Текст книги "Соловьиная песнь (СИ)"
Автор книги: Asocial Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)
Билл вышел на сцену. Мэри показалось, что он слишком уж ожесточенно швыряет ножи под ноги напуганным танцовщицам в цветастых нарядах. Одна из девушек даже показалась Мэри красивой, у нее было платье огненно-рыжего шелка и диадема с поблескивающими в приглушенном свете камнями. На ней-то Мясник и отыгрался. Лезвие вонзилось в юбку, ниспадающую до пола, и Мэри увидела ужас в глазах несчастной, еще совсем юной девы, размалеванной не по годам. Бедняжка такого не ожидала, должно быть, впервые видела бандитов во всей красе. Остальных, очевидно, веселило происходящее, зрители ревели, выкрикивали названия приемов, на которые хотели посмотреть. Когда люди жаждут хлеба и зрелищ, их ничуть не смущает, какой ценой они получают желаемое. Вот и теперь всех только забавляла беспомощность девочки в шелках. Кажется, во всем зале можно было найти только два мрачных человека. И, как ни странно, это были Мэри и Дженни.
Наконец, когда Билл, отпустив китаянку, сказал, что покажет «ученика Мясника», Мэри ожидала услышать свое имя, ведь она знала почти все трюки и могла с легкостью выполнить их. Но вместо этого он вызвал Джен, бывшую помощницу, как он выразился «настоящую ученицу Мясника». Нынешняя его ученица мгновенно вспыхнула от такого унижения, хотела было покинуть салон, но быстро одумалась, наученная прошлым опытом. Кое-кто из бандитов с удивлением глянул на Птичку, толкая локтем собеседника. Да, не для одной нее это было новостью. В любой другой раз она позволила бы эмоциям взять верх, но настроение подозрительности все еще владело Мэри, и она успокоила себя. «Что-то не так. Что-то точно не так. Только вот вопрос – с ней или со мной?» – спросила себя девушка, не отрывая взгляда от сцены. Дженни вышла, улыбаясь и шутя, как положено. Но Мэри, крайне проницательная в этот день, заметила легкую скованность движений Джен, она словно заставляла себя идти, хоть и походка ее была быстра. Зрители аплодировали, восхищаясь игривостью и грацией воровки. Все тут же забыли про обойденную стороной Птичку.
Бурное веселье вдруг оборвалось, когда нож угодил прямо в медальон, подаренный Мясником. Кто-то в зале вскрикнул. Мэри помрачнела, хотя ей следовало бы радоваться. И то, как Билл играл на публику, не смогло разубедить ее в неправильности происходящего. Даже у Дженни, которая фальшивила всю свою осознанную жизнь, в глазах читался неподдельный страх. Это был знак. И, хотя зеваки не понимали, какой смысл несло все происходящее, зато Мэри начинала понимать. «С ней», – растерянно закончила она свою прошлую мысль. Но, когда ученица по окончанию номера проскользнула обратно в толпу, Мэри снова крепко задумалась. «С ней ли?». И тут ей в голову пришла одна достаточно правдоподобная мысль. Она знала, что Амстердам подцепил воровку, окончательно забрал ее у Мясника. Когда Мэри прослышала об этом, на душе у нее стало гораздо спокойнее. Она считала, что эти двое всяко достойны друг друга. Так вот, а что, решила она, если дело вовсе не в Дженни, а в Амстердаме? Так она отчасти предугадала произошедшее далее.
Настало время тоста.
Каттинг поднял горящую чарку заявив, что черпает силы от победы над своими врагами, достойными врагами, чья кровь обагрила Пять углов шестнадцать лет назад. И тогда, когда он закончил свою речь, произошло нечто невероятное. В воздухе просвистел брошенный нож, тут же отбитый мгновенно среагировавшим Биллом, по всей вероятности, он ожидал этого. В руках Амстердама сверкнул пистолет, но не успел ирландец выстрелить, как замер и, растерянный, посмотрел вниз, где нашел вонзенный в собственные внутренности клинок. Дальше для Мэри было все как в тумане, она с трудом вспоминала, что говорил Мясник. Она помнила лишь отголоски воплей Джен и страшную картину расправы, а еще помнила, кем на самом деле оказался бродяжка. Когда тесак над сыном Священника взлетел вверх, Мэри зажмурилась, зная, что он сейчас вопьется в плоть юноши. Но как бы не так. Казнь продолжалась, и Билл, впервые пощадив врага из уважения к покойному Валлону, лишь оставил на лице неудачливого наследника огромную отметину, горящее клеймо от раскаленной стали.
Мэри пришла в себя, когда сына Священника выволокли наружу. Парень потерял сознание. Немудрено. Кто-то вообще удивлялся, как его черепушка выдержала такие страшные удары. Но Птичка, в момент экзекуции чувствовавшая какую-то смутную жалость, вернувшись в свое прежнее состояние, рассвирепела не на шутку. Почему Билл не убил этого ничтожного ирландского пса? Он ведь наверняка захочет еще раз испытать удачу. Теперь, конечно, пазл составился у нее в голове: Мясник заранее знал о грядущем покушении и был во всеоружии. Потому-то он разбил медальон шлюшки Амстердама. Если бы ирландец был в руках Мэри Грей, она бы никогда не отпустила его живым, будь его отец хоть самим Иисусом Христом. Это злило девушку, но ей хватало ума не лезть к Биллу, еще более зловещему с окровавленным лицом. Теперь он мало скрывал свою жестокую ярость. Его можно было понять, ведь Мясник впервые за долгое время приблизил к себе кого-то, пригрел эту гадюку у себя на шее. И какой монетой отплатил Валлон? Подлым ударом в спину. Мэри решила потихоньку убраться, не привлекая к себе внимания. Она хотела поговорить, но это подождет. Подождет, пока буря утихнет.
Ложась спать, она думала: «Значит, я не просто так видела этот сон. Он был отчасти вещим, не зря я не доверяла подонку».
Но злополучный кошмар не оставил ее и в сегодняшнюю ночь. Напротив, он дополнился еще более кровавыми деталями. Мэри проснулась, тяжело дыша, и заплакала в подушку. Она думала, настал конец безумным сновидениями, но, видимо, ее разум успокоился бы лишь со смертью Амстердама. Может быть, он все-таки умрет? А что, если он сейчас лежит в своей крысиной норе и загибается от боли, мучаясь в предсмертной горячке? Нет, вряд ли. Ирландцы живучие, как клопы. Не дожидаясь первого луча солнца, девушка спустилась вниз, в отцовскую библиотеку. Из окна на нее смотрела полная луна, своим мягким светом озаряя комнату. Ей даже не понадобилась лампа. Мэри села в кресло, закрыла глаза, гадая, что сделал бы на ее месте Эштон Грей, джентльмен до мозга костей. А, впрочем, он бы не оказался на ее месте. Ответ лежал на поверхности, но оттого был не менее обидным. Мэри и в подметки не годилась отцу с матерью. Едкая горечь переполняла ее, и девушка, стараясь отбросить неугодные мысли, зажмурилась и сильно сжала руками ручки кресла. Обивка лопнула под натиском ее ногтей.
– Вот, всегда все порчу, – прошептала она и лицом зарылась в бумаги, лежащие на письменном столе. Слез больше не было. Их просто не осталось.
Просидев так до рассвета, Мэри в конце концов нашла в себе силы подняться и взяла с полки книгу. «Отверженные».
Она недавно заказала этот экземпляр, изданный всего год назад, в красивом зеленом переплете, но жизнь вокруг так закрутилась, что она просто не могла взяться за чтение. Мэри никак не думала, что ей удастся отвлечься от пагубных мыслей, роящихся в голове, но так случилось, что труд Виктора Гюго затянул девушку в пучину событий, совершенно ей чуждых, вернул ее в привычный мир, в который она погружалась каждый раз, беря в руки книгу. Она уж успела забыть, как сладостно бывает отвлечься от реальности, забыться. Еще недавно чтение было ее чуть ли не ежедневным занятием, но, как и ото всех прочих привычек, Грей отдалилась, заведя новые. Было приятно почувствовать себя прежней, хотя бы на несколько часов перед тем, как отправиться в суровый, полный опасных людей мир. Амстердам Валлон перестал существовать, освобождая место для Жана Вальжана, прошедшего через ужасы каторги.
– Отверженные, – вслух сказала Грей, с нежностью и почти трепетом возвращая книгу на законное место. – Какое правильное, какое емкое определение. И ведь для Гюго отверженные – не потерянные люди, а заплутавшие, отчаявшиеся. Рабы общества. Кажется, я как никогда близка к пониманию этого слова.
И какая-то непонятная тоска стиснула ее сердце, разливаясь по жилам. Но не время грустить. Начинается новый день. Ей нужно поговорить с Биллом.
– Проклятье, Птичка, а ведь ты была чертовски права. Ты что-то знала про него? – спросил ее Каттинг, лишь коротко поприветствовав девушку кивком. Он не был похож на себя. Будто что-то надломилось внутри грозного, устрашающего лидера Коренных. Видимо, предательство подкосило его, хотя вряд ли это был первый нож в спину за всю ту долгую жизнь, что прожил бандит со стеклянным глазом. Он сидел, сгорбившись, раскуривая толстую сигару, невидящим взглядом смотрел на пляшущие в камине огоньки.
– Нет. Я уже потом пыталась что-то откопать, но узнала только про Хеллгейт, а это и так все знали. Крысенок Джонни же просто бегал от меня, как от огня.
Билл издал сдавленный смешок, повернувшись, наконец, к Мэри, стоявшей поодаль. Девушка вздрогнула. Впервые он показался ей совсем не молодым, потрепанным жизнью и уставшим человеком. Но не надо заблуждаться, стоило Мяснику объявиться в кабаке, на улицах или у Твида в кабинете, как он тотчас надел бы свою маску. Человек, считающий, что людьми лучше всего правит страх, не мог дать слабину, дать другим повод усомниться в его нерушимом авторитете. Так и было, наверное, в мире, который построил Билл и ему подобные. Здесь было не демократическое общество, а стая. Мэри внезапно почувствовала что-то похожее на жалость, горячую и обжигающую. Не сможет же Уильям Каттинг и в старости держать в узде всю эту свору. Когда-нибудь ему найдут замену… Но Мэри оттолкнула эти мысли в дальний угол своего сознания, заменив их словами: «Эти времена настанут нескоро. Его так просто не сломить».
– Надо было послушать тебя, убрать от себя этого паршивого щенка. Он и мизинца Священника не стоит, – сплюнул Билл, и усталость на его лице сменилась ожесточением.
– Но тогда бы…
– Тогда меня пристрелил бы тот пустоголовый ирландец? Это ты хочешь сказать? Ну и пусть. Поганцу не пришлось бы позориться, смог бы щеголять своим именем и бить кулаком в грудь, не прикладывая к этому никаких усилий.
– Зачем ты оставил его в живых? Пока его сердце бьется, жажда мести никуда не денется. Наоборот, он захочет ее еще больше, – тихо сказала Мэри, подойдя ближе. Она хотела дотронуться до мужчины, положить руку ему на плечо, но боялась, не знала, стоит ли.
– И в следующий раз, надеюсь, ему хватит мужества встретиться со мной лицом к лицу, – произнес Каттинг, дернув губой.
– Но зачем? Он заслужил смерть!
– В память об его отце, птичка. Ты не знала его, но он был достойным воином. Мог убить меня. Но я, как видишь, жив, в отличие от Священника. Я даю ему шанс.
– Шанс убить тебя? Но это же нелепо! – голос Мэри дрогнул, она устыдилась того, какой слабой, должно быть, выглядит.
– Так и думал, что не поймешь, все-таки ум у тебя женский. Спросишь еще, почему мой нож не пробил славный голубой глаз Дженни? В память о былой дружбе. Но, можешь мне верить, это последняя поблажка.
– Ох, я бы…
– Убила их всех? Я давно уже не подчиняюсь законам Бога, как и законам этой чертовой страны, но у меня есть свои правила.
Мэри задумалась. Ей было так странно слышать подобные слова. Что же это, выходило, Мясник был благороднее нее? Уж что-что, а это уважение к противникам действительно восхищало. Но у Мэри оно вызывало и гнев, потому что ей совсем не хотелось, чтобы Амстердам когда-нибудь повторил свою попытку. Да и Дженни могла наделать дел. Разве стоило так рисковать?
– Что же ты, Мэри, боишься за меня? Зря. Можешь не сомневаться, я не позволю себя так просто убить. Иди сюда, малышка.
И она растаяла в крепких объятиях Билла. Никогда еще он не был так нежен со своей птичкой. Мэри снова поверила в любовь. Значит, ей все же удалось смягчить сердце хищника. Она как будто бережно снимала ороговевший слой за слоем и наконец добралась до настоящего человека, живого, со своими слабостями. Мясник Билл перестал быть идолом, образом для нее.
– Значит, ты одна у меня осталась, – сказал он, и, если в Мэри и оставался островок, не покоренный жестоким Биллом, затем милосердным Биллом, то его захватил любящий Билл. До сей поры девушка не была достоверно уверена в том, что он что-то чувствует к ней. Но, убедившись в этом, она решила для себя: «Пусть даже весь мир проклянет меня за эту порочную связь, я не брошу его. Никогда. Скорее умру». Непостоянная, ветреная во всем Мэри открыла в себе какой-то новый кладезь душевных сил, источник мужества в тяжелой, давящей привязанности к человеку, который стал для нее всем.
========== Против течения ==========
По городу стремительно распространялись слухи о возрождении Кроликов. И вскоре они нашли подтверждение. Ирландцы, старые и молодые, объединялись, образуя новую, значимую группировку. Возглавлял эту ораву младший Валлон, выживший, собравший под своими знамёнами таких важных шишек: МакГинна, известного зарубками на своей знаменитой дубине, означавшими смерти противников, дикую кошку Мэгги, которая за свою жизнь оторвала, отрезала и отгрызла великое множество ушей, и Бестию. Билл лишь презрительно хмыкнул, узнав о перебежчиках: «Нечего ждать верности от ирландцев. Стоит помахать перед ними флагом их паршивой родины – жди предательства». Для Мэри же такое явление стало потрясением. В последние месяцы она редко пересекалась с Бестией, но все равно считала ее своим другом. Как-то раз они встретились на улице, почти что столкнулись лбами.
– Риган, почему?! – вопросила она женщину, нацепившую на себя мужской цилиндр.
– Отойдем, – буркнула Бестия и подтолкнула ее во дворы какой-то потрепанной жизнью хибары. Когда они свернули с шумного проспекта, Риган заговорила. В словах ее огнем плясала неподдельная уверенность и убежденность, какой Грей никогда не было суждено постичь.
– Дитя, ты помнишь, как я кляла своих собратьев и, наверное, подумала, что я открестилась от них. Это не так, в жилах всех оборванцев, толпами идущих на войну, переполняющих трущобы, течет та же кровь, что и в моих. И, если до сих пор я не шла наперерез Коренным, которые кидали камни в ирландских женщин и детей, то только потому, что не было достойной силы, способной дать отпор бесчинствам этих выродков, считающих нас не то за скот, не то за пушечное мясо! Мальчишка Валлон, может, и дурак, раз решил ударить Мясника в спину, но он не трус. Он продолжит дело отца. Завершит его. Я не знала Священника, потому что была тогда зеленее клевера, верила в любовь и всякую другую чепуху, особо не задумываясь над тем, как кровь таких же, как я, орошает здешние земли. Если есть хоть какой-то шанс заставить мертвых предков гордиться мной, я им воспользуюсь, клянусь, даже если придется отдать жизнь. Долго я жила в тени Мясника и прочих, смирившись со своей участью. Вот только настало время это прекратить. Если бы я могла вытащить тебя из лап этого чудища, Мэри, я бы так и сделала, но вижу, что уже поздно. Потому не думай осуждать меня. Я не предам свою честь ради дружбы. Прости, дитя. И постарайся держаться в стороне, каким бы ни был исход назревающей борьбы.
Мэри никогда не видела женщину такой красноречивой. Казалось, в ней заговорил новый, возродившийся из пепла человек. С таким достоинством она говорила о грядущих бандитских столкновениях, будто то была священная война рая и ада.
Риган похлопала Птичку своей крепкой рукой по плечу и, кажется, глаза ее заблестели, будто бы навернулись слезы. Затем она развернулась и ушла, посмотрев назад лишь раз, сказала напоследок:
– Прощай.
– Прощай, – скорее инстинктивно, нежели осознанно, прошептала Мэри в ответ.
«Честь, честь… Почему они все говорят о чести?» – сдавленно подумала девушка, глубоко расстроенная. Лучше бы Бестия сказала что угодно, только не это. И не надоело всем вокруг шатать моральные устои бедной Мэри? Она не могла найти истину в беспорядочном хоре чужих воззрений, ощущала себя жалким мотыльком, залетевшим в пожарище.
Остаток вечера Мэри провела за столом со Скрипачом. Девушка потягивала мадеру, обсуждая с непьющим Каррингтоном сначала книги, а затем и Бестию. Она излила душу этому желчному человеку и, к ее удивлению, он дослушал до конца, не прерывая, как обычно, язвительными репликами.
– Ты плохо знаешь этот народ. Пока ирландцы разрозненны, их не стоит бояться. Одинокий ирландец похож на дворовую шавку, которая брешет почем зря. Но стоит им объединиться, учуять дух патриотизма, берегись! Мало будет тех, что останутся в стороне. И куча шавок превратится в грозную, неукротимую стаю. Я считаю, Мяснику следовало бы ими заняться, пока не поздно – прямо сейчас. Странно, обычно он обрывает такие явления на корню, а тут точно ослеп. Догадываюсь о причине. Ты ведь знаешь не хуже меня, старому волку не чуждо тщеславие. Он хочет, чтобы малыш Валлон сколотил банду побольше, чтобы больше почета было ее разбить. Только вот это крайне неразумно. Не подумай, что я покушаюсь на авторитет Билла и его компетентность в подобных вопросах, но он ведет опасную игру, рискуя не только собой, но и своими пешками, коих немало. Проблема в том, что ирландцы слетаются к своим так, как мухи на варенье. А их в нашем славном Нью-Йорке полным полно, не мух, в смысле, а проклятых ирландцев. Нужно поспешить, пока все сыны святого Патрика не превратились в единый в кулак, готовый ударить по нашим позициям. Если долго ждать, их силы сравняются с силами Коренных, если не превзойдут их. И ты, полагаю, осознаешь, чем это грозит всем нам, – закончив, Каррингтон закурил.
– Я не могу повлиять на его решение. Билл слишком упрям и, хотя признает, что я была права насчет мальчишки, не собирается положить конец его поползновениям.
– Надеюсь, мы об этом не пожалеем, – усмехнулся Скрипач. – Хотя мне-то, пожалуй, все равно. Я не слишком дорожу идеалами этих бравых мужей. Куда мне до них. А вот за тебя я боюсь, цветочек. Боюсь, в случае поражения Мясника, для тебя будут закрыты все дороги. Но я драматизирую. Ему наверняка хватит здравого смысла задавить Валлона прежде, чем тот встанет на ноги. В конце концов, Билл может убить его в честном бою, как наверняка и хочет его горделивая душонка, не в пример многим. В общем, скорее всего, он одержит верх в этой грызне, пародии на прошлую войну между ним и покойным Священником.
– Мистер Каррингтон, Вы так умны. Я не понимаю, что Вы здесь делаете, – заметила Мэри.
– А что здесь делаешь ты? А, впрочем, знаю, тебя завлекла эта жизнь и, осмелюсь предположить, мужчина. Ошибки молодости. Знай же, что меня привело сюда то же самое. И, как видишь, затянуло. Но, дорогая моя, как бы ты ни старалась, ты никогда не станешь одной из них, всегда будешь приспособленцем, белой вороной. Мы с тобой одной породы. Коты, пытающиеся влезть в крысиную нору. И дело даже не в характере и образе мыслей. Я вижу, тебе не занимать смелости, здоровой наглости и смекалки. Но мы были рождены в другом мире. Наше детство формирует нас, золотце. Вливаясь в эту среду, мы гребем поперек течения, против природы. Надеюсь, для тебя еще не все потеряно и когда-нибудь, образумившись, ты сможешь вернуться в общество.
– Вернуться? Но зачем? Я оттуда не уходила, но мне совершенно все равно! – возмутилась девушка в ответ на проповедь, прочитанную грешником.
– Тсс! Мне тоже было совершенно все равно. Когда-нибудь я расскажу тебе свою историю, но сейчас не время. Ты пропустишь все слова мимо ушей. И не спорь. Я вижу, что владеет тобой. Бестия сказала, что тебя нельзя спасти. Это слишком грубо, к тому же неправда. Она женщина, может, и удивительная, но в людях совершенно не разбирается. Я не буду пытаться говорить о неправильности того, что ты делаешь, потому что занятия бесполезнее трудно отыскать. Но я подожду хотя бы до того момента, когда ты сможешь слушать. Быть может, тогда мой рассказ чему-то тебя научит.
Мэри помрачнела еще больше и искренне пожалела, что поведала свои переживания Скрипачу. Ей стало совсем не легче на душе от его замысловатых рассуждений, потому что она углядела в них упрек и жалость. Мэри терпеть не могла и то, и другое. Пусть даже она знала, что его слова имеют какой-то смысл, потому что все без исключения предыдущие советы Скрипача были поразительно полезны и метки, но прислушиваться не собиралась. Ей казалась вздором даже мысль о том, что приезжие смогут противопоставить Коренным банду, достаточную для того, чтобы свергнуть последних. Нет, это, конечно, глупо. Всем известно, что Скрипач любит сгущать краски.
Она и сама порой задумывалась о шаткости своего положения, в основном перед сном, но слышать такое из уст других было выше сил Мэри. Ей в голову могут закрадываться какие угодно сомнения, но их следовало уничтожать, а не подкреплять со стороны.
Мэри уже дочитала Отверженных и больше всего прониклась несчастливой судьбой Фантины. Ей захотелось побывать там, на баррикадах, в Париже. Мэри, конечно, сочувствовала идее всеобщего равенства и свободы, но больше всего в революции ее манил тот пыл, огонь, как во время войны, который охватывал людей по природе слабых и трусливых, превращая их в разъяренных львов, готовых биться до победного конца. Но в Америке не предвидится никакой революции, а уходить на фронт, переодевшись мужчиной, мисс Грей уж точно не хотелось. Она навидалась солдат, приезжавших на побывку. Служивые были худыми, грязными и ожесточенными, сквернословили так, что уши вяли. Ничего романтического в войне не было, поняла Мэри, посмотрев на выбирающихся из вагона людей. Может, и было. Во время сражения. Секунды экстаза, грозящие гибелью, мучительной и страшной, не стоили того. Ей было достаточно и малого риска, чтобы наслаждаться жизнью.
Слова Скрипача, к сожалению, оказались пророческими. Вокруг Валлона начала формироваться банда, укреплявшая свои позиции с каждым днем. Все еще, впрочем, жалкая по сравнению с детищем Билла и побочными группировками, специализирующимися на конкретных преступлениях, которые безоговорочно поддерживали политику Мясника и охотно отдавали ему долю.
Билл не дал боя ирландцам. Мэри была в бешенстве. Вскоре Кролики расправились с Везунчиком, продажным констеблем, который принял сторону Коренных. Не заставил себя ждать ответ. Малыша Джонни насадили на забор.
Но с каждым днем накалялись не только страсти между враждующими бандами. Республиканцы собирали силы, чтобы ударить по демократам. Демократы в свою очередь всеми правдами и неправдами старались укрепить свои позиции. Таммани-холл разочаровался в сотрудничестве с Пятью углами Каттинга и, кажется, подыскивал себе другого союзника. Тем временем в стране шла кровопролитная Гражданская война. То и дело дома покидали мужчины, чтобы отдать долг родине, союзу и президенту. Но большинство людей не разделяло воззрений Линкольна, особенно относительно рабовладения. Белые начинали ненавидеть черных за то, что, мол, из-за них вынуждены были убивать друг друга. Черные, прячась под крылом власти, чувствовали на своей шкуре угнетение, как никогда раньше. Теперь, когда все должны были стать братьями, непонимание между расами только нарастало. Принудительная воинская повинность так же раздражала общество. Редкие горожане могли откупиться от службы, потому бедняки взъелись на богатых и совсем не считали себя обязанными идти на войну. НьюЙорк напоминал пороховую бочку, готовую вот-вот взорваться, и только некоторые экзальтированные особы из высшего общества не могли это понять. Что-то большое назревало.
Мэри стала все реже посещать салоны, бывать в гостиных порядочных людей. Ее дни, вечера и ночи зачастую пропадали в водовороте Пяти улиц. Она превратилась в яркую, деятельную фигуру, которую было сложно не замечать. Один раз даже убила человека, одного из перебежчиков, зашедшего на чужую территорию. Совесть ее, в общем-то, совсем не мучила. Хотя смерть Дэвида Тернера до сих пор эхом отзывалась в памяти, временами вызывая мучительно болезненные уколы совести.
Выборы нагрянули в НьюЙорк, всполошив все население, приведя в движение каждую клеточку огромного организма, именуемого городом. Наивно было полагать, что такое грандиозное мероприятие может пройти мирно, спокойно, добропорядочные гражданине придут и отдадут голос за не менее добропорядочных кандидатов на должность шерифа. Но даже чайки, пролетавшие над пристанью и мало интересующиеся жизнью мирской, посмеялись бы над подобным предположением. На деле же демократы начали играть двойную игру, рассчитывая все же на кандидата ирландца. Недавно такой альянс показался бы смешным до колик, но с усилением позиций мигрантов демократам было не до смеха. Они, как и любые политики, стремились переманить на свою сторону более могучую сторону, более зависимую от них, и решили подбросить монетку, впрочем, не выказывая свою поддержку в открытую.
Коренные оказались в опасной позиции. Им нужно было победить на выборах. И, хотя шериф – лишь пешка в руках губернатора, мэра и кукловодов, выставивших его на сцену, все же назначение одного из ирландцев на такую высокую должность пошатнуло бы чаши весов отнюдь не в сторону Билла и его так называемой партии. Потому за каждый бюллетень шла кровопролитная война. Сгоняли всех: негров, бедняков, детей, пихали одних и тех же избирателей на участок по нескольку раз, а то и попросту забрасывали кучу бюллетеней в урну. В общем, бардак – слишком мягкая характеристика для творившейся в тот день вакханалии.
НьюЙорк кипел, гудел, кряхтел, стонал. На улицах агитировали как словами, так и действиями. Особенно ретивые сторонники одного из кандидатов, не церемонясь, брали граждан, подходящих под категорию избирателей, и за шиворот тащили в нужное место, выбивая обещание проголосовать за нужного человека. Причем нарушения, что вполне естественно, наблюдались с обеих сторон. Но то ли немаловажную роль во всем этом сыграла поддержка сенатора Твида и демократов, почти что контролировавших выборы, то ли выдвигающие Макгинна ирландцы действительно смогли перевесить числом, затолкать на участки большее число людей, но, так или иначе, выборы были ими выиграны.
Коренные, конечно, в стороне не стояли, и временами даже казалось, что их значительно больше. У Мэри был весьма насыщенный день, потому что она своими силами обеспечила примерно сто голосов, добытых всеми доступными путями. Вечером, уставшая до изнеможения, она вернулась домой, собралась с силами для последнего рывка на сегодня, переоделась и поехала к Шермерхорнам.
Мэри с первой же минуты в гостях поняла, что что-то неладно. На нее смотрели косо, с каким-то плохо скрываемым подозрением и даже неприязнью. Девушка насторожилась, тщетно пытаясь прочитать хоть какое-нибудь объяснение в лицах знакомых ей людей. Но стоило ей войти, разговоры прекращались и взгляды бесцеремонно устремлялись прямо на нее. У Грей даже просыпалось желание развернуться и покинуть чертовы комнаты, не доходя до хозяйки, с которой необходимо было поздороваться сперва, но слишком уж сильно хотелось узнать, что не так, почему все глазеют на нее, как на экзотического зверя навроде здешнего слона, привезенного для выступлений в цирке.
– Миссис Шермерхорн и миссис Элмерс ждут тебя в кабинете, – шепнула ей на ухо одна из отдаленно знакомых женщин, новенькая в Нью-Йорке.
«Ждут? Меня?» – нутро у Мэри неприятно похолодело. Ничего хорошего ожидать не приходилось. Если сама хозяйка и вдовушка с какой-то стати решили лично пригласить ее на беседу, да еще и так, чтобы все об этом знали… Черт знает, что творилось в душе девушки, когда она неуверенно отворила дверь в кабинет.
– Миссис Шермерхорн, миссис Элмерс, – присела она в книксене, приветствуя старших.
– Мисс Грей, – скрипучим старческим голосом холодно ответствовала хозяйка дома, не ответив ей и кивком головы. Выражение лица ее было сурово. У вдовушки с мимикой было попроще, но легкое недовольство все же выступало наружу.
– Мисс Грей, до нас дошли слухи, что Вы ведете себя не как леди и позорите память своих родителей, заявляясь одной во всякие… неприемлемые для молодой девушки заведения.
Кровь отхлынула от лица, в ушах зазвенело, но Мэри ответила на выпад со стороны пожилой дамы:
– Позвольте поинтересоваться, кто распространяет такие слухи обо мне? Это ведь сущая нелепица. О каких заведениях Вы говорите? Несколько раз я сама ходила к пекарю за пирожными, да к портному. Но чем это, простите, позорит память мамы и папы?
– Я не скажу, кто распространил слух. И я бы никогда не поверила, если бы еще несколько мужчин не подтвердили этого. Вас, Мэри Грей, видели в салуне вместе с бандитами. Неоднократно. Это не похоже на случайность.
Лицо девушки потемнело. Она действительно не знала, как выкарабкаться из этой ситуации и почувствовала себя затравленным енотом, на которого испытующе смотрят охотники, едва сдерживая собак, рвущихся с цепи.
– Это какое-то недоразумение, миссис. Вы ведь знаете, как слабо мое здоровье, я так мало выхожу из дома, а тут… Нет, Вы ошибаетесь.
– Какое совпадение – ту девушку тоже зовут Мэри. Джентльмены видели, что Вы были там.
– Что джентльмены делали в салуне? Это грязные сплетни, мне страшно думать, что вы им верите! – вспыхнула Мэри, но гнев ее был исключительно притворный, внутри же все в ужасе сжалось.
– Объяснитесь, мисс. Мы выслушаем и, возможно, совместными усилиями сможем сохранить Вашу репутацию. Тогда никто не узнает…
– Никто не узнает? Тогда, позвольте спросить, почему на меня в холле смотрели, как на крысу, несущую на лапках бубонную чуму? Эта грязная ложь уже стала достоянием всего нашего милого общества, дамы. Вы можете лишь публично опровергнуть сказанное.
– Можем, но не будем, не услышав оправданий.
– Я не была в салуне ни разу в жизни, – твердо сказала она, как партизан.
– Не нужно врать, детка, иначе будет хуже. Помнишь историю мисс Беккер? О ее позоре? Бедняжка стала изгоем, по сути лишь подчинившись зову любви. Но мы любим тебя, дорогая, как и другие присутствующие, мы можем тебя простить. Еще не все потеряно, расскажи нам. Твоя матушка устыдилась бы, увидев…
– Не надо! – оборвала ее слова Мэри. – Не шантажируйте меня! Не трогайте мать! Да, я была в салуне. И что с того? Да быть на каторге приятнее, чем пить чай в этом змеином гнезде, где каждый ставит шпильки другому, ищет способы заиметь выгоду с чужой неудачи. Вот и сейчас. Вы хотите загнать меня в долги, сделать зависимой, чтобы мое доброе имя висело на ниточке, которую вы, славные женщины, заботливо держите. Это было бы сносным условием для уговора, если бы тайна была тайной. Но у меня нет сомнений в том, что все, абсолютно все присутствующие в курсе того, что вы сейчас представляете известным одним лишь вам, ах, да, и паре-тройке мужчин секретом. Ни разу в жизни я не делала ничего предосудительного, но все равно, все равно вы и другие дамы искали лазейку, как бы найти чего-нибудь компрометирующего, чтобы сыновья почтенных горожан нашего славного города выбрали ваших дочерей, а не меня. И вот теперь вы, лицемерки, делаете вид, что обеспокоены моими проблемами, что хотите мне помочь. Ни черта подобного! Вы хотите поживиться на моем публичном падении, как стервятники, парящие над умирающим животным. Хотите показать всем, какие вы, старые-добрые матроны милосердные и снисходительные, если не брезгуете такой, как я, такой, которая посмела выйти за пределы ваших гостиных, увидеть других людей, не тех, которых видит каждый божий день. Спасибо, не надо! Позвольте мне хотя бы принять свой позор с достоинством, а не прятаться за вашими юбками. Может, мне в монастырь уйти? Не уйду, не дождетесь! До свидания! – она в конце сорвалась на крик и, вполне возможно, что ее последние слова слышали гости.
