Текст книги "В тихом омуте (СИ)"

Автор книги: Andrevictor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

В ТИХОМ ОМУТЕ

Призраки Элм-стрит

Вентилятор на потолке моего кабинета в Лос-Анджелесе вращался с ленивым, похожим на предсмертный хрип гулом. Он не охлаждал помещение, а лишь гонял по кругу пыль, запах дешевого виски и неудач. Мелькание его лопастей отмеряло время, которое текло медленнее, чем патока, и было таким же густым и липким. Я сидел за своим столом, потрескавшаяся клеенка на котором отсвечивала тусклым желтым светом настольной лампы – единственной, что я мог позволить себе включить до вечера. Передо мной лежал неоплаченный счет за аренду, папка с забытыми делами, которые никуда не вели, и мой Браунинг 9 мм 1935 года – старый, как смертный грех, и такой же вечный. Я разбирал и собирал его с закрытыми глазами, чтобы занять чем-то руки и не смотреть на пустой стул напротив.

Я смотрел в окно. За грязным, покрытым тонкой сетью трещин стеклом Лос-Анджелес кипел и бурлил, жизнь била через край, шумная и безразличная. Но здесь, на втором этаже над прачечной «Счастливые пузыри», время, казалось, застряло в паутине и пыли, в квитанциях от коллекторов и в воспоминаниях, которые уже никому не были нужны. Я размышлял о закате. Не о том, что садился за холмы Санта-Моники, окрашивая небо в кроваво-багровые тона, а о своем собственном. Моя карьера, которая когда-то подавала надежды, скатилась к разводам неверных мужей и розыску сбежавших из дома дочерей. Я был живым архивом чужих секретов и разочарований, и груз их с каждым годом становился все тяжелее, отзываясь ноющей болью в спине по утрам и глухим стуком в висках после обеда.

Стук в дверь прозвучал как выстрел в этой гнетущей тишине. Негромкий, неуверенный, но настойчивый. Не похожий на стук разносчика или почтальона. Стук того, кто принес с собой проблемы. Я не ждал клиентов. Я редко их ждал.

– Войдите, – прокричал я, и мой голос скрипел, как несмазанная дверная петля, выдавая долгое молчание.

Дверь со скрипом открылась, впустив в комнату длинную полосу света из коридора. В проеме стояла женщина. Лет двадцати пяти, одетая скромно, но со вкусом – светлое платье из дешевого шифона, но идеально отглаженное, темный жакет, скывающий красивую фигуру, и маленькая шляпка-таблетка с черной вуалью, которая скрывала верхнюю часть лица, как будто она стыдилась собственных глаз. Но вуаль не могла скрыть опухшие, красные от слез веки, дрожь в тонких, без перчаток, руках и бледность кожи, проступающую сквозь слой недорогой пудры.

– Мистер Келлер? – ее голос был тихим, надтреснутым, словно она сорвала его на крике. – Джон Келлер?

– В последний раз проверял, так и было, – я махнул рукой в сторону потрескавшегося кожзаменителя клиентского кресла. Движение было отработанным, почти механическим. – Присаживайтесь. Что-нибудь выпить? Коньяка нет. Виски есть. Не лучший, но крепкий. Может кофе?

– Нет, спасибо. – Она опустилась на стул, сжимая сумочку так, будто это был спасательный круг, единственное, что удерживало ее на плаву в бушующем море. – Меня зовут Марианна Мэйсон. Мне… мне нужна ваша помощь.

Когда она впервые произнесла своё имя – Марианна Мэйсон, – я машинально отметил, как непривычно оно прозвучало в этой комнате. Обычно сюда приносили чужие секреты с горьким привкусом, и каждое имя было как камень в кармане утопленника. Её имя же будто не вязалось с прокуренным воздухом и запахом дешёвого виски. Оно звучало так, словно его следовало произносить на светской вечеринке под звуки рояля, а не в моей конуре над прачечной.

Я положил карандаш на стол, задержал взгляд на её руках. Пальцы худые, нервные, чуть подрагивают, будто она держит не сумочку, а кинжал, которым готова защищаться от всего мира. Кожа на костяшках чуть потрескалась – следы постоянной работы. Видно было, что это не барышня, привыкшая к салонам. Она умела стирать бельё, носить воду, вытаскивать из печи подгоревший хлеб. Умела жить без удобств. И всё же в её позе оставалось что-то упрямо прямое, почти гордое.

– С мужем проблемы? – спросил я по привычке, доставая из ящика стола блокнот и карандаш. Большинство моих дел начиналось именно так.

– Моя сестра мертва, – выдохнула она, и слова повисли в воздухе, тяжелые и безжизненные, как трупный запах. Они заполнили собой всю комнату, вытеснив даже запах пыли и виски.

Я медленно отложил карандаш. Я посмотрел на нее внимательнее, уже не как на потенциального клиента, а как на вестника. Не клиентка. Посланница из мира призраков, пришедшая за тем, чтобы я последовал за ней в царство теней.

– Сочувствую, – сказал я обезличенно, по-протокольному. Слова за годы практики потеряли всякий смысл. – Чем могу помочь?

– Они говорят, это был несчастный случай. Утечка газа. Но это неправда. Лоретту убили. Я в этом уверена. Я это чувствую. Здесь, – она прижала руку к груди, и пальцы ее впились в ткань жакета.

– Лоретта была старше меня на семь лет, – вдруг сказала она, будто отвечая на вопрос, который я ещё не задал. – С самого детства она заменяла мне мать. Наши родители умерли рано, а она… она всегда держала меня за руку. Мы – родом из Монтаны, а там бывает холодно. Помню, как однажды зимой мы возвращались из школы, а на улице бушевала буря. Снег валил такими хлопьями, что я ничего не видела. И только её рука в моей ладони… только она. Я знала, что пока она рядом, я не пропаду.

Её голос дрогнул. Я уловил эту дрожь, как охотник улавливает шорох травы, когда зверь выдает себя.

Я не перебивал. Пусть говорит. Иногда слова сами выводят человека на нужную дорожку.

– Она всегда была сильнее меня. Смелее. Даже слишком. В школе она дралась за меня с мальчишками, хотя сама получала синяки. Позже – заступалась за соседей, когда их обижали. Потом мы переехали в Калифорнию. Когда вышла замуж за Гарольда… я тогда подумала, что, может, она наконец-то научится жить спокойно. Но нет. Она никогда не могла пройти мимо чужой беды.

– Звучит как настоящий святой, – пробормотал я, вытаскивая из пачки сигарету. – А святые долго не живут.

Она не обиделась. Только чуть сильнее сжала сумочку.

– Лоретта умела видеть людей насквозь, – продолжала Марианна, будто не слыша меня. – Она знала, когда кто-то врёт. И не боялась задавать вопросы. Я часто сердилась на неё за это. Я говорила: «Зачем тебе это? Пусть живут своей жизнью. Мы и так едва сводим концы с концами». Но она только улыбалась. Улыбалась так, как будто знала что-то большее. «Если я не спрошу, – говорила она, – то кто тогда спросит?»

Я прикурил, затянулся, выпустил дым к потолку. Слушал её и невольно отмечал: такие люди всегда заканчивают одинаково. В морге, под белой простынёй.

Она говорила быстро, слова вырывались наружу, как вода из прорванной дамбы, сбивчиво и бессвязно. Лоретта. Ее старшая сестра. Единственная родственница. Жила в Гленвью, в том самом идеальном, картинном пригороде, где газоны всегда изумрудно-зеленые, а улыбки на лицах соседей – ослепительно белые. Вышла замуж за Гарольда Мэйсона, перспективного строителя, который начал пить горькую после того, как его бизнес пошел ко дну, не выдержав конкуренции с крупными компаниями. А неделю назад ее нашли мертвой в собственном доме. Вскрытие, проведенное окружным коронером, показало отравление газом. Неисправная газовая колонка. Следов насилия нет. Дело закрыто. Шериф Блейк выразил соболезнования и посоветовал не тревожить прах усопшей.

– Почему вы так думаете? – спросил я. Меня уже заинтересовало, в глазах зажегся знакомый огонек азарта охотника, но многолетний опыт велел держать дистанцию, не поддаваться на первый порыв. – Муж запил, денег нет, техника старая… история стара, как мир.

– Лоретта что-то расследовала, – настаивала Марианна, ее голос окреп, в нем появились стальные нотки. – Она… она была упрямой. Настоящей ищейкой. Не могла пройти мимо несправедливости. Год назад в городе пропала девушка. Молодая, талантливая художница, Джейн Уоллес. Все решили, что она просто сбежала в поисках лучшей доли. Но Лоретта так не думала. Она копалась в этом, как бульдог в огороде. Говорила, что там все нечисто, что замешаны большие люди, что все покрывают. А за пару дней до… до смерти она позвонила мне. Была не просто напугана. Она была в ужасе. Говорила, что нашла что-то важное. Что-то, что объясняет все. И про Джейн, и про других. И что за ней следят. Что в ее доме кто-то был, пока ее не было.

– И что это было? – спросил я, уже чувствуя знакомое щемящее чувство в груди. Охотничий азарт. Слух обострился, мир за стенами кабинета перестал существовать. Остались только мы двое и эта история.

– Я не знаю. Она не сказала. Боялась, что телефон прослушивают. На следующий день она была мертва. А когда я приехала разбирать ее вещи… в ее доме был обыск. Очень аккуратный, профессиональный, но я заметила. Мелочи. Кое-чего не хватало. Ее записных книжек, блокнотов. Она всегда все записывала.

– И вы решили продолжить её игру? – спросил я, делая вид, что не замечаю, как в уголках её глаз блеснули слёзы.

– Я не играю, мистер Келлер. – Она резко подняла голову. Голос стал тверже, чем я ожидал. – Я не ищу приключений. Я ищу правду. А правда в том, что моя сестра не могла умереть вот так – тихо, случайно. Она оставила след. Она за что-то боролась.

Она замолчала, словно сама испугалась, что сказала слишком много. Я слышал, как тикнули старые часы на стене. Мой кабинет редко дышал такой тишиной.

Я смотрел на неё и думал: передо мной не просто сестра убитой. Передо мной – женщина, которая ищет себе цель. Потеряв Лоретту, она осталась в пустоте. И теперь вцепилась в идею расследования, как утопающий хватается за обломок доски.

Я видел это уже десятки раз. Но что-то в её лице, в её жестах, заставляло относиться к ней иначе. Может быть, потому что её горе было чистым, без расчёта.

Я тяжело вздохнул, потер переносицу. История была хлипкой. Испуганная сестра, паранойя, несчастный случай, который хочется считать злым умыслом, чтобы было на кого излить гнев. Но в ее глазах, смотревших на меня из-под черной вуали, стояла такая неподдельная, сырая боль и непоколебимая уверенность, что мне стало не по себе. И еще это имя. Гленвью. Аккуратный, прилизанный, сонный городок на юге Калифорнии, где шериф, вероятно, играл в гольф с мэром, а самые ужасные преступления – это парковка в неположенном месте или слишком громкая вечеринка в субботу вечером. Идеальное место, чтобы спрятать грех под слоем благополучия и скуки.

– Мисс Мэйсон, – начал я осторожно, подбирая слова. – Расследование убийств – дело дорогое, грязное и долгое. Я буду копать, задавать вопросы, которые людям не понравятся. Это может всколыхнуть такое дно, которое вам и не снилось. И полиция редко ошибается в таких простых, бытовых вещах, как утечка газа. Вы уверены, что готовы к этому? К последствиям?

– У меня есть деньги, – она порывисто, почти выхватывая, открыла сумочку, вытащила плотный конверт и положила его на стол. Конверт был толстым, набитым купюрами. – Это все мои сбережения. И я могу занять еще. Я должна знать правду. Она была мне не просто сестрой. Она была всем, что у меня было. Если я сейчас сдамся и поверю в их «несчастный случай», то я буду предателем. Я буду такой же, как они.

Я посмотрел на конверт, потом на ее изможденное, искаженное горем и решимостью лицо. Деньги пахли надеждой, отчаянием и потом многих лет труда. А я давно уже не делал ничего ради надежды. Но жалость… жалость была еще тем мотиватором. И долг. Долг перед такими же, как она, кого система выбросила за борт.

– Хорошо, – хрипло сказал я, забирая конверт и суя его в ящик стола, не считая. Доверие – вот что я покупал за эти деньги. – Я посмотрю. Ничего не обещаю. Если это действительно несчастный случай, я вам честно скажу и верну то, что не потратил. Если нет… то мы посмотрим, как далеко заведет нас кроличья нора.

Она расплакалась снова, но теперь это были слезы облегчения, смешанные с истерикой. – Спасибо. О, спасибо вам, мистер Келлер! Я… я не знаю…

– Не благодарите. Еще неизвестно, за что.

– Расскажите подробнее о Гленвью, – сказал я наконец. – Не общими словами. Кто там живёт? Что за люди?

Она перевела дыхание, поправила вуаль и, прежде чем начать, словно собрала себя по кусочкам.

– Мистер Келлер, вы должны понять… Гленвью – это не просто город. Это фасад. Красивый, ухоженный, идеальный. Но за этим фасадом… там темно. Лоретта это видела. Она говорила, что город похож на красивое яблоко с гнилой сердвиной. И она пыталась докопаться до сути. Все они… они все вовлечены.

– Когда вы едете по главной улице, – продолжила она тихо, – вы видите вылизанные газоны, одинаковые дома, улыбающихся соседей. Но стоит заглянуть чуть глубже – и улыбки становятся масками.

Шериф Блейк – он не защитник. Он сторож. Сторож у ворот их маленького рая. Крупный, румяный, всегда жует мятную жвачку, чтобы скрыть запах виски. Его глаза… маленькие, свиные, все видят, все оценивают. И его руки… большие, мясистые, всегда готовые сжать кулак или принять конверт.

– Он следит за тем, чтобы никто не задавал вопросов. У него особая манера говорить – будто каждое слово он пробует на вкус, прежде чем выплюнуть. Лоретта говорила, что он похож на пса, который ждёт команды. Иногда эта команда – закрыть глаза, иногда – показать зубы. Он выполняет оба приказа одинаково хорошо.

Она опустила глаза, задумалась, потом добавила:

– А мистер Кроу, Говард Кроу… он хозяин всего. Он решает, кто будет жить в его идеальном городке. Высокий, седой, холодный, как мраморный памятник. Он словно дирижёр, и весь город играет под его палочку. Он не кричит, не угрожает. Ему это и не нужно. Достаточно одного взгляда. Его глаза такие холодные, что кажется – они измеряют твою стоимость в унциях золота.

Его жена, Эвелин… она как кукла. Идеальная, красивая, с безупречными манерами. Но глаза у нее пустые, стеклянные. Она носит дорогие платья и устраивает благотворительные балы, пока ее муж… пока он делает свое дело.

Доктор Хейл… он должен помогать людям. А он… он боится. Постоянно боится. Его руки дрожат, когда он зажигает сигарету. У него дорогой кабинет, дорогие часы, но он выглядит так, будто вот-вот прыгнет с моста. Лоретта говорила, что он что-то скрывает. Что-то опасное. Про Джейн Уоллес. И не только. Лоретта говорила: он боится собственных пациентов. Она пыталась с ним разговаривать, и он каждый раз съёживался, словно ребёнок, пойманный на краже.

И есть еще один… Артур Эллис. Его редко видят. Он живет на окраине, в большом доме за высоким забором. Он приезжий. Из Чикаго, говорят. Он… он не похож на других. Он тихий, но от него исходит опасность. Как от спящего волка. Лоретта боялась его больше всех. Она сказала, что он может быть ключом ко всему. Что он связан с Кроу. Деньгами. И чем-то еще… чем-то старым и темным.

И все они… все они связаны невидимыми нитями. Деньги, молчание, страх. Они все друг друга покрывают. И Лоретта стала угрозой для их маленького совершенного мира. И они убрали ее. Как убрали Джейн. Сделали это чисто, аккуратно. Как несчастный случай. Но это не так. Я это знаю. Я чувствую это здесь.

Я записывал имена, но больше прислушивался к её интонации. В её словах не было театральности. Она говорила о них так, будто они жили у неё в гостиной и каждый день садились за её стол.

– Она часто вам рассказывала о них? – уточнил я.

– Почти каждый вечер, – кивнула она. – Иногда даже по телефону. Она знала, что это опасно. Но она не могла молчать. Она говорила, что в Гленвью есть что-то большее, чем просто коррупция или жадность. Что-то… древнее. Она называла это «гнилью в корнях».

Эта фраза зацепила меня. «Гниль в корнях» – звучало не как слова перепуганной домохозяйки. Звучало как диагноз.

Я затушил сигарету, встал и прошёлся по кабинету, обдумывая. Она следила за мной глазами, полными тревоги и надежды.

– Мисс Мэйсон, – сказал я, остановившись у окна, – вы должны понимать: то, что вы мне рассказываете, звучит как городская страшилка. Соседи шепчутся на крыльце, дети придумывают легенды, чтобы пугать друг друга. Иногда эти легенды основаны на истинных событиях. Но редко.

Она снова прижала руку к груди, и ее пальцы впились в ткань так, что побелели костяшки.

Она поднялась тоже, шагнула ближе. Её голос стал почти шёпотом:

– Я видела, как они смотрели на неё на похоронах. Все эти «уважаемые люди». Их глаза были стеклянными Они не скорбели. Они проверяли, не оставила ли Лоретта за собой след. Я почувствовала это. Я не могу объяснить. Но я знаю.

Я снова посмотрел на неё. И понял, что эта женщина не отступит. Хоть я скажу ей «нет», хоть выставлю за дверь – она всё равно будет копать. И либо её закопают раньше времени, либо она найдёт способ дожить до правды.

– Мисс Мэйсон, – сказал я, откинувшись на спинку кресла, – вы понимаете, что всё, что вы мне рассказали, – это слухи? Подозрения. Намёки. Для суда этого мало.

Она подняла глаза. В них не было сомнений.

– А для вас? – спросила она.

Вопрос ударил точнее, чем выстрел. Для меня – этого было достаточно. Потому что в её голосе не было игры. Она верила. И эта вера была прочнее любой бумаги.

Я вернулся на своё место и сделал пометку в блокноте: «Марианна – не отпустит. Даже если я откажусь».

– Мисс Мэйсон, – сказал я после паузы, – в моей практике было немало клиентов, которые приходили ко мне с похожими историями. «Сестру убили», «мужа подставили», «сына похитили». Почти всегда оказывалось, что за громкими словами – обычная случайность или личная трагедия. Несчастный случай. Самоубийство. Чужая ошибка. И лишь изредка – настоящее преступление.

Я говорил жёстко, нарочно. Хотел проверить, выдержит ли она прямой удар.

– Я понимаю, – ответила она, и голос её дрогнул только на секунду. – Но Лоретта была не такой. Она не из тех, кто спотыкается на ровном месте. Она всегда знала, куда идёт. Если бы что-то случилось случайно, я бы смирилась. Но она сама мне сказала, что её жизнь в опасности. Разве это похоже на случайность?

Я не ответил. Она уловила моё молчание и продолжила:

– Вы, наверное, думаете, что я просто схожу с ума от горя. Что я вижу заговор там, где его нет. – Она опустила глаза. – Может быть. Но у меня больше никого не осталось. Если я не найду правду, то я потеряю её навсегда.

Слова прозвучали так просто, что я почувствовал, как сигарета в пальцах погасла, а я и не заметил.

– Хорошо, – сказал я. – Продолжайте.

Она глубоко вдохнула, будто собиралась с духом.

– В Гленвью есть один священник. Отец Донован. Лоретта говорила, что он слишком часто молчит там, где должен говорить. Что его исповеди – не только прощение грехов, но и сделки. Люди доверяют ему свои тайны, а он… он хранит их за плату. Не всегда деньгами. Иногда – услугами.

Я приподнял бровь. Церковные тайны редко становились частью моих дел, но если становятся – дело всегда пахнет хуже всего.

– Лоретта хотела поговорить с ним о Джейн Уоллес, – продолжала Марианна. – Но после их встречи она вернулась домой бледная и сказала только одно: «Они все связаны».

Я отметил ещё одно имя.

– Получается, список длиннее, чем я ожидал, – сказал я. – Кроу, Блейк, Хейл, Эллис, Донован… Вы понимаете, что если я возьмусь за это, мне придётся сунуть нос в каждую из этих дверей?

Она кивнула, не колеблясь.

– Я хочу, чтобы вы это сделали.

Я усмехнулся. Вот так всегда. Люди приходят и приносят тебе свою боль, как будто ты умеешь обращаться с ней лучше, чем они. На самом деле мы просто перераспределяем боль – от одного к другому. Но в её глазах была такая отчаянная решимость, что я не стал её разубеждать.

– Допустим, я соглашусь, – сказал я. – Что тогда? Вы понимаете, что это может закончиться плохо? Не только для меня, но и для вас?

Она впервые за всё время подняла голову прямо и посмотрела мне в глаза.

– Если я ничего не сделаю, я уже умерла вместе с ней.

Ответ был таким простым и твёрдым, что мне больше нечего было возразить.

Я затушил окурок в переполненной пепельнице, открыл новый лист блокнота и сказал:

– Хорошо. Давайте по порядку. Вы упоминали, что Лоретта заметила слежку. Машину у дома. Людей, которые приходили, пока её не было. У вас есть хоть какие-то детали? Номера, описания?

Она наморщила лоб, пытаясь вспомнить.

– Она говорила про тёмный «Кадиллак». Старый, с высокими крыльями. За рулём – мужчина в шляпе. Крупный. Но лица она не разглядела. И ещё… она уверяла, что кто-то перерывал её бумаги. Очень аккуратно. Только ящики стола были чуть не так задвинуты, как она оставляла.

– Значит, профессионалы, – пробормотал я. – Не любители.

– Да. И самое страшное, – добавила она, – что Лоретта сказала: «Они знают, что я знаю».

Эта фраза прозвучала как удар по струне. Я сделал пометку жирным карандашом.

Потом мы оба замолчали. Она сидела прямо, вытирая уголки глаз платком, а я думал о том, что её история слишком цельная, чтобы быть просто выдумкой. Слишком много совпадений, слишком много имён.

Я поднял голову и спросил:

– Вы готовы ко всему, что может вылезти наружу?

Она кивнула.

– Готова.

Я вздохнул и окончательно принял решение: возьму это дело.

– Тогда вот что. Мне нужны адреса. Ваш, сестры, всех, кого вы упомянули. Телефон, по которому я смогу вас найти. И всё, что Лоретта могла оставить после себя: записки, письма, фотографии. Даже самые незначительные.

Она быстро кивнула, достала из сумочки маленький блокнот и начала писать адреса. Почерк её был аккуратным, строгим, словно она старалась не допустить ошибки.

Я наблюдал за её рукой и вдруг понял, что впервые за долгое время чувствую то, чего давно не было: азарт. Эта женщина только что принесла в мою конуру живое дело. Настоящее. И отказываться было уже поздно.

Когда она закончила, я взял листок, убрал в карман и сказал:

– Хорошо. Я посмотрю. Но предупреждаю: если окажется, что ваша сестра умерла случайно, вы услышите это от меня прямо.

Она кивнула.

– Я хочу правду. Какую бы цену она ни имела.

И в этот момент я понял, что она говорит искренне.

Я записал данные, проводил ее до двери. Она ушла, пошатываясь, оставив после себя лишь легкий, дешевый запах духов и тяжесть ответственности, которую я только что на себя взвалил.

Я налил виски в свой стакан и сделал медленный глоток. Тишина после её голоса казалась особенно густой. На столе остался блокнот с её аккуратными записями, и я смотрел на него так, словно в этих строчках уже была разгадка.

Честно говоря, мне не нравились дела, которые начинались с родных умерших. Они всегда были как открытые раны: слишком много боли, слишком мало фактов. Обычно такие клиенты приходят, цепляясь за соломинку, а ты должен сказать им правду, которая рубит их надежду под корень. Но Марианна не выглядела человеком, готовым смириться. Она пришла не за утешением. Она пришла за оружием.

Я встал, прошёлся по кабинету. Стол, переполненный пепельницей и обрывками заметок, выглядел как поле боя. У стены стояла вешалка с плащом, от которого пахло дождём. Всё казалось привычным, но в воздухе уже витала новая нить, и я чувствовал, что если потяну за неё, клубок потянется за мной.

Я достал из кармана листок с адресами. Аккуратные буквы Марианны смотрели на меня упрямо, как сама она. «Кроу, Хейл, Блейк, Эллис, Донован…» – прочитал я вслух. Прекрасная компания. Если бы собрать их вместе за одним столом, это был бы настоящий пантеон власти и страха.

Я сел обратно в кресло, достал сигарету, прикурил и дал дыму подняться под потолок. В голове вертелся вопрос: что именно знала Лоретта? Что она такого увидела, что заставило весь этот сонный городок превратиться в осиное гнездо?

Я вспомнил, как Марианна говорила про «гниль в корнях». Слова звучали слишком образно для простой домохозяйки. Значит, Лоретта действительно нашла что-то, что не укладывалось в обычное объяснение. И за это её убрали.

Второй вопрос был куда хуже: зачем ввязываться мне? Я мог бы отказаться, сказать, что дело безнадёжное. Но я знал – не смогу. Когда видишь такие глаза, как у Марианны, ты понимаешь: если не возьмёшься ты, она всё равно пойдёт одна. А одна она далеко не дойдёт.

Я выпил ещё глоток и усмехнулся. Впервые за долгое время почувствовал то, что всегда ненавидел в себе: предвкушение. Любое новое дело – это шанс. Шанс потерять всё или хотя бы узнать о себе что-то новое.

Я подошёл к окну. С улицы тянуло сыростью. Фонарь освещал лужи, и в их отражении качался мутный свет. Вдалеке кто-то спорил, хлопнула дверца машины. Жизнь текла своим чередом. А у меня в руках оказалась нитка, ведущая в тень.

Я вернулся к столу, достал старую папку и вложил туда её листок. На обложке большими буквами написал: «Гленвью». Всегда лучше дать делу имя, прежде чем оно дало имя твоей могиле.

Затушив сигарету, я сел и стал перебирать в голове ближайшие шаги. Сначала – досье на Лоретту. Надо будет съездить к её дому, поговорить с соседями, собрать всё, что осталось от её бумаг. Потом встретиться с теми, чьи имена теперь записаны в моём блокноте.

Я знал, что это будет грязно. Я знал, что уже завтра могу пожалеть. Но отступить не мог.

В кабинете снова зазвенели часы. Я посмотрел на стрелки и понял, что вечер уже перешёл в ночь. В этом городе ночь всегда пахла одинаково – табаком, бензином и чужими грехами.

На следующее утро мой «Плимут» 48-го года, цвета увядшей хвои, катил по безупречным, как чертеж, улицам Гленвью. Солнце играло бликами на чистых витринах дорогих магазинов, на капотах новеньких «Бьюиков» и «Кадиллаков». Дети на велосипедах с блестящими спицами звонко смеялись, разносящие молоко мальчики звонили в колокольчики, и их белые фартухи были ослепительно чисты. Идиллия с обложки журнала «Saturday Evening Post».

Но чем дальше я углублялся в город, тем сильнее становилось навязчивое, щекочущее нервы ощущение. Ощущение гнили, тщательно присыпанной дорогим искусственным газоном. Воздух был сладковатым и затхлым, как у забытого в вазе фрукта, который уже начал подгнивать изнутри, сохраняя идеальную внешность. Здесь что-то было не так. Глаза встречных прохожих были пустыми, улыбки – слишком натянутыми. Здесь хранили секреты.

Первый визит. Разговор с Гарольдом.

Дом Лоретты и Гарольда оказался на Элм-стрит – аккуратное, одноэтажное бунгало с голубыми ставнями и подвесными кашпо с геранью у входа. Слишком аккуратный. Слишком тихий. Слишком безжизненный. Казалось, сама природа затаилась здесь, прислушиваясь.

Я припарковался через дорогу, наблюдая. Ничего. Ни души. Занавески на окнах были неподвижны. Я вышел из машины, постоял минутку, закуривая, вглядываясь в детали: слишком идеально подстриженный куст, слишком свежая краска на водосточной трубе, словно что-то замазывали. Потом перешел улицу и подошел к двери.

Мне открыл Гарольд. Мужчина лет сорока, с одутловатым, небритым лицом, в мятой рубашке нараспашку, обнажающей заросший волосами живот. От него пахло вчерашним перегаром, сегодняшним пивом и потом отчаяния.

– Кто вы? – просипел он, щурясь от яркого дневного света, непривычного для его глаз.

– Джон Келлер. Частный детектив. Ваша свояченица, Марианна, наняла меня, чтобы разобраться с обстоятельствами смерти вашей жены, – сказал я прямо, без предисловий, испытывая почву.

Глаза Гарольда сузились, в них мелькнула быстрая, как вспышка, смесь злобы, страха и чего-то еще, чего я не смог уловить. – Каких еще обстоятельств? Все уже разобрались. Трагическая случайность. Теперь проваливайте. Мне не нужны ваши услуги.

– Мне нужно осмотреть дом.

– А мне нужно, чтобы меня оставили в покое! – голос его дрогнул, сдавленно зазвучал. – Она умерла. Пора смириться. Похоронили и забыли.

– Марианна смириться не может. И я тоже, пока не получу ответов. Либо вы меня пускаете, либо я иду в окружную прокуратуру и прошу ордер, ссылаясь на подозрения в ненадлежащем расследовании. И тогда сюда нагрянут люди с фотоаппаратами и лупами, будут ходить по всему дому, задавать вопросы соседям. Вы этого хотите? Чтобы все снова вспомнили? Я блефовал, но Гарольд купился.

Гарольд пробормотал что-то нечленораздельное, ругательство, направленное в пространство, но отступил от двери, пропуская меня внутрь. Его плечи ссутулились, будто под невидимым грузом.

В доме пахло химией. Резкий, искусственный, удушливый аромат хлорки, аммиака и цветочного освежителя воздуха, который не мог перебить сладковатый, стойкий, въевшийся в самые стены запах смерти. Слишком чисто. Слишком стерильно. Полы блестели, на полках не было ни пылинки. Кто-то постарался на совесть, чтобы вычистить, выскрести, выжечь все следы произошедшего. Но на кухне на полу стояли пустые бутылки от виски. Много.

– Где это произошло? – спросил я, мои глаза бегло скользили по обстановке: стандартная мебель, дешевые ковры, фотографии в рамках, где они с Лореттой улыбались в камеру, еще не зная, что их ждет.

– В ванной, – мотнул головой Гарольд, не глядя в ту сторону. – Там и колонка. Газовая.

Я прошел в ванную. Маленькое, тесное помещение с черно-белой кафельной плиткой в шашечку. Все было вымыто, вычищено, вылизано до блеска. Следов сажи, копоти, гари не было видно. Ни малейшего намека на трагедию. Слишком быстро. Слишком тщательно. Слишком по-профессиональному.

– Где были вы в ту ночь? – спросил я, возвращаясь в гостиную. Я сел в кресло, демонстрируя, что никуда не тороплюсь.

– В баре. «Последний шанс», на старой трассе, недалеко отсюда. Там пол-города меня видело. Можешь спросить у Теда, бармена.

– А когда вернулись?

– Утром. Под утро. Дверь была заперта изнутри. Мне пришлось… пришлось выбивать стекло в кухне, чтобы попасть внутрь. Нашел ее… там. – Он указал пальцем в сторону ванной, рука его дрожала. Он не глядел на меня, уставившись в одну точку на ковре.

– Вы с женой ладили в последнее время? – сменил тему я, стараясь звучать нейтрально.

Глаза Гарольда вспыхнули мутным огнем. – А что, этот стерв… Марианна уже нашептала, что я ее бил? Что мы ругались? Да, мы ругались! У кого не бывает? Она стала холодной, скрытной, все время пропадала где-то. Вечно что-то писала в своих блокнотиках, куда-то бегала, шепталась по телефону. Наверное, завела себе мальчишку на стороне, раз я ей такой обузой стал. Может, это он ее и прикончил, любовник-то! Ищи его!

– У нее был любовник? – уточнил я, делая вид, что записываю. – Кто-то конкретный? Имя, адрес?

– Я не следил за ней! – он взорвался, его лицо покраснело. – Хватило проблем своих! Но она менялась. Стала нервной, прятала глаза. А потом эти ее поездки в Лос-Анджелес… под предлогом покупок. Какие покупки? Мы еле сводили концы с концами!

– В Лос-Анджелес? – переспросил я, и во рту появился знакомый металлический привкус азарта. – Она часто ездила?

– Последние пару месяцев. Раз в неделю, может. Возвращалась поздно, уставшая, но… возбужденная. Говорила, что скоро все изменится, что мы заживем по-другому. Бред какой-то.