Текст книги "В тихом омуте (СИ)"

Автор книги: Andrevictor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– В некотором роде. Миссис Мэйсон страдала от… нервного расстройства. Бессонницы, тревожности, навязчивых состояний. Я выписывал ей легкие седативные препараты. Очень чувствительная, ранимая натура. Ее смерть стала для всех нас настоящим шоком.

– Она считала, что ее смерть не будет случайной, – уронил я, наблюдая за реакцией, как хирург за показаниями приборов.

Хейл лишь печально вздохнул, сложив изящные, ухоженные руки на столе. – Это печально, но понятно. Часто после внезапной трагедии родственники ищут виноватых, не в силах смириться с жестокой и бессмысленной случайностью судьбы. Психика включает защитные механизмы. Отрицание, гнев, поиск козла отпущения. Очень характерно.

– Ее сестра наняла меня, чтобы разобраться. И в ходе разбора я наткнулся на другое имя. Джейн Уоллес. Я слышал, вы тоже были ее доктором?

Имя подействовало на Хейла как удар хлыста. Он не дернулся, не вскрикнул. Он просто замер. Замер на долю секунды, превратившись в прекрасно одетую статую. Воздух в кабинете, и без того спертый, стал густым и тяжелым, как сироп.

– Мисс Уоллес… – Хейл откашлялся, потянулся за хрустальным стаканом с водой, сделал маленький, аккуратный глоток. Его рука дрожала чуть сильнее, и вода чуть плеснула на идеально отполированную столешницу. – Да, она была моей пациенткой. Непродолжительное время. Очень… неуравновешенная, экзальтированная молодая особа. Художественный тип. Склонная к импульсивным, необдуманным поступкам и резким перепадам настроения.

– И она тоже исчезла. Случайность? Совпадение?

– Я полагаю, она просто уехала. У таких натур часто меняются планы, ветер в голове. – Хейл сделал еще один глоток воды, поставил стакан с чуть слышным стуком. Он избегал моего взгляда, рассматривая свои маникюрированные ногти.

– Скажите, доктор, – я наклонился вперед, понизив голос до интимного, доверительного шепота, каким говорят на исповеди. – А беременность – это тоже «художественный тип»? Или это уже медицинский факт, который обычно фиксируется в истории болезни?

Стакан в руке Хейла дрогнул, вода расплескалась на его безупречный халат и на стол. Его лицо побелело, как бумага. – Откуда вы… Это… Я не в курсе. И даже если бы это было так, я не могу обсуждать истории болезней своих пациентов. Врачебная тайна, мистер Келлер! Неприкосновенна и священна!

– Врачебная тайна не действует после неестественной смерти, доктор. Или после исчезновения при подозрительных обстоятельствах. Особенно если есть веские основания полагать, что совершено преступление. А у меня такие основания есть.

– Я не знаю, о чем вы! – голос Хейла срывался, теряя свой бархатный, успокаивающий тембр, в нем прорезались визгливые, истеричные нотки. – И я должен попросить вас покинуть мой кабинет. Сейчас же! У меня следующие пациенты, и я не намерен больше терпеть этот… этот допрос!

Я медленно, почти лениво поднялся. Мой взгляд скользнул по часам на запястье Хейла – дорогие золотые «Patek Philippe», явно не по карману даже очень успешному провинциальному врачу. Затем я бросил взгляд на одну из картин – небольшой, но явно подлинный пейзаж кисти какого-то французского импрессиониста, вероятно, Сислея или Писсарро.

– Красивые часы, – заметил я небрежно, делая шаг к двери. – И картина. Должно быть, частная практика в Гленвью очень… прибыльна. Или у вас щедрые меценаты?

Хейл ничего не ответил. Он просто смотрел на меня взглядом загнанного, прижатого к стене зверя, застигнутого в свете фар. В его глазах был не только страх, но и ненависть. Глубокая, молчаливая ненависть.

Я вышел, чувствуя, как по спине мне бьет этот ненавидящий, полный животного ужаса взгляд. Я получил ответ. Хейл что-то знал. И он боялся. Боялся настолько, что готов был заплатить за молчание. Дорого. Очень дорого.

***

Следующая точка – аптека. Но не та, что в центре для богатых, куда, вероятно, ходил Хейл, а небольшая, захудалая аптечка на окраине, где мог болтаться местный фармацевт, не боящийся лишних вопросов и видящий больше, чем следует.

Аптека «У Морриса» оказалась именно таким местом. Небольшое, узкое помещение, заставленное склянками с разноцветными жидкостями, пахнущее лекарственными травами, пылью и одиночеством. За прилавком, заваленным коробками и пузырьками, стоял сам Моррис – пожилой, сутулый человек в выцветшем халате, с добрыми, уставшими глазами за очками с толстыми линзами.

Я, изобразив легкую боль в спине, купил пластырь и баночку аспирина, завязал разговор о плохой погоде и ноющих старых ранах.

– Слушайте, а к доктору Хейлу многие ходят? Слышал, он лучший в округе. Может, и мне к нему записаться, раз уж со спиной беда.

Моррис фыркнул, снимая очки и протирая их краем халата. – Лучший? Самый дорогой. Для кого-то это и есть лучший. Ко мне его рецепты иногда приносят. Не сам, конечно, его служки.

– На что же он такое выписывает? – нарочито невинно поинтересовался я.

– На морфин, в основном.

– На морфин? – насторожился я, делая удивленное лицо. – Это же сильнодействующее. У него что, много тяжелых, неизлечимых больных? Больных раком?

– Паллиативных, говорит он. Для облегчения страданий. – Моррис бросил взгляд на дверь, как бы проверяя, не подслушивает ли кто, и понизил голос до конспиративного шепота. – Только я поглядываю – дозы большие. Непропорционально большие. И рецепты частые. И не на одни и те же имена. То одна фамилия, то другая. Странно это. Все по протоколу, бумажки в порядке, печати, подписи, а чутье мое старое, фармацевтское, говорит, что нечисто. Но кто я такой, чтобы спорить с самим доктором Хейлом? Он – светило, а я – так, торгаш таблетками. Скажешь слово – и аптеку мою закроют по надуманной причине. Так что молчу.

Я поблагодарил, оставил на несколько монет больше, чем следовало, и вышел. Картина прояснялась. Хейл не только делал незаконные аборты и хранил секреты богачей. Он приторговывал наркотиками, выписывая их по липовым рецептам на подставные имена. Это объясняло и часы, и картины, и этот кабинет-дворец. И это давало кому-то серьезный рычаг давления на него. Кто-то явно знал о его маленьком бизнесе и использовал это.

***

Я посмотрел на часы. Было еще рано. Я решил проверить другую ниточку из дневника Лоретты – архив местной газеты. Редактор, Роберт Лоусон, по словам Марианны, был честным, но запуганным человеком. Возможно, страх перед настойчивым детективом из Лос-Анджелеса окажется сильнее страха перед местными боссами. Или, по крайней мере, я смогу разговорить его.

Редакция «Гленвью Газетт» помещалась в небольшом, невзрачном кирпичном здании на задворках главной улицы, пахшем типографской краской, дешевой бумагой и старыми новостями. Лоусон, немолодой уже человек с усталым, породистым лицом интеллигента и добрыми, умными глазами за стеклами очков, сидел за заваленным гранками и рукописями столом и с мрачным видом правил какую-то статью, яростно вычеркивая целые абзацы красным карандашом.

– Мистер Лоусон? Джон Келлер. Хотел бы взглянуть на ваши подшивки за прошлый год. Для одного расследования.

Лоусон вздрогнул, поднял на меня испуганный, растерянный взгляд, будто пойманный на месте преступления школьник. – Подшивки? А с какой целью? У нас все есть в открытом доступе… в городской библиотеке. Я могу дать вам адрес.

– Отдел периодики закрыт на ремонт, – солгал я. – А дело срочное. Касается пропавшей девушки. Джейн Уоллес. Вы ведь помните это дело?

Имя снова сработало как пароль. Лоусон побледнел, заерзал на стуле, поправил галстук. – Я… я не знаю. У меня куча работы. Газета должна выйти завтра утром. И… и мистер Кроу, наш главный спонсор, не любит, когда посторонние копаются в наших архивах. Это внутренняя кухня.

– Я уверен, мистер Кроу не будет против, если это поможет прояснить судьбу молодой девушки, – я положил на стол хрустящую пятерку. – Это за ваше время и неудобства. Я буду быстр.

Лоусон посмотрел на деньги, потом на меня, потом снова на деньги. Совесть боролась со страхом. В итоге страх проиграл, но ненадолго. Он медленно кивнул, сунул деньги в карман и, оглядываясь по сторонам, повел меня в маленькую, запыленную комнатушку в глубине здания, где полки были уставлены папками с подшивками газет.

– Вот за прошлый год. Только, пожалуйста, быстрее. И… и никому не говорите, что я вас пустил.

Я не стал терять времени. Я быстро нашел номер за предположительный период исчезновения Джейн. И там, на третьей полосе, была скромная, в две колонки, заметка:

«ПРОПАЛА МОЛОДАЯ ХУДОЖНИЦА Джейн Уоллес, 22 года, местная жительница, не вернулась домой три дня назад. По последним данным, ее видели в районе старого карьера. Полиция просит отозваться всех, кто владеет информацией о ее местонахождении. Примет любая информация.»

Через неделю была еще одна заметка, уже меньше, на пятой полосе:

«ПОИСКИ ПРОПАВШЕЙ ПРЕКРАЩЕНЫ После тщательных поисков, не давших результатов, шериф Блейк принял решение приостановить активные мероприятия по розыску мисс Уоллес. По предварительной версии, девушка, известная своей свободолюбивой натурой, могла добровольно покинуть город в поисках новых впечатлений. Дело не закрыто, но передано в архив. Родственникам выражаются соболезнования.»

«Свободолюбивая натура». Старая, как мир, отмазка для тех, кого хотят поскорее забыть. Я поискал другие упоминания имени. В первой заметке мельком было сказано: «По словам друзей, мисс Уоллес встречалась с Эриком Кроу, сыном известного застройщика и мецената города Гленвью».

– Ничего больше не было? – спросил я у Лоусона, который нервно переминался с ноги на ногу у двери, словно ожидая неминуемого ареста. – Никаких расследований? Никаких вопросов?

– Нет. Мистер Кроу… то есть, я хотел сказать, что в городе и так было много новостей. Строительство нового района, благотворительный бал… Редакция решила, что эта тема никому не интересна.

– А вам? – пристально посмотрел на него я. – Вам, как журналисту, было интересно?

Лоусон отвел взгляд, его лицо исказилось от муки. – Она была хорошей девушкой. Талантливой. Я… я хотел помочь, но… меня предупредили.

– Кто? Шериф? Кроу?

– Все! – почти выкрикнул Лоусон, понижая голос до шепота. – Все предупредили! Не копайте тут, мистер Келлер. Опасно. Здесь все не так просто. Все связано. Лучше уезжайте, пока можете. Пока не стало слишком поздно. Для вас и для меня.

– Я уже получал подобные советы, – усмехнулся я без веселья. – А что вы знаете о докторе Хейле?

Лоусон замотал головой, испуганно оглядываясь, как будто боялся, что из-за папок выскочат сами Хейл и Эдгарс. – Ничего. Я ничего не знаю. Прошу вас, уходите. Забудьте. Ради вашего же блага.

Я понял, что пока большего я не добьюсь. Человека сломали. Я поблагодарил Лоусона и вышел. У меня теперь было имя: Эрик Кроу. И Говард Кроу. Застройщик. Меценат. Человек с деньгами и властью. Тот, кто мог заставить шерифа «приостановить поиски» и редактора – заткнуться.

***

Стар и млад

Я решил поговорить с соседями Лоретты и поехал к дому Мейсонов.

Солнце уже клонилось к западу, отбрасывая длинные тени от аккуратных домиков на Элм-стрит. Воздух был теплым и неподвижным, пахло скошенной травой и цветущими жимолостью. Идиллия, выверенная до мелочей. Я припарковался в нескольких домах от бунгало Мэйсонов и направился к соседнему дому, тому самому, с идеально подстриженными розами под окном и кристально чистыми стеклами. Домом, откуда, я был уверен, велось постоянное наблюдение за всей улицей.

Миссис Гейбл открыла дверь еще до того, как я успел поднести палец к звонку. Казалось, она ждала меня, стоя за дверью, прильнув к глазку. Ее маленькие, блестящие глазки-буравчики оценивающе скользнули по мне с ног до головы, фиксируя поношенный костюм, усталую позу и, конечно же, чужой номерной знак моей машины.

– Да? – просипела она, поправляя очки на цепочке. – Вам что-то нужно, молодой человек? Сборщик анкет? Страховой агент? Вы не похожи.

– Джон Келлер, миссис…?

– Гейбл. Агата Гейбл. – Она не предложила войти, заблокировав проем своей тщедушной, но решительной фигурой. Она была ходячим архивом улицы, и она знала себе цену.

– Расследую печальный инцидент с миссис Мэйсон, – сказал я, показывая удостоверение. – Хотел бы задать пару вопросов. Возможно, вы что-то видели или слышали в тот вечер.

Ее глаза загорелись азартом профессиональной сплетницы, ради которой приоткрылась завеса будничной рутины.

– Ну, наконец-то! – она фыркнула. – А то шериф Блейк отмахнулся, как от назойливой мухи. Говорит, «несчастный случай» и все дела. Чушь собачья! Входите, входите, только ноги вытрите хорошенько.

Ее гостиная была музеем застывшего времени. В воздухе витал сладковатый запах леденцов от кашля, воска для мебели и стареющей плоти. На каждом свободном сантиметре стояли фарфоровые куклы, керамические слоники и вышитые салфетки. Каждый предмет был пыльным свидетельством долгой, пустой жизни, заполненной наблюдением за чужими.

– Беда, настоящая беда, – завела она, усаживаясь в вольтеровское кресло и указывая мне на жесткий диванчик. – Лоретта была милой девушкой. Тихой. В отличие от него, – она ядовито сморщилась, – Гарольда. Только и знал, что пить да орать на нее. А в последнее время… она стала нервной. Ходила, будто на иголках. Все куда-то бегала, оглядывалась. Я ей говорила: «Лоретта, детка, у тебя что, совесть не чиста?» А она только отмахивалась.

– Она с кем-то встречалась? Кто-то приходил к ней? – спросил я, делая вид, что записываю в блокнот.

– О, конечно! – ее глаза вспыхнули. Для нее это был высший пилотаж – перейти от общих рассуждений к конкретике. – Эта… Эвелин Кроу, например. Да-да, жена самого Говарда Кроу! Приезжала пару раз на своей большой черной машине. Заходила ненадолго. О чем они могли говорить? Лоретта не из их круга. Подозрительно, очень подозрительно.

Она понизила голос до конспиративного шепота:

– И доктор Хейл! Тоже заезжал. Не как врач, нет. Без чемоданчика. Торопливо такой, озираясь. И… – она сделала драматическую паузу, – в ту ночь. Да, да, в ту самую! Мне давление скакало, я у окна сидела, чай пила. Видела, как он подъехал к своему дому, это через два дома, поздно, очень поздно. И с ним была дама. В платке, лица не разглядеть. Но походка… молодая. И не его жена, у той походка как у утки, я издалека узнаю.

Она сыпала мелкими, незначительными деталями, как конфетти. Стоило ли доверять ее старческим глазам? Но и отмахнуться нельзя было – в этой мешанине могла затеряться единственная важная улика.

– А мистер Эллис? Артур Эллис? Вы его знаете?

Ее лицо вытянулось. Сплетничать о первых лицах города было одним делом, о скрытном Эллисе – совсем другим.

– Эллис… – она сглотнула. – Его все знают. И все делают вид, что не знают. Живет на отшибе. Злой такой. Взгляд тяжелый. Проезжал он тут временами. На своей машине. Смотрел на их дом. На дом Лоретты. Как волк на овчарню. Я ей говорила: «Лоретта, берегись его». А она… она странная стала. Говорила: «Он ключ, миссис Гейбл. Он все объяснит».

В этот момент со стороны улицы раздался резкий скрип тормозов и звон велосипедного звонка. Рыжий, веснушчатый мальчишка лет четырнадцати на слишком большом для него велосипеде резко затормозил прямо у лужайки миссис Гейбл и, бросив велик на траву, бросился к открытой двери.

– Миссис Гейбл! Миссис Гейбл! Вы не поверите, что… – он запнулся, увидев меня. Его глаза, ярко-голубые и полные любопытства, расширились. – О! Вы тот детектив!

– Томми, сколько раз я говорила, не бросать велосипед как попало! – взвизгнула миссис Гейбл, но в ее голосе сквозь нарочитую строгость пробивалась явная нежность к мальчишке.

– Это Томми, – вздохнула она, обращаясь ко мне. – Наш местный… информатор. Его мать моет полы в мэрии, а отец работает на складе у Торреса. Мальчик все видит, все слышит. И, к сожалению, всем рассказывает.

Томми не смутился. Он влетел в гостиную, пахнущий потом, пылью и мальчишеской энергией, которая взбаламутила спертый воздух комнаты.

– Вы расследуете убийство миссис Мэйсон? Это ведь убийство, да? Я так и знал! Я читаю детективы! Я могу помочь! Я все про всех знаю! Когда я вырасту, стану полицейским детективом.

Он выпалил все это на одном дыхании, его глаза бегали по моему блокноту, пистолету в кобуре подмышкой, моему лицу.

– Она мне иногда давала доллар, чтобы я проследил, куда уезжает мистер Эллис или мистер Хейл! Говорила, это наша секретная миссия! Как у настоящих шпионов!

Из невольного слушателя я превратился в режиссера странного дуэта: болтливой старухи и юного сыщика.

– Ну и что ты узнал, шпион? – спросил я, снова открывая блокнот.

Томми надул щеки, стараясь выглядеть серьезным и деловым.

– Мистер Эллис ездит на склад мистера Торреса по вторникам и четвергам. Ровно в четыре. И никогда не задерживается больше чем на час. А однажды я видел, как он и шериф Блейк там встречались. Они о чем-то спорили. Мистер Блейк был красный, как помидор, и тыкал пальцем мистеру Эллису в грудь. А мистер Эллис молча стоял и улыбался. Такой холодной улыбкой. Мне аж страшно стало.

Миссис Гейбл ахнула: – Томми! Тебе же запрещали туда лазить!

– А я и не лазил! Я из-за забора смотрел, через дырку! – парировал мальчик и тут же переключился на новое.

– А еще?

– Мистер Эллис ездит на своем большом черном «Кадиллаке». Он всегда очень медленно едет по нашей улице. Совсем медленно. Как будто кого-то ищет или за кем-то наблюдает. И он всегда смотрит прямо на дом миссис Мэйсон. Прямо в окна! Я видел как-то раз – он сидел в машине и смотрел, а она стояла у окна и смотрела на него. Они просто смотрели друг на друга. Было страшно.

Миссис Гейбл ахнула: – Томми! Тебе же запрещали подглядывать за взрослыми!

– А я и не подглядывал! Я на велосипеде катался! – парировал мальчик и тут же переключился на новое. – А еще... за неделю до того, как она умерла, он приезжал к ним. Вечером. Его «Кадиллак» стоял у их дома почти час. Я спрятался в кустах и видел, как он ушел. А потом вышел мистер Мэйсон, Гарольд. Он стоял на крыльце и смотрел всему машине. И у него в руке был толстый конверт. Белый такой. Он его в карман сунул и быстро зашел в дом.

Я перестал делать вид, что записываю, и начал записывать по-настоящему. Подкуп. Прямо на пороге. Эллис покупал молчание Гарольда заранее. Или оплачивал его отсутствие в нужную ночь.

– Ты уверен, что это был конверт? Может, просто газета?

– Нет! – Томми был категоричен. – Он был толстый, раздутый. И мистер Мэйсон его так сжал, что аж пальцы побелели. Как будто боялся, что его отнимут.

– А в ту ночь? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Ты что-нибудь видел или слышал в ту ночь?

Лицо Томми стало серьезным.

– Я не спал, комикс читал с фонариком. Окно было открыто. И я слышал, как подъехала машина. Очень тихо, на низких оборотах. Я узнал звук мотора. Это был его «Кадиллак». Я подбежал к окну и увидел, как он припарковался на грунтовке за домом миссис Мэйсон в самом конце улицы, под большим деревом, в тени. Габариты погасил. И просто стоял. Минут пятнадцать. Потом завелся и так же тихо уехал.

– Может, это был кто-то другой? – осторожно спросил я.

– Нет! Я знаю звук всех машин на улице! – заявил Томми с полной уверенностью гения-самоучки. – И потом… я видел следы! С необычным протектором. Я зарисовал их! – Он лихорадочно полез в карман засаленных шорт и вытащил смятый листок в клетку, на котором детской рукой был старательно выведен рисунок протектора шины.

– Молодец, сынок, – сказал я, беря рисунок. – Настоящий сыщик.

Детский лепет и старушечьи сплетни вдруг обрели вес. Улик не было, но появлялась канва. Версия.

– Ты уверен в времени? – переспросил я.

– Абсолютно! Я как раз новую серию «Капитана Марвела» дочитывал. У меня будильник на тумбочке светится. Было почти полпервого.

– А потом? После того как он уехал?

– Потом... потом ничего. Было тихо. А утром... утром приехала скорая и шериф.

Вот оно. Прямое указание. Эллис не просто угрожал. Он был на месте преступления. Он был дирижером этой симфонии смерти. Он приехал, чтобы убедиться, что все идет по плану, или чтобы отдать последний приказ. Его «Кадиллак», черный и бесшумный, как сама смерть, стал главным свидетельством. Но, пока, не уликой.

– А мистер Кроу? – спросил я его. – Ты про него что-нибудь знаешь?

Тень пробежала по лицу мальчика.

– Он… он страшный. Он никогда не улыбается. Однажды его собака, овчарка злая, погналась за моим котом. Я кинул в нее камень, чтобы отогнать. Мистер Кроу вышел, ничего не сказал. Только посмотрел на меня. Холодно так. Я потом неделю во сне этот взгляд видел. Он… он как будто не человек. А что-то другое.

Я поблагодарил миссис Гейбл и Томми, сунул мальчишке в руку пятерку – «на оперативные расходы». Его глаза загорелись как у кладоискателя, нашедшего сундук.

Выйдя на улицу, я оглядел опрятные домики Элм-стрит. Теперь они казались мне не мирными обителями, а кулисами готического театра, за которыми скрывались темные страхи, старые грехи и притихшие, наблюдающие друг за другом актеры. И двое из них – старая сплетница и мальчик-фантазер – только что дали мне больше, чем все официальные лица Гленвью вместе взятые. Они дали мне направление.

И тень большого черного «Кадиллака» Артура Эллиса нависла над этой улицей, над всем городом, над этим делом. Он был здесь. Он был ключом как сказала Лоретта. И теперь мне нужно было найти доказательства, чтобы повернуть этот ключ в замке правды.

Я сел в машину и поехал по адресу, который нашел в телефонной книге. Поместье Кроу.

Оно находилось на самом холме, возвышаясь над городом, как феодальный замок над покоренной деревней. Высокий каменный забор, массивные кованые ворота с видеокамерами на каждом столбе, длинная, вымощенная булыжником подъездная аллея, усаженная подстриженными кипарисами. Я даже не пытался подъехать к воротам. Я припарковался в полумиле от них, в кармане деревьев у обочины, и достал старый, потертый полевой бинокль, который всегда возил с собой.

Я наблюдал. Минут через сорок к воротам подъехал знакомый темно красный «Кадиллак» – машина доктора Хейла. Ворота бесшумно открылись, машина проехала внутрь, ворота закрылись. Все как по маслу. Никаких лишних движений.

Я выждал еще минут двадцать, потом, пользуясь темнотой подступающего вечера и густой листвой, обошел забор, отыскав место, где старое раскидистое дерево наклонилось над оградой, давая возможность заглянуть внутрь, оставаясь в тени.

Я увидел лужайку перед особняком в стиле Тюдоров – ухоженную, изумрудно-зеленую, с беседкой, увитой плющом. И двух мужчин, стоявших у мраморного фонтана, из которого струилась вода, розовая в свете заходящего солнца. Доктор Хейл и другой мужчина – высокий, подтянутый, с седыми висками и властным, жестким лицом, высеченным из гранита. Мистер Кроу. Они о чем-то разговаривали. Хейл жестикулировал, его поза была напряженной, почти умоляющей. Он выглядел мелко и жалко рядом с этим монументом из плоти и костюма от-кутюр. Кроу слушал его, не двигаясь, его лицо было непроницаемой маской. Затем он что-то сказал, отчеканивая каждое слово. Хейл замолк, его плечи опустились. Затем он, словно исполняя приказ, достал из внутреннего кармана пиджака толстый конверт и протянул его Кроу. Тот взял его, не глядя, не проверяя содержимое, сунул в карман брюк, кивнул и, развернувшись на каблуках, ушел в дом, не оглянувшись. Хейл постоял еще минуту, потер лицо ладонью, и на его плечи будто взвалили невидимый мешок с цементом. Он побрел к своей машине, старея и сгорбившись.

Я опустил бинокль. В горле стоял горький привкус. Итак, связь была налицо. Хейл платит Кроу. Но за что? За защиту своего наркобизнеса? За молчание о том, что случилось с Джейн Уоллес? Или Кроу был тем самым «Он», который «заставил его это сделать»? Догадки кружились в голове, как осенние листья, но ни одна не хотела ложиться на землю фактом. Мне нужны были доказательства. Нужно было найти слабое звено в этой блестящей, отполированной цепи.

***

Я решил нажать на банкира. Тот, кто вращает деньги, всегда знает больше всех. Он – аорта системы. Мистер Эдгарс.

Банк «Гленвью Траст» был таким же импозантным и бездушным, как и кабинет Хейла. Мрамор, латунь, тихий, благоговейный шепот клиентов. Меня провели в кабинет Эдгарса – просторный зал с панорамным окном, из которого открывался вид на весь город, как на шахматную доску. Сам Эдгарс был человеком с лицом бухгалтера – невыразительным, подслеповатым – и глазами голодного хорька. Он не предложил мне сесть.

– Мистер Келлер? Чем обязан? – его голос был сухим, без эмоций, как скрип переворачиваемой страницы в гроссбухе.

– Расследую дело об исчезновении Джейн Уоллес, – сказал я, упираясь руками в его идеально чистый стол. – Есть информация, что она была связана с семьей Кроу. Мне нужно понять ее финансовое положение. Может, у нее был счет в вашем банке? Может, были переводы?

Эдгарс холодно улыбнулся, его глаза сузились до щелочек. – Мистер Келлер, вы же понимаете, что я не могу разглашать информацию о клиентах. Банковская тайна. Это не просто правило, это священный принцип.

– Даже если клиентка пропала без вести? Даже если есть подозрение в преступлении? Шериф Блейк, я уверен, мог бы сделать официальный запрос.

– Особенно тогда. Без официального запроса, заверенного печатью и подписью окружного прокурора, – ни-ни. – Он сложил пальцы домиком, его ногти были идеально подстрижены и отполированы. – И, если честно, я бы не советовал вам совать нос в дела мистера Кроу. Он очень уважаемый человек в нашем городе. Его репутация безупречна. А репутация – это все, что у нас есть.

– Как и ваша, я уверен, – сказал я. Мой взгляд упал на его руку, лежавшую на столе. На запястье банкира были те же самые золотые «Patek Philippe», что и у Хейла. Та же модель. Слишком большое, кричащее совпадение для маленького городка. Два паука в одной банке, носящие одинаковые часы. – Почему у вас и у доктора Хейла одинаковые золотые часы? Это такой корпоративный стиль в Гленвью?

Эдгарс заметил мой взгляд и быстро, почти судорожно, убрал руку под стол. – На этом, я полагаю, наш разговор окончен. Доброго дня, мистер Келлер. И помните мой совет.

Я вышел, не сказав больше ни слова. Воздух в банке показался мне таким же спертым и отработанным, как и в кабинете Хейла. В голове складывалась картина. Хейл, Кроу, Эдгарс. Они были связаны. Деньги, часы, молчание… Все они были частью одной системы. Кролик, паук и питон. Системы, которая покрывала темные дела и устраняла тех, кто вставал у нее на пути. Лоретта встала на пути. И теперь ее не было.

Я позвонил своему знакомому, который работал в налоговом ведомстве штата, и задал вопрос о Кроу. Он обещал перезвонить в мотель позже.

***

Вечером, когда я возвращался в свой мотель по темной, плохо освещенной дороге, ведущей из города, в зеркале заднего вида возникли фары. Они появились внезапно, из ниоткуда, и приближались слишком быстро. Слишком настойчиво. Слишком целенаправленно.

Я прибавил газу. Мой старый «Плимут» взревел, протестуя, но его изношенный мотор не мог дать много. Фары догоняли, слепя мне глаза, заполняя салон мертвенным, искусственным светом. И затем раздался резкий, короткий, издевательский звук сирены.

Полиция.

Что-то холодное и тяжелое сжалось у меня в желудке. Я медленно притормозил и съехал на обочину, на сырую, пахнущую полынью землю. Я положил руки на руль, чтобы их было видно. Сердце бешено колотилось, выбивая барабанную дробь в моих ушах. Я ждал.

К моей двери подошел шериф Блейк. Его тушка заполнила собой все пространство окна. Его лицо было каменным, непроницаемым в отблесках фар его патрульной машины.

– Выходите из машины, Келлер, – его голос был приглушен стеклом, но я почувствовал каждое слово, как удар тупым предметом. – Неторопливо. Руки на виду.

Я подчинился. Скрипнула дверь, я вышел на прохладный ночной воздух. Блейк обошел меня вокруг, его тяжелые ботинки хрустели на гравии. Он остановился напротив меня, так близко, что я чувствовал запах его дыхания – мятная жвачка, перебитая чем-то кислым, виски.

– Денек вы сегодня выдали насыщенный, – сказал он. Его голос был тихим, почти дружелюбным, но глаза были холодными, как галька на дне ручья. – И к доктору Хейлу сходили, и в аптеке поболтали, и в газете покопались, и у банка Эдгарса постояли. Прямо экскурсия по достопримечательностям моего города.

– Я работаю, шериф. Как и вы. Расследую смерть гражданки.

– Вижу, как вы работаете. Вижу очень хорошо. И мне это не нравится. – Блейк подошел еще ближе, его живот почти упирался в меня. От него исходило животное, угрожающее тепло. – Я вас предупреждал. Вежливо просил. Объяснял, как у нас тут принято. Вы не поняли. Так вот, слушайте теперь внимательно, раз вы туговаты на ухо. Уезжайте из моего города. Сегодня. Сейчас. Соберите свои пожитки, заправьте свою развалюху и проваливайте обратно в свой Лос-Анджелес. Забудьте про Лоретту Мэйсон, забудьте про Джейн Уоллес, забудьте все, что вы здесь увидели и услышали. Иначе следующие фары, которые вы увидите в зеркале, будут последним, что вы увидите в жизни. Ясно?

Я молча смотрел на него. Я видел в его глазах не просто злобу. Я видел уверенность. Уверенность человека, который знает, что он – закон, и что ему все сойдет с рук. Это было хуже любой злобы.

– Ясно, – наконец сказал я. Слово оказалось горьким и противным на вкус.

– Прекрасно. – Блейк похлопал меня по плечу, жестко, недружелюбно, с силой, граничащей с ударом. – Теперь садитесь в свою консервную банку и проваливайте. И чтобы я вас больше здесь не видел. Никогда.

Он развернулся и пошел к своей машине. Я сел за руль, руки мои дрожали, но не от страха, а от ярости. Глухой, бессильной ярости загнанного в угол зверя. Я посмотрел в зеркало. Патрульная машина развернулась и, не включая сирену, медленно, как катафалк, поехала за мной, сопровождая меня до самого поворота на мотель «Сансет», как страж, ведущий приговоренного к месту казни.

Я загнал машину на стоянку, зашел в номер, захлопнул дверь и прислонился к ней спиной. Темнота за окном казалась живой, враждебной, насыщенной невидимыми угрозами. Я был в ловушке. Меня предупредили. Дважды. Следующее предупреждение будет последним. Блейк не блефовал.

Я подошел к столу, зажег лампу, взял свой потрепанный блокнот. Под уже написанным вопросом «КТО ТАКОЙ ЭЛЛИС?» я вывел крупными, давящими на бумагу буквами: «ШЕРИФ БЛЕЙК – В СГОВОРЕ. ГЛАВНЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ – НА ИХ СТОРОНЕ.»

А ниже, под вопросом про часы: «ОДИНАКОВЫЕ ЧАСЫ У ХЕЙЛА И ЭДГАРСА. ВЗЯТКА? ОБЩАЯ СХЕМА? КРОУ – ИХ ОБЩИЙ БОСС?»

Я потушил свет, сел в кресло у окна, положив «Браунинг» на колени. Я не собирался спать. Я буду ждать. И думать. Думать о том, как превратить их слабость в свою силу. Система была могущественной, но у страха всегда есть трещины. Нужно было лишь найти правильный рычаг. Самого испуганного кролика в этой стае хищников.