правое плечо, Чавандоз то и дело отдавал распоряжения многочисленным слугам.

Ярмат протянул хозяину для приветствия руки, но они повисли в воздухе. Надменный Чавандоз сделал вид, что не заметил нового гостя. Ярмат, однако, не выказал ни смущения, ни растерянности. Вытянув шею, он осмотрелся, заметил себе место в кругу зрителей, уселся и, засучив рукава, принялся вместе с другими хлопать в ладоши в такт бубна.

Юлчи не захотел тесниться среди гостей и зевак. Он прислонился к толстому тополю и, стоя, через головы сидевших в кругу людей стал наблюдать за происходившим.

Пирушка проходила с обычным шумом, гвалтом и дикими выкриками. Около ста человек, усевшись, образовали круг. Тесно сгрудившись, точно притянутые друг к другу цепями, их окружали стоявшие. Тут были и подростки, и взрослые парни, и даже старики. Все они собрались из окрестных усадеб.

Барабанщики и бубнисты, обливаясь потом, колотили словно в забытьи. Они то склонялись почти до самой земли, то вдруг встряхивали бубны, изворачиваясь всем станом, выпрямлялись и поднимали их высоко над головой.

Между тем в кругу зрителей творилось что-то неописуемое. Со всех сторон раздавалось отчаянное хлопанье в ладоши, хриплые возгласы. Люди, доведенные до последней степени возбуждения, били себя в грудь, не жалея глоток, кричали: «Балли»[45]45
  Балли – браво, молодец.


[Закрыть].

По кругу носился шестнадцатилетний бача – мальчик-танцор. Мальчик был бледен, тонок и строен. На нем развевался шелковый, отливающий разноцветными огнями, полосатый халат. Стан его низко, на самых бедрах, повязан синим, шелковым же, платком. На ногах хромовые сапожки. Легко и бесшумно порхал он в них по мягким, пушистым коврам.

По двору, громко перекликаясь, сновали исполнявшие приказания хозяина прислужники. Слепили глаза развешанные по деревьям большие яркие лампы. В одном углу двора с треском и гулом горел костер: временами, разрывая черную пелену ночи, от него вскидывались к небу длинные огненные языки. На деревьях легкой занавесью дрожали отблески пламени.

Первая часть пира закончилась невыразимо частой дробью барабана, последним бешено-быстрым кругом бачи и слившимися в сплошной рев одобрительными криками толпы. Люди тотчас же рассеялись по двору, чтобы промочить водой охрипшее от азартных выкриков, пересохшее горло.

Через несколько минут на площадку выбежала красивая девушка. Барабаны и бубны замедлили темп, загремели тише и мягче. Девушка двигалась по кругу, сопровождая танец тонкими, едва уловимыми движениями плеч и кокетливыми жестами рук. На ней было длинное, красного шелка платье, парчовая безрукавка: на голове шелковая, оранжевого цвета косынка. Бесчисленные, мелко заплетенные длинные косички опускались на спину и при малейшем движении извивались черными змейками. Девушкой этой был все тот же бача.

«Вот шайтаны, как здорово нарядили!» – подумал Юлчи и так же безмолвно, но уже с интересом стал следить за танцем.

Вдруг – бах! – из круга, резко отдавшись в ушах, прогремел выстрел.

Все сразу вскочили, зашумели, подталкиваемые страхом, давя друг друга, бросились врассыпную. На месте осталось лишь несколько человек. -

Бача, спотыкаясь и падая, метнулся к хаузу, окруженному тополями. Вслед за ним, сжимая в руке револьвер, кинулся одетый в чекмень толстяк.

– Не стреляйте!.. Спасите!.. – раздался крик из хауза.

Юлчи в один прыжок очутился около буяна, крепко стиснул ему руку с револьвером, загнул за спину. Револьвер с глухим стуком упал на землю. Толстяк ругался, напрягая все силы, пытался вырваться из рук Юлчи.

– Ты кто такой? – орал он. – Прочь! Застрелю! Обоих вас уложу рядом в одну могилу! Пусти!

Буян старался дотянуться до револьвера. Юлчи схватил его в охапку и оттащил подальше от хауза. Тут подоспел Чавандоз с несколькими приятелями. Толстяка кое-как уняли и куда-то увели.

Народ понемногу начал возвращаться. У всех только и разговору было что о происшедшем скандале:

– Чудно! За что он его?

– Видно, не угодил чем-то бача, он и обозлился. Известно – горячий человек, к тому же пьяный.

– Не пришло, значит, время помирать, жив остался мальчишка.

– Прямо у меня над головой бухнул, как из крепостной пушки.

Юлчи снова отошел под тополь. Откуда-то вдруг появился Ярмат и сердито толкнул его в бок:

– Пошли!

Юлчи хмуро взглянул на него и зашагал следом.

Несколько минут оба шли молча. Первым заговорил Ярмат:

– Порядочный человек не станет соваться куда ни попало! – сказал он с раздражением. – Поднялся скандал – убегать надо: голодно брюхо, зато не зудят в ухо. За кого заступился? За какого-то бачу! А вдруг пристрелили бы тебя, тогда что?..

– Будьте же справедливы, Ярмат-ака, – перебил его Юлчи. – На моих глазах какой-то полоумный пьяница убивает человека, а я должен смотреть? Верно, жизнь – сладкая штука, и всякий дорожит ею, но ведь у каждого и жалость должна быть в сердце. Мальчик – он мальчик и есть. Родные, наверное, по бедности продали его в бачи. А может, он круглый сирота. По нужде пошел по этому пути. Вы сами были без памяти от его танцев, а теперь порочите… и пожалеть не хотите…

– Да знаешь ли ты, с кем сцепился?

– Нет. Кто этот пес?

– Вот тебе и раз! Это же Танчи-байбача, зять твоего дяди!

Юлчи громко расхохотался, затем повернулся к Ярмату:

– Ну, кто бы он ни был, этот глупец! Я ведь и ему сделал добро – от убийства удержал. Только как же нам быть теперь, Ярмат-ака, может, не поедем завтра к Танти? Такие люди очень злопамятны.

Ярмат ничего не ответил, он был явно не в духе.

Юлчи же, наоборот, был доволен своим поступком. Там, во дворе Чавандоза, многие хвалили его, одобрительно и дружески кивали ему. А если этот поступок не понравился таким трусливым людям, как Ярмат, ну и пусть…

Они уже достигли своего стана, и Юлчи растянулся на постели, когда вдали вновь загремели барабаны. Пир у Тогана-чавандоза продолжался.

IV

Время близилось к вечеру. Танти-байбача, проспав после вчерашней пирушки весь день, вышел наконец из калитки ичкари на внешнюю половину двора. В течение нескольких минут он прохаживался взад-вперед, поглаживая круглый живот, затем подошел к хаузу, умылся, прилег на супе, крикнул:

– Камбар, неси чилим!

Камбар, только что возвратившийся с поля, принес тонкой работы чилим, ярко блестевший начищенной медью, раскурил его, подал Танти.

– Хозяин, – с развязностью доверенного слуги заговорил он. – Сегодня мы хорошо поработали. Джигит, присланный вашим тестем, оказался очень старательным.

– Ага, прибыл? Хорошо! Тесть мой знает толк в делах. У него все батраки хорошо работают. Это только ты ничего не знаешь, кроме еды.

Камбар хотел было возразить что-то, но увидел Юлчи, твердо шагавшего с кетменем на плече, и указал на него хозяину:

– Вот он идет.

Юлчи еще издали узнал Танти, однако нисколько не смутился, поставил кетмень к дувалу, смело прошел к хаузу, не торопясь умылся, снял поясной платок, развернул его, спокойно утерся и только после этого подошел поздороваться с байбачой.

– Не уставать тебе, джигит! Садись, – предложил Танти, внимательно с ног до головы оглядывая парня.

Юлчи спокойно уселся против байбачи. Танти усмехнулся:

– На вчерашней пирушке был? Ты тот самый силач джигит?

– Это был я, – признался Юлчи.

Байбача покачал головой, словно сожалел о происшедшем.

– Пропади оно, это пьянство, – проговорил он и натужно рассмеялся. – Хе-хе-хе… Наделал я шума…

В разговор вмешался Камбар.

– У вас, хозяин, нигде без скандала не обходится, – ухмыльнулся он. – По-настоящему вас следовало бы назвать «Тупалан-байбача»[46]46
  Тупалан – буян.


[Закрыть].

Танти отмахнулся от него и продолжал, обращаясь к Юлчи:

– От первой пули бачу спас бог, от второй – избавил ты. Иначе застрелил бы: очень я разгорячился – выпил крепко.

– А за что вы в него, беднягу, пулей метнули? – спросил Юлчи.

Байбача помолчал, прищурил большие, но уже тускнеющие, с сеткой тоненьких красных жилок глаза и равнодушно ответил:

– Не помню. То ли он не подхватил протянутую мною пиалу с чаем, то ли бровью не так повел, только чем-то обозлил меня, проклятый… Ну ладно, былым делам, говорят, прощенье. Как наши посевы, хороши?

– Очень хорошие. Особенно картошка и морковь. Богатый урожай получите.

– Да? А мне вот этот колченогий говорил, – кивнул байбача на Камбара, – что он чем-то там засеял клочок земли, да я, признаться, и не заглянул туда ни разу. Сказать правду, сам я в хозяйстве ничего не смыслю. Во всем положился вот на него, на колченогого. Он хромой, но руки у него счастливые. Ни один год не было плохого урожая. Верно, Камбар?

Камбар – шутник и говорун, действительно при ходьбе волочивший одну ногу, – притворно нахмурился, топорща редкие, светложелтого цвета, волоски бровей.

– Вы хоть при гостях калекой меня не называйте, Мирисхак-ака. А ну, давайте-ка наперегонки, попробуем, кто кого!

– Подсыпь табаку, колченогий. Шуток не понимаешь… – Танти-байбача взглянул на Юлчи. – И верно, я сам надивиться не могу – хромой, а летит быстрее ветра. К тому же весельчак и работает исправно. Но вся беда – колченогий. Ха-ха-ха!..

– Мои ноги, хозяин, с изъяном, да они помогают цвести земле. А у вас хоть и в порядке все, да вы, кроме как чилим потягивать, ни к чему не способны! – Камбар протянул байбаче заправленный чилим. – Вот курите…

Танти-байбача, окутавшись облаком дыма, уже серьезно сказал:

– Садись на жеребчика, поезжай в город. Привезешь две бутылки коньяку. Быстро! Аскар-палван приедет с компанией. Понял?..

– Эх-хе! Большая, значит, игра будет. Желаю вам удачи. С выигрыша и мне что-нибудь перепадет. Только жеребчика нет, Мирисхак-ака, маленький Чавандоз уехал на нем на улак.

– Садись на иноходца.

Во двор, ведя на поводу заседланную новеньким седлом красивую каурую лошадку с бусами и тумарами[47]47
  Тумар – талисман, амулет.


[Закрыть] на лбу, вошел крепкий, загорелый мальчуган лет тринадцати-четырнадцати. Это и был маленький Чавандоз, сын Танти-байбачи – Абидджан. Мальчик старался держаться солидно, но по всемувидно было, что он из тех баловней-любимчиков, кого обычно называют «балованный барашек».

Передав лошадь Камбару, мальчуган принялся стряхивать пыль с одежды. Таити окликнул его:

– Сын! Чей обогнал?

– Рыжий Таира-купчака. Нашему малютке оказалось не под силу тягаться с ним.

– Э-э, Абидджан, – усмехнулся Камбар, – а я думал с козлом вернетесь, котел готовил. Выходит, все зря – у вас пустая потеха только.

– Подожди, Камбар, еще понадобится твой котел, – ответил Абидджан заносчиво.

– Нет, уж видно, – насмешливо протянул Камбар. – Для того чтобы улака на полном скаку захватить, надо быть настоящим чаван-дозом. И силу надо иметь, братец мой Абидджан!

Отпустив подпругу, Камбар привязал жеребчика к столбу. Потом взял у хозяина деньги и, подседлав иноходца, отправился в город.

Гости Танти-байбачи приехали поздно вечером. Их провели на айван, обращенный в сторону клеверника.

До возвращения Камбара прислуживать пришлось Юлчи. Больше всего надоедал ему сам Танти-байбача. «Чилим!» – поминутно кричал он с айвана. Чилим стоял рядом с Танти, но его надо было заправить заново табаком, разжечь, поднести… Байбача затянется раз – и накурился, а через минуту требует снова.

Когда приехал Камбар, Юлчи прошел к супе и в темноте растянулся на разостланной там пыльной кошме. Через некоторое время к нему подсел и Камбар, неожиданно появившийся с блюдом остывшего плова.

– Игра началась… У хозяина даже чилим из памяти вылетел. Теперь можно и отдохнуть.

– А во что они играют? – спросил Юлчи.

– В кумар[48]48
  Кумар (кимар) – азартная игра в альчики.


[Закрыть],– тихо ответил Камбар.

– Что вы говорите? Гости вовсе не похожи на игроков. Все в чалмах, будто муллы!

– А кого вы считаете игроками? – пробормотал Камбар, только что положивший в рот первую щепотку плова. – Уличных удальцов, что ходят с открытой грудью и повязывают из щегольства по паре поясных платков? Нет, настоящие игроки – это сыновья бородатых чалмоносцев – ишанов. Целую неделю они пьянствуют, играют в кумар, а по пятницам как ни в чем не бывало появляются на молениях.

– Чудо! – удивился Юлчи. – Ишаны мечут альчики!

– Они и в карты играют. Это тот же кумар, даже, пожалуй, похуже… Хэ, а как они пьют! Глотают, будто верблюды, пробывшие целую неделю без воды в пустыне. Буза[49]49
  Буза – хмельной напиток из закваски проса.


[Закрыть] ли, водка ли, мусалас ли, коньяк – ничем не брезгуют, было бы только спиртное.

– Короче говоря, это последние развратники, – заключил Юлчи.

Беседу их прервал Танти:

– Чилим, колченогий!..

Окрики хозяина начинали раздражать Юлчи. «Будто у бедняги имени нет! – промелькнула у него мысль. – Это уже не шутка, просто байбача за человека его не считает».

Камбар бросил в блюдо взятую щепоть плова, вскочил и побежал на зов. Бегал он действительно проворно, точно и не хромал вовсе.

«Трудно ему на побегушках, – подумал Юлчи. – Старается не показать своей хромоты, так и привык бегать рысцой…»

– Вы меня ждете? Напрасно. Плов, наверное, остыл уже. Принимайтесь! – заговорил Камбар, снова подсаживаясь к Юлчи. – Карман хозяина, кажется, опустел, – сообщил он. – Не везет, видно. Весь год не вылезает из проигрыша. При его богатстве это пока не заметно, но тем хуже будет конец. Тогда глаза его от удивления сами собой раскроются, будто стручок маша. При такой расточительности, друг мой Юлчи, и золотых гор не хватит.

– А чем занимается ваш байбача? – полюбопытствовал Юлчи. – Неужели он только и знает, что проедает нажитое?

– Занятие? – Камбар рассмеялся. – Кончайте с пловом, потом расскажу.

Когда блюдо было опорожнено, Камбар вытер его пальцами, облизал их, отодвинул блюдо в сторону, подсел ближе к Юлчи и начал свой рассказ:

– Какие там занятия! И на пятак нет у него дела. Со всякими делами он покончил еще лет пятнадцать назад, с тех самых пор, как умер его отец. Я работаю у этого человека только четыре года, но

живем мы с ним в одном квартале, и мне все про него известно.

Отец хозяина был большим баем. За свою жизнь он накопил несчетное богатство. Пять-шесть лавок и магазинов, да еще земля, да несколько участков и домов в новом городе… Старик умер, а сын теперь все проедает: скачки с улаком, вечеринки, пирушки, постоянные гости… Собираются муллы, ишаны, баи, игроки-кумарбазы. Каждый день – нарын, пельмени, плов. Вот скоро в город переедем, и что только там будет! Сынишка у него, сами видели, в четверть ростом, а он женить его хочет. Сговор был, когда еще девчонка в люльке качалась… И мальчишка весь в отца. Ни читать, как говорится, ни писать, ни песен складывать. Ходил несколько месяцев в русскую школу на Хадре, потом сбежал. Потому – голова у него занята лошадьми, скачками, вечеринками с компанией таких же, как сам, байских сынков. Короче говоря, отец с сыном вместе проедают богатство. Слышно, осталось у них не больше трети всего богатства. Да они и это по ветру пустят.

– Чилим! – послышался сиплый голос Танти.

Камбар оборвал рассказ, поспешил к хозяину. Возвратившись через минутку, он сообщил шепотом:

– На кону ворох денег. И все хрустящие бумажки с портретом белого царя! Взглянул я – в глазах зарябило. Вот бы мне пару таких! Куда бы ни пришел, встречали бы с уважением: «Пожалуйте, почтенный Камбар, пожалуйте!» А сейчас – где там! – только и слышишь: «Эй, колченогий! Эй, калека, эй, безногий!»

– Хозяина прозвали Танти-щедрым. А вам он оказывает свою щедрость, Камбар-ака? – спросил Юлчи.

– Щедрость его не для таких, как я, – ответил Камбар. – Он ничего не жалеет для себя и для своих друзей-приятелей. «Танти» его прозвали люди, которые едят и пьют на его гулянках. А мне он дает харчи да одежду справляет, когда совсем истреплется. Иногда и денег немного выпросишь. Только насчет деньжат скуповато. Знаете, говорят, из чужих рук и птичка не наедается. Заведется какой целковый, смотришь, туда-сюда – и уже нет, упорхнул из рук… – Камбар вздохнул. – Эх, деньги! Купить бы хоть пару танапов земли, таких бы дел наделал я, что твой сахар! Видели, сколько земли я засеял? И все сам!.. Каждый год десятками арб собираю урожай для хозяина.

– Одни трудятся, сеют, а выгоду от этого другие имеют, – ответил поговоркой Юлчи. – Была б у вас земля: труд ваш – и выгода вся ваша. Копите деньги, Камбар-ака, и покупайте себе участок.

– Где там! Копейки лишней не отложишь. Хозяйский порог, будь он проклят, такой – его не перепрыгнешь…

Послышался раздраженный голос хозяина:

– Эй, колченогий! Тащи лекарства!

– До мусаласа очередь дошла? – спросил Юлчи.

– Сейчас начну заливать горло ишанов прямо из корчаги, – рассмеялся Камбар, исчезая в темноте.

Юлчи прилег на кошме и укрылся узкой подстилкой от седла. В нос ему ударил запах сырости и конского пота. Уснуть мешали шум и пьяные выкрики игроков. Он долго переворачивался с боку на бок и только было задремал, как услышал над головой шепот Камбара:

– Спите?

– Нет.

– Выпьете? Очень вкусный мусалас.

– Не надо. Я еще никогда не пробовал.

– Хи-хи-хи… – тихонько рассмеялся Камбар, укладываясь рядом с Юлчи. От нео несло винным перегаром. – Если пить понемногу, вреда не будет, – заговорил он через минуту. – Бывает так, Юлчибай, что сердце вот-вот разорвется, белый свет темной ночью кажется. Тогда тайком от хозяина я выпиваю одну-две пиалы. Иногда он и сам даст. Он же меня и приучил. Раньше я капли в рот не брал. Но подумаешь порой, и покажется, что хозяин прав: жизнь коротка и надо где можно пользоваться удовольствиями в этом недолговечном мире. Вот его отец не пропивал, не проедал и все равно богатства не унес на горбу в могилу.

– Скупой был? – не поднимая головы, спросил Юлчи.

– О, из тех, что прокляты всеми святыми! Прославился своей скупостью и жадностью. Знатный бай, большую торговлю вел кожевенными товарами, а посмотришь на него – подумаешь, что это бедный ткач или латальщик обуви. Зимой и летом на ногах – тяжелые капиши из толстой кожи. На голове – грязная, пропитанная потом чалма. Халат – рваный. Ходил он всегда, уставившись в землю. Увидит старую подкову, ржавый гвоздь, пуговицу или другую какую-нибудь дрянь, обязательно поднимет. «Когда-нибудь, скажет, пригодится». Как-то, я был еще подростком, он у меня выманил два гвоздя, поднятых на дороге.

– Ну, это вы, наверное, выдумали, – не поверил Юлчи.

– Выдумал?! Э-э, то, что я рассказал, – лишь капля в море! Вот слушайте. Каждый год осенью он привозил сюда, в поместье ребят нашего квартала и заставлял сгребать опавшие листья. Помню, приехал как-то с ребятами и я. Собрали мы листья, плотно набили в мешки. А к вечеру подул сильный ветер. Мы, ребята, смеемся, радуемся, глядя, как ветер подхватывает оставшиеся на деревьях листья и поднимает их к самому небу. А бай беспокойно топчется около деревьев, как курица, обжегшая ноги, ругается. «Отец, – спрашиваем мы, – чем вы недовольны?» А он нам: «Немало, говорит, нескладных дел бывает и у бога. Вот смотрите, смотрите, какой убыток! Ни одного листочка не осталось на моих деревьях, все унесены в небо».

– Вот жадный дурак!

– Погодите, я еще не все рассказал. Вы можете подумать, что это сказка, а это истинная правда. Он никогда не ел ни плова, ни нарына, ни пельменей, ни казы[50]50
  Казы – конская колбаса.


[Закрыть]. «Плов, – говорил он, – как гвозди, царапает мне желудок, а казы – тоже не по мне». И каждый день разрешал своим домашним готовить только болтушку из пшена. Сын бая, мой хозяин, после того как женился, начал кормиться получше, но тайком. Деньги на расходы воровал у отца. Покушает сам повкусней, а для старика велит приготовить какую-нибудь жидкую похлебку. Как-то раз бай возвратился домой раньше обычного, да еще привел с собой какого-то близкого родственника. Сидят они во дворе, беседуют, ждут похлебки. Вдруг старик видит – в углу двора, из-под сложенных там нескольких снопов сена, показался дым. «Что это?» – вскричал он и бегом туда. Раскидал сено, смотрит, а под ним котел. Поднял крышку – на него пахнуло вкусным запахом плова. Старику все стало ясно… Понимаете: женщины, притушив угли, накрыли было плов париться, а тут показался бай. Они с испуга и завалили очаг сеном. Бай возвратился на прежнее место. Трясется весь как в лихорадке. Родственник пытается успокоить его: «Не расстраивайтесь. Слава богу, вы богатый человек. Если и кушал, то ваш родной сын. В вашем доме уже давно готовят в двух котлах: один для вас, другой для себя. Простите их». Ну и всякое такое. Выслушал все это старый бай, опустил голову да как заголосит. «Мне, говорит, уже семьдесят. Пятьдесят лет я копил богатство. Не пил, не ел сладко, не одевался чисто. Вся жизнь моя прошла в заботах и лишениях. А ради чего? И вот я плачу о своей глупости, родня!»