Текст книги "We were the Champions...(СИ)"

Автор книги: Алисья-Лейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

– Зачем мы выкинули наркотики? Их ведь надо отдать заказчику…

– Ты хочешь продолжить карьеру в этой области?

– Нет. Но если я не отдам эти чертовы наркотики заказчику, то никакой карьеры у меня уже не будет…

– Мы их найдем. И популярно объясним как плохо заставлять кого-то торговать этой дрянью, угрожая расправой.

– Что ты собираешься сделать? Ты ведь футболист, а не боксер!

Акинфеев недоуменно посмотрел на Джона, усмехнулся, хмыкнув, а после, не в силах сдержать рвущееся наружу гаденькое «хи-хи», засмеялся.

– Послушайте, – он глубоко вздохнул, битый час пытаясь объяснить твердолобому инспектору, что наркотиков в сумке нет, – там нет наркотиков! Там мука, сахар, соль и сахарная пудра! Мы собирались на кулинарный фестиваль в России! Проверьте остальные пакетики!

– Мистер Черышев, я действую исключительно по протоколу. И согласно ему, мы проверим остальные пакеты, отправив их на экспертизу. Но пока она проводится, вы будете находиться под наблюдением в изоляторе.

– Что ж вы тот чертов пакет не проверяли?! Отправили бы его на вашу экспертизу!

– Не указывайте мне что делать! Вы не в том положении, чтобы делать это.

– Да пошел ты!

Инспектор наконец посмотрел на Акинфеева, изогнув бровь. Даниил, поняв, что это может ему дорогого стоить, произнес:

– Простите.

Хотя произнес он это безбрежно, совсем безвинным тоном, ни о чем не жалея. Его определенно выбесил этот чертов инспектор с говорящей фамилией [1]. Акинфеев не удивился, что этот человек выбрал такую профессию. Хотя он с таким же успехом мог стать судьей к примеру. Но он определенно мог работать только в юридической области. Еще раз посмотрев на темные брови, морщинистое лицо и тяжелый взгляд инспектора, Даниил кивнул, для убедительности в своем раскаянии опустив голову.

Допрос продолжался еще минут десять, но дальше они не продвинулись. Акинфеев продолжал требовать отпустить его (про извинения он решил не упоминать, простив инспектора и всю полицию в целом), убеждая, что ничего кроме муки они там не найдут, а мистер Стрикт продолжал твердить что-то про протокол и закон (Даниил его практически не слушал, да и его хриплый голос был слишком тих для футболиста).

После его отправили в его комнату на сегодня (и несколько дней после, был убежден лже-Черышев). Если при спартанских условиях (со скромной кроватью, тумбочкой и столом) он едва ли не загибался, то тут он сдохнет от скуки через пару часов. Стены были образцовым примером отсутствия чистоты, одиночная кровать не внушала доверия, а тумбочки не было вовсе, как и стола, зато была полуразваленная раковина с заржавевшим пару десятков лет назад краном. Решив, что у него номер-люкс (все-таки в камере мог быть только он) присел на временно свою кровать (временно! – убеждал себя Акинфеев). Матрас, противно пружинив, слегка прогнулся под тяжестью его туши. Удивившись подобным условиям в 2040 году (тюрьмы стали адом во плоти, и с каждым годом условия содержания становились хуже), он еще раз осмотрел камеру, с тоской вспоминая свою уютную пятикомнатную квартирку. С отсутствующим взглядом Даниил, не двигаясь, просидел до того момента, когда дверь распахнулась, впуская одного из сторожей, который пропустил человека, разносящего безвкусную еду по камерам. Позволив себе надеяться, что это пришли даровать ему свободу, он разочаровался в сто крат сильнее, чем во время допроса.

Мельком рассмотрев содержимое подноса, что поставили ему прямо на пол, он вернулся к своим размышлениям. Откуда взялся кокаин? Они ведь высыпали все наркотики в ванну… Он лично опустошил последний пакетик из сумки. В голову лезли глупые и неприятные мысли, утверждающие, что пакетик принадлежал Джону. Даниил пытался отбросить подобную чепуху, но то ли угнетающая атмосфера камеры так подействовала, то ли свое влияние оказал ужасный запах, доносящийся со стороны подноса, а может это просто усталость наконец смогла усыпить его здравомыслие, которого уже давно не было (ведь это надо додуматься покрывать человека, хранящего наркотики у него дома!) Но не думать о том, что чертов пакетик с кокаином каким-то образом связан с Джоном, не получалось…

Но вот от мысли о том, что его друг мог специально подбросить наркотик в сумку, он всё-таки отмахнулся. Не мог Джон, которого он знал, поступить так подло. Правда Джон-которого-он-знал не хранил наркотики у него в квартире… Нет. нет… Не может этого быть. Джон слишком добрый для такой подлости. Да и причины не было. Даниил бескорыстно предоставлял ему крышу над головой, холодильник, который, правда, был пуст большую часть времени, и, в случае крайней необходимости, плечо и жилетку для оказания помощи в виде молчаливой поддержки, а также терпел его выходки и жуткий характер.

Значит, если Джон не подбрасывал кокаин (определенно, нет), то он… В это поверить было не менее сложно. Ну, не может он себе представить, что его друг и сосед стал конченным наркоманом! Не может. Хотя… Воображение смело подкинуло пару вариантов подобного развития событий. У Джона вполне был шанс попробовать хранимый им наркотик. Но верить в это все равно не хотелось. Был шанс, но это не значит, что он обязательно поддался сладостному искушению и попробовал ту гадость, что вызывает привыкание.

С трудом совладав со своей головой и наполняющими ее мыслями, Акинфеев избавился от столь неприятных объяснений таинственному пакетику с кокаином. Он вспомнил про недавно принесенный поднос с ужином и подошел в нему. Еда была отвратительна для его утонченного вкуса, отвыкшего от пищи простых смертных, но вполне съедобна. Возможно, если бы она была вкуснее, он бы мог сравнить ее с едой из его детства. Но она была такой, какой была. Явно не вершина кулинарного искусства, скорее всего вторая ступенька на пути к ней. С тоской он вспомнил свой дом. Его не было там всего несколько часов, а он уже успел соскучиться по мягкому, местами грязному (в основном в этих местах сидел Джон), но уютному дивану, по громкому, но работающему гораздо чаще для фона, нежели для развлечения хозяев телевизору, по гостеприимной, большой кровати, по высокому, но почти всегда пустому холодильнику. Вполне вероятно, что во всем виновато отсутствие свободы в принципе. А может, не обошлось без отвратительной атмосферы камеры.

Ему пришлось переночевать в чертовой камере. Матрас оказался не таким мягким, каким показался, когда он сидел на кровати. Отсутствие подушки ситуацию не облегчало. Ему предстояла тяжелая ночь. Сон не шел. Постоянно что-то мешало окунуться в дрему: свет из щелок в двери, шорохи, противный звук капающей воды из крана. Голова предсказуема заполнилась мыслями, которые летали вокруг одного единственного пакетика кокаина. Отчего он решил, что пакетик один? Он не мог объяснить своего убеждения. В какой-то момент он начал думать, что все ему приснилось, и они не успели ничего придумать, и полиция посадила их. Эта нелепость подкреплялась капающей водой. С каждым разом, когда маленькая, молодая капля воды, набираясь необходимого веса, чтобы освободиться от плена старого, ржавого старика-крана, пролетала свой путь до раковины, реальность казалась все более нелогичной, невозможной и странной. Немного позже, точнее он сказать не мог (он начал считать, что этого вообще не было), Даниил поймал себя на мысли, что постоянно неосознанно пытается каким-то образом оправдать Джона. Подобное открытие ему не понравилось, однако обдумать его он не успел: легкая дрема все-таки смогла настигнуть его. После сна он наверняка не вспомнит о мыслях и догадках, что посетили его одурманенную тоской голову в час ночной.

На следующий день, сразу после безвкусного ужина, за ним пришли несколько человек и довели до допросной. По дороге он с интересом разглядывал двери в другие камеры, нет, его вовсе не интересовала его возможная будущая жизнь, что протекала бы подобно тем, за закрытыми дверьми, с отвратительной едой и нечеловеческими условиями. Это был просто способ занять себя хоть чем-нибудь… В одиночной камере было скучно, холодно и, как бы это не прозвучало, одиноко. Да, тюрьмы вскоре будут как ад, только на Земле.

Инспектор Стрикт, уже сидящий в допросной, выглядел мрачным в отличие от Акинфеева, который светился как начищенный чайник. Все должно было быть наоборот, со злостью подумал мужчина.

– Что-то выяснилось, инспектор?

– Да. Наркотиков в сумке больше не нашли. Однако, обвинения с Вас еще не сняты. Вам, как и Вашему, кхм, – на мгновенье Стрикт задумался, – соседу нужно сдать анализы.

– Я чист!

– Это покажет экспертиза, мистер Черышев.

– Вы уже достали меня своими экспертизами!

– Успокойтесь. С минуты на минуту придет врач, Вы же не хотите, чтобы пришлось усомниться в Вашей вменяемости?

– Зачем Вам все это, инспектор? В сумке нет наркотиков. Что еще Вас не устраивает?

– Я просто хочу, чтобы справедливость восторжествовала. – Акинфеев закатил глаза, услышав такую банальность от человека в годах. Он бы поверил, если бы это произносил подросток с юношеским максимализмом или совсем еще кроха, у которого старшие отняли конфетку, но инспектор полиции… Нет уж. Стрикт не стал объяснять допрашиваемому, что тот понял все совсем не так.

Вскоре и правда пришел врач, который забрал всё необходимое для анализов. Он ещё перекинулся ничего незначащими фразами с инспектором, а после его увели в его камеру. Время текло медленнее патоки, ползло тише улитки. Занять себя было нечем, оттого в голову лезли ужасные и надоедливые мысли, которые от невозможности выяснить правду плавили мозг, убивая его.

Еще через несколько долгих и мучительных дней заключения во время очередной попытки выявить хоть еще один плюс его заточения, чтобы плюсов было хоть на один больше минусов, в камеру вновь зашли люди в форме, который в очередной раз велели встать и выйти. В допросной сидел хмурый мистер Стрикт. Акинфееву показалось, или инспектор выглядел ещё более огорченно по сравнению с их последнего допроса? В любом случае Даниил решил не злить лишний раз мужчину, хотя желание было (исключительно для поднятия своего настроения, которое становилось день ото дня все хуже). Заметив отсутствие прежнего пыла и радости, настроение инспектора немного поднялось. Он обрадовался, что тюремные условия смогли стереть самодовольную улыбку с лица чертового футболиста.

– Что на этот раз? – безэмоционально поинтересовался Даниил, по-хозяйски (он все-таки успел освоится здесь) приземляясь на стул напротив мистера Стрикта.

– Пришли результаты. Можете радоваться. Вы и правда чисты.

– Джон?

– Ваш сосед? Он тоже. – инспектор помрачнел ещё сильнее. Акинфеев заинтересованно посмотрел на мужчину.

– И что же Вы не рады? Вот она справедливость. – произнес он, пока Стрикт заполнял необходимые бумаги для его освобождения.

– Мы просто вновь упустили их. – вяло произнес мужчина, передавая документы и указывая на место, где нужно расписаться.

– Их?

– Я не имею право распространяться о своих делах.

– Вы про банду, которая ловит маленьких мальчиков в подворотне, запугивает их и заставляет хранить наркотики до поры до времени? – как можно беспечнее спросил Акинфеев, мысленно ударяясь головой о стол: кто его за язык тянул?

– Да, но… какого дьявола? Что вы знаете? Расскажите!

– Ага. Чтобы еще несколько лет просидеть здесь, питаясь гадостью, которую даже в школах не дают? Нет уж, увольте.

– Вам ничего не будет. Вы пойдете по делу в качестве пострадавших или свидетелей.

– Вы считаете, я похож на маленького мальчика, бегающего по подворотням? Мне нечего рассказывать. Я никого не видел. И я не знаю, кто они и когда должны были получить последнюю сумку с наркотиками.

– Ваш сосед? Но он тоже не похож на «мальчика». Он пострадавший?

– Пострадавший как раз-таки – я! В моей квартире хранили эту отраву, а я даже не догадывался!

– Ну Вы и идиот!

– И без Вас тошно, так что помолчите!

В допросной наступила напряженная тишина. Если прислушаться можно было услышать, как тараканы в голове каждого из них нервно забегали, пытаясь не мешать мыслительному процессу. В какой-то момент инспектор Стрикт удивленно вдохнул.

– Куда Вы дели наркотики?

– Смыли в канализацию! Мы не идиоты, чтобы выкидывать их в ближайшую помойку.

– Черт. Можно было бы послать Вашего соседа и с поличным взять наркобаронов…

– Мы просидели за решеткой около недели! Сомневаюсь, что срок ещё не прошел.

– Они сдали Вас полиции.

– Что? И Вы не знаете, кто это был?

– Нет. Они связались с одним из моих коллег. Номер не определяется. Чертов век программистов! В наше время было гораздо проще ловить этих тварей и сажать подонков за решетку!

Они просидели в молчании некоторое время. Даниил думал, что он на свободе и в праве делать все, что заблагорассудиться, но что-то мешало просто уйти, оставив бедного инспектора с этим нелегким делом. Однако и помогать Акинфеев не горел желанием. Он бы скорее предпочел роль молчаливого зрителя. Пока он вел внутреннюю борьбу, Стрикт продумывал план поимки гадов, в число которых входил его коллега. Какой именно, мужчина знал, у него даже были доказательства причастности одного из полицейских к этому делу, но он боялся спугнуть более крупную добычу. В конце концов, какой охотник захочет оставить мелкую дичь, когда есть реальный шанс погнаться и поймать то, за чем ты и приехал на охоту? Вот и инспектор не собирался упускать свой шанс.

– Есть идея. Они же связывались с твоим соседом? Джон, кажется?

– Наверное, я не знаю. Я узнал об этом дерьме только за ночь до вашего визита в мою крепость.

– Мы предполагаем, что они звонили своим «жертвам» и назначали место, где «жертвы» должны оставить наркотики.

– Это очень интересно, но могу я пойти?

– Неужели Вам не интересно? Вы можете помочь поймать преступника, которого мы не можем вывести на чистую воду уже второй месяц!

– Как неожиданно долго! – Акинфеев недавно читал о статистике успешно раскрываемых преступлений и знал, что она оставляла желать лучшего.

– Мы просто напишем наркобаронам! Они запаникуют, но на встречу придут. Мы узнаем их личности и установим за ними слежку, а после возьмем с поличным, если же что-то пойдет не по плану, мы вмешаемся раньше. И все! – казалось Стрикт просто не замечал сарказма и нежелания ещё больше впутываться в это Акинфеева, но так казалось лишь до последней фразы, – И твоя честь более не будет запятнана. И ты вновь сможешь играть в свой футбол.

– Аргх, что я должен сделать?

– Всего лишь убедить своего соседа на сотрудничество, он оказался не очень сговорчивым. Вас переселят в одну камеру, пока…

– Камеру?! Какого дьявола?

– Они следят за вашим домом. Если вы вернетесь, это может напугать их, и тогда от плана не будет никакого результата. Не волнуйся, условия для вас будут лучше, чем было до этого.

Усмехнувшись, Даниил кивнул и направился в его новую камеру. Хмуро погладывая по сторонам, он прибыл в довольно неплохую для здешних условий комнатушку. Надеясь, что кормить их будут лучше, чем раньше, Акинфеев плюхнулся на кровать и откинулся на мягкую подушку, даже подобия которой не было в его предыдущей камере. Он понимал, что скоро сюда приведут Джона, поэтому уже сейчас решал каким способом лучше объяснить всё соседу. Когда привели друга, он уже знал, что сказать и как, однако при взгляде на будущего собеседника и подельника, Даниил стушевался. Джон выглядел еще хуже: лицо осунулось, под красными глазами залегли темные пятна недосыпа, кожа побледнела до неестественного цвета. Друг попытался улыбнуться. После его попытки Акинфеев ещё больше забеспокоился за самочувствие соседа. Но решив не откладывать тяжелый разговор надолго, он начал беседу с вопроса о здоровье друга.

К его удивлению, они смогли довольно быстро договориться. Не сказав друг другу больше ни слова, каждый лег на свою кровать и провалился в тревожный сон. На следующее утро к ним в камеру пришел радостный Стрикт, который ещё больше обрадовался, узнав о согласии Джона. Тут же инспектор извлек из своего кармана телефон Джона и передал его хозяину, продиктовав, что именно он должен им написать. После того, как их накормили, друг взял их сумку, напичканную кучей кулинарной белой гадости.

– Откуда вы взяли столько муки и сахарной пудры? Сахара и соли там гораздо меньше. – поинтересовался Стрикт, пока они ждали врача.

– Знали бы Вы, инспектор, какую операцию мы провели, чтобы не оказаться в этой адской дыре… – легкомысленно, но туманно ответил Даниил, недовольно глядя на интерьер допросной и хмурого инспектора.

Их дороги с Джоном ненадолго разошлись: он направился домой, Джон – на встречу с наркобаронами. Дома Акинфеев и узнал, что шансов вернутся в сборную до предстоящих матчей отбора, у него не осталось. И все только из-за одного чертового пакетика с кокаином!

Первым, о чем он подумал, была идея отыскать тех журналистов, приложить пару раз их о стену, потом в два раз сильнее о стол. Вторым, что посетило его уже несветлую голову, было облегчение, что к наркобаронам отправился Джон, а не он. Все-таки после клеветы он мог с помощью чуда вернуться в спорт, а вот после убийства с отягощением – навряд ли… Третьим было горькое желание, чтобы Джон после всего произошедшего пришел к выводу, что их дружбе пришел конец, и отправился к своей матери. Простить такое сразу было тяжело. А убедить себя в том, что друг не хотел для него подобного, не получалось… Наконец, все это слилось в один страшный клубок из эмоций и желаний и превратилось в огромное горе.

Даниил не помнил, как провел оставшуюся часть дня, но мог с уверенностью сказать, что чтение прессы не идет ему на пользу. Проснувшись с головной болью и отсутствием желания чего-либо делать, Акинфеев отстраненно осмотрел погром в квартире. Замечательно! Только этого ему и не хватало! Обнаружив рядом парочку дорогих бутылок без виски и вина, он с трудом поднялся, услышав щелчок двери. В гостинной появился ошарашенный Джон. Потрясающе! Всё! Он просто обречен на вечный happy-end! Даниил, не глядя на соседа (бывшего соседа, – мысленно поправлял он себя), направился в душ. Хотелось забыться (хотя сделать это он успел ещё вчера), протрезветь, а проще сдохнуть. Он помотал головой, пытаясь отогнать идиотские мысли, из-за которых он докатился до подобного, тут же понял свою ошибку: теперь голова не только болела, но и кружилась, именно поэтому путь до ванной сократился за счет увеличения скорости. После прохладного душа ему стало немного легче физически. Джон молча наводил порядок в его гостинной.

– Как всё прошло? – как можно дружелюбнее начал беседу Даниил.

– Они кинулись на меня с ножами, но полиция подоспела почти вовремя. Осталось несколько царапин, но это пустяки, могло быть гораздо хуже.

– М-да уж…

– А как ты? Что там со сборной?

– Нормально, – он вальяжно потянулся за газетой, на обложке которой был инцидент с наркотиками. Он поморщился. Нет, с газетами пора завязывать. Определенно. – Все хорошо, как видишь!

– Дан, мне жаль…

– Жаль?! Да черт тебя дери! Откуда у тебя кокаин? Почему ты его не выкинул?!

– Это случайно вышло…

– Случайно?! За что мне это, Джон?! Случайно… Ты случайно сломал мне жизнь! Случайно испортил и без того не идеальные отношения с болельщиками и прессой! И совершенно случайно лишил меня карьеры! – его голос задрожал, поэтому он перешел на шепот, – Чем я такое заслужил, Джон? Где я провинился? Неужели было сложно сразу прийти ко мне и попросить помощи? Нет! Так почему ты дотянул до того, что я остался ни с чем? Этим ты за все, что я тебе дал, платишь? Этим, Джон?! Одним пакетиком наркотика перечеркнуть всю мою жизнь! Вот такой ты, Джон? Ты говорил, мы друзья, а не просто соседи. Это по-твоему дружба, Джон?

– Дан…

– Уйди, пожалуйста… Мне… нужно побыть одному…

Даниил услышал, как, тихо закрывшись, щелкнула дверь.

========== Часть 14 ==========

Он разочарованно вздыхает и вновь падает на диван, тут же хватаясь за бутылку. Мяч в экране телевизора пересекает поле, футболисты слепо следуют за ним в сторону их ворот. В следующее мгновенье спортивный атрибут пролетает рядом с воротами, и Акинфеев с ухнувшем в пятки сердцем наблюдает за прыжком их вратаря. Сердце вроде возвращается на свое законное место без проблем для хозяина, однако выделившийся адреналин (или что там только что в его крови появилось?) все еще напоминал о его падении. Пока он задумался о выделяющихся ферментах и гормонах в его крови, действие перенеслось на половину поля соперника, и вот уже момент возле их ворот, заставляющий вновь подпрыгнуть и разочарованно рухнуть. Из-за подобных действий алкоголь выплескивается, оставляя сырые пятна на диване и в гораздо меньшем количестве на футболке.

Смотреть матчи сборной было неприятно, горько и даже больно, но не смотреть было просто невозможно. Какой это матч по счету? Пятый? Шестой? Сколько уже его не вызывают в команду? Он не мог сказать точно, хотя и знал, но решил ни за что не признаваться в том, что считал. Но признаться в том, что первый раз он гневно выключил трансляцию уже на пятой минуте матча, когда крупным планом показали Гарсию, он мог. Во второй раз он досидел до конца первого тайма. Когда они играли со швейцарцами, он досмотрел до конца, на эмоциях вышвырнул чертов пульт подальше (позже его пришлось заменять), а внутренний голос тихонько нашептывал: «А вот если бы ты играл, они бы не пропустили в том глупом моменте, когда ненавистный защитник проворонил все, что только можно, и вместо проклятых единиц на табло светилось бы "1:0"» От такого становилось грустно и тяжело, и последующие три месяца он избегал любые упоминания о сборной.

Когда человек теряет что-то, что дорого ему, он пытается заменить боль потери усталостью и физическим опустошением, чтобы не оставалось времени на убивающие мысли о потерянном. Даниил тоже пытался. И ключевое слово здесь «пытался». Как можно было откинуть мысли о потерянной возможности играть в сборной, когда ты каждый раз видел уезжающих в распоряжение сборных однокомандников, слышал новости, касающиеся национальных команд, от тех, кого не вызвали. И каждый раз внутри расползалось что-то неприятное, скользкое, липкое, приносящее сначала досаду, после боль, а затем и горе. Акинфеев просто убивал себя на поле, но каждый раз, оставаясь в одиночестве, он на периферии сознания слышал разговоры про сборные разных стран. Друзья и просто знакомые футболисты, конечно, не обсуждали новости спорта при нем, боясь ранить еще сильнее, но он знал, что они обсуждают. Тихим шепотом пока он не слышит и не видит. Так что физическое утомление и усталость не помогали. Как только появлялась мнимая возможность, его мозг подкидывал услышанные обрывки фраз, картинки репортажей из телевизора, вырезки газет.

Когда более безопасный для здоровья (на самом деле просто таким кажущийся) способ не помогал, в дело вступали различные стимуляторы и расслабители. Одними из них были наркотики, но Даниил отмел эту мысль с ярой ненавистью и сильным отвращением. В конце концов, все его проблемы были как раз из-за наркотиков (ну и частично из-за соседа). Оставался алкоголь. Он не бросался на бутылку при первой возможности. Она просто появилась в его жизни, на кухне, на его столе. Он не пил до посинения или до того сознания, в котором начинаешь ощутимо плыть и воспринимать реальность немного иначе, в котором не было больших проблем, лишь ма-а-а-аленькие проблемки. Нет, такого не было. Он просто позволял себе на несколько бокалов, глотков больше, чем это делали празднующие победу или еще какое-нибудь важное событие друзья и просто знакомые ему люди. Но с хандрой и депрессией это бороться не помогало, скорее этот способ давал возможность потонуть в самобичевании и чувстве собственной никчемности и ненужности.

В конце концов его жуткое, безрадостное состояние, которое уже давно перешло в тяжелую депрессию, заметили сначала близкие друзья и однокомандники, а после и остальные. И после, где-то в середине сезона, к нему подошел главный тренер вместе с врачом и предложили ему отдохнуть, смутно надеясь, что все причины в недосыпе, хотя знали, что дело не в этом.

– На тебя смотреть жалко, Дан. Иди отоспись и возвращайся прежним. – тогда вежливо не допустили его к тренировке, прикрываясь его ужасным внешним видом.

Они не могли понять, что прежним он не станет никогда. Этот случай сильно повлиял не только на его карьеру в сборной, но и на самого Акинфеева, заставляя его сердце каждый раз в ужасе замирать от любого, даже мимолетного упоминания наркотиков.

Но при всех страданьях что-то заставляло его включать раз за разом трансляции матчей, садиться на диван и наблюдать за игрой с вялыми и бессмысленными попытками смириться с той горечью, что ощущалась, как только его взгляд падал на телевизор. Акинфеев считает, это мазохизм. Самая извращенная форма мазохизма, которую он мог только представить себе. Он прожил двадцать шесть лет с мыслью, что ни за что не будет играть в сборной, если ее вдруг соберут. Он большую часть своей жизни ненавидел национальные команды. Сборная отняла у него его отца. Его отец предпочел защиту чести страны им с матерью и сестрой. Он презирал одну лишь мысль, что он когда-нибудь наденет футболку национальной команды. И что теперь? Он загибался от горя перед телевизором, транслирующим матч, из-за того, что он теперь гарантировано не наденет футболку этой команды! Ему нужно было окунуться в это море горя и жалости к самому себе, ему было необходимо прочувствовать собственное бессилие и никчемность. Чертов мазохизм! Даниил видел мазохизм и в том, что он считал количество месяцев и матчей, что сборная сыграла без него. Но все мы в какой-то степени мазохисты. Ведь голодающий думает о еде, жаждущий о воде, устающий об отдыхе… Так и Акинфеев думал о сборной.

Тем не менее, жизнь не потеряла свои краски, а мир не рухнул. Он влачил свое жалкое существование, пока все остальные вокруг наслаждались каждым мгновением. От радостных лиц на улице становилось до ужаса противно, и он перестал выходить из квартиры без надобности. Однако подобное заключение (добровольное, нужно отметить) не продлилось дольше двух недель. Его растормошили друзья, завалившиеся к нему на ежемесячную халявную попойку. Они же заставили его открыть глаза и убедиться, что никакой катастрофы не случилось. Это помогло выглянуть из-за крепости депрессии и несчастья, что он возвел возле себя. Только выглянуть, но с каждым днем депрессия отходила все дальше, а несчастье перестало мешать радоваться тому, чему он радовался в прошлом. Друзья были не единственными, кто старались вытянуть его из того моря, в котором он яростно топился. Мама и Ева названивали каждый день, пока он находился за решеткой. Ответить он не мог, этим еще больше пугая и нервируя их. Но как только он прочувствовал вернувшуюся свободу, Даниил позвонил им. Они долго что-то радостно, гневно и грустно щебетали ему в трубку, мешая объясниться. Кое-как прояснив ситуацию, Акинфеев был вынужден выслушивать искренние соболезнования. Они звонили еще несколько раз, но он смог, на свое удивление, убедить их в том, что он в порядке.

Друзья и семья помогли ему увидеть, каким счастливым он был, когда был прежним. И он старался вернуться к этому состоянию. Сначала это не получалось, но сейчас он находился гораздо ближе к себе прошлому, чем после случая с наркотиками. Он мог делать вид, что его не заботят разговоры о сборной, мог спокойно играть в футбол, мог спокойно пить алкоголь, не будучи под воздействием грустных мыслей, мог видеть людей, которые играли за свои национальные команды. Осталось лишь несколько вещей, которые он не мог делать спокойно, как прежде. Спокойно смотреть матч сборной и общаться с прессой. В первом случае он нашел выход в алкоголе, одной бутылки вполне хватало, чтобы притупить боль и горе во время просмотра игры. Однако Акинфеев продолжал избегать общения с представителями СМИ. Даниил не мог быть уверен, что все его напускное спокойствие не полетит к чертям на вечное проживание, когда какой-нибудь журналист спросил бы его про наркотики, найденные в его квартире. А это обязательно бы произошло либо на пресс-конференции, либо на каком-нибудь другом интервью.

Телевизор кричит радостным криком болельщиков, и Даниил растерянно смотрит на табло. Что ж, им не так уж и плохо без него. Может быть все к лучшему? Но кому от этого лучше? Сборной? Возможно. Гарсии? Определенно. Кому угодно, только не самому Акинфееву. Вновь опуститься в самобичевание не дает тихий щелчок двери и такие же едва слышные шаги в сторону спальни для гостей.

Джон.

Нет, они не помирились. Все-еще-сосед-но-уже-не-друг предпринимал попытки попросить прощения, но он на тот момент не достаточно отошел от эмоций, а больше Джон и не пытался. Сосед вяло пробовал вернуться к матушке, но та встретила его не просто недружелюбно, а, можно сказать, кровожадно. Между собой соседи договорились, что все-еще-не-друг покинет его, как только сможет самостоятельно покрывать счета за арендную плату квартиры, которую ему еще предстоит найти. Джон начал искать работу и, кажется, даже нашел. Акинфеев пытался делать вид, что его все это не интересует. Однако футболист не мог не признать, что сосед менялся на глазах: уборка теперь лежала на его плечах, холодильник стал гораздо чаще пополняться хоть какой-то едой, с его лица исчезли искорки беспричинного и бесконечного счастья, но появилась взрослая серьезность и, к своему стыду Даниил признал, что в этом была толика его вины, глубокая печаль

Он не мог сказать точно: что огорчало его сильнее? Невозможность играть в сборной, скандал с наркотиками или же ссора с Джоном? Ссора с другом явно не шла ни ему, ни самому другу на пользу, но просить прощения первым, когда он не виноват, он считал выше собственного достоинства. И переступать в этот раз через себя считал глупой затеей. А Джон, как думал Акинфеев, отказывался извиняться второй (или третий?) раз именно по той же самой причине. Джон активно искал новую квартиру, и если его поиски окажутся удачными, он может навсегда попрощаться с другом. Это было неприятно, но и помешать он не мог. В конце концов, кто он такой, чтобы решать судьбу другого человека? Может Джон все это время только ждал удачного момента, чтобы съехать? Может он все это время желал, чтобы Даниил со своим чертовым характером отвязался от него? Может они никогда и не были друзьями? Акинфеев дожил до того, что теперь не знал где правда, а где ложь, когда дело касалось Джона. Раньше, до случая с наркотиками, он бы с уверенностью мог ответить, что они друзья, что Джона вполне устраивает его скверный во многих вопросах характер, но теперь он затруднялся ответить. Но жить под одной крышей после ссоры, когда он так обвинил и обидел Джона, было сложно. А просить прощения в серьезной ситуации, когда ты сильно виноват, он не умел от слова совсем. Ему это как-то без надобности было. Обычно люди мирились с его заскоками и проявлениями эгоизма или делали вид, что ничего не произошло. Иногда ему приходилось извиняться, но те проблемные ситуации по сравнению с теперешней казались не проблемными, а простыми, не требующими усилий и внимания. В общем, Даниил медлил, медлил, боясь, что уже завтра Джон придет с работы, достанет большой чемодан (не сумку, нет, только не сумку), соберет свои вещи и уедет в неизвестном ему, Акинфееву, направлении, оставив его одного с одиночеством и чувством вины, что будет топить его до тех пор, пока он окончательно не убедиться в том, какая же он все-таки сволочь.