Текст книги "В тихом омуте (СИ)"

Автор книги: Andrevictor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Я кивал, делая заметки в блокноте. Это была новая деталь. Лоретта что-то искала. И, судя по всему, нашла.

– Она упоминала какие-то имена? Джейн Уоллес? Доктора Хейла? Мистера Кроу?

При последнем имени Гарольд заметно напрягся. Его глаза побежали. – Кроу? Нет… то есть, может, и говорила что-то… о его сыне, Эрике. Тот встречался с той пропавшей художницей. Но при чем тут Кроу-старший? Он тут всем заправляет. Лучше с такими не связываться.

– Почему? – мягко спросил я.

– Да потому что! – он заерзал на месте. – У него все в кармане. И шериф Блейк, и городской совет… Все. Кто против него – тому плохо приходится. Скажу тебе, детектив, – он вдруг понизил голос, став почти доверительным, – уезжай отсюда. Не копай тут. Тебя же предупреждают. Марианна горюет, она не в себе. Возьми свои деньги и проваливай, пока цел.

– Меня уже предупреждали? – поймал я его на слове.

Он смутился, отвел взгляд. – Я не о тебе… я вообще. Просто совет.

Я понял, что больше ничего от него не добьюсь. Он напуган и пьян. Но он что-то знает.

Я встал, сделал вид, что осматриваю гостиную. Книжные полки с дешевыми романами, камин, диван. Ничего. Затем прошел в спальню. Аккуратная постель, туалетный столик. Я потянул за ручку верхнего ящика.

– Эй, что ты делаешь? – взревел Гарольд, появляясь в дверях. Его лицо побагровело. – Это ее личные вещи! У тебя нет права!

– Я ищу личные вещи, – холодно ответил я, не останавливаясь. – Именно в них часто и кроются ответы. Вы же хотите, чтобы я проверил версию про любовника?

– Да пошел ты! – просипел он, но не стал вмешиваться физически. Он замер в дверях, наблюдая, как я роюсь в нижнем белье, в пачках писем, в коробочках с бижутерией.

Я порылся в ящике, сознательно грубовато, чтобы создать впечатление поверхностного обыска. Я видел, что он следит за мной.

– Ладно, – сказал я, закрывая ящик. – Пока все. Извините за беспокойство.

Я прошел мимо него, чувствуя, как он с облегчением выдохнул. Я вышел из дома, сел в машину и поехал искать бар «Последний шанс». Сначала проверим алиби.

Бар «Последний шанс».

Бар оказался темной, пропахшей прокисшим пивом, сигаретным дымом и отчаянием забегаловкой на окраине, у старой, заброшенной трассы. Внутри было темно, даже днем. Несколько завсегдатаев, похожих на выжившие из ума призраков, сидели у стойки, уставившись в свои стаканы. Бармен, грузный, лысеющий тип по имени Тед, с выцветшей наколкой на мясистом предплечье, с подозрением посмотрел на меня, сразу определив в чужака.

– Виски. Двойной. – сказал я, садясь на свободный стул.

Он молча налил, поставил передо мной стакан сомнительной чистоты. Я отпил. Жидкость обожгла горло.

– Ищу информацию, – сказал я, кладя на стойку пятерку.

Он медленно взял деньги, спрятал в карман фартука. – Какую?

– Про Гарольда Мэйсона. Он тут бывает?

– Бывает. – взгляд его стал еще более настороженным. – А тебе зачем?

– Его жена умерла. Проверяю алиби.

Тед хмыкнул. – Так ты тот детектив. Он предупреждал, что ты появишься.

– Кто он?

Фраза повисла в воздухе. «Он предупреждал». Не «мне сказали», а именно «он предупреждал». Гарольд не просто был здесь – он был частью местной экосистемы страха и сплетен. И кто-то, кто-то с властью, заранее предупредил всех о моем возможном появлении. Шериф? Эллис? Сам Кроу?

– Не твое дело. Гарольд был тут. В ту ночь. Сидел, пил виски, как всегда. Ныл про жену, про жизнь, про то, что все говно.

– Не отходил? Не уходил никуда?

Тед пожал массивными плечами, начал вытирать стойку грязноватой тряпкой. – Отходил. Где-то около полуночи, может, чуть позже. Говорил, на воздух подышать, машину проверить. Минут на двадцать, не меньше. Может, и на полчаса. Потом вернулся, еще выпил и ушел. Был какой-то встревоженный, что ли. Потный.

– А кто еще был тут в то время? Кто-нибудь, кто может подтвердить?

Тед засмеялся, коротко и грубо. – Будь я проклят, если я буду запоминать всех пьяниц, которые тут торчат. Люди приходят, люди уходят. – Он посмотрел на меня прямо. – Слушай, парень. Я тебе дал, что хотел. Теперь проваливай. У меня бизнес. Мне не нужны проблемы.

– Какие проблемы? – мягко спросил я.

– Любые. Особенно от таких, как ты. Любопытных. – Он наклонился ко мне через стойку, и от него пахло потом и перегаром. Его лицо было всего в сантиметрах от моего, и я видел каждую пору на его коже, каждый капилляр в его глазах, налитых кровью. Это была не просьба. Это был приказ. – Гленвью – тихий городок. Здесь все друг друга знают. И все друг за друга держатся. Чужакам тут не рады. Особенно тем, кто сует нос не в свое дело. Понял?

– Понял, – я допил виски и встал. Спирт горел в желудке, но внутри было холодно. Этот разговор был ритуалом. Посвящением. Мне официально указали на мое место. И мое место было за дверью. – Спасибо за беседу.

– Не за что. И советую послушать Гарольда. Уезжай, пока можешь.

Я вышел на слепящее солнце. . Воздух снаружи был свежим и чистым после барной вони, но он не принес облегчения. Алиби Гарольда было дырявым, как решето. Но это было не главное. Главное было в том, что меня ждали. Мне дали ровно столько информации, сколько посчитали нужным, и вежливо, но твердо показали на дверь. Тед был всего лишь голосом, рупором. Рупором системы, которая уже начала меня перемалывать.

Кто-то предупредил Теда о моем визите. Шериф? Сам Гарольд? Или тот загадочный «он»?

Я сел в машину и поехал обратно в город, к участку шерифа. Пора было посмотреть в глаза человеку, который закрыл это дело.

Участок шерифа.

Участок шерифа располагался в новом кирпичном здании с блестящей табличкой. Внутри пахло свежим кофе и лаком для пола. Все было чисто, стерильно и бездушно. Молодой помощник шерифа с идеальной прической и пустыми глазами проводил меня в кабинет шерифа.

Кабинет был просторным, залитым светом от большого окна. За дубовым монстром письменного стола, уставленным трофеями с рыбалки и фотографиями с местными политиками, сидел сам шериф Блейк. Он был полным, румяным мужчиной, и его идеально отутюженная форма цвета хаки натянулась на его внушительном животе.

Он напоминал сытого, довольного кота, который только что проглотил канарейку и теперь облизывается в предвкушении следующей. Он не встал, когда я вошел, лишь поднял на меня взгляд, и на его лице расплылась широкая, гостеприимная, но не коснувшаяся глаз, недобрая улыбка.

– Мистер Келлер, – сказал он, не предлагая сесть. – Слышал о вас. Что нужно столичной знаменитости в нашем тихом уголке? Фраза «столичная знаменитость» прозвучала как оскорбление, мягко обернутое в сарказм. Он давал мне понять мое место с самого начала.

– Расследую смерть Лоретты Мэйсон. По просьбе семьи. Есть некоторые нестыковки, вопросы, – сказал я, оставаясь стоять. Давать ему возможность предложить сесть – означало бы признать его превосходство. Я предпочел стоять, глядя на него сверху вниз, создавая легкий дискомфорт.

Улыбка шерифа померкла, как лампочка при скачке напряжения. – Какие вопросы? Дело закрыто. Трагическая случайность. Утечка газа. Бывает в старых домах. Муж запил, забыл о технике безопасности, не проверял. Печально, но бывает. Не стоит раздувать из этого шумиху, Келлер. Не в интересах города. Не в интересах семьи. Не тревожьте покойников.

Он говорил заученными фразами, как плохой актер, повторяющий роль. «Интересы города», «интересы семьи» – это были ширмы, за которыми прятались совсем другие интересы.

В его тоне сквозила сталь, вежливая, но недвусмысленная угроза. «Убирайся к черту».

– Видел отчет коронера, – солгал я. – Некоторые детали смущают. Слишком… чисто было на месте.

– Наш патологоанатом – профессионал, – голос Блейка стал холодным. – Он знает свое дело. А вы, насколько я понимаю, не имеете медицинского образования. Так что не стоит делать поспешных выводов. Он делал упор на слово «профессионал», противопоставляя его мне, чужаку-дилетанту.

– Хотел бы посмотреть протокол осмотра места происшествия. Фотографии.

– Протоколы для служебного пользования, – отрезал Блейк. Его глаза стали совсем холодными, как у морской щуки. – Вы не имеете к ним доступа. И, если честно, ваше настойчивое внимание к этому делу начинает меня беспокоить. Вы беспокоите скорбящего мужа, сеете сомнения в спокойном сообществе. Я не могу этого допустить. Выполняйте свою работу где-нибудь в другом месте. В Лос-Анджелесе полно работы для таких, как вы. Приятного дня.

Он явно давал мне от ворот поворот. Я мог настаивать, мог требовать, но это бы ничего не дало. Он был главным здесь.

Передо мной был не просто шериф. Это был страж. Страж у ворот их маленького, идеального мирка. Он не просто скрывал правду – он охранял ее, как собака охраняет кость. И его уверенность была абсолютной. Он знал, что его слово здесь – закон, и что ему все сойдет с рук. Это было хуже любой злобы.

– Ясно, – кивнул я, делая вид, что принял к сведению. – Просто выполняю свою работу. Будьте здоровы, шериф.

Я вышел, не сказав больше ни слова. Я понял главное: полиция в сговоре. Или просто не хочет лишних проблем, предпочитая спокойствие правде. Но Блейк знал больше, чем говорил. Он был частью этой системы. И он меня предупредил.

Воздух в коридоре снова показался мне спертым. Я получил все, что хотел: не официальный отказ, а нечто гораздо более ценное – подтверждение. Подтверждение того, что здесь есть что скрывать. И что Уильям Блейк был в этом по уши.

Дневник.

Я вернулся на Элм-стрит ближе к вечеру. Припарковался в отдалении и наблюдал. Окна дома были темными. Машины Гарольда не было видно. Судя по всему, он отправился продолжать заливать свое горе в том же баре.

Я подошел к двери. Постучал. Ни ответа, ни привета. Постучал сильнее. Тишина.

Я обошел дом. Задняя дверь была закрыта, но одно из кухонных окон оказалось приоткрытым на проветривание. Неосмотрительно, Гарольд явно не думал о безопасности, полагаясь на спокойствие Гленвью.

Небольшим усилием я отжал створку, достаточно, чтобы просунуть руку и отодвинуть простой засов. Через минуту я был внутри.

В доме царил беспорядок. Куда делась чистота, которую я видел сегодня утром? Пустая бутылка виски валялась на полу, рядом – опрокинутая пепельница. Гарольд, судя по всему, вернулся из бара и продолжил пить. Теперь он спал мертвым пьяным сном где-то в глубине дома. Его тяжелое, хриплое дыхание доносилось из спальни.

Я включил свой карманный фонарик, стараясь не светить в сторону коридора. Мне не нужны были свидетели. Мне нужны были ответы.

Я направился прямо в спальню Лоретты. На этот раз у меня было время для тщательного осмотра.

Я начал с туалетного столика. Снова открыл верхний ящик. Вытащил его полностью, поставил на кровать. Провел пальцем по внутренним стенкам. Ничего. Затем по дну. Дерево было гладким, без шероховатостей. Я постучал костяшками пальцев. Глухой звук. Сплошной.

– Слишком очевидно, Лоретта, – подумал я. – Ты была умнее.

Я вставил ящик на место и принялся за следующий. Нижний. Там лежали аккуратно сложенные шарфы, перчатки. Я вынул и его. И снова проверил стенки и дно. То же самое.

Я уже начал сомневаться, не выдал ли мне мои надежды профессиональный инстинкт, когда мои пальцы нащупали на внешней, обращенной к стене стороне ящика, шероховатость. Что-то вроде утолщения, небольшого, плоского предмета, приклеенного на жевательную резинку или что-то липкое.

Сердце забилось чаще. Вот он. Старый, как мир, трюк. Не внутри, а снаружи. Так, что даже при полном выдвижении ящика ничего не видно.

Я аккуратно поддел ногтем край. Предмет отлип. Это была небольшая, потертая кожаная записная книжка, прилепленная к дереву комком жевательной резинки.

Я замер, прислушиваясь. Хриплое дыхание Гарольда не изменилось. Он все так же крепко спал.

Я сунул находку во внутренний карман пиджака, вставил ящик на место, стер пыль с поверхности комода краем рукава. Я действовал быстро, почти беззвучно.

Через минуту я уже был на кухне, у открытого окна. Еще мгновение – и я снаружи, осторожно прикрываю створку. Я шепотом проклинал себя за то, что не надел перчатки, но времени на это не было.

Я двинулся к своей машине быстрым, но не бегущим шагом, не оборачиваясь. Только сев за руль и запустив мотор, я позволил себе выдохнуть.

Я отъехал на пару кварталов, припарковался у старого дуба и только тогда, в свете уличного фонаря, достал свою находку.

Обложка была потертой, кожаной. Блокнот был небольшим, карманным. Я открыл его. Страницы исписаны аккуратным, убористым женским почерком.

Я начал читать, и мир вокруг перестал существовать. Дневник Лоретты оказался не просто записной книжкой – это была карта ее одержимости, хроника расследования, которое стоило ей жизни. Страницы были испещрены не только датами и фактами, но и эмоциями – страхом, гневом, отчаянием.

«3 сентября. Снова разговаривала с миссис Донован, экономкой в поместье Кроу. Она подтвердила – Джейн действительно была беременна. Эрик хотел жениться, но старик Кроу был против. Говорил что-то о "неподходящей партии" и "грязной крови". Какое лицемерие! Сам-то он откуда взялся?»

«10 сентября. Встретилась с той девушкой из художественной студии, подругой Джейн. Она сказала, что Джейн боялась кого-то. Кого-то важного. Говорила, что "они не дадут нам быть вместе". Думала, это про родителей Эрика, но теперь не уверена. Упоминала какого-то "доктора". Хейла?»

«12 октября. Виделась с Эриком сегодня в кафе. Бедный, наивный мальчик, он все еще верит, что Джейн его любила и просто сбежала, не попрощавшись. Не знает, что у нее был его ребенок… Не знает, что с ней сделали… Он сказал, что отец устроил ему сцену, когда узнал об их отношениях. Угрожал лишить наследства. Но Эрик стоял на своем. Говорит, в последний раз видел Джейн у доктора Хейла – она жаловалась на тошноту. Хейл сказал, что это обычное дело на ранних сроках. Ложь!»

На полях были карандашные пометки: "Кроу → Хейл? $$", "Эрик ничего не знает?", "Проверить клинику Хейла".

«15 октября. Разговор с доктором Хейлом. Напуганный кролик. Почему он так нервничал, когда я заговорила о Джейн? Словно испугался чего-то. Бледный стал, руки трясутся. Все время оглядывался, как будто боялся, что нас подслушают. Сказал, что Джейн была его пациенткой, но лишь однажды, по поводу мигрени. Врет! Когда я упомянула беременность, он вообще затрясся. Сказал, что ничего об этом не знает. Надо проверить его, покопаться в его делах… Слишком много денег у него для обычного городского врача. Новая машина, дорогие часы. Откуда?»

Она видела то же, что и я: страх и деньги. Где встречаются эти двое, всегда пахнет преступлением. Она начала копать в его направлении, и это было смертельной ошибкой.

«22 октября. Поговорила с отцом Донованом. Весь такой святой, но глаза бегают. Сказал, что Джейн исповедовалась ему незадолго до исчезновения. Боялась чего-то. Говорила о "великом грехе" и "спасении души". Донован отказался говорить подробности – тайна исповеди. Но почему-то мне кажется, он знает больше, чем говорит. Все они знают больше, чем говорят.»

«17 ноября. Лос-Анджелес дал ответы. Нашла кое-что в архивах городской библиотеки. Невероятно. Она с этим бандитом. Вместе. И ребёнок. Старая газетная вырезка из бульварной газетенки, еле нашла. 1948 год. Фотография плохого качества, но похоже. Она с ребенком на руках. Он стоит рядом, хмурый. Подпись: "Местная красавица и чикагский бизнесмен". Бизнесмен! Я знаю, кто он такой на самом деле. Мафия. И она... она ведь замужем с 1947 года. Ребенок...Всё объясняет. Почему он здесь? Почему всё это началось? Должна найти подтверждение, поговорить с ним… Если он вообще заговорит.»

Вот оно! Ключ ко всему. Не убийство Джейн, не коррупция. Это было личное. Старая, грязная тайна семьи Кроу. Лоретта держала в руках не фотографию – она держала в руках динамит, способный разнести вдребезги всю их идеальную жизнь. И они не могли этого допустить.

На полях этой записи – хаотичные наброски связей: "Эллис → Кроу", "Эвелин → Эллис", "Эрик? → чей сын?", а также стрелки, соединяющие имена "Хейл", "Торрес", "Блейк". Было ясно, что Лоретта видела систему, сеть, но еще не понимала всех соединений.

«25 ноября. Видела, как Хейл выходил из банка Эдгарса. Нес конверт. Потом поехал прямиком к Кроу. Неужели Кроу держит его на крючке? Но за что? Джейн? Или что-то еще?»

Она строила связи. Видела денежные потоки. Хейл платит Кроу? Или Кроу платит Хейлу за молчание? Она была на верном пути.

«30 ноября. Гарольд напился again. Кричал, что я помешалась на этом деле. Говорит, меня убьют. Может, он прав. Сегодня заметила за собой машину. Темный "Кадиллак". За рулем – крупный мужчина в шляпе. Эллис?»

«3 декабря. Поговорила с тем грузчиком со склада Торреса. Пьяный, болтливый. Сказал, что "та девчонка-художница" (Джейн!) что-то видела не то. Что Торрес и его люди "избавились от проблемы". А потом приезжал "тот важный тип из Чикаго" и все утряс. Эллис. Он везде. Он всех контролирует.»

«5 декабря. Разговаривала с миссис Кларк, она работает в агентстве недвижимости «Оазис». Она помнит, как Эллис покупал свой дом пять лет назад. Говорит, он пришел с чемоданом. Не с чемоданчиком, а с большим, дорогим чемоданом. И расплатился наличными. Сотнями. Она говорит, что никогда не видела столько денег. Откуда у бывшего солдата или клерка (как он себя представил) столько наличности? Она сказала, что пачка денег была перетянута бумажной лентой с надписью «Brinks» – это же инкассаторская компания из Чикаго. Украл?

«6 декабря. Поймала старика Эбнера, он раньше работал кассиром в банке Эдгарса, пока его не «попросили» на пенсию. Он пьянствовал в баре «Последний шанс» и был разговорчив. Говорит, через пару недель после приезда Эллиса тот принес в банк тот самый чемодан. Он говорит, что в чемодане были пачки стодолларовых купюр, также перетянутые лентой «Brinks». Эллис положил их на депозитный счет, который открыл на свое имя. Старик говорит, что это были деньги мафии. Грязные деньги. И что Эллис не просто скрылся здесь – он украл их у своих же. И теперь они его найдут. Или он купил здесь свою безопасность? Но кого? Кроу? Блейка?»

«7 декабря. Шериф Блейк "случайно" встретил меня у почты. Вежливо предложил прекратить "беспокоить добрых людей". Сказал, что несчастные случаи бывают. И что некоторые несчастные случаи могут случиться и со мной. Это была угроза.»

Она поняла все. Поняла, что против нее – не просто какой-то муж-пьяница или коррумпированный шериф. Против нее была вся система. Город. И ее время истекало.

И последняя запись, датированная днем ее смерти, почерк нервный, торопливый, некоторые слова были написаны с таким нажимом, что почти протыкали бумагу:

«Он заставил его это сделать. Должна найти доказательства. Договор с Хейлом? Медицинские записи? Блейк покрывает всех. Торрес исполнитель. Эллис кукловод. Но кто дергает за ниточки? Кроу? Или... она? Эвелин? Боюсь, что за мной следят. Чувствую себя в ловушке. Если что-то случится, ищи...»

На этом все обрывалось. Не дописано. Последнее слово осталось незаконченным, как будто ее оборвали на полуслове. Или она услышала что-то и бросилась прятать дневник.

Я закрыл блокнот и откинулся на сиденье. Я сидел в тишине, и кровь стучала в висках. Лоретта не просто что-то подозревала – она почти во всем разобралась. Она знала имена, связи, мотивы. Она понимала механизм, который перемолол Джейн Уоллес и теперь добрался до нее самой. Но она не успела понять главного – кто именно отдал приказ. Кто этот "он", который "заставил его это сделать"? Кроу? Эллис? И это последнее, оборванное "ищи..." – что она имела в виду? Ищи что? Ищи где?

Я посмотрел на темные окна дома Гарольда. Где-то там, в пьяном забытьи, спал человек, который мог знать ответы. Но он был не единственным. В этом городе, таком опрятном и тихом на поверхности, было полно людей с грязными секретами.

И один из них только что прислал мне предупреждение.

Кровь ударила мне в виски. Это был не несчастный случай. Это было холодное, расчетливое убийство. И этот дневник был причиной. Лоретта знала слишком много. Слишком многих: Джейн Уоллес, доктор Хейл, Эрик Кроу, загадочный Эллис… Кто заставил кого «это сделать»?

Я завел машину и поехал искать мотель. Мне нужно было укрытие, кофе и время подумать.

Вечером я заселился в мотель «Сансет» на выезде из города – унылое, одноэтажное, подковобразное здание с выцветшей неоновой вывеской, которая мигала, как последний вздох умирающего. Я снял комнату номер семь, бросил пиджак на продавленную кровать, принес в номер кофе из автомата – бурду, отдававшую жженым цикорием – и сел за маленький столик у окна, разложив перед собой дневник Лоретты и свой блокнот.

Я читал его страницу за страницей, погружаясь в темный, извилистый мир Гленвью, который открыла мне мертвая женщина. Джейн Уоллес. Талантливая, наивная, беременная от Эрика Кроу. Доктор Аллан Хейл. Напуганный, что-то скрывающий. Мистер Кроу-старший. Владелец всего и вся. Его сын Эрик. Влюбленный и слепой. И загадочный, зловещий Эллис, связанный с кем-то важным и каким-то ребенком. Это был сложный, запутанный пазл, и Лоретта сложила его почти полностью, заплатив за это жизнью. Не хватало нескольких деталей. Самых важных. Кто такой Эллис? Что за фотография? И главное – кто заставил кого «это сделать»?

Каждая запись была кусочком мозаики, которую она складывала, сама того не зная, что картина окажется смертельной. Ее наблюдения были дотошными: она отмечала номера машин, приезжавших к Торресу ночью, стоимость новых часов у Хейла, слишком частые визиты Блейка в банк Эдгарса. Она не просто искала Джейн – она вскрывала всю гнилую финансовую систему города, даже не осознавая этого до конца. Она фиксировала свои траты на бензин для слежки, чертила схемы встреч Эллиса с Кроу. Это был дневник одержимости, и каждая страница кричала об опасности, которой она себя подвергла.

Записи становились все более эмоциональными. Ее гнев и отчаяние проступали сквозь строчки. Она уже не просто искала правду – она жаждала справедливости. Или мести.

Игра изменилась. Теперь это была не просто навязчивая идея сестры. Теперь у меня были факты. Пусть и собранные любителем, но от этого не менее смертоносные. Лоретта была гениальным дилетантом. Она видела связи, которые профессиональный детектив мог бы упустить, закопавшись в процедурах. Она чувствовала город на вкус, на запах.

Я позвонил Марианне, сообщил, что берусь за дело и начинаю расследование и что у меня есть кое-какие зацепки. Что смерть Лоретты определенно не была случайной. Она плакала в трубку и благодарила меня, ее голос дрожал от облегчения и новой боли.

Я положил трубку, посмотрел на фотографию Лоретты. На снимке она была улыбающейся, жизнерадостной женщиной с умными, живыми глазами. Теперь эти глаза были закрыты навсегда. И я пообещал себе, что найду того, кто это сделал.

Я лег спать, но сон не шел. В голове крутились обрывки фраз, лица.

И тогда я услышал шорох у двери. Едва слышный скрежет.

Я замер, рука потянулась к браунингу. Бесшумно подошел к двери, прислушался. Ничего. Рывком открыл.

Коридор был пуст. Я посмотрел вниз. У порога лежал окурок и смятый листок.

Я поднял его, развернул.

На нем были напечатаны кривыми буквами три слова:

«УЕЗЖАЙ. ЗДЕСЬ ТОНУТ»

Я вернулся в номер, захлопнул дверь и закрыл на цепочку. Сердце бешено колотилось.

Игра началась. Первое предупреждение я получил. Следующее, я знал, будет написано не на бумаге.

Я подошел к столу, взял блокнот и вывел на чистой странице: «КТО ТАКОЙ ЭЛЛИС?».

Расследование начиналось.

Я начал конспектировать, выписывая имена, даты, связи.

Джейн Уоллес. Беременна. Исчезла. Последний раз у доктора Хейла.

Доктор Хейл. Напуган. Богатеет не по чину. Связан с Кроу финансово? Делал аборт Джейн? Убил ее целенаправленно?

Говард Кроу. Центр паутины. Финансы, власть. Прикрывает сына? Прикрывает жену?

Эвелин Кроу. Бывшая любовница гангстера? Общий ребенок? Мотив скрыть прошлое.

Артур Эллис. Тень из Чикаго. Силовой ресурс Кроу. Исполнитель.

Шериф Блейк. «Крыша». Получает деньги от Торреса (контрабанда), закрывает глаза на дела Хейла (наркотики), выполняет приказы Кроу.

Торрес. Логистика. Нелегалы. Утилизация тел? (Джейн).

Гарольд. Муж. Пьянь. Сломлен. Получил деньги за молчание и ложное алиби. Возможно, знает, кто пришел в дом.

Отец Донован. Возможный источник информации (исповедь Джейн, Лоретты). Возможно, тоже на содержании.

Вся система работала как отлаженный механизм. Кроу – мозг. Эллис – кулак. Блейк – щит. Хейл и Торрес – инструменты. И все они были повязаны деньгами и страхом. Лоретта увидела шестеренки этого механизма и решила, что может его остановить. Ее убрали, как занозу.

И теперь на ее месте был я.

Я потушил сигарету и снова взял в руки дневник. Последняя запись. Оборванная фраза. «...ищи...»

Ищи что? Ищи где? Она не успела дописать. Может, она собиралась написать «ищи у Хейла»? Или «ищи в банке»? Или «ищи на складе Торреса»? Я закрыл глаза, пытаясь представить ее последние минуты. Она писала, торопилась, боялась. Услышала шаги? Стук в дверь? Она бросилась прятать дневник в тайник, который я нашел...

Грязь под белым халатом

Утренний свет, пробивавшийся сквозь запыленное окно мотеля «Сансет», был бледным и безжизненным, словно выцветшим от многократной стирки. Он не сулил ничего хорошего, лишь подсвечивал убогую обстановку номера: потрескавшийся линолеум, пятно непонятного происхождения на потолке и дрожащую тень от мигающей неоновой вывески. Я провел бессонную ночь, ворочаясь на продавленном матрасе, прислушиваясь к каждому шороху за дверью. Записка «УЕЗЖАЙ. ЗДЕСЬ ТОНУТ» лежала на тумбочке рядом с браунингом, как немой укор и обещание. Я взял ее, снова вдохнул слабый, приторный запах чужих духов, потом смял и швырнул в угол. Угрозы были частью моей работы. Но здесь, в этом слишком тихом городке, они ощущались иначе. Глубже. Более личными.

Я встал, плеснул ледяной воды в лицо, пытаясь смыть остатки сна и напряжение. Отражение в зеркале над раковиной было мне не по душе: изможденное лицо, запавшие глаза, тень щетины. Я выглядел старше своих лет. Словно сам Гленвью уже начал высасывать из меня жизнь, впрыскивая взамен яд собственных секретов.

Я вышел из номера, огляделся. Коридор был пуст. Окурок с помадой исчез – кто-то убрал его, пока я спал, или мне это померещилось? Я спустился к своей машине, обошел ее кругом, заглянул под днище, проверил тормозные шланги – все было чисто. Старая паранойя, выработанная годами на войне и после нее, шептала, что это не паранойя, а здравый смысл. Здесь, в этом идеальном городке, опасность была не на виду. Она пряталась за улыбками, за чистыми фасадами, за словами «добро пожаловать».

Первый пункт на сегодня – доктор Аллан Хейл. Тот, кого Лоретта назвала «напуганным кроликом» и чье имя было вписано в ее дневник рядом с именем пропавшей Джейн Уоллес. Кролик с золотыми часами и дорогим автомобилем.

Кабинет доктора Хейла располагался в самом престижном районе Гленвью, на Оуквуд-драйв. Это был не просто кабинет, а целый особняк викторианской эпохи, бережно отреставрированный, выкрашенный в белоснежный цвет, с идеальным газоном, подстриженным под линеечку, и кованой оградой, больше похожей на произведение искусства. Дом успеха и респектабельности. Я припарковался напротив, наблюдая. К дому подъезжали дорогие машины – «Кадиллаки», «Линкольны», «Бьюики». Из них выходили дамы в шляпках и норковых палантинах, вели под руки хрупких, бледных старичков, чьи костюмы стоили больше, чем мой «Плимут». Все чинно, благопристойно, скучно до тошноты. Никакой суеты, никаких лишних звуков. Тишина кладбища.

Я подождал минут двадцать, закурив и делая вид, что изучаю карту, затем перешел улицу и вошел внутрь.

Внутри пахло деньгами. Не вульгарными, крикливыми, а старыми, уважаемыми деньгами. Дорогой политурой на темном дубе, старыми книгами в кожаных переплетах, антисептиком с оттенком чего-то цветочного и легким, ненавязчивым ароматом лаванды, распыленным в воздухе. В приемной, обитой панелями из темного дерева, за массивным секретером из красного дерева сидела медсестра холодной, ледяной красоты. Ее безупречный халат был белее свежевыпавшего снега, а взгляд – острее и безжалостнее скальпеля.

– Джон Келлер к доктору Хейлу, – представился я, снимая шляпу скорее по привычке, чем из уважения. – У меня нет записи, но дело неотложное. Касается недавно умершей пациентки.

Медсестра оценила мой потрепанный костюм, поношенные туфли и усталое лицо с безразличным презрением, с каким смотрят на насекомое. – Доктор Хейл очень занят. Его график расписан на недели вперед. Если вы хотите записаться на прием, я могу…

– Скажите ему, что речь идет о Лоретте Мэйсон, – перебил ее я, глядя ей прямо в глаза, стараясь пробить ледяную броню. – И о ее расследовании. Думаю, он найдет для меня минутку. Это важно.

Имя подействовало. В глазах медсестры, этих бездонных голубых озерах, мелькнула крошечная, но заметная трещинка. Что-то похожее на страх. Или на раздражение. Она молча набрала номер внутренней связи, что-то негромко, почти шепотом проговорила, выслушала ответ и, не глядя на меня, кивнула в сторону коридора. – Последняя дверь справа. Десять минут. Не больше.

Кабинет Хейла был еще роскошнее приемной. Высокие потолки с замысловатой лепниной, стены, заставленные книжными шкафами из красного дерева, дубовый письменный стол размером с автомобильную дверь, на котором стояла лишь настольная лампа из зеленого стекла, пресс-папье из чистого хрусталя и телефон с золоченой трубкой. На стенах висели не стандартные медицинские сертификаты, а настоящие картины в тяжелых, золоченых рамах – пейзажи в духе барбизонской школы и натюрморты, явно дорогие и подобранные со вкусом. Сам доктор Хейл был мужчиной лет пятидесяти, с седеющими у висков волосами, аккуратной седой бородкой клинышком и внимательными, пронзительно-голубыми глазами, которые, казалось, видели вас насквозь. Он был одет в безупречный, хрустящий белый халат, под которым виднелся дорогой костюм-тройка из темно-синей шерсти. Он воплощал собой уверенность, компетентность и безупречный, дорогой успех. Но я, присмотревшись, заметил мелочи: легкий, почти невидимый тремор в правой руке, когда тот поправлял очки в золотой оправе, и слишком частое, нервное моргание. «Напуганный кролик», – вспомнились слова Лоретты. Кролик в дорогой клетке.

– Мистер Келлер? – голос у Хейла был бархатным, спокойным, поставленным для успокоения самых тревожных пациентов. – Чем я могу вам помочь? Моя ассистентка упомянула что-то о миссис Мэйсон. Ужасная, невосполнимая трагедия. Я до сих пор не могу прийти в себя.

– Вы ее лечили? – спросил я, опускаясь в глубокое кожаное кресло напротив, тону в нем.