сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
========== part 1. ==========
Когда Гарри было двенадцать лет, он взял у Джеммы книгу «Принцесса-невеста» и одним дождливым вечером прочел её от корки до корки, потому что занятия получше у него не нашлось. Он понимал не все шутки, но сразу же влюбился в историю, и идея быть готовым к вечному ожиданию своей второй половинки — это слишком для его романтичного сердца, чтобы справиться с этим. Он смотрел фильм, снятый по книге, столько раз, что мог цитировать его, смеялся над одними и теми же шутками, плакал над одними и теми же трогательными сценами. Но он возвращался к книге, нарисованным страницам, в которых была история, и в которой он мог потеряться.
Джемма любила, когда её книги были нетронутыми, но Гарри нравилось портить их, нравилось строчить заметки на страницах о том, что те или иные моменты заставляли его чувствовать; он выделял некоторые части неоновым маркером, подчеркивая фразы, которые тронули его больше всего. Путешествие по книге было всегда важнее для него, чем сама книга физически, и он любил оставлять дорожную карту того, кем он был и что знал, прежде чем история вошла в его жизнь, чтобы изменить его. Как бы то ни было, если бы он сделал все это с книгой Джеммы, она бы похоронила его во дворе, так что он накопил несколько фунтов, которые находил в карманах вещей Роба и мамы во время стирки, и монеты, которые нашел под диваном, когда пылесосил, и направился в книжный магазин при первой же возможности. И наконец у него была копия любимой истории, которую он мог называть своей собственной. Он перечитывал роман, наверное, десятки раз тем вечером, осторожно, но твердо отмечая любимые моменты, самые смешные строки, цитаты, которые звенели в голове часами после того, как он откладывал книгу.
Гарри взрослел и читал сотни новых книг: поэзию, которая текла, как его самые сокровенные мысли, о которых он еще не думал; проза, которая проносилась в его разум и побеждала его; нехудожественная литература, которая формировала его, его мысли, его убеждения. Но дождливыми днями или ленивыми утрами, или тихими выходными вечерами он все еще возвращался к «Принцессе-невесте» и уходил в мир Лютики и Уэстли.*
Именно эту книгу он сейчас и читает, солнце согревает своими лучами его лицо, скользя сквозь деревья, растущие во дворе. Стоял приятный теплый день, тот, что играет в перетягивание каната между летом и осенью, и каким-то образом берет лучшее от обоих. Прохладный ветерок, носящийся вокруг теплого солнца, свежий воздух, приправленный корицей и яблоками.
— Хаз, — говорит подушка Гарри, слегка поворачиваясь под его головой и толкаясь. — Гарри.
Палец Гарри двигается, чтобы пометить замусоленную страницу, корка его книги мягко и любовно трещит он чрезмерного внимания.
— Да, малыш?
— Ты сделал домашку по английскому? — спрашивает Найл. Он лежит на животе, скрестив лодыжки в воздухе, его тетрадь открыта прямо перед ним. Гарри пинает его, пока тот не перестает двигаться, и кладёт голову на поясницу Найла, его ноги удобно согнуты в коленях.
— Да, Найл, я сделал домашку по английскому, — лениво отвечает Гарри, переворачивая страницу, — а ты разве нет?
— О, абсолютно всю. Для этого я и спрашиваю, видишь ли, чтобы убедиться, что мы оба достаточно подготовлены к уроку, — говорит Найл, толкая Гарри локтем в затылок. — Уебок.
— Не нужно насилия, Найлер, — мудро для своих лет отвечает Гарри. Он дотягивается до своей сумки и вытаскивает домашнее задание, передавая его через плечо. — Тебе нужно было всего лишь попросить.
— Ох, приятель, говорил ли я тебе, что люблю тебя? Потому что я люблю, — довольно хнычет Найл, и Гарри напевает песню Рода Стюарта, пока Найл берет карандаш и начинает переписывать ответы, которые пропустил. Гарри потягивается и зевает; двор сонный и тихий под теплым полуденным солнцем, обеденный перерыв утекает с каждым тиканьем часов. В углу группа ребят гоняет мяч. Группа, на которую Гарри решительно не смотрит, потому что у него есть, чем заняться.
Например, перечитывать книгу в сто пятидесятый раз.
«Известно пять великих поцелуев с 1642 года нашей эры, — читает он, и знакомые слова затягивают так, что он теряется в словах снова, — когда случайное открытие Саула и Далилы Корн как буря пронеслось по западной цивилизации».
Неподалеку раздается крик, и Гарри едва замечает его.
«И точный рейтинг поцелуев — это невероятно сложная вещь, которая часто приводит к значительным разногласиям, ибо, хотя все и соглашаются с формулой „любовь, помноженная на чистоту, помноженная на интенсивность, помноженная на длительность“, но договориться о том, какой вес должен получать каждый из элементов, никак не удается».
Карандаш Найла шуршит по бумаге. Он машет двум девушкам, которые проходят мимо, они хихикают друг другу в плечо и убегают.
«Но вне зависимости от системы те пять всегда получают высшие баллы».
Ветер шелестит по краям книжных страниц.
«И этот оставил их все позади».
Боже. Гарри отмечает это предложение, подчеркивает его и обводит в кружок. Он обвел так много простых слов, что поля страницы близки к черному, и все же он не говорит и не задумывается об этом.
Пять идеальных поцелуев на протяжении всей истории, и всё, чего Гарри хочет больше всего в мире — это шестой. Один идеальный поцелуй с тем, кто любит его, и не только на несколько часов, и который останется навсегда в его памяти.
— Найл, я хочу, чтобы меня поцеловали так, как Лютик, — стонет Гарри, но Найл даже не поднимает голову от домашнего задания.
— Да? Вставай, большой парень, вот он, — говорит он рассеянно, а потом извивается, когда Гарри щипает его. — Ладно, ладно, хватит. Мне жаль, что твой принц еще не пришел, Хаз, но тебе только семнадцать. У тебя есть еще немного времени до того, как это все станет грустным, да?
Гарри опускает книгу на грудь Найла устало вздыхает.
— Он пират, Найл, серьезно. Ожидание убивает меня. Исправь это.
— Не могу, дорогой. Делаю домашку.
Гарри снова трагически вздыхает, роняя голову на руки, потому что его ближайший друг отказался от него, когда был ему нужен, и Гарри — ничто, если он не использует возможность быть мелодраматичным, когда возможно. Но Найл, после долгих лет дружбы хорошо осведомленный о пристрастии Гарри к спектаклю, не поддается на уловку, так что Гарри с гневом опускает руку.
Он пытается потеряться в страницах книги снова, но ритмичный звук удара обуви по мячу вторгается в его сознание, пока он не отказывается от идеи не смотреть на группу ребят в углу двора.
В «Принцессе-невесте» Лютик принимает ванну и становится одной из самых красивых девушек в мире; настоящий самый красивый человек в мире, вероятно, всегда был очень ухоженным и уделял много внимания личной гигиене — его мама медсестра, знаете ли, — но все, что ему потребовалось — одно лето, когда ему было четырнадцать. Три месяца вдали от школы и скачок в росте превратили его из маленького мальчика с быстрой ухмылкой в изящного подростка, настолько великолепного, что он поджег мир Гарри.
Томмо.
Это имя шепчут вокруг школы с благоговением. Это молитва, это проклятье, это целая куча гормонов в одном флаконе. Это обоюдоострый кинжал, шепот Томмо, потому что это буквально в двойном размере: независимо от твоей ориентации, твоих предпочтений, твоей все еще расцветающей сексуальности, для тебя есть свой Томмо.
Барбара Томлинсон грациозная и яркая, как вспышка фотоаппарата, почти ослепляет, когда внезапно появляется. Она умна, её широко раскрытые глаза полны такого знания, что в других руках оно может быть смертельным; однако Барбара, согласно общему мнению, добрая, нежная и милая. Её волнистые волосы элегантно спадают с плеч, её улыбка делает всех вокруг хотя бы немного счастливее.
Она прекрасна, действительно прекрасна.
Но тут появляется её брат, и Гарри не может смотреть на кого-то другого, когда он находится в комнате.
Луи Томлинсон — это фейерверк в обличии парня, быстрый и ослепительный, хаос, который ограничивается острыми улыбками и вырывающимися из груди словами. Его глаза — такие же, как у Барбары, но как-то шире, более ярко-голубые, как самая светлая часть созвездия, как сумерки в середине лета, как ослепляющий эффект от удара молнии. Он носит их унылую школьную форму, будто это высокая мода, его изящные лодыжки видны из-под закатанных брюк, талия подчеркнута заправленной рубашкой. Его челка спадает на лоб, и пальцы Гарри горят от желания зачесать её обратно, от его улыбки на щеках есть намек на ямочки, к которым Гарри до боли хочет прижаться губами, его пальцы трепещут, и все тело Гарри дрожит от желания поймать руки Луи и прижать их к своей груди и сказать чувствуешь это? Чувствуешь, что ты делаешь со мной?
Конечно же, чтобы это случилось, Гарри должен был на самом деле заставить себя поговорить с Луи.
Так что этого не случится в ближайшее время.
Близнецы Томмо будто на вершине пищевой цепочки, и они никогда не просили быть частью этого, но все равно застряли там и приняли трон изящно. Барбара стоит во главе пяти разных студенческих обществ, включая латинский клуб и благотворительную группу, которая по субботним утрам занимается волонтерством в приюте для животных. Луи — капитан школьной футбольной команды, участвует в деятельности ЛГБТ+ общества, и вместе со своей сестрой по субботним утрам чистит клетки животных и пытается выгулять трех перевозбужденных собак. Похоже, они не хотят внушать страх тем, кто ниже по «статусу», но все равно внушают. Мало того, что эти двое являются самыми красивыми существами на земле, но и те люди, которыми они окружают себя, выглядят как мраморные статуи, охраняющие бесценные картины. Зейн Малик, Лиам Пейн и Кара Делевинь слишком красивы, чтобы смотреть на них под прямыми солнечными лучами.
Вот Луи, пинает мяч в угол двора и легко пританцовывает; Зейн, переписывается и не обращает ни на что свое внимания; Барбара, шлепает Луи по руке каждый раз, когда он подходит слишком близко; Лиам тоже пытается играть, но он недостаточно быстр, хотя его попытки отобрать мяч у Луи действительно вызывают у того взрывы смеха.
— Я не хочу никого объективизировать, — задумчиво говорит Гарри, отчего карандаш Найла останавливается от писанины на мгновение, так как он слушает, — но, Боже мой, что за задница.
Найл кладет голову на руки, наблюдая за группой, которая привлекла внимание Гарри; он не прекращает переписывать домашнее задание, чтобы поговорить о нехватке идеальных поцелуев у Гарри, но оценивание Томмо — это то, на что он всегда выделит минутку.
— Глаза Томмо — это как падать головой в океан, — бормочет он.
Гарри мурлычет, потому что Найл так прав, — даже отсюда Гарри видит голубые глаза Луи, будто они лишь в паре сантиметров от него.
— Может быть, — говорит он осторожно, потому что он всегда был оптимистом, а Найл — реалистом, — может быть, мы могли бы подойти туда. Поговорить с ними.
Найл, вместо того, чтобы тщательно изучить предложение Гарри, фыркает.
— Конечно. И что сказать? «Привет, я пялился на тебя годами и думаю, что ты прекраснее, чем звезды. Это место занято?»
— Если бы кто-то сказал мне, что я прекраснее, чем звезды, я бы не стал ему отказывать, — резонно замечает Гарри.
— Ты прекрасный, Хазза. Теперь заткнись и позволь мне закончить переписывать твое задание.
***
Найл — умный парень. Он верит, что получение образования принесет пользу и ему, и обществу; знает, что без должного знания нескольких базовых предметов его шансы на успех в дальнейшей жизни уменьшаются.
Вот в чем дело, слушайте внимательно. Иногда школа — отстой, и пока он ничего не может изменить в этом, он может избежать критической ситуации. Критически скучной ситуации. Он может прогулять урок, в общем.
Кроме того, половина хорошего образования приходит вне класса, верно? Конечно, человек, который сказал это, вероятно, имел ввиду внеурочную деятельность, но Найл подчиняется духу закона, а не букве.
Он пишет Гарри, предлагая тоже прогулять урок, думая, что, может, они прогуляются по улице до Макдональдса на углу и потратят свои деньги на кучу бургеров. Все, что он получает в ответ — это хмурые смайлики и знак Водолея, которые он интерпретирует как «нет», хотя, зная Гарри, это действительно может означать всё, что угодно.
Итак, Найл — свободный парень, который никогда не дает обещания стать экспертом в математике, и поэтому он не считает нужным посещать урок математики каждый раз, когда он появляется в его жизни, и сегодня, он собирается провести свой свободный час, делая что-то потрясающее.
Или просто потусуется за школой, что тоже работает.
Найл садится на нагретую солнцем траву, теплые кирпичи греют его спину. Он собирается вздремнуть, когда слышит шаги, щелчок и мягкое ругательство.
— О, чувак. Есть зажигалка?
Найл открывает глаза и смотрит прямо на голубое, голубое, голубое. Его сердце подскакивает к горлу, а его душа пытается покинуть свое земное тело, но останавливается, когда понимает, что перед ним не тот Томмо. Не то, чтобы Луи плохой вариант, очевидно, нет; Найл может быть, типа, натуралом, но у него все еще есть глаза, и у этого Томмо определенно есть задница, которая не уйдет.
Он просто не Барбара.
— Да, — отвечает Найл, прочищая горло после того, как целую минуту смотрит на Луи. Это нормально, он красивый, и наверняка получает много таких взглядов.
Томмо все еще стоит там, и его брови немного поднимаются, так как молчание затягивается. Затем:
— Могу я… одолжить её?
— Оу! — конечно же. Верно. Он поднимается на ноги и роется в карманах в поисках серебряной зажигалки Грега и отдает её Томмо.
— Ура, — говорит Луи, зажигая сигарету и затягиваясь. — Обычно я не курю в школе, но у меня экзамен, и это ужасает меня, — он выдыхает струю дыма, — будешь?
Найл пожимает плечами и берет сигарету, зажигает её и вдыхает, пока никотин не заполняет его горло. Томмо смотрит на него некоторое время, прислоняясь спиной к кирпичу, будто позирует для фотографии.
— Не знал, что ты куришь, — говорит он наконец, стряхивая пепел с сигареты.
Найл смеется, потому что это его автоматическая реакция на большинство вещей, а затем снова пожимает плечами.
— Не знал, что ты что-то вообще обо мне знаешь.
— Школа не такая большая, приятель, — отвечает Томмо, запрокидывая голову, чтобы выдохнуть кольца дыма, — плюс, я уверен, что фоловлю тебя в Твиттере. Хоран, верно?
— Дерьмо, да, это я, — говорит Найл, снова смеясь. Брат Барбары Томмо фоловит его в Твиттере, и он уверен, что провел прошлую субботу, строча не менее десятка записей с трендом #МояЛичнаяЖизньВ3Словах («Нетфликс и позор» были самыми популярными, хотя «моя правая рука» была на втором месте).
Найл пожимает плечами. Все классно. Он классный.
— Да, думаю, да. Я всегда показываю Барбаре твои штуки, это уморительно.
Он не классный. Святое дерьмо.
— Спасибо, Томмо.
— Не, зови меня Луи, — говорит Томмо — Луи, и Найл улыбается и пожимает его руку.
— Здорово. Я Найл, — он делает последнюю затяжку и тушит сигарету о стену, оставляя небольшое пятнышко от пепла. — Это может быть немного поспешно с моей стороны, — говорит он, и Луи заинтересованно поднимает бровь, — но не составишь ли ты мне компанию в Макдональдсе?
— Найл, друг мой, — говорит Луи, — это будет честью и привилегией для меня.
Как оказывается, Луи смешной. Найл сгибался пополам и задыхается от его быстрых и острых шуток. Его ухмылка становится шире с каждым разом, когда Найл громко смеется, будто он в восторге от перспективы, что заставляет кого-то давиться от смеха, и он становится все более буйным по мере того, как они уходят от школы.
Найл задается вопросом, правда ли все может быть так легко: прогулять урок, поделиться зажигалкой, и Луи Томлинсон сжимает плечо Найла так, будто они всегда были друзьями.
Этот опыт определенно бросает вызов теории Гарри о том, что чтобы дружить с Томмо, нужно пройти испытания наравне с трудами Геркулеса. Говорить с Луи не имеет ничего общего с убийством мифического зверя или кражей ценного владения у древнего бога. На самом деле, вообще-то, Луи вовсе не пугает его. Он как зефир, покрытый шоколадной оболочкой так, что кажется жестче, чем он есть на самом деле.
Когда Найл решает поделиться этой аналогией, Луи просто сгибается пополам от смеха.
— Зефир с твердой оболочкой? — он вздыхает, вытирая слезы от смеха. — Это прекрасно.
— Вообще-то, правда! — усмехается Найл. — Я не понимаю, как Хазза может бояться тебя. Ты слой крема с отличной прической, а не какой-то убийца.
Луи снова хохочет, его смех громкий и звонкий, и они приближаются к Макдональдсу.
— Да вы поэт, сэр.
