Текст книги "Узнавать Отражение (СИ)"

Автор книги: Ande

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Ande
Узнавать Отражение

Глава 1

Снег в мае – это не смешно. Подмосковный трафик встал пробками с тенденцией навсегда. Над забитым машинами шоссе почти осязаемо висела тоска по дому – пиву – шашлыкам, потому что – майские праздники. И я, съехал с шоссе, и поехал в объезд козлиными тропами...

– Бля! – это всё, что я успел сказать, выехав из-под ЖД-моста. Достаточно длинный, но крутой спуск превратился в ледяную горку. С неё на меня уже разогнался какой-то тяжело гружёный тягач с прицепом. Тут же, со всего маху, затормозив об меня, свою скорость, помноженную на массу.

Мне не было больно, я не успел испугаться и даже что-то понять. Сознание погасло…

…В странном внепространственном вневременьи, где я очнулся, было невнятно. Темно, неподвижно, бессильно, и какие-то голоса непрерывно что-то нашептывали. Совершенно непонятное и даже незнакомым языком. Хотя постепенно общий смысл стал доходить.

Дескать, сделаешь ты, Павел, то-то и то-то. Всё понял? И, не интересуясь моим желанием конкретизировать это «то-то», мне приказали: «Ступай!»…

Я открыл глаза. Кажется, у них не сработало. Всё так же темно и непонятно. Впрочем, тут же дошло. Вокруг какой-то шум, что-то позвякивает. Поблизости кто-то сопит, мягко говоря. А вообще-то – похрапывает. Поверхность подо мной трясётся и покачивается. Звуковой бэкграунд не оставлял сомнений. Я в поезде.

Ну, это получше, чем быть в большом чёрном джипе, об который со всего маху остановился сорокатонный автопоезд.

Но не успел порадоваться, как осознал, что всё относительно. Я был в состоянии чудовищного похмелья. Настолько тяжелого, что мелькнула мысль, что лучше бы всё там и кончилось, чем сейчас так страдать. Я привстал со своего ложа. Потом сел.

Это купе СВ. Я валялся одетый и даже обутый. Видимо, как вошёл, упал на полку и вырубился. На купейном столике бренчат стаканы в подстаканниках. На мне джинсы, дорогие ботинки, то, что потом будут называть лонгсливом. Всё завершает застёгнутая на молнию кожаная куртка. Чёрная, в неверном свете изредка мелькающих за окном купе фонарей. По всему, сейчас глубокая ночь.

На ощупь, в правом внутреннем кармане – бумажник. В карманах – сигареты, зажигалка. На полке напротив, укрывшись одеялом, спит какой-то мужик. Впрочем, я знаю, что это за мужик, и где, а главное – когда я оказался. Да и за окном проносился ночной заснеженный лес. Хотя убедиться не помешает.

Вышел из купе в коридор. Четвёртое купе. В простенке между окнами, почти напротив, висит:

«Расписание. Скорого поезда № 2/1 РИГА—МОСКВА «Латвия». На зиму 91-92 гг.». Что и требовалось доказать. Похоже, я, Павел Андреевич Колесов, – попаданец. Сейчас январь 1992 года. Только точную дату не помню. То ли девятое, то ли десятое января.

Это у меня такой глюк после черепно-мозговой?

Вагон на стыке качнуло, меня повело, и я ощутимо приложился лбом к расписанию… Чёрт! Как бы то ни было, от такого отходняка и помирают, бывает. Надо лечиться. У проводника должно быть.

Купе проводника было заперто. В прошлой жизни я с утра ушел в вагон-ресторан, но сейчас он наверняка закрыт. На мой стук некоторое время стояла тишина, а потом дверь внезапно откатилась. В проёме стояла дородная тётка лет сорока. Она, брезгливо поджав губы, спросила:

– Ko tev vajag? (Чего надо? – лат.)

– Lūdzu, pārdodiet man dzērienus? (Продайте, пожалуйста, выпить? – лат.) – совершенно на автомате наскрёб я в памяти несколько латышских слов.

– Nē, dodieties uz ēdamistabas vagonu. (Нету. Иди в вагон-ресторан. – лат.) – вроде бы ответила она.

– Ты тогда моё купе закрой. Пока я ходить буду, – перешёл я на русский.

Тут я увидел, что в её купе на столике стоит будильник. Показывает начало третьего – меня туда, в вагон-ресторан, пустят?

– Как попросишь, – ответила она почти без акцента, запирая этим крестовым ж/д ключом моё купе.

Открывая дверь в тамбур, я увидел, что у меня трясутся руки. Нда… в моей богатой событиями биографии чего только не было. Вот и загул на грани запоя однажды был. Лишь однажды, уточню. Стоит, однако, пояснить, что у меня впервые обрушились представления о жизни и человеческих отношениях. И меня сильно переколбасило.

Мой лучший друг Костя меня кинул по бизнесу.

Ещё на четвёртом курсе он удачно женился. Его избранницей была наша однокурсница, дочь какого-то военного начальника в ЛенВО.

В 90-м году, кончив питерский институт, где мы вместе учились, мы распределились на питерские предприятия. Он – в НИИ, я – в «ГорТранс». Так себе работа, смутные перспективы. Особенно после августа 91-го.

Но тут нарисовался мой друг Костя с предложением организовать свой бизнес. Мы скинулись и открыли АОЗТ. Обсуждая с Костяном варианты, мы решили, что будем заниматься экспортом-импортом. Финляндия рядом, спрос на импорт в Питере огромный. Всё получится.

Но в тот момент, когда всё было готово, чтобы уже заняться делами, объявился тесть моего друга. Генерал-майор Иван Денисович. И не просто так, а с предложением. Наше АОЗТ «ГороИмпекс» осуществляет поставку в Африку крупной партии списанного армейского имущества.

Я в этой истории был ногами проекта. Мой друг Костя Ивлиев получил у нашего общего знакомого кредит в Промстройбанке. Генерал Иван Денисович устроил в частях списание и подготовку к отправке. Ну а я бегал по Ленобласти и Прибалтике, всё организовывал, контролировал и отправлял в Ригу, в порт. Оформлял временное хранение, а потом и погрузку на судно.

Работы было до фига. Весь декабрь я проторчал в Риге. Съездил на НГ в Питер. А с третьего января началась погрузка. Вскоре корабль отвалил на Африку. Я подписал с представителем покупателя коносамент. Он заверил, что платёж будет сделан немедленно. Послезавтра деньги будут на кипрском счёте вашей компании.

Спустя два дня я позвонил Косте. Дескать, деньги уже должны быть на счету. Планировалась прибыль в семьсот тысяч долларов. Из них мне причиталось сто тысяч. Ты, Кот, не сочти за труд, отправь распоряжение, чтобы мою долю скинули мне на счёт в Bank of Cyprus.

Ну а дальше случился разговор, который я запомнил на всю жизнь:

– Тут такое дело, Пол… – лишь мгновение мне показалось, что он смущён. – Иван Денисович уже договорился со шведами о крупной поставке товара в Питер. Сейчас и оплатили. Он уже арендовал два этажа в ДЛТ и…

– Какое мне дело до его гешефтов, Кот? – перебил его я. – Отправь мою долю мне. А там посмотрим.

– Все средства пойдут расчётом за кредит и шведам в оплату, – сухо пояснил Костя.

– А ничего, что там моя доля?

– Вообще-то, это деньги фирмы.

– Ты не охуел, Кот, распоряжаться моими деньгами?

– Директор фирмы – я. И я сам буду решать, куда направить средства, – отбрил он. Впрочем, тут же смягчившись: – Приезжай, Пол. Обсудим. Ты по шведам тоже в доле. Заработаешь вдвое за год.

– А пошёл бы ты, друг Костя, на хуй, – ответил я и положил трубку.

Я совершенно отчётливо понял, что, вернувшись в Питер, я попаду в унизительное положение просителя, который клянчит у Кости своё. И он будет мне кидать с барского плеча иногда понемножку. То есть что своей сотки я не увижу.

Проходя следующим вагоном к ресторану, я думал, что лишь много позже осознал, что и как получилось.

Продаваемое военное имущество при ближайшем рассмотрении вызывало недоумение. Да и рижские грузчики, по всемирной привычке грузчиков, ломанули несколько контейнеров. И там оказалось именно то, что в накладных. Новые, но списанные за давностью хранения х/б, сапоги, противогазы и нижнее бельё. Какие-то термосы и котелки. Из более или менее значительного – пять древних ЗИЛов-130-х с оборудованием химочистки, прозванных у нас в части, к примеру, вошебойками… ничего эдакого, вопреки моим подозрениям.

С учётом того, что с армией честно расплатились из кредита, – банальнейшая сделка. Эдак и продолжить можно, к чему меня так жёстко кидать?

Если бы не одно НО. Покупатель был из Ирана. Так что порт назначения, Джибути, – вовсе не конечный. Много позже, пообтёршись в бизнесе, я сообразил, что генерал Иван Денисович с каким-то своим знакомцем из Ирана по линии ВТС (военно-технического сотрудничества) пильнули иранский бюджет. Миллиона на полтора. И, строго по заветам О’Генри, честно затолкали на иранские склады купленное, где оно и будет лежать до скончания веков.

А сами – по-быстрому замели все следы, выведя деньги.

Впрочем, понимание ситуации ничего не меняло. Если бы я был на Костином месте, генерал Жаров устал бы приказывать. Деньги Кости Ивлева остались бы неприкосновенны.

С этой унылой мыслью я толкнул дверь вагона-ресторана. Заперто. Я покрутил ручку. А потом постучал. Сначала кулаком, а затем и ногой. Показалась тётка, наверное, официантка. Не открывая дверь, уставилась на меня. Я вздохнул и полез в левый внутренний карман. Как я вспомнил, там у меня советские рубли. Достал две пятидесятирублёвки и показал тётке. Она открыла дверь и протянула ладонь, вопросительно глядя на меня.

– Коньяк. И суп. И горячее, – буркнул я, сунув в эту ладонь деньги.

– Проходи.

Как ни странно, в вагоне– ресторане никого не было. Устраиваясь за столом, я вспоминал. Тогда, положив трубку, я долго сидел и курил. Ждал звонка от Костяна. Через час спустился в бар гостиницы. Оттуда перебрался в «Торнис»… в общем, загудел со страшной силой. Да и то: лучший друг. Вместе служили. Потом пять лет вместе учились. Не разлей вода…

Много позже я осознал, что это всё в бизнесе не имеет значения. В бизнесе, да и в жизни, ты получаешь не то, что заслуживаешь. Ты получаешь лишь то, что можешь контролировать.

С этой точки зрения мой загул выглядел глупо. Нужно было вернуться в Питер. Сотку не сотку, но получил бы больше, чем получил. Да и Костику бы ответил. И речь не о тёрках с разборками. А о том, что, продолжая работать с Костей, я имел бы, пусть умозрительную, но возможность добраться до своих денег. И, пожалуй, добрался бы. Правда, это был бы уже не я, а какой-то другой парень…

Мельком вспоминались какие-то шлюхи, что я таскал в номер. Какие-то драки без ущерба для меня. Как ко мне в номер пришла администратор гостиницы с ментом и попросила покинуть гостиницу.

Вспомнилось, как я пешком дошёл до ж/д вокзала… в Риге всё недалеко, или близко. В главном зале рижского вокзала – пёстрая толпа. Меня, сильно пьяного, восприняли как должное. Пока я ожидал билет на московский поезд, что пообещал билетный жучила, я насмотрелся. Сначала ко мне подвалил благообразный педик профессорской наружности. Предложил развлечься. Потом высокий и крепкий мужик пролетарского вида предложил взять проститутку с ним на двоих. «Пойдём, малец, на запасные пути, в вагоне и посидим…»

Но я в ожидании посадки предпочёл ещё посидеть в ресторане и догнаться с тем самым жучком-билетёром. Он и проводил меня до вагона…

Мой рассеянный взгляд, блуждавший то по тёмному окну, то по вагону в ожидании еды и питья, упал на мои руки на столе. Грязь под ногтями. Фуууу…! Встал и пошёл в сортир. Тщательно помыл руки. Плеснул водой в лицо. В туалетном зеркале отражался молодой я. Разве что лицо – опухшее, давно небритое и красные глаза. А так…

Павел Андреевич Колесов. Двадцать шесть лет. Типичная славянская рожа с курносым носом. Средний рост, вес. Тёмные волосы, тёмные глаза. Особых примет нет.

Как говорила моя питерская подружка: «Не парься, Пол, мужчине не к чему быть красавцем. Достаточно быть сильным и добрым». Впрочем, пока я слонялся по бизнес-делам, она в ноябре вышла замуж. Так что в Питере меня ничего не держит. Можно спокойно ехать в Москву…

Глава 2

На столе появилась бутылка коньяка, стакан с рюмкой, столовый прибор и корзинка с хлебом. Снова усевшись, я вытащил пробку, налил полную рюмку и с сомнением на нее уставился. Как бы обратно не полезло. Вспомнился Венечка Ерофеев. Официантка принесла солянку и плоскую тарелку с купатами. Попросил у нее «Боржоми», она кивнула и ушла. Но тут я услышал, как из тамбура молотят в дверь. Чуть погодя появился какой-то мужик.

Лет тридцати. Резкое, но приятное лицо, сухощавый, среднего роста. Модно, и даже стильно, для тех времен одетый. Интеллигентские очки в модной тонкой оправе. И, очевидно, с тяжелого бодуна. Он, тем временем, огляделся и направился ко мне.

– Привет! Я составлю компанию?

– Присаживайся, – кивнул я.

– Москвич?

– Питерский.

– Мне всё то же, что и ему, – распорядился парень, бросив взгляд на стол. Официантка как раз принесла «Боржоми». Он усмехнулся мне, уселся напротив и протянул руку через стол:

– Петр, рижанин.

– Паша, – я пожал протянутую руку, налил ему и поднял свою рюмку. – Со знакомством.

– Ты в Москву по делам? – внезапный собутыльник, не чинясь, выпив залпом, похоже, жаждал общения.

– А зачем еще люди едут в Москву? – скривился я, проглотив коньяк и запив «Боржоми». Поставил пустую рюмку на стол, выдохнул. Взял ложку и принялся хлебать солянку.

– Не скажи, – перед моим собеседником возникла солянка, купаты и бутылка коньяка. Он ее открыл и уже сам плеснул нам в рюмки. – Я, например, политический беженец.

Под ресторанную еду и коньячок сам собой завязался обычный, ни к чему не обязывающий дорожный разговор. Я, слегка подшофе, рассказал, что закончил крупный проект, но из-за разногласий с руководством решил податься на вольные хлеба. А где, как не в Москве, те хлеба искать?

Он оказался драбантом перестройки. Терзая купаты, поведал, что с приходом Горбачева включился в общественную жизнь. Писал статейки для газеты «Атмода», митинговал и заседал в Балтийском народном фронте. Боролся с советами, КПСС и за независимость Латвии. Но со становлением Латвийского государства Петр почуял, что запахло жареным. Ему сначала намекнули, а потом и вовсе принялись шить уголовное дело и вообще запугивать. Как я понял, его прокатили с крупной должностью в правительстве. В общем, Паша, в Латвии считают, что все беды от русских.

– Это потому что у вас евреев мало, Петя, – успокаивал я его, разливая. – Завезли бы евреев, и объединились с латышами для борьбы с ворогом.

– Не смешно, Паша.

Персонаж, с высоты моих прожитых лет, оказался презабавный. Петр Игоревич Гнатюк. Сам себя позиционирует как латыша со славянскими корнями. А вообще-то он русский. Поэтому я не мог сдержать ухмылку, слушая от него, что лабусы (лабусы – латыши, сленг) совсем крышей съехали. Идут разговоры про национальный ценз, люстрацию и реституцию. Пора уже русским сказать свое слово.

– Это как? – мы в очередной раз выпили.

Я никогда не следил за политикой. А ввязавшись в зарабатывание денег, и вовсе лишь принимал к сведению очередные кривляния политиканов. А сейчас, оказывается, готовится проведение Первого конгресса русских общин. Мой собутыльник – делегат.

– Собираются настоящие русские патриоты, Паш. Верховный Совет РСФСР создание конгресса поддерживает.

– А смысл?

– В Латвии, и не только, русскому жить невозможно, пора россиянам вступиться за своих.

– Петь, что-то русские оттуда не очень-то и бегут. Да и ты вот – долго боролся за свободу Прибалтики, и что?

– Ты не понимаешь, Павел.

– Да все я понимаю! И ты уже отлично понял: мерзотную революционную романтику сменяет гнусноватый революционный прагматизм. И ведут они – в жопу.

– Пойми, Паш, мы должны убедить русскую власть вмешаться и помочь русским.

– Хм, как по мне, задача настоящей российской власти – охранять людей от собственного долбоебизма. У нас же, чуть не усмотришь, – толпа непременно начнет друг друга убивать и грабить во имя добра, справедливости и свободы. Так что, я думаю, не до вас сейчас.

– Слушай, по виду ты – чуть не бандит. А так рассуждаешь. Не хочешь в съезде поучаствовать?

– Да ну. Я смотрю, националистические тусовки сейчас не очень любят.

– А ты хочешь, чтобы тебя любили?

– Кто же любит бизнесменов?

– А чего тебе тогда нужно? Стать миллионером?

– Не обязательно, тут уж как получится. Чего я точно хочу – всегда узнавать отражение в зеркале.

– Это как?

– Тебе ли не знать, Петр? – засмеялся я. – Вот просыпаюсь я сейчас с бодуна, глянул в зеркало – все понятно. Павел Колесов, русский бизнесмен. А ты?

– Что я?

– Кого ты, Петя, видишь в зеркале? Латыша, революционера, русского патриота? Да и вообще, ты Гнатюк или Гнатюкас? А главное, Петр – ты вообще в зеркале отражаешься?

К его чести, он не обиделся на похмельный трёп, а засмеялся:

– С бодуна, Павел, все видят в зеркале одно – желание подлечиться. Вот когда нечем или негде… чего в том зеркале тогда только не увидишь.

– Вот! Так ты, Петр Игоревич, стопроцентно подтвердил, что русский. Европейцы не подлечиваются, а страдают.

– Зелёный ты, Колесов. Они, суки, мало того что похмеляются, они при этом осуждают тех, кто тоже похмеляется.

– Да я так-то понимаю тебя, Петь. За одно это ту Латвию разогнать надо. Но – без меня.

– Ладно, Паш, – мой попутчик глянул в окно, а потом на часы. – Скоро Ржев. Давай разбегаться. До Москвы выспаться еще можно…

За час мы уговорили на двоих бутылку. То есть у него осталось полбутылки, и у меня столько же. Их мы забрали с собой. У него – место в соседнем вагоне, а у меня в следующем за ним.

Я даже не успел ногой постучать проводнице, как она вышла из купе. Невнятно что-то бормоча на латышском, она открыла замок моего купе, отодвинула меня и ушла. А я откатил дверь.

Почти что в лоб мне уставился зрачок пистолетного ствола.

Я совсем не испугался, лишь удивился. «Макаров» у соседа я увидел в прошлой жизни лишь утром. Впрочем, в прошлой жизни я дрых до утра.

Поэтому я, не суетясь, зажег свет в купе. Мой попутчик, крепкий, плечистый, в майке, с накачанными руками, парень лет тридцати, кхекнул, кивнул и убрал ствол под подушку. Я закрыл дверь и уселся напротив.

– Нуууу тыыы и хххрапишь… – тягуче и как-то подвывая, сказал сосед, пристально глядя мне в лицо.

Это был первый раз в моей жизни, когда мне сказали, что спьяну я храплю во сне. Причем мне это сообщил глухонемой человек. Мой сосед – не то чтобы совсем глухой и немой, но простую человеческую речь он не слышит, читает по губам. А способность говорить ему ставили в специализированном рижском интернате для слабослышащих и немых. То, что я храпом мешаю спать даже глухому, ясное дело, не улучшило моего настроения.

В прошлый раз я поутру некоторое время не догонял странности попутчика. Но в этот раз я, тщательно артикулируя губами, ответил:

– Извини. Вчера перепил. Будешь, для поправки? – и я показал ему коньяк.

Он кивнул, вытащил из стакана ложку, дунул и поставил передо мной:

– Быыывает. Яяяяя проснууулся, тебяяя нееет. Нуу, дууумаю, и за мной придут сейчас… Тыыы нарыыытый быыыл… Иии яяя с паацаанами ииз ресторана, на поезд… Дляяяя вааагонной шпаааны – лууучшие ккккклиенты.

Я кивнул. Еще на вокзале, садясь в вагон, я, несмотря на состояние, обратил на них внимание. Трое великолепно одетых джентльменов навеселе. Двое провожают одного. Идеальные черные костюмы, белые рубашки с галстуками, ослепительные ботинки, черные кашемировые пальто, белые шелковые кашне. Несмотря на зимние минус десять на улице – аккуратные прически с идеальным пробором, то есть без шляп…

В общем, мы выпили и познакомились. И я снова выслушал то, что уже и так знал. Его зовут Вася. Не последний человек среди рижских людей с проблемами развития. Едет в Москву учинять справедливость. У какого-то выпускника рижского интерната хитрожопые социальные работники пытаются отжать квартиру его родителей:

– Ээээто ббеееспредел, Паааша. Нуууужно рааазобраться.

Пистолет он купил по дешевке у бухого интенданта с Булдерая (военный аэродром в Риге, рядом с гражданским аэродромом, – авт.). Если хочешь, держи визитку, подъезжай, порешаем.

Так и не допив коньяк, мы завалились спать дальше...

Утром все оказалось лучше, чем казалось. Чувствовал я себя нормально, по крайней мере, руки не тряслись. В окно ослепительно светило зимнее солнце. Проводница принесла чай.

Мы с соседом разлили остатки коньяка в чай и попрощались вполне сердечно. Он просил не пропадать, дескать, есть пара тем. Я заверил, что как только, так сразу. И первым выскочил на платформу.

У следующего вагона наткнулся на своего ночного собутыльника. Он тоже выглядел вполне авантажно и вовсе не напоминал спивающегося интеллигента. Скорее – солидный путешественник с большим чемоданом. Мы чинно поздоровались за руку. Он сообщил, что по выходным бывает в клубе на «Спортивной». Там выступает «Коррозия Металла», собираются русские люди, которым не все равно. Эдуард Лимонов, вот, вернулся из Штатов… Приходи, Паш, нужно вместе держаться… Я, пообещав, что как-нибудь – обязательно, пошел к вокзалу, чтобы перейти в метро «Рижская»...

В прошлой жизни я начал поправляться лишь с утра. Сошел с поезда в общем-то в неадеквате. Наверное, от этого совсем не думал, как мне поступить, а завис на неделю в общаге МХТИ, в Тушино. Прямо с вокзала приехал на тачке и неделю пил с тусовочными знакомыми.

В этот раз, находясь в сознании, я решил сделать то, что и следовало тогда сделать. В вестибюле метро зашел в телефонную кабинку и набрал номер. Когда на том конце сняли и невнятно буркнули, я сказал:

– Изя! Я в Москве.

– Пол! – почти мгновенно завопила трубка. – А я тебя повсюду ищу! Ты где?

– На «Рижской», только с поезда.

– Бегом ко мне! Я ставлю водку в морозилку!

– Дебил, бля. В холодильник ставь что угодно. А на столе должен стоять коньяк.

– Водка в морозилке, – я услышал, что на том конце и вправду топают и хлопают холодильником. – Коньяк, Пол, на столе! Жду через полчаса!

– Бегу.

Спускаясь в метро, я рассеянно думал, что, как ни крути, алкоголь – идеальный адаптер. Поначалу, не будь я с бодуна, мог бы и умом тронуться. А сейчас вполне спокойно разглядываю грязные полы метро, грязную, после уличной слякоти, обувь москвичей. Общий черно-серый цвет одежды пассажиров. И философски воспринимаю могучий перегар от стоящего рядом дяди.

И спокойно размышляю о том, что я, Павел Андреевич Колесов, за шестьдесят, не беден, опытен и вполне состоявшийся, угодил в начало 1992 года.

Да и сейчас я при деньгах. Для скорейшей погрузки сухогруза и отправки его в рейс Кот выдал мне прилично денег.

Портовые сборы – та еще история. Кинуть швартов с причала на судно в некоторых странах стоит больше штуки баксов. А я еще оплачивал собственную судовую механизацию, что припахал под погрузку, и стимулировал грузчиков.

Но времена сейчас странные. Европейских портовых сборов еще нет, официально – еще советские тарифы.

Короче, я сильно сэкономил. У меня в левом внутреннем кармане почти пять тысяч рублей, а в бумажнике – три с лишним тысячи баксов. Не пропаду, всяко.

А человек, которому я позвонил и к которому сейчас еду, – еще один мой армейский друг. Его зовут Фаис Дашкин. И он через несколько дней уезжает в США на ПМЖ.

В прошлой жизни я заколбасился в Тушино. Когда пришел в себя и позвонил ему, он уже улетел. Больше мы не виделись и даже не разговаривали по телефону. Поначалу доходили какие-то слухи через общих знакомых, а потом и они пропали.

Теперь я решил, что попрощаться не помешает. Он хороший парень. А я всю жизнь жалел, что напоследок даже не поговорили…