Текст книги "Соловьиная песнь (СИ)"
Автор книги: Asocial Fox
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
Мэри было некогда задерживаться, потому, немного подержав, сама не зная зачем, видимо, наслаждаясь беспомощностью нападавшего и переменой ролей, вытащила нож и пихнула ногой вперед уже не державшегося на ногах обидчика, продолжила путь дальше, к заветной площади. Правда, она больше не могла двигаться так же быстро, как раньше: дыхание сбилось, стало рваным, вдыхаемый воздух жег, как при пожаре, начала предательски колоть печень, а рука, которой она с размаху влетела в мостовую, нещадно саднила, Мэри даже почувствовала, как кровь, липкая, вязкая, пропитывает одежду на рукаве. Но, собрав последние силы в кулак, она бежала. Бежала так, как будто от этого зависела ее жизнь. Отчасти так и было.
Вдруг ей снова пришлось остановиться. Улица была перегорожена горящими обломками. «Боже, что происходит?» – подумала она, но времени выяснять и искать причины беспорядков, поглотивших НьюЙорк не было. Солнце нещадно обжигало веки, напоминая об упущенных минутах. А в городе действительно творился хаос. Для Мэри сейчас это был армагеддон неясной природы, но недовольство давно зрело в обществе.
Призыв. Одно слово, в котором было столько боли, столько страха. Случилось неизбежное. Хотя аристократы и думали, что жители города не осмелятся поднять настоящий бунт, но ньюйоркцы всегда были строптивы. А ирландцы, прибывающие в огромных масштабах, только подогрели этот пыл своим собственным горячим темпераментом. Эти рыжие шельмецы отчасти и стали причиной восстания, на которое местные жители могли бы не решиться, опасаясь за свою семью, имущество. Ирландцам было нечего терять. Все свое новоприбывшие обыкновенно носили с собой. Впрочем, пожарище вспыхнуло так внезапно, никем не подготовленное, воистину стихийное.
Но банды не собирались менять свои планы. Где-то там, на Райской площади сейчас, должно быть, схлестнулись Кролики и Коренные.
Девушка, ошарашенно оглядев разрушенное здание, свернула на Литл-Уотер. Еще немного. Еще немного, черт возьми.
Грохот. Мэри пошатнулась, снова рухнула на камни, с трудом поднялась. Где-то рядом прогремел взрыв. Что это? Война? Стреляют? Зачем?
Бунтовщики не знали, что по ним откроют огонь из корабельных орудий, а несчастная не знала вообще ничего. В ее распоряжении был свист в ушах и помутневшее зрение. После пережитого грома она не могла больше бежать. Силы окончательно оставили ее. И девушка поплелась, держась за уши, так нестерпимо звеневшие. Рука болела еще больше.
Вдруг снова. Огонь. Бах. Люди, уносящие ноги откуда-то. Откуда-то? Вернее, оттуда, куда она шла. Девушка открывала рот, хватая воздух, пропитанный пылью и гарью. Больше она не видела ни зги.
Мир словно окутало туманом, туманом войны. По мере того, как она ковыляла в едва ли известном направлении, стараясь довериться мышечной памяти, ногам, ведущим ее по привычному маршруту, крики становились громче, яснее. Вдруг она ткнулась носком сапога во что-то мягкое, потеряла равновесие и чуть не рухнула вперед, но сумела выстоять. Наклонившись, Мэри с ужасом поняла, что это человек. Причем он еще не скончался, а сдавленно мычал, лежа животом на мостовой. Под ним была огромная лужа крови, в которую она случайно наступила. По одежде, хотя она вся была в пыли штукатурки, кирпича и алой крови, Грей поняла, что это один из Кроликов. Не останавливаясь, она побрела дальше. Город дрожал, расплывался вокруг. И, наткнувшись на этого бандита, она с ужасом осознала – что-то уже случилось.
Откуда бежал этот парень? Он трус, дезертир? Коренные победили? Или…
Дальше было все больше таких же, умирающих, окровавленных, причем с обеих сторон. Мэри смотрела вперед, на улицу, никак не кончавшуюся, застланную пеленой дыма, и ждала, когда же та наконец выведет ее на площадь. Боль не унималась, с каждой минутой становясь все более изнуряющей, нестерпимой, а она, как заведенная, шагала и шагала, щурясь, ища знакомые лица в убегающих, уходящих, уползающих, убитых. Нет, никого. Различимы только привычные расцветки. Мэри увидела среди прочего синюю форму, заляпанную и едва узнаваемую. Полицейские. Зачем? Почему? Дальше встретилось еще несколько трупов в синем. Мэри огляделась по сторонам. Кажется, она вышла на площадь, потому что больше не видела вокруг себя очертаний стен. Выстрелов давно не было слышно, зато стонов здесь было в стократ больше. Девушка замерла. Она увидела небольшую группу полицейских, держащих перед собой штыки в боевой готовности. Они шли прямо навстречу, видимо, собираясь покинуть участок. Зачищенный?..
От боли и душевного изнеможения Мэри не могла спрятаться, напасть или притвориться мертвой. Она просто отшатнулась в сторону, пытаясь уйти с поля зрения. И, то ли она действительно избежала внимания, то ли смертельно уставшие стражи порядка, некоторые из них раненые, не захотели тратить время на странную фигуру, маячившую в стороне, но каким-то образом девушка прошла незамеченной, в то время как отряд удалился, бряцая ружьями. Сердце должно было остановиться. Так замерло все внутри. Она бессознательно молилась не найти Билла здесь, ибо поняла, что найти его здесь значило потерять навсегда. Ноги превратились в ватные, боль не разжимала хватки, а становилась все навязчивее, слух частично вернулся, но на место свиста пришла острая, пробивающая всю голову резь.
Вдруг девушка увидела что-то копошащееся. Люди. Живые люди. Как пьяная, она корпусом подалась вперед, оставляя конечности позади, и снова чуть не упала, но приблизилась. Сощурившись так, чтобы увидеть хоть что-то прежде, чем подойти на близкое расстояние, Мэри ахнула. Она узнает эти рыжие волосы из тысячи.
Грей не знала, что Дженни проделала точно такой же путь, как и она, и оказалась тут лишь на несколько минут раньше. Да ей было все равно. Не осталось сил думать. Зацепившись взглядом за Джен, она с трудом оторвала его и переместила на то, что было рядом с ней. Амстердам. Кажется, живой, он приподнялся. И нечто неподвижное рядом. Мэри закрыла глаза. Открыла их снова. Нет, ей показалось. Ей показалось. Этого не может быть. Ведь все так хорошо, она проделала этот путь, чтобы помочь, чтобы… Нет, неправда! Мэри отрицала увиденное, мотая головой, как сумасшедшая, не переставая смотреть на жуткое зрелище. Не думая ни о чем, она пошла вперед, чтобы убедиться, что ей просто померещилось. Дженни услышала шаги, отнюдь не тихие, потому что девушка двигалась, переваливаясь с ноги на ногу, клокочуще дыша и сипя. Эвердин мгновенно все поняла, поднялась с колен и встала, преграждая путь Мэри.
Мэри смотрела на нее невидящими взором человека, потерявшего контроль над собой, растерянного, выбитого из колеи, способного абсолютно на все. Но воровка не побоялась этого страшного вида и приблизилась.
– Постой, – прошептала Дженни, остановив ее за руку. Тогда-то бедняга метнула на нее взгляд, внезапно наполнившийся неистовой злобой.
– Где он?! Где он?! – спросила она, так сильно тряхнув рыжеволосую за плечи, что у той заболела голова, ушибленная по дороге. Неизвестно, откуда взялись подобные силы, но сейчас мисс Грей могла сделать что угодно, даже, пожалуй, свернуть шею кому-то голыми руками. И сделала бы с Дженни, не помешай голос, ужасно знакомый:
– Он умер, – сказал Амстердам, со сдавленным стоном поднявшийся.
– Что? – спросила Мэри, отпустив Джен. – О чем ты говоришь? – на секунду даже показалось, что она пришла в себя, готовая выслушать и принять неизбежную истину.
– Мясник умер. Умер, как он хотел. Сказал, что умирает настоящим американцем, – Амстердам закашлялся, вид у него был потрепанный и, не меньше, чем все остальные, он походил на оживший труп.
– Ты! Ты убил его! – глаза Мэри сверкнули, она крикнула так громко, что Дженни, стоящая рядом, чуть не упала от неожиданности, отступив на шаг. Она выглядела не многим лучше. Порванная, испачканная до такой степени, что казалась однородно грязно-серой одежда, растрепанные огненные кудри, жестоко разбитая губа, тут и там гематомы. Но она стояла на ногах крепче, чем Грей.
– Нет, – покачал головой парень, прикусывая губу от острой, режущей боли в израненных ногах. – Я избавил его от страданий. Это осколок… угодил прямо в печень.
– Ты лжешь! – Мэри выхватила нож и собиралась напасть на ирландца, резко шагнула и повалилась вперед. Ноги больше не слушались. Она издала страшный, душераздирающий вопль. И, не пытаясь больше подняться, заплакала, поползла к тому месту, где лежал Билл. Амстердам и Дженни с тоской смотрели на это жалкое зрелище.
Птичка не была им врагом, вовсе нет. Они смотрели, как девушка в наряде, когда-то, должно быть, красивом, но теперь похожим на тряпочное месиво, с распущенными каштановыми волосами, окровавленная, прижималась к руке мертвеца. Как она говорила что-то, шептала, стонала, срывалась на хриплый крик. Вдруг снова рвануло где-то в соседнем квартале. Значит, бунт еще не подавлен. Амстердам, держась за раненый бок, сказал своей спутнице:
– Нужно уходить.
– Постой, – ответила ему Дженни, по щекам ее текли соленые слезы, – нельзя оставлять ее тут.
========== Лазарь, иди вон! ==========
Мэри не помнила, что было дальше. Не помнила, как ее уговаривали, оттаскивали, вели домой, изнеможенную, обескровленную, и тяжелейшими усилиями восстанавливала в памяти последующие дни. Она была дома, за окном все так же гремело, а Дэйзи то и дело о чем-то пыталась заговорить с ней. Ответа не поступало. Мисс Грей была бледной, выглядела так, будто была на грани смерти, хотя раны были обработаны и не представляли угрозы для жизни. Она будила няню ночными криками «Где он?! Где он?!», а затем, пробудившись, смотрела на тетушку и хлопала глазами, как помешанная, точно видела ее впервые.
На четвертый день девушка заговорила.
– Я ведь не… не пропустила… похороны? – спросила она Дэйзи, кормившую ее с ложки.
– Чьи похороны, дитя? – тихо спросила женщина, застыв на кровати, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть девочку, ведь та наконец сказала что-то связное. В последнее время ей приходилось слышать от Мисс Грей только полные страданий восклицания во сне, почти всегда неразборчивые.
– Его похороны, Дэйзи, его. Ведь он умер. Я не верила. Дэйзи, ты знаешь, что он умер? – она говорила так медленно, точно едва могла шевелить языком. Между каждым предложением, словом висела пауза длиной в добрые полминуты.
– Кто умер?
– А… – глухо отозвалась девушка, начала говорить чуть быстрее, – ты ведь, наверное… не знаешь. Я забыла… Уильям, мой Уильям, его не стало. Его убили гордыня, ирландец, рок судьбы и чертов осколок. Если бы я подоспела, если бы подошла вовремя, может быть… – Мэри опустила глаза, тяжело вздохнув, и отвернулась, прикусив губу, слезы вновь подступили к горлу. В последнее время она очень много плакала в тишине своей комнаты, уткнувшись лицом в подушку так, что трудно было дышать.
– Вчера ночью власти разобрались с бунтом, мисс Грей. Я слышала, они клали людей вдоль дороги, чтобы родственники могли забрать и похоронить убитых.
– Боже. Боже мой. И как мне туда попасть? Хотя нет, стой, никак… Амстердам. Я думаю, что он сделал это. Он должен был похоронить своего врага. Мальчишка оказался не таким дрянным, как я думала. Я ошибалась. Я не понимала, что Билл нашел в нем, но это сын своего отца. Дэйзи, прошу, умоляю, отведи меня на кладбище.
Служанка не стала расспрашивать, кто такой Билл, потому что смутно понимала, что это тот самый мужчина, на чью голову она насылала проклятья. И суеверная негритянка горько пожалела о сказанном ранее, потому что, каким бы плохим не был этот человек, с ним ее хозяйка была счастлива, а сейчас стала совсем не похожа на себя, потерянная, убитая горем.
– Может быть, Вам не стоит? Вы еще не окрепли, мисс. Мы сходим на кладбище потом, я обещаю, как только вам станет лучше, – няня взяла холодную тонкую ручку в свою крепкую ладонь.
– Я в порядке. Мы пойдем сейчас, – сказала Мэри, приподнимаясь на подушках, и слова эти прозвучали так твердо, что Дэйзи, скрепя сердце, решила не спорить с этой каменной решимостью, зная, что если она откажется вести ее, Грей пойдет одна, еще не окрепшая, слабая, помогла хозяйке одеться, та пожелала надеть только черное. У них был всего один траурный наряд – старый комплект, который носила девушка несколько лет назад после смерти родителей. Она уже выросла из него и выглядела немного аляповато, но надевать что-то другое отказалась наотрез.
Они пошли на кладбище, рука об руку, как мать и дочь. Прохожие с недоумением смотрели на странную пару, но, с печалью вспоминая события прошлых ночей, понимали, что это лишь родственники погибших во время бунта, сплоченные общим горем, забывшие о классовых различиях. Отчасти такая догадка была правдива.
Мэри пришла на погост, новый, обнесенный совсем слабым забором, скорее импровизированный. Он расположился в спокойном, тихом районе Бруклинских Высот. С утеса был виден сам НьюЙорк, его сердце, еще не отошедший от пережитого потрясения. Кое-где клубился дым, черный, как ночь, овладевший буро-кирпичным пейзажем построек. Когда-то этот утес назывался Ихпетонга – высокий песчаный берег по-индейски. Должно быть, давным давно местные жители, ныне изгнанные со своих земель, стояли так же, смотрели на медленно текущую Ист-Ривер, наверняка имевшую в то время свое, такое же диковинное и волшебное для приезжих название, и думали о своем, о человеческом, о заботах, радостях и бедах. Но теперь здесь стояла Мэри, и Дэйзи позади нее, в некотором отдалении. Грей набрала в лёгкие воздух, посмотрела вдаль на город, закрыла глаза, прислушалась к мерному шуму воды, затем снова взглянула на мир, вниз, на реку, затем подняла взгляд к небу, горько улыбнувшись, сама не зная чему. Лучи солнца доброжелательно одарили ее теплом и светом. А вместе с тем каким-то озарением.
Жизнь должна продолжаться, Мэри, и, если ты думала, что можешь спрыгнуть с утеса и загубить себя, это в корне неверно. Он бы не хотел этого. Мама с папой не хотели бы этого. И Мэри все же отважилась жить, хотя это зачастую бывает сложнее, чем решиться на отчаянный шаг и покончить с собой. Она, как по наитию, ступала по траве между маленьких скромных крестов и могильных камней, не столько ища то, что требовало ее сердце, сколько зная, чувствуя нутром, куда идет. Ее словно вела невидимая рука, нежная, как рука матери.
Справа от себя она увидела кельтский крест, белый, немного потемневший, но ухоженный, посмотрела впереди и рядом со священником Валлоном нашла могилу Уильяма Каттинга, его последнее пристанище на земле. Сердце сжалось, так сильно, что помутнело в глазах, и Мэри инстинктивно схватилась за грудь, наклонившись вперед, сдавленно охнув.
– Дэйзи, – очень тихо позвала она. Преданная служанка услышала ее и, ничего не спрашивая, протянула цветы, которые Мэри попросила ее сорвать в саду. Те самые, свидетели вечера, когда все только началось. Девушка, взяв дрожащими руками охапку прекрасных, ароматных, как будто бы еще живых растений, и, опустившись на колени, возложила их рядом. Она оперлась рукой о землю и заплакала. Так, шепча попеременно то слова молитвы, то обращения, ведомые только ей и тому, что теперь покоился в земле, Мэри провела день до самого заката. А Дэйзи все это время стояла рядом, безмолвно наблюдая, то и дело по щекам ее тоже текли слезы.
Негритянка поняла, что это была настоящая любовь, такая короткая, оборванная фатальным случаем. Впрочем, она знала, каким именно случаем. Даже Дэйзи, не так уж часто бывавшая в людях, выходила за покупками или по другим делам, слышала байки, ходившие по всему городу, про Билла Мясника, держащего в страхе всю округу. Да, она сопоставила все только сейчас. Глупая, глупая Дэйзи. Сейчас у нее не было злости на себя или умершего за погубленную судьбу юной леди. Она лишь надеялась, что при жизни Уильям был добр к ней, что Мэри потеряла все не ради того, чтобы недолго побыть игрушкой бандита. И, глядя на малышку Грей, Дэйзи понимала, что, похоже, все так и было. Она знала свою хозяйку, хорошо знала.
Наконец, когда уж солнце зашло за горизонт, Мэри встала, утерев оставшиеся слезы грязными от земли руками. Она посмотрела на природу вокруг совершенно другими глазами.
– Верно, сейчас закат, – обратилась девушка к себе и к окружающему ее дню. – Но солнце каждый раз возвращается, наступает заря, светлая и безбрежная, хранящая память о прошедшей ночи, – сказала она с предельной ясностью в голосе, так вдохновенно, будто эти слова некто вложил в ее уста, что Дэйзи, ошеломленная резкой переменой в девушке, посмотрела на нее так удивленно, точно мертвец только что воскрес из могилы. Она привыкла видеть скорбь: короткую, длинную ли, но чтобы из беспробудной тоски человек выходил спокойным, подобным самому Богу, было поразительно. И тогда Мэри обратила свой взор к ней.
– Простите меня, тетушка. Мне нужно было время попрощаться. Это надгробье не пойдет. Мы закажем другое. Я напишу там эпитафию, сама. Люди, зашедшие сюда, должны знать, кто здесь похоронен. И… надо поправить могилу священника Валлона. Я думаю, это будет справедливо. Временами, когда мне было совсем плохо, не знаю, сколько дней я так пролежала, я помышляла убить Амстердама, видела во сне, как душа покидает его тело. Его вина в том, что я потеряла Билла. И Дженни, ее тоже. Но сейчас я понимаю, что это просто нелепо. Его… его не вернешь. А ведь все было честно. И я, может быть, даже поблагодарила бы его за это, – Мэри указала на сколоченное надгробье, – но, Боже, у меня нет сил видеть их лица. Я могу не сдержать себя. Слишком много злобы во мне копилось. Еще, Дэйзи, знаешь, мне нужно оставить НьюЙорк. Возможно, навсегда. Я знаю, мне будет больно уезжать, но еще больнее будет остаться. Ты ведь поедешь со мной? Куда-нибудь? Может быть, в Британию к родне? Там живет сестра отца, она, кажется, хорошо ко мне относится.
– Мисс Мэри, подождите, пожалуйста. У меня ведь завтра поезд.
– Поезд? – гулко удивилась девушка.
– Да, Вы ведь сами говорили мне уходить. И потом, несколько недель назад я говорила Вам об этом. Вы тогда на все отвечали «да» и «хорошо». А потом, когда я решила уточнить, что Вы все слышали, Вы сказали: «Езжай, куда хочешь, мне плевать». Вот я и решила, что поеду в Вашингтон. Я слышала, там могли остаться мои родственники. Может быть, куплю себе домик, заживу, как человек. Президент ведь любит нас, негров. Он не хочет, чтобы мы были рабами. Я все это время копила деньги, но не хотела покидать Вас, но Вы стали так беспощадны ко мне, я и решила… простите…
Мэри, пораженная до глубины души и самой новостью, и пониманием того, как же жестоко она обращалась со старой Дэйзи, пока была увлечена своей двойной жизнью, вдруг смутилась. Ей стало стыдно до глубины души и, поддавшись душевному порыву, она заключила няню в крепкие объятия. Та даже обомлела, не решаясь пошевелиться.
– Это ты прости меня. Я вела себя недостойно и столько раз обижала тебя за зря.
– Что Вы, что Вы, мисс Мэри… Ой, я, простите, расплакалась, как старый крокодил. Я уж не ждала от Вас такого. Если хотите, я никуда не поеду. Останусь с Вами или уедем, куда там…
– Нет, – твердо ответила девушка, обернувшись, посмотрев на реку, чтобы не встречаться взглядом с Дэйзи, не показывать, как тяжело даются ей эти слова. – Я слишком долго использовала тебя, как вещь, хотя и называла служанкой. У тебя есть право на свою жизнь. Ты очень много сделала для меня и моей семьи, тетушка. И я никогда этого не забуду, однако, я больше не могу держать тебя. Поезжай в Вашингтон, все, о чем я могу просить, иногда пиши мне с чьей-нибудь помощью, чтобы я знала, что дела твои идут хорошо. А я как-нибудь справлюсь.
– Господи, мисс Грей! – на сей раз всерьез разрыдалась Дэйзи, шмыгая носом в плечо черного траурного платья, а преисполненная какой-то жизненной силой девушка стояла стойко, не проронив и слезинки, лишь улыбалась и рукой поддерживала своего самого преданного друга. Да что уж, единственного.
Конечно, она не хотела расставаться, особенно сейчас, оценив всю важность постоянной поддержки со стороны тетушки. Но, собравшись с духом, она приняла решение, которое казалось правильным. Дэйзи всегда была привязана к семье Грей, у нее не было своей жизни. И что же, нужно было продолжить таскать бедную наивную женщину за собой до тех пор, пока кто-то из них не умрет? Нет, это эгоистично и бесчеловечно. Хотя сама негритянка не очень понимала, как ее свободы все это время страдали, даже считала себя обязанной благополучием Греям, но наследница настоящей американской знати, все прекрасно понимая, должна была считаться со своей совестью. Вот Мэри и посчиталась. Впервые за долгое время.
Прошел месяц прежде, чем Мэри отправилась в путь. Она продала загородное имение, окончательно расправилась с долгами, отреставрировала не только две дорогие ее памяти могилы, но и выделила деньги на благоустройство всего кладбища. Какие-то свои вещи она раздала нищим, какие-то решила взять с собой, другие, наименее значимые, оставила в доме. Чтобы дом не пустовал, мисс Грей нашла благополучную семью арендаторов, переехавшую из своего имения, сожженного пожаром войны. Деньги и ценности обеспеченные граждане перевезли в НьюЙорк, почему и смогли позволить себе снимать такое дорогостоящее имущество.
Она встретилась с Леви, заказала у него красивый траурный наряд. И портной, по сути не специализирующийся на этом, выполнил работу на отлично. Черное платье из шерсти было прекрасно настолько, насколько простота иногда может быть гениальной. Кроме того, он подарил ей красивые черные перчатки с оторочкой из меха черно-бурой лисицы и поблагодарил за проявленную доброту. Грей, растроганная участливостью еврея, заплатила ему в два раза больше положенного и попрощалась тепло, как старым другом, поделившись своими планами. Тот понимающе кивал головой, слушая, а в конце сказал достаточно мудрую вещь: «Бог справедлив, мисс Мэри. Отнимая, он всегда дает что-то взамен, верьте мне, нужно лишь держать сердце открытым, чтобы не упустить подарок свыше, не замкнуться на своей потере». Слова эти хорошо сказались на самочувствии Мэри, она убеждала себя верить в их правдивость, не зная, правда, чем можно возместить такую тяжелую, жуткую утрату.
Как-то раз в районе порта она встретила Риган, но с горечью отвернулась, не захотев подходить. У Бестии было свое понимание правды, и ее правда восторжествовала на обломках разрушенного мира Птички. Ирландке со стороны победителя, конечно, было бы не трудно проявить сочувствие к тому, кто потерпел поражение, но Мэри не собиралась слушать соболезнования, подкрепленные самодовольством.
В последнее время девушка стала чувствовать себя дурно, ее временами мутило, а с утра она не ощущала в себе сил встать с кровати. Паром должен был отплыть в Англию уже завтра, и в душу к мисс Грей лезли самые разные тлетворные мысли. Так, она опасалась, что ее боли и слабость являются знаком зарождающейся болезни. Мэри прекрасно помнила, как Эленор, ее мать, начала жаловаться на слабость, тошноту и жар. Дочь, правда, не лихорадило, но человека, зацепившегося за такую страшную догадку, сложно успокоить. Тем более, успокоить было и некому. Дэйзи уехала, а светское общество не желало и слышать об изгнаннице. Потому разум становился все темнее, затуманенный угрюмыми догадками.
Она подумывала, что, может быть, стоит остаться здесь, на родине, чтобы умереть и быть похороненной на земле отечества, рядом с близкими ей людьми, а не за океаном. Но здравый смысл взял верх, Мэри все же не решилась отменять поездку, взвешивая, как много было сделано для того, чтобы ее организовать.
На корабле ее несколько раз вырвало за борт. Дамы, видевшие это, лишь со знающим видом покачали головой, морская болезнь, мол, плавали, знаем. Мисс Грей, любительница приключенческих книг, знала, что люди склонны страдать от укачивания, но авторы обычно наделяли этим свойством слабовольных, хилых героев. Она качала головой, глядя в унылую синеву морских волн. Где-то там позади оставался город, которому она была обязана всем.
О, как же теснила грудь тоска по оставляемой отчизне, такой особенной, такой яркой в сравнении со скучной Европой. Но решение было принято, причем бесповоротно. Впереди другая жизнь. Мэри пыталась представить себе эту новую жизнь, поправляя черные узорчатые кружева на рукавах, но воображение все время нещадно возвращало ее в прошлое. Как она может дальше быть кем-то дальше, если часть души ее осталась в могиле с родителями, сердце же было похоронено во время событий Недели призыва. По частичке забрали Дэйзи, Скрипач и все те, с кем разлучили ее обстоятельства. Да что уж, внутри девушки была настоящая дыра, такая, какую может оставить осколок пушечного ядра. В ее якобы светлом будущем не было никого из тех, кого она знала и любила. Только тетя, встречавшаяся с ней один раз за все годы. И Мэри уходила в свою каюту, чтобы люди не видели слез на ее лице.
Шли долгие месяцы ее жизни в Англии. Болезнь прошла вскоре после приезда, но все равно Мэри не ощущала себя такой жизнеспособной, как раньше, что было вполне закономерно. В Йорке никто, к счастью, не знал о ее американском прошлом. Тете она рассказала лишь самое необходимое о себе, та, хоть и была одинокой, скучающей женщиной, не хотела раскапывать подноготную своей племянницы, за что последняя ее уважала.
Мэри перестала носить корсеты. Она пробовала на первых порах, но потом поняла, что ей это просто ни к чему. Так как она стала ходить в основном в черном, редко, в качестве исключения на какие-нибудь праздники надевая цветную темную материю, девушка сказала родственнице, что она вдова, ее скорый брак, заключенный втайне, распался, потому как муж ушел на войну и погиб. Тетя как-то спросила, что стало с его семьей, на что Мэри ответила: «Он был единственным оставшимся в живых, как и я», и миссис Баррингтон, сама вдовая, не стала расспрашивать дальше. Женщина в принципе она была достаточно деликатная, вежливая и образованная. В обществе ее любили и ценили.
Мужа миссис Баррингтон потеряла несколько лет назад, он упал с лошади. Кобылу хотели убить, потому что после смерти своего бывшего хозяина, графа, она не подпускала к себе никого и больно укусила его жену, оставив уродливый шрам на руке. Мистер Баррингтон вступился за животину, решил во что бы то ни стало приручить преданного другу зверя, любимицу графа, чтобы не проливать крови чистокровной английской скаковой красивой караковой масти. Чудо случилось, действительно. Несколько дней после долгой и кропотливой работы, проделанной мужчиной для укрощения строптивой лошади, она действительно слушалась, но, когда ныне покойный, выпив большое количество вина, захотел показать своим гостям, как здорово у него вышло совладать с кобылой, та, может быть, учуяв запах спирта, потому что прежний ее хозяин не был охоч до выпивки, то ли еще по какой-то иной причине, неведомой людям, сбросила наездника, и удар копыта пришелся прямо по голове. Так нелепо окончил свой земной путь муж тети Мэри.
Мисс Грей упорно не понимала, в чем причина того, что она раздобрела. Вовсе не хотелось ей быть несчастной, да еще и толстой в придачу, потерять свою прекрасную талию. Тетя Констанция как-то подошла к Мэри, когда та читала очередную книгу, и задала достаточно странный вопрос:
– Мэри, ты ведь знаешь, что ты… ну… что ты носишь под сердцем ребенка? – спросила она робко. Девушка не услышала первую часть предложения, но на второй уже оторвалась от чтива и удивлённо переспросила.
– Что? Кто носит ребенка? Где?
– Ну, ты ведь была жената, Мэри, ты знаешь, как получаются дети. Наверное, твой бедный покойный муж…
– Подождите, тетя. Я не понимаю, о чем Вы, – резко прервала ее девушка, раздраженно махнув рукой и отложив томик в сторону.
– Ты беременна, Мэри.
– Да нет же! – воскликнула она в ответ, подскакивая с дивана. – Если я поправилась, это не повод называть меня беременной. Не надо травить душу, тетя.
– Ох, дитя мое, я не травлю тебе душу. Я уже давно подозревала это, но не была уверена. Ты ведь рассказывала, что тебя настигла морская болезнь, так вот это была не она. И теперь в твоем чреве ребенок, дорогая. Это великое счастье, которое подарил тебе Господь. Поверь мне, я знаю.
Мэри села обратно в кресло. Точнее, не села, а осела. Лицо ее покраснело, посинело, побелело и наконец приобрело нормальный цвет, немного более розовый, чем обычно. Смятение, отрицание, страх, радость. Да, черт возьми, радость. Она, конечно же, в общих чертах знала, как дети появляются на свет, видела дам в интересном положении, но никогда бы не подумала такое про себя. Беременность казалась ей такой далекой перспективой, ставшей теперь недоступной. Но, значит, Бог есть на земле. Значит, все должно было сложиться именно так. Ребенок должен был стать для нее всем. И Мэри вспомнила последнюю ночь, проведенную с Биллом. Что же, именно тогда, накануне рокового дня должно было это случиться. Она со всей силы обняла свою тетю и прошептала ей на ухо, более чем уверенная в своих словах:
– Это будет мальчик.
========== Звезды ==========
Весенний ветер, холодный, но отрадный, предшествующий надвигающемуся лету, покачивал одинокие деревья, шуршащие молодой, едва зародившейся листвой, звенел вереск, заполнивший поля своим сиреневым цветом и пьянящим медовым запахом. На склоне холма стояли двое. Юноша и женщина, которую он мягко держал под руку. Женщина была стройной, хоть и немного суховатой, на десяток дюймов ниже своего спутника. Они стояли молча, долго, пока звучный мужской голос не прервал блаженную, почти божественную тишину:
– Мама, а кем все-таки был мой отец? Я так мало знаю о нем, но Вы говорите, что он был настоящим героем. Разве в таком случае он не заслужил того, чтобы я хранил память о нем? Четкий образ? – спросил молодой человек, немного склонив голову. Мать не ответила ему даже взглядом. Она все так же была погружена в свои мысли, как это часто бывало, смотрела в никуда, и взор красивых влажных глаз с легкой поволокой застывал, словно у античной статуи, навсегда заключенной в тюрьме одной эмоции. Ветер стих, замолкла природа, вторя терпеливому молчанию вопрошавшего.
Но каменная леди все же ожила и, коротко вздохнув, сдвинула брови, сомкнула веки, ресницы ее задрожали. Затем она повернулась к сыну и окинула его оценивающим взглядом. Кажется, момент и правда настал. Но нет, не совсем. Мэри смотрела на своего мальчика и видела в очах его блеск, говорящий о том, что юношеская бурная энергия только недавно заиграла в нем. Нет, все говорить нельзя, покачала она головой сама себе. Какой же все-таки красивый был Джеймс-Эштон-Уильям Грей, ее единственный обожаемый наследник. Голубые, украшенные густыми ресницами, глаза матери, правильный, немного удлиненный овал лица, окаймленный волнистыми темными, почти черными волосами, длинный прямой нос, аристократически бледная кожа – молодой человек с такими внешними данными был просто грезой во плоти для большинства девушек, завидевших его, он, как ни странно, был вылитый британский лорд. Мать не могла не восхищаться своим дитем, часто баловала его и вообще отдавала все свои жизненные ресурсы его воспитанию. Мальчик с детства был одет во все самое модное и дорогое, голубые глазки цвета горного хрусталя сверкали весельем, вызванным очередным подарком старой миссис Баррингтон или самой матушки. Впрочем, характер его не слишком уж испортился под прессом ласок, хотя Джеймс вырос, пожалуй, излишне самоуверенным и горделивым, что, впрочем, могло пройти с возрастом, ибо подросткам свойственна некоторая гипертрофированность качеств, которым суждено было стать спутниками личности на всю оставшуюся жизнь. Мэри разомкнула губы, на ходу подбирая нужные слова, начала деликатно:
