сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
========== Княжеский воин ==========
«Иди на голос, Лейла. Иди на голос».
Она шла на голос — там, где могла идти. Чаще приходилось ползти — обдирая ногти и колени, оскальзываясь на покрытых слизью камнях, хватая ртом спёртый пещерный воздух, тщетно вглядываясь в окружавший её кромешный мрак. Тьма давила на ставшие бесполезными глаза — такая густая, что нельзя было разглядеть собственную руку, даже поднеся её вплотную к лицу.
Хоть бы факел какой, или свечу, или хотя бы лучину — что-нибудь, способное породить хоть один лучик света! Но света не было. Единственное, что бросало вызов бесконечной ночи — это раздающийся где-то впереди голос, на который ей надо было идти.
«Только не умолкай!» — мысленно взмолилась Лейла, поскользнувшись в очередной раз и распластавшись на полу — чего? Лаза, туннеля, коридора? Что она будет делать, если последний путеводитель оставит её?
Но голос и не думал умолкать. Сильный и звучный, он упорно звал Лейлу вперёд.
Знать бы только, вперёд — это куда?
***
Город был взят ещё полгода назад. Тела князя и двух его сыновей вывесили на всеобщее обозрение под шпилем надвратной башни, и они висели там до тех пор, пока вороны и непогода не совлекли с костей последние клочки плоти. Жители окрестных деревень ждали, что вот-вот над стенами взовьётся пламя, но предавать древнюю столицу огню захватчики не спешили. Вместо этого город стал отстраиваться — с такой быстротой, на какую только были способны согнанные со всех концов страны каменщики.
Брат Лейлы тоже должен был быть там, но удача в кои-то веки повернулась к нему лицом. Как ему удалось сбежать — Лейла не спрашивала. Когда Андрис ввалился в дом, бледный, как мертвец, и приказал: «Собирайся!», она подчинилась без лишних вопросов. С двумя узлами, по одному на каждого, они бежали ночью, как воры. На вопрос Лейлы о том, куда же они направляются, Андрис загадочно ответил: «В леса».
И снова Лейла покорилась, предоставив всё воле и разумению брата. Брат умный, куда умнее большинства людей, которых знала Лейла: мало того, что Андрис был мастер по камню, часто уезжал в город, а два лета назад ездил в столицу строить дом тамошнему сильному человеку — он мог даже читать по-писаному, если буквы были достаточно большими, и, подписываясь, ставил не крестик, а выводил своё имя полностью. Если бы не Андрис, Лейла и понятия не имела бы о том, откуда взялась эта напасть — странные северяне, не говорящие по-человечески, а только болтающие между собой на каком-то птичьем языке. Оказалось, что война шла уже давно — только Лейла, живущая в своём мире, ограниченном кухонной печью да огородом, ничего об этом не слышала. Андрис говорил, что северяне пришли откуда-то издалека, за тысячу лиг, и что сначала они забирали себе другие земли, а теперь вот дошло дело и до них.
Зачем северянам понадобилось столько земли и почему для этого нужно было затевать войну, объяснить не мог даже Андрис, и Лейла пребывала в недоумении. Ладно бы они эту землю пахали и растили на ней хлеб, как все добрые люди, — так нет же, им это, похоже, без надобности. Старики говорили — Лейла слышала собственными ушами — что северяне идут к морю, туда, откуда на кораблях увозят хлеб, а назад привозят богатые товары. Верить этому или нет, Лейла не знала. До моря было далеко — дальше, чем до соседнего села, дальше даже, чем до столицы, и что там делать честному человеку, Лейла не представляла. Да и корабля она никогда в глаза не видела — если, конечно, не считать речных лодчонок, на которых деревенские переплывали на остров, где водилась прорва синей ягоды. Врут, наверное, старики.
Зачем идти в лес, Лейла поняла и без Андрисовых объяснений. Пожалуй, сама она сделала бы ноги ещё раньше — уж больно страшно стало в округе после того, как князь, которого обложили в столице, как барсука в норе, всё-таки открыл городские ворота. В их деревню уже два раза наведывались конники — много ражих парней на сытых лошадях и с железными пиками. Лейла, не помня себя, пряталась в огороде, в выкопанном братом тайном погребе, слушая, как в доме летит с полок посуда и переговариваются на своём непонятном языке налётчики. Да что посуда — миски-то с кружками дело наживное, а вот то, что скотину увели — беда так беда. Корову свою Рыжуху Лейла любила, даже разговаривала с ней, как с человеком, а перед дойкой всегда разводила ей курево от мошки и подмывала вымя тёплой водой. Когда к скотине с добром, и она отвечает тем же. Разумной, ласковой Рыжухи было жалко до слёз, да и без молока приходилось туго — ни тебе маслица, ни простокваши забелить похлёбку, да к тому же Лейла молоком, случалось, и приторговывала. Кур тоже забрали и всех поросят — а ведь Лейла любовно откармливала их парными отрубями и брюквой! При мысли о том, что её поросят сожрёт северянская солдатня, хотелось реветь белугой.
Да что поросята! Лейле ещё повезло — оба раза её убежище осталось необнаруженным. А вот подружку её, смешливую черноволосую Майю, северяне нашли — и учинили с ней такое, что и сказать-то язык не повернётся. А в деревне по соседству, говорят, сожгли заживо целую семью — мать и троих ребятишек — за то, что женщина не пожелала отдать последнюю козу. Козу всё равно забрали, а хозяйку с детьми втолкнули в дом, заложили дверь снаружи, да и подожгли с четырёх углов. Лейле рассказала об этом соседка, а той — ещё кто-то. Такие вот дела теперь творились, и когда всему этому конец — можно было только гадать.
Поэтому Лейла была только рада сбежать куда подальше — хоть бы и в лес, туда северяне авось не полезут. В конце концов, лес — ну что лес? Чай, не омут, не потонешь. Лес, он ведь, глядишь, и прокормит — где грибами, где ягодой, а Андрис при случае, может, и дичи добудет. Пока лето, можно жить и в землянке, а к осени они срубили бы себе какой-никакой домишко. С топором да долотом Лейла обращаться умела не хуже брата. Ничего, и в лесу прожить можно.
Они с братом шли всю ночь, а потом ещё весь день — поначалу чуть ли не ползком, перебежками, пугаясь каждого куста, но потом осмелели. За неполные сутки отдохнуть пришлось только один раз — когда на пути попался чистый холодный ручей, из которого можно было напиться и набрать воды про запас. А затем — снова в путь, по лесному бездорожью, потому что проторенных троп Андрис старательно избегал. Лейла ступала за братом след в след, ожесточённо отмахиваясь от комаров и звучно хлопая себя по голой шее. Когда обычный лесной полумрак сгустился, а вершины деревьев зазолотились, Андрис бросил свой тюк на землю и скомандовал:
— Спать!
И Лейла тут же уснула на жёсткой сырой земле — так крепко она не спала и дома возле печки. Уж на что она привычна к работе, кажется — хоть в соху пряги вместо лошади, а побегай-ка цельный день по лесу, да ещё с узлом за спиной — все ноги собьёшь да спину наломаешь. Сон обволакивал её, затягивал, как трясинная подушка на болоте, куда она, бывало, ходила за клюквой, и уже померещились родные бревенчатые стены, и мама — живая-здоровая, как будто не схоронили её ещё четыре зимы назад — сидела, улыбаясь, возле огня…
— Поднимайсь! — проревело над ухом, и Лейла почувствовала, как сильные руки хватают её, точно тряпичную куклу, и рывком тянут вверх. — Кому говорю!
Грубо оборванный сон уходил медленно, по капле, и голова у Лейлы гудела, точно литой колокол. Перед ослеплёнными огнём глазами расплывались два неверных силуэта.
— Кто такие? Чего здесь забыли? — спросил второй голос, не такой рявкающий, как первый, и вроде бы моложе.
— Мы ничего… мы на ночлег! — это уже брат. Голос хриплый со сна и дрожит, как заячий хвост. — Мы плохого не делали!
— На ночлег, говоришь, — в грубом голосе прозвучали недобрые нотки. — И с чего же тебе посередь леса ночевать охота припала?
— Мы… мы, м-мы, м-мы…
— По-моему, врёшь ты, братец, — второй заговорил с лаской, от которой волосы у Лейлы встали бы дыбом, если бы не были плотно стянуты в косу. — Разнюхать пришёл, где прячемся? Ну так плохой из тебя подглядчик вышел, голуба моя. Совсем никудышный.
— Я н-не…
— Говори толком! — прикрикнул первый! — Или не выдержу, проверю, какого цвета у тебя кишки!
От этих слов Лейла чуть не шмякнулась на землю кулём.
— Добрый человек! — пискнула она. — Погоди, не горячись, дай слово молвить!
Лейла так и не поняла, чем парень был ошарашен сильнее — тем, что его назвали добрым человеком или же тем, что вдруг заговорила баба.
— Крестьяне мы, — пользуясь повисшей тишиной, зачастила Лейла. — Тут ежели к полудню идти, за лесом река будет, а в излучине аккурат наша деревня и есть…
— Тьфу, дура! — ожил вдруг Андрис. — «Крестьяне»! Это ты всю жизнь свиней пасла, а я в городе самому князю палаты строил!
— Помолчи, — лениво приказал ему второй, тот, который помоложе. — У бабы у твоей язык получше подвешен.
— Я не баба, — разуверила их Лейла. — Ой, что говорю! Не его, то есть, баба. Сестра я ему, на пять зим моложе. Он правду говорит, он учёный, он по камню работает, по дереву тоже может. А моё дело известное — подать, принять, обстирать, ну там, скотину обиходить, за огородом приглядеть, воды принести…
— Короче! — нетерпеливо прервал её первый. Лейла поняла, что опять говорит что-то не то, и густо залилась краской.
— Простите, добрые люди, я с господами важными говорить не учёная, — скороговоркой призналась она. — Так вот, деревеньку нашу северяне…
— Пожгли, что ли?
— Нет, не пожгли пока, — мотнула головой Лейла. — Курей забрали, овец, свиней, зерно, пшеницу повытоптали, но не жгли покамест. А что нам — ждать, что ли? Ну мы, известное дело — ветром подпоясались, да и в путь.
— Ветром, говоришь… — выразительно молвил первый, поведя рукой в сторону их с Андрисом узлов.
— А, это… Ну так известное дело — хлебушка с собой прихватить надо, да сальца у меня ещё добрый шматок оставался, да соли чуть-чуть, да огурчики на крайней грядке поспели. Не им же оставлять! Да и в дороге — как без еды-то? Ты ж сам вроде воеводы, как же не понимаешь?
Парни расхохотались.
— Да, Альвин, как же ты так-то? — сквозь смех поинтересовался второй, хлопнув товарища по плечу.
Лейла не поняла, над чем они смеются, но решила, что над ней и над её узлами со снедью. Вот ведь мужичьё недомысленное, даром что мечами опоясались! То, что они не из господ, хоть и воины, Лейла уже поняла, но вывод свой благоразумно оставила при себе.
— Зря смеёшься, добрый человек, — с обидой в голосе заявила она. — Еда, она, знаешь, рук не оттянет.
— Это точно, — согласился тот, которого звали Альвин. — Сало есть, говоришь?
Лейла кивнула, уже хорошо понимая, куда ветер дует. Ну что ж, и на том спасибо. Лучше уж поросячье сало отдать, чем если с тебя самого сало срежут.
— Подбирайте, — скомандовал Альвин, кивком указав на их с Андрисом сиротливые узлы. — К воеводе пойдём.
Кулак, всё это время сжимавший кишки, слегка разжался, и Лейла вздохнула почти свободно. Убивать вроде бы раздумали. Похоже, тут всё решает этот самый воевода, к которому их и ведут. Ох, лишенько! А ну как не поверит им воевода?
***
Воевода, видно, забрался далёко, в самый урман. В такую чащобу не забрёл бы никакой охотник, хотя зверьё тут наверняка водилось вкусное и жирное. Лейла спешила за Альвином, едва не утыкаясь ему в спину, торопливо переставляла усталые ноги, боясь отстать — в урмане не было и намёка на тропинку, и Альвин вёл их по каким-то своим, одному ему известным приметам.
Наверное, Лейла задремала на ходу — во всяком случае, она упустила момент, когда чаща вокруг расступилась, и перед ней засияли костры.
— Стой, кто идёт?
— Не видишь, что ли, глаза повылазили?
— Поговори у меня, Осберт! Сказано было — отвечать, как положено!
— Пропусти лучше. Дело у нас. К воеводе.
— Смотри, доложу! Настоишься за такие дела на часах!
— Ладно, ладно, уйди с дороги, — отмахнулся Осберт. — Раскулдыкался!. А вы что нога за ногу тащитесь? — это уже Андрису с Лейлой. — Шевелитесь, мухи сонные!
И Лейла покорно затрусила вперёд.
— Эти люди — не лазутчики.
Лейла не сразу осмелилась поднять взгляд на того, кто произнёс эти слова, прозвучавшие в её ушах музыкой. Стоило этому человеку заговорить — и Альвин с Осбертом, да и все остальные, тесно окружившие её и Андриса, тут же замолчали и расступились. Лейла подумала, что этот человек привык приказывать — и привык, что его приказам немедленно подчиняются.
— Посмотри на меня.
Лейла подняла голову — и тут же отвела взгляд в сторону.
— Не бойся.
— Она и не боится, — хохотнул Осберт. — Это брат у неё по недосмотру парнем родился!
Воевода даже не раскрыл рта, только бросил на болтуна взгляд — и Осберт умолк, как печёный поросёнок, которому в рот запихнули яблоко. Лейла с трудом подавила улыбку. Так тебе и надо, дубина стоеросовая. Да Андрис раз во сто умнее тебя, а что сегодня оплошал — так немудрено: поди-ка соберись с мыслями, когда тебе в лицо тычут факелом, а в спину — копьём! Молодец воевода.
— Тебе и твоему брату я разрешаю остаться, — снова заговорил воевода. — Ты будешь при кухне — стряпухой.
От радости Лейла позабыла держать голову опущенной — и впервые взглянула воеводе прямо в лицо.
Вот уж чего Лейла не ожидала, так это того, что воевода окажется таким молодым. Он был от силы зимы на три старше Андриса, хотя светлая борода и прибавляла возраста. Только сейчас Лейла заметила, что из всех мужчин Андрис был тут единственным безбородым — по крайней мере, насколько хватало глаз.
А ещё воевода был высоким — на добрых полголовы выше Андриса, а уж о Лейле и говорить нечего. Шлема на голове не было, но в нагрудных пластинах доспеха отражался огонь, а на богато изукрашенном поясе висели ножны с мечом. Но будь он даже босой и одет в робу, Лейла всё равно нутром бы почуяла, что это птица другого полёта — не чета им, деревенским, не чета даже немногим виденным ею городским, и уж, ясное дело, не чета этим олухам — Осберту и Альвину.
Настоящего воина видать за версту — даже ей, неучёной деревенщине.
— А мне что прикажешь, воевода?
Поглощённая своими мыслями, Лейла не сразу сообразила, что это подал голос Андрис.
— И тебе дело найдётся, — невозмутимо ответил воевода. — Стрелять научим. Если повезёт, то и меч себе раздобудешь. А пока землянками займёшься, там работы — непочатый край. Крыши дёрном обложишь, щели законопатишь, да ещё и печки сложить надо — зима не за горами.
— Ай, спасибо тебе, воевода! — обрадовался Андрис. — Кланяйся, дура! — зашипел он Лейле в ухо.
Та поспешно согнулась в поясе.
— Только вот жалобу до тебя имеем!
От ужаса Лейла чуть не ткнулась носом в землю. Ой, что сейчас будет! Что Андрис творит? Вот осерчает воевода да и прогонит их к лешему!
Но воевода лишь поинтересовался всё таким же ровным голосом:
— Что у тебя за жалоба?
— Да вот они — Андрис ткнул пальцем в сторону Альвина с Осбертом — хлеб отобрали и сало! Последнее, трудом нажитое…
Воевода сделал знак рукой — и Альвин и Осберт выросли перед ним, как из-под земли.
— Снова, значит, за старое взялись.
Ражие парни молчали, только Осберт ковырял землю носком сапога.
— Копья!
Лейла не поняла, что он имеет в виду, но Альвин с Осбертом, видно, поняли — молча, по-прежнему без единого звука, протянули свои копья двум воинам, стоявшим позади воеводы.
— Воин не бывает вором.
— Так ведь все ж…
— Мой воин — не бывает.
— Не гони, воевода! — взмолился Альвин, кидаясь на колени. Воевода брезгливо посторонился. — Что хочешь делай, только не гони! Оставь при себе!
Воевода молча сделал шаг прочь, но перед тем, как выйти из круга костра, всё же обернулся.
— Оставлю. Портомойничать и воду таскать.
— Воевода, погоди! — всполошился Андрис. — А это… сало с хлебом — как же?
— На кухню отнесёшь. А ты думал — что же? — воевода слегка сдвинул брови в ответ на потрясение на лице Андриса. — Я тебя под защиту беру, спать будешь на нашей постели, греться у нашего костра, а припасов в общий котёл пожалел? Мои люди шесть лун как сала в глаза не видали.
К удивлению Лейлы, оказалось, что её жизнь в лагере не сильно отличается от той, что была в деревне. У мужчин, ясное дело, всё было иначе. Если они не упражнялись на мечах и с луками, то куда-то уходили — иногда до темноты, иногда на несколько дней. Куда уходили — Лейла не знала.
Попробовала как-то спросить у Андриса, но брат сразу окрысился:
— Чего любопытничаешь? Не твоё это бабье дело!
