Текст книги "Соловьиная песнь (СИ)"
Автор книги: Asocial Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
Кукла же некоторое время тупо наблюдала за тем, как он разжигает камин, чиркает спичками, чтобы осветить комнату еще одним огоньком свечи. Но затем она встала и, спокойным голосом заявив: «Мне пора домой», собралась было пойти к двери. Билл фыркнул, небрежным движением толкнул Мэри обратно на место. Она охнула и с удивлением ребенка продолжила наблюдать за происходящим. Билл куда-то сходил и вернулся с бутылкой.
– Виски, – констатировал он, наливая бурую жидкость в рюмку. – Давай, открывай ротик.
Билл бесцеремонно рукой разомкнул нижнюю челюсть Мэри и влил в девушку спиртное. Пришлось проглотить, и она, с неудовольствием чувствуя, как напиток обжигает пищевод, поморщилась, закряхтела, хватаясь рукой за горло, но через пару мгновений ощутила тепло и даже приятный прилив сил. Кажется, жизнь возвращалась к ней. Она с упрёком посмотрела на Билла, но тот лишь ухмылялся.
– Конечно, ничего крепче вина не пила. И как тебе мужское пойло?
– Вообще-то, – она прервалась на покашливание. – Леди нельзя пить крепкие напитки.
– А можно леди расправляться с джентльменами? – съязвил Билл.
С лица Мэри тотчас же сошли все краски, взгляд остекленел. В памяти снова всплывал образ Дэвида, умоляющего, жалкого, а затем…
– Ну, впрочем, ты уже не леди, а бедняга Тернер был совсем не джентльмен. Так стоит ли морочить голову всякой хренью?
– Но что с ним будет? – спросила она, печально склонив голову.
– С ним – это с трупом? Отдадут медикам.
– Что? Нет-нет-нет, его надо похоронить по всем канонам. Это же надругательство! – девушка, услышав такое, чуть было не подпрыгнула на месте.
– Рад, что к тебе вернулся рассудок, но если ты беспокоишься за его паршивую душонку, она что так, что эдак отправится в ад. Да и вообще, по-моему, мертвым наплевать.
– Билл… Мне не по себе. Меня будут мучить кошмары, – Мэри поежилась.
– Ах, кошмары? Хорошо, Птичка, допустим, ты бы его не прибила. А что, если бы он решил достать тебя со второго раза? Или, может, связался бы с кем-нибудь, чтоб тебя ограбили, сожгли усадьбу или еще что-то в этом духе. Если бы он пережил свое наказание, то, готов поклясться, приложил бы все усилия, чтобы город узнал о твоих нежелательных связях с Коренными.
– И все же… – поколебалась Мэри, отводя взгляд. Вообще-то, звучало убедительно. Ей надо было услышать хоть какое-то оправдание своего деяния, чтобы успокоиться.
– К черту, – рыкнул мужчина, попивая виски. Он больше не предлагал Мэри, но девчонка так выразительно посмотрела на него, что, усмехнувшись, подлил ей еще.
– Для сна, – как бы оправдываясь, сказала она.
– Ну конечно, для сна. И где собираешься спать?
– Я бы… Но не будет ли слишком подозрительно, если в ночь убийства я буду не у себя? – Мэри сделала глоток и приподняла носик в брезгливой гримасе.
– Это тебе не вино, Птичка, смаковать не надо. Либо выпиваешь в один присест, либо вот так вот куксишься. Но этот урок на практике проверять не будем. С тебя довольно.
– Что это значит?! Ты мне не отец, Билл. Выпью, сколько захочу! – Мэри раскраснелась, выпивка начинала действовать. Потрясение, только-только пережитое ей, похоже, совершенно потерялось в памяти, а ведь сразу можно было подумать, что убийство до глубины души задело ее, сломило. Но малышка забыла о своем преступлении против человечества еще быстрее, чем забывает закаленный в боях бывалый солдат.
– Вот именно, что не отец. И не обязан потакать твоим прихотям. Помни, это моя бутылка.
– А вот сейчас будет моя! – игриво воскликнула Мэри и, резким движением поднявшись с кресла, взгромоздилась Биллу на колени, пытаясь забрать бутыль. Мужчина поднимал бутылку над головой, а она ерзала, как дитя, неуклюже хватая руками воздух, где только что была заветная добыча. Она смеялась, и Билл тоже рассмеялся, поддаваясь ее захмелевше-шальному настроению. Уж лучше так, чем унылые рассуждения о том, что труп надо бы закопать и о том, что у нее, видите ли, будут кошмары. Наконец она вцепилась в бутылку и удовлетворенно сверкнула глазками. Сущий ребенок. Но тогда Билл неожиданно вырвал сосуд и швырнул об стену. Мэри мгновенно перестала улыбаться.
– Что? Зачем? – она в изумлении приоткрыла рот, наблюдая, как по доскам, огибая осколки, течет виски. А ведь они не выпили и половину бутылки.
– С пола слизывать, надеюсь, не будешь? – с этими словами он повернул ее лицом к себе. – Я не спаиваю детей, Птичка. А ты уже неплохо разошлась, я вижу.
И тут Мэри боковым зрением увидела кое-что интересное, а именно – недавно налитую рюмку, стоявшую на столе рядом с креслом, на котором расположился Билл. Он поймал ее взгляд, и уголки рта девушки снова поползли наверх в нахальной усмешке. Но Билл был слишком ловок, через секунду содержимое сосуда уже вливалось внутрь него под недовольные писки Мэри. Стоило мужчине отнять ото рта рюмку, как Мэри жадно впилась в его губы крепким, волнующим поцелуем, наслаждаясь вкусом и ароматом виски, который, казалось, в эту минуту охватывал все вокруг. Весь мир вонял чертовым виски. Ей было даже немного больно, когда она испытывала на себе ответные ласки, жесткие, требовательные. Кажется, даже ощутила металлический вкус крови, но точно не знала, чьей, потому что и сама озверела под влиянием ударившего в голову спиртного и внезапной смены настроений. В таких напряжённых ситуациях людям свойственно бросаться из крайности в крайность, плакать, а затем смеяться, ненавидеть, а потом любить, и наоборот. Подобное явление особенно часто можно встретить на войне, когда люди живут с мыслью, что завтра могут умереть. Когда видят, как безжалостная гидра человеческой жестокости пожирает их товарищей, когда видят, как сами, опьяненные свободой, напитанные яростью, лишают кого-то жизни. Они непредсказуемы и по-своему безумны. Безумна была и Мэри, недавно погруженная в мысли о недавнем убийстве, сейчас ничуть ее не занимавшее.
– А теперь баиньки, – приказал Билл, отодвигая от себя распаленную Мэри. Волосы у нее были растрёпаны, а глаза лукаво блестели.
Девушка почувствовала, что в нее упирается нечто твердое и чуть сползла, точно собиралась уходить, но тут же вцепилась в пуговицы брюк.
– Вот ведь чертовка, – удивился Билл. – А ты точно недавно была девственницей?
– Самой девственной из всех девственниц, – ответила Мэри и цокнула языком, ловко орудуя руками, верша расправу над брюками, а затем панталонами.
И ей казалось, не было на свете девушке бесстыднее Мэри Грей. Она-то, конечно, забывала о существовании шлюх и прочих почти что профессиональных развратниц, которых ее спутник уже повидал и перепробовал за свою жизнь. Но это помешало бы ей наслаждаться своей распущенностью. Тот, первый раз, был скорее неосознанным, инстинктивным шагом, сейчас же она контролировала каждое свое движение, хоть и была немного пьяна. Все мы эгоисты и всем нам хочется угодить в первую очередь себе. Мэри то и дело подслушивала разговоры почтенных матрон, которым разрешалось говорить о таких закрытых для девицы вещах, как материнство и супружеский долг. «Долг» – само даже слово звучит так неумолимо сурово, что, кажется, отклоняет любую возможность того, что это хоть сколько-нибудь занятно. Да, Мэри знала, что, мол, так и так, есть некая всеобщая обязанность, даже повинность, когда мужчина и женщина разделяют ложе. Это жена обязана терпеть, а в результате этого появляются дети. Но, упаси Господь, дамы никогда не упоминали, что женщине может принести удовольствие сие действо. Им, наверное, и не приносило. Когда относишься к чему-то, как к бремени, возложенному на тебя, оно и становится бременем, причем довольно тяжелым, будничным.
До высших слоев общества, в особенности женщин, не всегда доходила ценность плотских утех. В низах все было куда проще. Но пуританки, живущие в страхе, как бы кто не увидел их нижнюю юбку, конечно, не могли позволить себе банального удовлетворения вполне естественных потребностей. Викторианские женщины просто обожали заковывать себя в цепи, ограничиваясь во всем, даже в том, чего могли бы с легкостью добиваться без ущерба бессмертной душе. Зачем освобождать негров, когда белые женщины все еще не свободны? Единственный момент, когда леди может хоть немного насладиться жизнью – это детство и краткая юность. А потом – надевай кандалы и делай вид, что тебе не больно, убеди себя, что тебе не больно, и жить станет проще. Конечно, находились ренегаты, исключения из правил: девицы, поддавшиеся искушению, неверные жены, вдовы, не желающие покорно вдовствовать и замотаться в черный кокон. Но все они были отщепенцами, общество выплевывало их. О гулящих мужчинах, конечно, тоже ходили пересуды, соседи косо смотрели на них, но через какое-то время все забывалось, потому что в сущности многие добропорядочные и не очень горожане отнюдь не брезговали посещением публичных заведений. Женщину же клеймили позором при нарушении догмы целомудренности и верности, причем клеймили на всю жизнь, как древнеримскую рабыню, вздумавшую взбунтоваться против системы угнетения человека человеком, не так посмотревшую на хозяина, плюнувшую ему в похлебку.
Сейчас Мэри плевать было на все это, она чувствовала себя виноватой разве что в глазах Бога в те редкие моменты, когда на нее наваливался религиозный трепет, или перед покойными родителями. Но ее мало заботило то, что может сказать общество, потому что она еще не ощущала на своей шкуре всеобщего осуждения. Более того, та и сама раньше подтрунивала над дамами с плохой репутацией, оскорбляла их, качая головой вместе со всеми, как заводная игрушка. И никогда не могла представить себя на их месте. С другими может случаться что угодно, но только не с мисс Грей. У мисс Грей всегда будет безупречная репутация, ведь она так умна, так расчетлива.
Добрые люди, конечно, не подозревали о ее вечерних прогулках в одиночку, о том, как она то и дело покидала дом на ночь и возвращалась по утру, но все заметили, что девочка стала реже бывать на приемах и пропустила даже такой пышный бал, который был достоянием всего Нью-Йорка и его окрестностей. Все знали, что, по словам самой Мэри, она была больна в тот день. Но нельзя же так часто болеть. Тем более, когда ее видели на публике в часы нечастых визитов, девушка выглядела достаточно здоровой, даже, пожалуй, цветущей. Но ее будто перестало интересовать приличное общество. Она могла делать вид, что внимательно слушает собеседника, но, когда ей задавали вопрос: «Отчего же?», она могла, не задумываясь, запросто ответить: «Да, мадам, Вы правы», чем вгоняла в ступор многих видавших виды леди. И леди эти хмурились, раздумывая, что же не так с девочкой. Не похоже было, что это остатки скорби по родителям или муки, вызванные тем, что ей приходится одной справляться с делами. Отнюдь! Мисс Грей, казалось, витала в облаках. В итоге опыт подсказал женщинам, что малютка Мэри влюблена. Они тщательно следили за ее взглядами, но не видели, чтобы она по-особенному смотрела на кого-то из их сыновей или братьев, и потому откровенно бесились, не в силах разгадать эту странную загадку. Начали зарождаться подозрения. Никакой почвы у них не было, пока они не были опасными. Пока.
Но Мэри не менялась, даже не пыталась чаще бывать на приемах, делать вид, что ей интересны все эти великосветские забавы. Мисс Грей и раньше-то не пользовалась одобрением в кругу дам, потому что терпеть не могла интриги и сплетни, а теперь и подавно. Лишь некоторые пожилые леди заступались за нее, говорили, что девочка запуталась, потеряв родителей, нужно лишь пожалеть ее и надеяться, что вскоре она обретет доброго и достойного жениха. К тому же, к неприязни девушек ее возраста неизменно примешивалось то, что она была хорошенькой и так холодно реагировала на внимание мужчин, которых остальные были вынуждены добиваться. Они завидовали этой дурочке Мэри, вечно слишком занятой своими мыслями, даже не смотрящей на них или достойных кавалеров. Раньше она хотя бы притворялась, что ее это немного интересует…
========== Перестановки на шахматной доске ==========
Приличное общество, как пчелиный улей, тотчас же зажужжало при вести о бесследном исчезновении Дэвида Тернера. Кто-то говорил, будто беднягу убили совсем обнаглевшие бандиты, которыми так и кишели улицы. Поначалу этой теории охотно верили. Женщины хватались за нюхательные соли, а джентльмены неодобрительно сжимали губы, приговаривая, что пора бы покончить с преступностью, которая оплела паутиной их город, не догадываясь, насколько далеко пробрались те сети. Но затем кто-то пустил слух, что Дэвид решил инкогнито отправиться служить в армию, потому что это был очень скромный юноша и при том настоящий патриот. Не желал, мол, чтобы его отъезд добровольцем на фронт сопровождался бурной радостью и шумом. Никто не наводил справок, действительно ли Дэвид Тернер числился в армии Штатов, но всем понравился этот слух, который вскоре стал официальной версией загадочного происшествия. Дед юноши молчал не хуже мертвеца. Он никогда не был близок с внуком, которого волей судьбы ему пришлось опекать, а потому решительно не знал, что могло с ним произойти. Старика мучили плохие предчувствия, но в конце концов столь уверенные заявления матрон об отважном солдате убедили даже его. Через несколько месяцев сам мистер Тернер старший скончался, немного не дожив до семидесяти, так и не узнав, что сталось с его наследником.
– Ах, мисс Грей, Вы слышали, что мистер Тернер отправился сражаться за наш Союз? Как это волнительно! Но ему все же надо было предупредить друзей. Уж когда он вернется и победит этих проклятых конфедератов, мы встретим его, как героя! – восторженно шептала на ухо Мэри одна из знакомых девиц, мисс Мерфи.
Мэри скептически посмотрела на собеседницу, прекрасно зная, что Дэвид уже точно не вернется оттуда, куда ушел, но выдавила сдержанную улыбку и пожала ей руку со словами:
– Настоящие храбрецы должны оставаться в тени, поэтому он поступил именно так. Бахвальство ниже достоинства джентльмена, желающего защитить свое отечество.
– Как же Вы правы, мисс Грей, и почему про Вас говорят, что Вы не патриотка!
– Я патриотка до мозга костей, мисс Мерфи. Не позволяйте другим в этом усомниться, – серьезно проговорила Мэри, словно ее достоинство было уязвлено нелестным мнением других, а сама чуть не прыснула. Смерть Дэвида давно не казалась ей чем-то ужасным. Да, ей действительно снились кошмары с его участием, но всего несколько дней. Значит, и жалеть не о чем.
– Понимаю, мисс Грей. И пусть только попробуют при мне сказать что-нибудь плохое про Вас, – совершенно искренне сказала дама.
Что ж, Мерфи никогда не отличалась сообразительностью, подумала Мэри. Ведь они подозревали, что Дэвид станет ее женихом, и бедняжка, которую оставил одну ухажер, должна переживать больше всех, а не толкать речи про Союз. Впрочем, речи про Союз всегда были беспроигрышным вариантом. Попробуйте только осудить патриотку!
Пока остальные терялись в догадках относительно таинственного исчезновения мистера Тернера и не менее таинственных настроений мисс Грей, Дэйзи поседела. Она стала меньше спать, осунулась. Теперь женщина точно знала, что Мэри пропадает по ночам не у знакомых семей. Это невыносимо угнетало ее. Преданная служанка, она вспоминала мистера и миссис Грей. Те были такими правильными, такими образцовыми родителями. Значит, это она, глупая старая негритянка, не углядела за дитем.
Самые худшие подозрения терзали небогатое воображение Дэйзи. Она даже собиралась покинуть дом, потому что не могла больше выносить позор, тяжелым грузом давивший на ее хрупкие плечи, но решила, что если есть хоть малейший шанс помочь Мэри, вытащить ее из пропасти морального падения, то она сделает все, что может. Служанка не без оснований считала, что ее хозяйка видится с каким-то мужчиной, причем совершенно непорядочным. И, мало того, даже самые непорядочные мужчины поджидают девушек в садах, под окнами, а не наоборот. Где же видано – чтобы сама барышня ездила на тайные свидания? Нет, это точно не джентльмен. Джентльмен не стал бы так поступать. «Надеюсь, этот негодяй хотя бы сделает ей предложение, и я наконец смогу посмотреть в глаза мерзавцу», – размышляла Дэйзи, яростно протирая пыль. Она так отвлеклась, что не заметила, как нечаянно в порыве праведного гнева потерла лакировку на столешнице.
Теперь-то она понимала, почему мисс Грей не нанимает еще прислугу. Это грозило распространением слухов. Плутовка ведь знает, что старая Дэйзи будет молчать, как могила, даже если ее будут пытать, но ни за что не скажет плохого слова о ней. Добрая женщина замечала, что ее малышка меняется на глазах. Выражение лица ее стало жестким, насмешливым, она была холодна с Дэйзи, как никогда. Связь между бывшей няней и ребенком окончательно разорвалась. И женщина знала, что только одно может послужить тому причиной – между ними встал кто-то третий. Это из-за него порядочная и задорная девица превратилась в фурию с тяжелым взглядом из-под нахмуренных бровей. Но стоило Мэри начать собираться в очередное свое непонятное путешествие, как она превращалась в прежнюю девочку, глядела в зеркало, звонко смеялась сама себе, почти подпрыгивала от какой-то ведомой только ей радости. Значит, она дарила свое былое веселье только одному человеку. Дэйзи сжимала кулаки, когда дверь за девушкой в очередной раз закрывалась. Она смотрела в окно на удаляющийся силуэт, и сердце у бедняги сжималось. Если бы она только знала, кто этот мужчина. Она выцарапала бы ему глаза, перегрызла глотку, как сторожевой пес, за то, что тот посмел отнять у нее дочку лучших людей на свете. Но даже Дэйзи не предполагала, насколько плохим в привычном понимании был человек, так безжалостно завладевший мыслями мисс Грей.
А Мэри, конечно, не волновало мнение ворчливой тетки. Зачем волноваться, если перемен не предвидится. Не собирается она сходить с пути, который ей по душе. Мэри считала, что окружающие по-прежнему ничего не замечают, и ей ничегошеньки не грозит.
Она начала расширять свой круг знакомств, подсаживалась к другим Коренным и прочим бандитам в кабаках. Сначала они не хотели церемониться с игрушкой Билла, но даже самые угрюмые негодяи в итоге сдались, захваченные ее обаянием. Заливистый смех Птички наполнял салуны. К тому же, она купила уважение своим навыком метания ножей. В отличие от Дженни она была не просто помощницей Мясника, девочка будто бы решила унаследовать все его навыки, стремительно обучаясь всему. Гибкая, как расплавленное стекло, благодаря своей молодости и свойствам характера, Мэри на глазах вливалась в этот странный и опасный мирок. Она хохотала над вульгарными шутками, распугивала шлюх и работала на публику, как могла. Многим нравилась крошка Мэри, такая неуемная и дерзкая, совсем не похожая на остальных.
Женщины, попавшие в пучину беззакония, обычно были помечены бедностью, угрюмы или наигранно кокетливы. Мало кто становился на эту странную дорожку по собственному желанию, имея все, что нужно для хорошей и обеспеченной жизни. Тем-то она и отличалась от других здешних обитательниц и, надо сказать, выводила из себя их не хуже, чем аристократок. Бабы смотрели на нее с нескрываемой злостью, а она лишь улыбалась им, сверкая белоснежными зубками, и подмигивала. Конечно, они не могли не завидовать ей. У Мэри на руках никогда не было мозолей, она не трудилась ни минуты, вся ее жизнь стала сплошным развлечением, в прошлом же была мирным существованием безо всяких забот. Она не считала заботами руководство собственными деньгами. Уплатой налогов, сбором положенных средств и вообще всеми финансовыми махинациями занимались двое ее управляющих. Один в Нью-Йорке, другой на месте – на плантации. Они не могли не завидовать ей, такой цветущей, с розовыми щечками и светло-персиковой кожей, всегда нарядной и блестящей. От Птички всегда пахло столь очаровательно, аромат ее духов дуновением эдемского бриза вторгался в грозную плеяду запахов табака, пота и спирта, вызывая неподдельный интерес мужчин и злость у соперниц.
Однако же, были и исключения из правил. Мэри почти что сдружилась с одной из постоянных обитательниц кабаков – Бестией. Многие представители сильного пола побаивались Бестию, эту крепкую коротконогую женщину, которой давно перевалило за тридцать. Она могла выпить бочку эля и положить на лопатки любого задиру. В жилах Бестии текла ирландская кровь, но она была из старых жителей Нью-Йорка, не из новоприбывших. Ее родители уже жили здесь, когда переселенцы хлынули в Новый свет. Она часто сплевывала и кляла чертовых беженцев за то, что те подмочили репутацию добропорядочным ирландцам. Себя она называла добропорядочной, но отнюдь таковой не была. Ее ремеслом были драки, а помимо того она была самым настоящим налетчиком. Бандиты могли делать вид, что им не подобает бить женщин, когда дело доходило до ссоры с ней, но на самом деле она просто была страшна в гневе, и никому из бандитов не хотелось сталкиваться с Бестией, как-то раз лбом разбившей лицо противника так, что его труп не узнали родные. Все уже давно воспринимали ее как мужчину, несмотря на копну рыжих волос до плеч и массивные груди. Никто не видал, чтобы Бестия была с кем-то. Ходили слухи, что по молодости она была влюблена в какого-то отпетого негодяя, но его сто лет уж как не было в живых. Бестия с какой-то почти материнской заботой отнеслась к Мэри, рассказывала ей истории о своей прошлой жизни, учила кое-чему. Птичка стала одной из немногих, кто узнал настоящее имя сей зловещей фигуры. Бестию звали Риган, но она попросила не произносить ее имя на людях. «Пусть боятся, – как-то сказала она. – Недостойны эти подонки знать, как меня нарекла матушка». Мэри нравилась Риган. В ней она находила ответы на вопросы, как же девушке можно выжить в преступном мире. Здесь, как и в кругу буржуа, жизненно необходимо было поддерживать репутацию. Для Риган такой опорой для сохранения доброго имени был страх и, кажется, ее вполне устраивало это положение, потому как страх неизменно переплетался с уважением. Ни в каком другом месте не могли бы с таким почтением относиться к женщине, вздумавшей нарушить привычные рамки поведения, которые блюли даже проститутки. Тонкие, изысканные дворяне говорили «фи», стоило даме скинуть свой очаровательный, исключительно декоративный носик в их сугубо «мужские» занятия.
Мэри начала понимать особую прелесть этого Нью-Йорка внутри Нью-Йорка. Здесь ты свободен и, если ты делаешь свое дело и делаешь его хорошо, никто не станет упрекать тебя в том, что ты занимаешься не своим делом. А колкости в свой адрес мог услышать даже Мясник. Очень редко. Потому что такие финты обычно не заканчивались ничем хорошим. Так же дело обстояло и с другими. Бестия могла дать зазнавшемуся бандиту такую затрещину, что у того голова болела бы еще добрые пару недель. А если надо было, то выходила и на кулачный бой. Мэри восхищалась ей, но не хотела быть такой же. Она наслаждалась своей женственностью, ядовитой, как у царицы Клеопатры. Но из жизненной мудрости Риган она почерпнула много полезного, а также узнала немало нового. Теперь Мэри без проблем могла отличить одного вора от другого, знала главарей местных банд, их особые приметы и слабости, могла определить подделку на зуб и узнала никем не писанные правила поведения. А они, оказывается, существовали.
В общем, после того, как Мэри сблизилась с Бестией, к ней начали относиться гораздо серьезнее. Приятно, когда за твоей спиной стоят несколько авторитетов криминального мира. Мэри любила беседовать и со Скрипачом. Скрипач был необычной фигурой на шахматной доске, можно было подумать, что он попал сюда совершенно случайно, по какой-то ошибке. Это был долговязый мужчина, старым его назвать нельзя, но выглядел он совсем не молодо: полностью седые жидкие волосы и резкие морщины, особенно одна мимическая на переносице, глубоко прорезавшая кожу, нещадно выдавали его возраст, а то и добавляли лишнего. Ему точно было не меньше пятидесяти. Взгляд Скрипача был пугающе пронзителен, и в целом он создавал впечатление злого человека. Он был тактиком, стратегом, тем, у кого постоянно просили совета даже самые влиятельные преступники. Он был главным мозгом этого сборища. И не зря. Помимо природной смекалки Скрипач был всесторонне образован, что очень удивило Мэри, привыкшую видеть невежд и грубиянов. Иногда он многозначительно читал вслух отрывки из книг, никто не прерывал его, но тут же сам мужчина как бы вспоминал, где находится, и лицо его снова приобретало ожесточенное выражение. Он был язвительным, иногда даже невыносимым, но все терпели выходки Скрипача, зная, сколь многим ему обязаны.
Сначала Мэри напугал этот странный, совершенно загадочный человек, но, заговорив с ним, она поняла, что обретает друга. Если Бестия ценила в ней смелость и дерзость, то Скрипач был рад интеллигентному собеседнику. Он смягчался, заговаривая про литературу, музыку, поэзию. Мэри все больше поражалась, что же такая личность забыла на задворках общества, но спрашивать не решалась. Она видела, что тот таит в себе какую-то болезненную и страшную тайну. Девушка пыталась вывести его на разговор о прошлом, но тот, моментально поняв, к чему Птичка клонит, резко изменил русло диалога. Скрипач был жалок, потому острый ум был ему единственным утешением и гордостью. Он был настоящей развалиной, как дряхлый старик.
– Мистер Каррингтон, почему Вас называют скрипачом? – спросила как-то Мэри.
– Когда-то я играл на скрипке, – коротко ответил мужчина, верхняя губа его едва заметно дернулась.
– Но я не видела…
– И не увидите, – злобно сверкнул глазами Джеймс Каррингтон. – Никогда больше не возьму в руки проклятый смычок. А если возьму, считайте, что я умер.
Любопытство Мэри разбилось об скалу горечи. Опасно было допытываться дальше. Если Скрипач не захочет сам, он никогда не скажет и лишнего слова о себе. И все-таки Мэри было бы интересно узнать, откуда он взялся.
Так три опасных и влиятельных человека стали присматривать за Мэри. Мясник Билл, Бестия и Скрипач. Они были чуть ли не противоположностью друг друга, но их объединяло одно – это были личности яркие, очень неоднозначные и каждый со своей уникальной, особенной историей становления, которую обыкновенно никто не знал, даже Птичка, неплохо втершаяся в доверие. Между собой они разговаривали редко, только по делу. Бестия недолюбливала Мясника и презирала этого «трутня» Скрипача. Скрипач в свою очередь презирал всех, отдавал дань уважения Биллу, но боевую ирландку называл солдатом в юбке и говорил, что ей пора отправиться на фронт.
Говорят, Бог любит троицу.
Из бандитов более всего недолюбливал Мэри Макглойн, считавший, что женщина должна сидеть дома, боготворить мужа, молиться и рожать детей. Удивительно консервативным для этакой среды был старый ирландский пес. Мэри слышала, что когда-то он был одним из Мертвых кроликов, разбитых Биллом. Тем более в голове у девушки не укладывалось, как ему удалось стать приближенным Мясника. Но, впрочем, он был милосерден к проигравшим. Счастливчик Джек, Мэгги и многие другие видные негодяи в свое время были людьми Священника. Иногда, сидя возле Билла, Мэри всматривалась в портрет Валлона на стене. У него был достаточно благородный вид, не зная правды, она вряд ли бы могла предположить, что это главарь банды, по сути такой же, как Коренные. Мэри подумала, что сама бы никогда не стала так почитать врага, ей не свойственно было чувство уважения к достойному сопернику.
Как-то, заходя в кабак, девушка увидела интересную картину. Макглойн дрался на кулаках с каким-то не знакомым ей типом. Мэри подошла поближе, облокотилась о свободный столик и начала наблюдать. Билл тоже внимательно смотрел на происходящее. Его зоркий живой глаз блестел любопытством. Все остальные же завсегдатаи галдели, делая ставки и подбадривая одного из бойцов. Мэри видела только силуэт второго, потому что стояла в отдалении, лучшие зрительские места уже давно заняли. Периодически ей приходилось смотреть через чужие головы, и Мэри скрипела зубами, сетуя на то, что не подоспела раньше и не уселась рядом со своими.
Поединок завершился, мягко говоря, необычно. Макглойн по праву считался одним из лучших кулачных бойцов старой гвардии, и вот его одолел какой-то зеленый юнец. Билл, кажется, был доволен результатом и шутливо пригрозил Макглойну, потерявшему хватку. Мэри стояла рядом с молодым человеком с рыжими волосами. Она видела его раньше в числе мелких воришек, но не знала имени. Тот выглядел удивленным исходу не меньше нее, но, кажется, был горд за сотоварища. А он явно приходился второму приятелем, только почему-то отошел от места драки на приличное расстояние. «Боится, что ли», – подумала Мэри и оценивающе окинула взглядом парня. Вскоре победитель подошел к своему дружку, и вместе они отправились на выход. Мэри успела мельком глянуть на триумфатора и обомлела. Ирландец, черт возьми. Тот самый ирландец, с которым она когда-то столкнулась в темном переулке. Он не узнал ее, даже, кажется, не заметил, так, может, и к лучшему. Но вообще Мэри была немного обижена. Она надела красивое новое платье, ожидая, что на нее хотя бы посмотрят. Но, видно, ирландец был еще под впечатлением от мордобоя, удачно обернувшегося для него. Когда все немного поутихло и пьяницы расползлись по своим местам, Мэри подошла к Биллу.
– Забавная выдалась заварушка, – заключила она и прибавила тише, – можно на минутку?
Билл кивнул и махнул остальным рукой, чтобы те продолжали играть в карты. Когда они отошли к лестнице, где было чуть спокойнее и темнее, чем в остальном помещении, Мэри заговорила:
– Кто это?
– С каких пор тебя интересуют пешки? – протянул бандит, накручивая ус на палец.
– Не интересуют до тех пор, пока не дают взбучку старине Макглойну.
– Он уже не мальчик. Неудивительно, что опыт проиграл молодости, – спокойно ответил Билл, улыбаясь уголками губ.
– Но ты ведь так не считаешь, – начала раздражаться Мэри.
– Его зовут Амстердам. Прямо как город. Ирландец, но родился в Америке. В Нью-Йорке недавно, но уже, как видишь, нажил себе врагов, – Билл кивнул в сторону насупившегося Макглойна, прикладывавшего бутылку к вискам. – Думаю, у парня есть потенциал. Он хорошо показал себя на деле и до этого спас шкуру своего незадачливого дружка, когда они вместе пытались обчистить горящий дом.
– Я бы ему не доверяла, – Мэри со всей серьёзностью посмотрела на Мясника, вспоминая свой кошмар.
– Во-первых, я никому не доверяю, даже тебе, моя птичка. Во-вторых, почему это? Ты что-то знаешь?
